Не Преклонившийся

Следующий день, Сити, гетто. 10.53.       — Отказываешься говорить… Что ж, это твой выбор.       Молчание. Фунт презрения. Только это очаровательное выражение сосредоточенности и тревоги на лице. Не изменившиеся даже в тот момент, когда суровый, тонкий и острый, как бритва, сходящий длиной за иной боевой стилет коготь вампирши, подставленный под подбородок, издевательски заставлял жертву приподнять голову.       — Знаешь, любопытно мне только одно… — Феррил с холодным вниманием смотрела сверху вниз, как и подобает королевской крови. — Насколько же должна была надоесть и разочаровать ваша короткая, никчёмная жизнь, чтобы стать такими, как вы, грязный сблёв… Бримстоун, погляжу, не больно-то и заботится о вас, цепные шавки.       Раздался деструктивный хруст разрубаемых хрящей и плоти. В воздух взвился фонтан тёмных, во мгле затянутого в тяжёлые тучи дня, брызг. Глухой стук.       Уже третий по счёту оперативник Бримстоуна поленом упал навзничь, безжалостно лишённый головы посредством искусно украшенных свежими кровавыми потёками, пробравшимися до самых ладоней, длинных тонких когтей, злобно просвистевших в никак не спешившем теплеть весеннем воздухе подобно финальному приговору. Замер, активно поливая содержимым вскрытых артерий из вызывающе косого обрубка шеи и без того густо загаженную кровью и внутренностями площадь у старой угольной подстанции в районе скотобоен. Что было вполне ожидаемо для вампирши — так и не молвив чего-либо вразумительного о местоположении интересующих её лиц. Феррил не хотела бы останавливаться, желая воздать сполна тем, кто сомневался в таком подходе.       Эти его слова… Слова такого безмозглого, и, одновременно, как будто знавшего нечто за пределами их знаний, деревенского олуха… жгли её. Жгли так, будто бы были раскалённой сталью инструмента для таврения какого-нибудь бессмысленного скота.       Едва только стихла небольшая, но кровопролитная стычка, какую Феррил, задетая бездействием своей слишком уж занятой родни, жаждала долгое время. Выбравши точку выхода в согласии с данными её прислужников, устроивших здесь засаду, должную привлечь к себе внимание Бримстоуна благодаря пойманным местным жителям, отданным на расправу парочке Бригадиров ещё ночью — вампирша сумела-таки добиться желаемого эффекта. Её тяжёлой, кровавой радости не было пределов, когда она, одним чернильным росчерком вылетая из здания старой котельной, обнаружила на месте около десятка оперативников из элитного отряда зачистки, принадлежность которого к главному их, вампиров, врагу идентифицировалась элементарно — по нашивкам на рукавах. Сходу снося двоим целые части тел и головы, окатившие место ночной расправы над заложниками новыми подношениями Мёртвым Богам, Феррил уже спешила перехватить удар ещё одного, подоспевшего справа, метившего разбить ей череп прикладом М-16 — завертев здорового мужика над собой, как игрушку, и в следующий миг ломая ему хребет о колено. Кровь хлынула из разрывов плоти, которую с треском прорвали собой буквально измолотые кости.       "— Только не королевская кровь. Только не…" — мысли ещё одного прервались вместе с отлетающей прочь головой.       Их учили многому. Устраивать облавы на превосходящую числом и силами вампирскую прислугу. Противостоять обращённым. Вырезать даже здоровенных и казавшихся непробиваемыми Брутов, когда то требовалось. Но всегда предупреждали о том, что встреча с королевской кровью, без участия особых профи, может окончиться действительно очень плохо.       Тому нынче не было ни малейших сомнений.       