Не Преклонившийся

Тот же день.       Близилась ночь. Опять. Или не опять, а, чёрт возьми, снова? По-прежнему столь же чертовски безрадостна и бесконечна, как и многие, минувшие ранее. Едва переступивший порог, запыхавшийся и утомлённый Даймен Айзенграу, сегодняшний день отметив тем, что, наконец, как давно того и хотел, переехал в отдельную квартиру, выглядел отнюдь не близким к экстатическому состоянию. Или же, хотя бы, совсем не в настроении разводить тут голосистую и напористую вечеринку, полную роком, алкоголем и бабами, как мечтает любой бесхребетный малолетний ирод, зависший на родительской шее. Остыньте, сюда много на себя берущих фиф не поводишь. Обычная, практически голая, непритязательная коробка, состоящая из одной комнаты, совмещённого грёбаного санузла, о количестве посетителей какого страшно было догадываться, и какого-то намёка на кухню. Комнатушка, где почти всё пространство занимало пристанище целого родового древа клопов в виде старого дивана, видевшего, наверное, ещё не утратившие железа семидесятые, а так же — о, чудо — имелся даже кое-как ещё работающий телевизор. Впрочем, вполне себе годный ко сбросу из окна, так как Айзенграу-младшего, предпочитавшего работать головой всюду и везде, мало занимала телевизионная белиберда, чаще всего состоявшая из отборных помоев. Что может быть ещё более ядовитым, чем эти долбаные световые токсины, что окружающая его действительность научилась изрыгать посредством лучевых грёбаных трубок? Разве что нахлебаться полного свинцом бензина Тексако из далёких шестидесятых, и прикорнуть на пляже. Ах да. Не забыть чиркнуть зажигалкой. И тогда твоя жизнь, яркая и короткая, облачится в настоящий свет. Так не горит и сам Ад, старина. Поможем ему в этом нелёгком деле?       Даже будучи на работе, месячная выручка с какой заставила его округлить глаза, и понять, что вот он, твой чёртов грёбаный шанс на личное, уединённое счастье, какой и заставил день тому назад Дайма сесть за прочёс объявлений о съёме, а сегодня с раннего утра уже заехать в новое обиталище под одобряющие слова отчима — но Даймена здорово достали звонки Эфемеры. Какие он опять оставил без ответа. Он хотел думать о работе, и только о работе. Благо, этот милейший концерн, «Dehesto Chemicals Consolidated», умел направить тебя на путь истинный. Без работы ты там не сидел ни секунды. Большие боссы выжимали тебя от и до, заставляя, вслед за нанятым по праву отчимом, чьи навыки были оценены по достоинству — учиться налаживать оборудование, крутить гайки, работать сварочным аппаратом, смазочными агрегатами, и так далее. Ведь это именно его старик под шумок протащил его на это предприятие, желая для сына лучшей жизни. И ему это, чёрт возьми, удалось.       Теперь, в этот день, Дайм хотел быть благодарным тому. Отчиму, и только ему одному, чёрт возьми. Но только не тем, кто его окружали. Старик, быть может, не всегда был дальновиден в вопросах жизни вне работы, но отнюдь не глуп, каким его считали многие ввиду достаточно замкнутого, тихого и спокойного, флегматичного нрава. Сукины дети хотят успеха, прибыли, вина и женщин на месте, живя одним днём. Но они ни разу не стратеги. Им подавай лёгкую прибыль. А если она прощально помашет перед твоим прыщавым носом платочком в крапинку — такие норовят спиться, ширнуться, или просто пустить себе живительную пулю в башку. Отчим же всегда видел дальше. Умел работать как над собой, так и над теми, кто был ему дорог. И здесь он своих целей достиг. Кажется, Дайм, вам обоим может светить и не слишком-то плохая карьера там, не правда ли? Можно будет и о собственном домишке впоследствии вопрос порешить, а, засранец? Глядишь, и американская мечта будет милостива к тебе. А то и полезные знакомства с этой дутой аспиранткой принесут действительно чего-то стоящие плоды. И вроде бы, он должен был бы радоваться, ибо его, любившая ставить в щекотливые положения жизнь, кажется, ещё вчера бросившая его в очень неудачный, грёбаный поворот, где многие гонщики вылетают с трассы, проигрывая раз и навсегда, сегодня перешла в уверенную прямую. Пользуйся же этим, старина. Подумай, чего ты хочешь? Теперь ведь и перед местным клубом можно будет скоро показаться с лоснящимися свежей краской бортами приятеля-Камаро, а на личном фронте заняться многообещающей самоорганизацией, и попробовать взять под колпак эту хитрожопую Эфемеру, если твоя голова, наконец, очистится от этого ила с песком.       Но… Весь вечер, торча в квартире в уединении, он слушал только мелодию звонка вновь включенного телефона. Да, она ему нравилась. Может ли старина-Риггз утомлять? Сейчас он пел вообще о птицах в небесах, или, например, о цветах, которые будут цвести, лишь пожелай того.