Перед ними был тот самый… зверь. Создание, которого в их рядах одинаково опасались. Боялись. Ей пугали новичков. Но каждый, будь то сопливый зелёный ротозей-новобранец, или же матёрый ветеран — равноценно страшился даже мимолётной встречи с ней. Каждый из них знал, чем подобные встречи заканчиваются. Часть оперативников слепо верила заветам Бримстоуна, но считала, что если такое и произойдёт, то только не с ними. Другие были настоящими отморозками, не боясь никого и ничего, однако с каждым годом порода эта мельчала. Ещё часть боялась за каждую внеплановую вылазку, издавая этот едкий, но приятный аромат страха. Когда твоя жертва разит страхом… Вампирша, хитрым манёвром закружив ещё одного, выхватившего Кукри из набедренных ножен, и даже успевши заскучать в процессе, перерезала солдату глотку с той же лёгкостью, будто та состояла из какого-то желе, а не полноценной плоти. Феррил мечтательно зажмурилась. Это непередаваемо. Даже кровь, пущенная таким манером, кажется гораздо слаще, чем слабая, ничего не знающая её бедная сестра из тела схваченной в подворотне, и выпитой на месте людской тушки. Проигрывая в этом, разве что, крови истинного воина. Но разве были здесь такие, кто могли бы именоваться воинами рядом с ней? Если же таковые есть — выходите! Покажите, что вы можете! Явите то, в чём совершенствовались, и на что способны — не смейте быть малодушны и нерешительны!       Мечтающая в смерти. Пахнущая ей с рождения. Этим она жила. Это она любила.       Ещё один, непонимающе глядя на обрубок своей руки, конвульсивно подёргивающийся и плещущий их, вампиров, исконной пищей, осел на её руке, прошедшей навылет, и уже торчавшей из его спины. Пытаться защититься от её удара? Самая последняя из глупостей, что она могла бы простить. Последняя из слабостей. Да кто вы такие? Инфекция. Тупиковая ветвь эволюции. Слизняки, пригретые солнцем. Очень быстро стало ясно, что Феррил абсолютно в одиночку разметелила целый отряд оперативников Общества своим излюбленным мясницким напором. Следом же подоспели и её послушники, как зачарованные тем, что вампирша тут устроила, и уже несущие в руках верёвки и цепи. Потому как предусмотрительная от природы Феррил загодя высчитала — к сожалению, ей всё ещё стоит попридержать себя в руках. Будут необходимы разговоры. И способных ещё что-то рассказать, по понятным причинам, должно быть с запасом. Именно к этой части плана вампирша сейчас и приступила.       Голова, напоминая в этом тоскливом действе полуспущенный футбольный мяч, гулко катилась по измаранным кровью плитам, внося в этот местечковый хаос свою небольшую, но более чем посильную лепту.       Обуреваемая разрушительными чувствами, Феррил неспешно, давая ещё живым бойцам Бримстоуна почувствовать всю безнадёжность попыток выбраться из-под её власти, подошла к следующему, поставленному миньонами на колени.       — Ты… Жалкий кровосос… — хрипло прошептал оперативник, чьё лицо было залито успевшей превратиться в багровую корку кровью. — Да что ты можешь кроме того, как только разрушать?! Убьёшь меня? Ну, давай же. Сделай это! Дьявольское отродье, можешь быть уверена — в следующий же час на моё место придут другие! Вам не скрыться после всего того, что вы сделали!       Почему только она опять вспомнила…       Единственный, кому она доверилась. Кто подарил ей то, что эти люди отняли. Отец её ребёнка имел поразительную, тяжёлую, мертвенную улыбку. Но улыбался только ей одной. Когда-то… казалось, безмерно давно. Взгляд таких же бесцветных, суровых глаз… Могучее, совершенное тело, которое этим мозглякам было не по возможностям в прямой схватке. Честной, разумеется, схватке.       И его слова…       — Делай то, к чему близится твоё сердце, Цвет Ночи. Важно лишь то, что ведёт тебя в этот самый миг. Остальное же… будет покорно ожидать тебя. Твоего сердца — его повеления. Они — те, кто будут пытаться помешать тебе… Те, кого ты лишишь надежды и завтрашнего дня… не имеют превосходящих твои прав на жизнь, нашу общую колыбель. Этот мир — твой, мой, принадлежащий бесконечному числу самых удивительных существ… бесконечно замкнутый сам на себе… любит ждать готовых решений, но только не принимать самостоятельные. Так некогда посчитал и человек — самовольно взявши на себя роль вожака. И однажды всякий из нас встанет перед выбором — ответить покорностью и погибнуть — или же принять вызов. Дать бой. Чтобы однажды заставить их отступить. Стать лицом к лицу со своими слабостями и несовершенством. Однажды человек столкнётся с необходимостью признать своё истинное место.       