* Жизнь ради желания? Это так дьявольски похоже на инстинкты, старина, не правда ли? Давай ещё, чёртов диджей. Ставь по новой. Может быть, я намеренно хочу возненавидеть эти ноты? Можно и тебя на пару с ними. Как хочу ненавидеть тех… Околачивающихся вокруг каждый день. Делающих вид, что ты для них существуешь. Только вот, на самом деле, ты для них не более, чем выброшенный в мусорку подгузник. Или какой-нибудь придорожный кустарник, куда можно сходить-погадить, когда пиво вдарило по надлежащим органам за время пробежки по хайвею. А пока… Я хочу лишь возненавидеть самого себя. Но что-то не выходит, дери тебя черти в нижнем кругу Ада.       Но нет, что бы ты там ни говорила, красавица кожаная, вот только старик-Айзенграу чуть-чуть умнее, чем ты думаешь, когда старательно плетёшь свои сети обмана. Ты используешь его. С какими-то своими целями, он уж не знает пока — с какими. Но это безусловно. И временно. И однажды, чёрт возьми, ты всё ему расскажешь. Даже если старине-Айзу для этого потребуется вывернуть тебя наизнанку, и поглядеть — в какие цвета раскрашено твоё нутро.       А пока — играй. Играй, их завидный для тысяч таких же, как он, статус. А он, так уж и быть, тебе подыграет. До поры-до времени. Верится, ты там явно не сдохнешь без его всенепременного грёбаного общества.       Даймен успел сделать за вечер кучу вещей, в том числе и немного почитать книгу этого странного Эндю Сэндмена под бутылочку пива. Сон, несмотря на усталость, упорно не шёл. Наверное, он сегодня изрядно переработал, крутив огромные болты на опорах каких-то трёх ещё более огромных турбин неизвестного назначения, какие монтировали в одном из залов. Кажется, он умудрился даже погнуть парочку ключей. Ну да, конечно, дураку на что сила даётся? Разумеется, чтобы практиковаться в разрушении, мать его. Всё это время он то и дело поглядывал на переведённый в беззвучный режим телефон, экран которого то и дело загорался вызовом от одного-единственного абонента, которого Айзенргау с неким потаённым садизмом, ловя натуральное моральное удовлетворение, раз за разом игнорировал. Однако, в какой-то момент он, понимая, что даже этим начал творить некое иррациональное зло, всё же сдался. Ответил он на новый вызов уже в четвёртом часу утра, когда услышал уже, казалось, надолго пропавшую вибрацию телефона сквозь сморивший его, тревожный, отдающий каким-то болезненным жаром сон.       Ну разумеется, чёрт возьми. И ты, братец, думал, что такие как она спят по ночам? В последнюю очередь. Только если очень хорошо попросить, не так ли? С тупой, злобной болью в голове, Айзенграу, невидящим мутным взглядом наткнувшись на валявшийся у самого дивана телефон, нашарил тот как-то не особо-то и слушавшейся рукой, и нажал кнопку приёма. Эфемера, судя по звучанию её голоса, кажется, даже всплакнула. Или талантливо притворялась. Голос её был как-то слишком уж ломок и слаб. Что? Приглашает встретиться ближе к центру, прямо сейчас? Что за дерьмо, крошка-Эффи? Что с тобой приключилось, мать твою?       Остаток ночи, как и следовало уже ожидать, для Даймена Айзенграу пролетел без сна. Почему-то сейчас ему хотелось видеть её. Странно. Незнакомо. Не начинаешь ли ты стареть, чёртова задница? А может просто готов втюхаться в неё по уши? Забей… Просто слушай, что говорит тебе твой мятежный дух. Почему ты так против того, чтобы уделять внимание хотя бы в мыслях не только этой рыжей стерве, которая тебя знать не знает, и знать не хочет, но и пускай подозрительной, но хотя бы более чем симпатичной и стоящей особе?       Размышления о Рэйн, порой, всё ещё находившие его голову, всякий раз одинаково оканчивались какой-то поразительной обидой на себя. С какой такой стати ты вечно винишь только себя одного в этой ситуации? Что твоя дурья башка возомнила о себе, пытаясь гоняться за ней, приведя к сцепке с этим бесчестным, мать его, ублюдком, что искалечил тебя, сведя все твои потуги показать себя к полному провалу? Так бесславно, так ограниченно, будто твои глаза завязали какой-то половой тряпкой, заставив искать воду в долбаной пустыне Сахара. Чем ты думал? Наверное, абсолютно всем, но едино, в итоге, координацию принимала твоя родимая задница, друг. Он был как в бреду. И сколько ещё в таковом пробудет? Кто бы рассказал да показал — Айзенграу был готов того обнять, расцеловать и простить.       Без сомнения… она, эта рыжая девчушка — самое красивое, яркое и запоминающееся, что промелькнуло перед твоими сальными глазёнками за всю историю твоей постройки. Но… Она тебе всё равно не достанется, так?       И ладно.       