Каждое слово отдавалось в ней пульсацией всё более нараставшей в ней животной, лишённой ума ярости.       — О, нет… — миролюбиво ответила Феррил. — Это было бы слишком безынтересно. Без изюминки, так сказать. Любому из вас нравится идея умереть легко, в бою, правда? Почёт, посмертные награды, надежда на долгую память, запечатлённую в сердцах благодарных спасённых. Сплошная патетика. Жалкая, тщедушная мечта презренного скота. Но вот тем, кого вы избираете жертвами своих далекоидущих идей и планов… кем бы те ни были… не приходится рассчитывать на лёгкий конец, не так ли?       — Что ты хочешь сказать? — покрываясь льдом, проговорил резко сбавивший градус своей бравады бримстоунец.       — Ничего особенного. — Феррил положила тому руку на голову, точно желая погладить оперативника, как послушного пса. — Но ты быстро поймёшь, обещаю. До тех пор, пока ты не скажешь мне всё, что я хочу услышать о той… парочке… я намерена сыграть с тобой, парнишка, в одну приятную, образовывающую игру. В ту же, в какую вы как-то поиграли с Беале.       — Ты, мать твою, спятила, паршивая стерва! — вскричал оперативник. — Я даже не знаю, о ком ты говоришь!       — Ещё бы… — улыбнулась Феррил. — Годы несутся как потерянные души, отверженные самим дном Ада, да только не меняется ровным счётом ничего. Ваших адептов столетиями интересует исполненный заказ, а не трёп с цепными шавками. Откуда бы простой подковёрной грязи знать имя моего сына?       Кажется, теперь он осознал. Потому что расширившиеся от сурового шока и понимания природы вещей глаза оперативника, которому светило нечто ужасное, говорили за себя лучше любых слов.       И это лишь ещё больше разъярило Феррил.       Значит, ты всё же представляешь, о ком идёт речь… А не ты ли участвовал в этом лично, не только делая вид, что трусливо слушаешь чьи-то полные самодовольства слова полученных впечатлений? Не твоя ли рука держала рабочие инструменты? Быть может, над твоей грязной лежанкой висит его клык — как память о доблестном подвиге в честь вас, убогая раса изуверов? Вы ведь так любите калечить… Калечить по вашему образу и подобию, проклятая грязь! Удалять — то, что не положено иметь в вашей среде! В наследство оставляя боль и немочь — как немое назидание о том, что никто не достоин напоминать творцов в той же степени, что и вы… Теперь ты отводишь взгляд… Куда же ты? Мы ведь только начали, дорогуша. Разве может её подвести знание вашей очаровательной, такой однотипной и привычной психологии жертвы? Вампирша нетерпеливым жестом приказала миньонам снять с пленного бронежилет и остальное, что покрывало его тело, что те мигом и исполнили, оставив бримстоунца стоять на коленях уже с голым торсом.       — Как же это… Прелестно… — обнажая в безжалостной улыбке клыки, по-змеиному прошипела Феррил. И тут же расправила когти.       Секунда — и вот она уже держит за приподнятый край большой кусок кожи на груди, под хриплые вопли пытаемого вырезанный ей буквально за мгновение. В следующий миг Феррил просто с огромной силой дёрнула этот край, напрочь вырывая вереницей капель крови обрызгавшую миньонов кожу, под которой оголилась мускулатура.       — Нет! О мой Бог! Ради всего святого! — истошно завопил бримстоунец, ощущая просто невероятный взрыв боли.       — Ваш Бог… — взгляд Феррил казался пустым и очень глубоким. Он напоминал собой бездну дождливых небес. Точно сама надвигающаяся буря глядела её глазами. — Он жив и во мне. Нет света без тени. Разве ты не видишь этого?       Следующая секунда — и вот он, новый шмат кожи, оголивший до мяса практически целую руку. Под не переставая визжащим бедолагой уже собиралась приличных размеров кровавая лужа. Вдобавок, кажется, он обмочил штаны. Знакомый запашок, сопровождавший любого, оказавшегося недостаточно стойким, когда дело касалось сохранности его самого, да только не его жертв. Голос сел и охрип от диких воплей. И это всё? Та самая хвалёная ударная сила великого и непобедимого Бримстоуна? Так быстро сдаться… Всего-то лишь какая-то пара кусков шкуры — и ты готов вот так запросто слить своих паршивых подельников? Это ли зовётся у вас силой духа? Её сын… Видимо, у него мерки были несколько другими. Он заставил гордиться собой однажды и навеки. Выдержав. Сложив голову. Но не сказав вам, недоумки, ни слова. А ты, жалкое серое ничто, готов сдать всех с потрохами, лишившись своих дражайших сосков, и правой руки, которой наверняка только и делал, что играл в карманный бильярд в перерывах между причинением боли нам, детям ночи… Я слишком хорошо знаю вас, чтобы ошибаться. Феррил, деловито прицениваясь, откуда бы отхватить ещё кусочек шкуры, да по-увереннее, почему-то была готова едва ли не застонать от натурального физического удовольствия.       — Я скажу! Умоляю вас! Я всё скажу! — сорвавшимся голосом хрипел измученный и раздавленный человек перед ней.       Тогда она поняла, что удовольствие её строилось так же и на том, как она ждала хоть одного примера того, что она, госпожа Феррил, может ошибиться. Увы… это оказалось не так. Снова. И огонь в её глазах потух, сменяясь горьким разочарованием. Феррил, схватив пленника за волосы, и этим нехитрым жестом заставивши смотреть в свои глаза, была вся внимание.       — Я… скажу… всё… скажу… — он рыдал как ребёнок. Сломленный и опустошённый.       Похоже, в самом ближайшем будущем намеревался вновь пойти злой проливной дождь, да и достаточно красивое, по мнению вампирши, обладавшее тяжестью надгробия, тёмно-серое небо ещё никуда не делось, позволяя ей бодрствовать и сейчас, в такое позднее для вампира время. Редкие капельки родом с небес, несмело оставляя тёмные следы тут и там, уже спешили стать безмолвными свидетелями злого, воистину инквизиторского допроса, учинённого ударной силой вампиров. И, возможно, по велению того, кто оглядывает сверху свои владения, дабы хоть как-то смыть это громадное красное пятно. Хотя и, по мнению Феррил, этому городу таких украшений отчаянно недоставало.       Было необычно, поразительно тихо. Шелест листвы, шаги, шорохи, звуки машин — в практически необитаемой старой промзоне не было ничего. Ничего. Это было и вправду зловеще. Как будто всё это было записано на старую, трескучую видеоплёнку, от возраста утерявшую звучание. Или намеренно отключенное — как в страшном кино, после чего следует какая-то тёмная каверза. Ведь, как ни странно, у каждого из исполнителей воли Brimstone Society, попавших в котёл имени одного бойца, перед началом бойни были именно такие ощущения. Воздух точно парил. При этом был так же тяжёл, будто растворил в себе свинец. Тошнотворные запахи мясокомбината пробирались даже сквозь респираторы, которыми запаслись прислужники Феррил, сейчас картинно пытавшиеся отмахаться руками от удушливого попурри.       На ум относительно удовлетворённой вампирше, тяжёлой пощёчиной отбросившей от себя прочь, как мусор, того самого проговорившегося оперативника Бримстоуна, рассказавшего теперь всё, что она хотела знать — вновь явились слова Айзенграу. Ведь действительно, они больно её задели. Не сказать даже, смертельно оскорбили и разозлили. Однако, несмотря ни на что, она могла признать, что этот выскочка, Даймен Айзенграу, был далеко не дурак. Искала ли, хотела ли я этого… Кажется, так ты выразился? Ты это хотел знать?       Что ж, если так, то…       Да.       Она давно искала способ вернуться к своей первородной ярости. Приумножить ту — притупленную обретением семьи. Чтобы однажды дать ненавистным мешкам с кровью истинный бой. Так, как умеет стоять за себя только вампир. И для этого ей требовалась серьёзная мотивация. Излом. Грань. Здесь же, пятнадцать лет тому назад перегнув палку окончательно, Бримстоун разбудил в ней доселе дремавшего Дьявола. Вне любых ограничений. Но… Нет худа без добра. Ваша жертва не будет забыта. Что бы с ней, Феррил, не случилось.       Вы коснулись недозволенного. Даже больше, чем могли. Отнимать — вот в чём ваш гений, грёбаные мешки с кровью. Почему вы так ненавидите меня? Только потому, что я пытаюсь выжить? Только из-за того, что моя природа наградила меня этой силой, не спрашивая ничьего позволения? Только по причине того, что кто-то, по вашему мнению, равнее других? Вы, люди, слабее, примитивнее, глупее и ограниченнее нас — и вдруг важнее любой другой природной составляющей, которую породил этот свет, направленный старанием неких Творцов?!       — Уберите тут мусор, мальчики. — Не терпящим возражений тоном приказала распрямившая спину вампирша. — Покажите мне, что вы всё ещё можете быть настоящими джентльменами.       — Ты не можешь так поступить… — просипел боец Бримстоуна. Переставший быть бойцом ныне. Да и был ли он им когда-то?       Пожалуй, это было её любимой частью.       — Наивен, как и всякий человечишка. Какой может быть договор между Христом и Белиалом? — всё так же равнодушно рассмеялась Феррил, сложив руки на груди, и смерив человека уничтожающим взглядом.       Какой бы Феррил ни была, но даже она не опустится до бесконечных низких мучений ради удовольствия, какое она получала от этого весьма ограниченно. Достойно ли это воина королевских кровей?       Ответ был очевиден. Если не она… то её прислуга.       В пылу свары, когда сумасшедшие, орошённые кровью с ног до головы панки бросились с топорами и битами наперевес к тем, кто ещё оставался в живых, с ещё одного пленного оперативника уже сдирали одежду. Вернее, с оперативницы — девушка с воплями сопротивлялась. Но ведь, как издревле известно, в ситуации, когда вокруг тебя нетерпеливо толпилось с десяток уже стаскивающих штаны ублюдков, любое сопротивление только разжигает жажду насильников. Перекошенные изуродованными радостью и вожделением лица. Больше похожие на застывшие посмертные маски сейчас. Голодные приматы вокруг ждать были не намерены, да и не обучены. У них перед глазами были лишь инстинкты. И сейчас они затмевали собой всё вокруг. Первый, с висящими неопрятными клочьями шевелюрой неопределённого цвета, уже скользнул к жертве, овладевая той. Эти крики… Они убивали его надёжнее, чем когти королевской крови…       — Миранда… — одними губами прошептал оперативник, чувствуя, как его душат слёзы последней степени отчаяния и ненависти. — Я… Я… Не смог защитить тебя…       В который раз… оказался совершенно бесполезен. А над ним взметнулся вихрь кишок, окатив бойца Бримстоуна кровавым ливнем — рядом кто-то из миньонской клики разнёс ещё одного сослуживца пополам ударом какого-то заточенного стального полотна. Мир окрасился в безумные тона, какие свойственны празднеству насилия и смерти. Оперативник почти без сил отвернул голову в сторону, откуда пришёл этот дождь. Увидевши рядом с собой, на превратившемся в густое буровато-чёрное болото асфальте чей-то выдранный с корнем глаз. Какой едва ли не тут же с противным хрустом раздавила обряженная в густо измазанный кровью и грязью сапог, толстая нога.       Последнее, что ощутил обессилевший и опустошённый увиденным оперативник Бримстоуна, был удар, после которого его сознание начало неотвратимо меркнуть. Перед глазами всё медленно краснело. Он лежал на таком колком, грязном асфальте, и продолжал видеть размытые контуры ещё недавно живых, а теперь обратившихся в останки, боевых друзей. Буквально рядом с ним какой-то безымянный миньон пожарным топором рубил тело одного из них. Так, что ошмётки и капли крови летели во все стороны. Грязные животные вокруг… Потерявшие всякое подобие человеческого. Пустые оболочки. Это ведь те, за кого мы воюем? Так почему же они предают нас? Если не они, то… За что же мы гибнем?.. Что заставляет нас раз за разом идти против течения, ради этого безжалостного Света?.. Какой во всём этом смысл, если вокруг столько предателей, что наших сил уже недостаточно… Если на их стороне силы, превосходящие наши, людские пределы… Эти ветхие кирпичи… Этот выщербленный асфальт… Эти копоть и пепел… Будут нашей могилой?       На этом его мысли прервались навсегда.       Феррил глядела на это с пониманием. В её видении, люди просто были самими собой. Какой бы из враждующих группировок ни принадлежи сей вид — это было как две стороны одной-единственной медали. Вампирша, выражающим лёгкое опустошение, ледяным взглядом бесцветных глаз оглядела только что созданное ими поле пылкого массакра. Всё вокруг было густо забрызгано кровью и внутренностями. Точно мазки кистями неуёмного художника-психопата. Поле боя… это ведь точно такая же картина. Та, что пишется не столько победителями, сколько проигравшими. Не впервой, всё-таки. Но первый раз — вот так. Горько и, одновременно, возбуждающе. Свежо и глубоко. Одиноко.       Ей стало как-то совершенно невыносимо тоскливо. Нечеловечески тоскливо. Она словно слышала в этом тихом посвистывании ветра некие неясные, словно разрозненные нотки. Холодные и отстранённо-задумчивые. Быть может, так в ней говорила её потеря, не способная быть восполненной и по сей день?       Потеря, о которой столь смело, и столь неосторожно напомнил ей… тот, одноглазый.       Несколько лет тому назад.       Не побоявшийся самолично явиться к ней в покои — и её слуги даже не осмелились встать у него на пути. Возможно, оттого, что на человека он походил только внешне. Внутренне же… Отвлечённая резко отворившимися дверями, вампирша, в тот момент занятая жертвами охоты, даже несколько опешила от такой наглости.       — От отцов к матерям, от матерей к сыновьям. От сыновей к дочерям. От дочерей к Отцу. — впившись в неё взглядом единственного зрячего глаза, имевшего странный багровый цвет, молвил незнакомец. — Множество в двух, и двое в Одном. Одно, сущее в нас, ведущее пред грядущее царство Его… Проведёт нас с тобой сквозь полуночь к Рассвету. Бросит нас за границы общих знаний о Добре и Зле. Дабы венец Его, единый над двумя сотнями, здесь и ныне же стал нашим с тобой, Феррил. В миг первых шагов Его, что вернут нам с тобой всё то, что было утрачено по злобе и наветам людским… милостивы будут начинания Его, что возвратят родных сих, отнятых у тебя. Здесь будешь заверена ты, Цвет Ночи — поступать согласно лишь своей воле.       И она слушала. Слушала, точно заворожённая. Вне сил превозмочь какую-то невероятную, далёкую от людской, волю. Свободу, сокрытую в его малопонятных, но близких ей словах.       Внимая тому, как он назвал её. Так же, как называл её лишь избранный ей.       — Придя сюда во скорби — в радости же уйду, исполненный преклонения пред милостью Отца. — Он повернулся к Феррил спиной. Отчего-то этот жест отнюдь не выдал её готовность наброситься и впиться ему в шею. Вампиршу пригвоздило, точно бабочку, нанизанную на иголку. — От сего дня, навеки для вас, растворюсь в смертной толчее, где место моё. И где слово Его, что должен я нести, дабы, однажды, дать Отцу новую жизнь…       Было в его словах что-то… сокровенное. Такое родное, и такое понятное ей одной. С тем он и исчез бесследно — Феррил и не поняла, как. Впоследствии, сколько бы она не искала дерзкого незнакомца, презревшего любые её попытки внести ясность — но так и не смогла встретить его ещё хоть раз.       Она так и не поняла, кем он был. Но только когда Феррил смогла поближе рассмотреть новое «приобретение» Эфемеры… здесь она увидела, насколько эти двое были схожи.       В чём-то… таком, что кроется внутри них.       Её чутьё ещё никогда не подводило.       — Очень скоро ты поймёшь меня, Даймен… — тихо бросила она в никуда. Глядя на то, как с крыши заброшенной, полуразрушенной подстанции взметнулась до того странно спокойная стая воронов. Крупных воронов. Стая, сейчас закружившая над полем боя, заслонившая небо размытой, рваной пеленой. Теперь те реяли вокруг чёрных, закопчённых труб подстанции, протяжно каркая.       Медленно снижаясь.       Те, кто оставили меня… Каждый такой раз вы словно бы рядом. Кровь, в которой вы только прячетесь. Кровь, в которой вы живы…       Кровь, в которой я всё ещё ловлю ваши взгляды.       Ещё раз одарив своих миньонов мимолётным, ничего не выражающим взглядом, вновь чувствовавшая себя истинной госпожой — не проронившая больше ни слова Феррил медленно отправилась в сторону зияющей отборной тьмой дыры вместо ворот основного здания подстанции.