В этом мире, где бал правят чёртовы дети божьи — красотки и умницы вечно достаются засранным посредственностям. И если ты не один из них — хоть упрей, хоть разбейся лбом о камни — но своего куска пирога тебе не видать, чертяка. Потому что пирога на тебя не хватит.       Не видать… Ага, прямо как своих ушей. Кстати, неплохо бы проверить, как бы между делом — а не заострились ли они ещё пока? За грёбаного эльфа не сойдёшь, и не мечтай. Но вот в сочетании с рогами…       Хм, должно получиться недурно.       Посредственности… Опять они. Окружённый уютным полумраком небольшой гостиной, Даймен, садясь на диване прямо, кое-как расправляя свою здорово растрепавшуюся гриву, поморщился от мучившей его, по обыкновению, боли, становящейся похожей на какую-то застарелую, хроническую мигрень. Или, чем чёрт не шутит, скоро к тебе в гости нагрянут знаменитые кластерные боли? Может быть, тогда, в клинике, док был не так уж и неправ?       Но давай же, раскинь оставшимися у тебя извилинами. Причём тут дети божьи, или всяческие эти твои, любимые посредственности? А если попробовать построить свою мысль вот так?..       Так легко потеряться. Среди шума этих бесчисленных, поеденных временами и обстоятельствами, огромных городов. Боль, что сокрыта в свете уличных огней, безвестно шепчущая и кого-то оплакивающая. Сырость улиц, промозглая и душистая, внимающая свету луны. Пройдя по ним раз — ты мог остаться там навеки, и если не телом, то душой. Однажды сойти с ума. Страх тёмных закоулков, щемящее одиночество парков, проброшенные через ширину тёмных, мерно несущих сталистые воды рек, мосты — одинокие дельцы самоубийства.       Было во всём этом что-то волшебное. Да, старина? Что-то, что заставляет искать вновь. Наверное, потому как тот, чья воля не может быть так просто сломлена — не в состоянии простить всему этому твоего отсутствия.       Так легко потеряться посередь этих бесконечных, безликих домов. Этих пестрящих фальшивым блеском витрин. Среди бесконечного потока автомобилей. В окружении бесконечно чужих мыслей и чувств…       И так трудно — им, двоим, так и не признавшим никого, кроме душ друг друга — вновь найтись.       Кто-то ищет с опасной бритвой в рукаве, обречённый переживать всё снова и снова, вращаясь в порочном кругу своих уязвимостей. Кто-то прольёт путь свой слезами и эмпатией, зная, что ничего не выручит взамен, больше давая, чем получая. Кто-то пожелает умереть, стать жертвой — и будет прав.       Все они, по-своему, правы.       Как бы там ни было, все они раз за разом находят ночь. Ибо едина она, в равной степени щёлкая незримым выключателем для любого из них.       В очередной раз наглотавшись таблеток, чтобы только приглушить буйство красок боли в себе, Дайм кое-как прибрался, и откровенно нехотя поплёлся до машины, что теперь ставил на крытой многоэтажной стоянке. «Санрайз Плаза». Стало быть, восход солнца? Так, кажется, ты повелела, наша самозваная королева? Айзенграу, кое-как приведя Камаро по адресу, радуясь только отсутствию пробок и удачному пролёту волны светофоров, отчаянно хлопал глазами, порой, безуспешно пытаясь их протереть от несуществующего загрязнения. Кажется, Дайм, ты попал. И как только хватает у тебя сил и желания крутить баранку и долбиться в проклятую барабанную установку с педалями вместо того, чтобы видеть себе десятый сон, твою-то палку? Какой же ты, сука, подкаблучник… Да и насрать. Здесь ты хотела увидеться с ним, роковая девушка-вампир?       Только подтверждая это, стоило ему ступить на тротуар у того самого Санрайз Плаза, как Эфемера, одним моментом возникши буквально из мглистого ниоткуда, немедленно объявилась перед ним, сходу беря его под руку, и уже спеша увести от автомобиля.       — Я ждала тебя… — какое милое нынче у вас эхо, моя госпожа, чёрт побери. Как и эти волшебные очки.       — Отчего-то я не смел в этом сомневаться, страшный сон неуча-студента, — не выпуская сигарету из стиснутых зубов, пробубнил объятый красиво подсвеченным неоновой рекламой дымом Даймен.       Надо же. И музыка во всяких ублюдочных бутиках не утихает. Это что ещё за херня? «What Is Love»? И это в такое-то время? Зная о том, что городишко этот, таем или иным путём, никогда не спит… Вывески танцуют вокруг свои неоновые танцы, стремясь перекричать друг друга. Инкапсулированное одиночество и холод разлуки, мать их. Бесконечный океан фальшивой, рисованной теплоты.       Идя под руку с этой роковой готической принцессой, из-за чего был провожаем глазами абсолютного большинства немногочисленных прохожих, и ловя от этого процесса самый настоящий, незамутнённый кайф, Дайм вновь провалился в свои мысли, постоянно норовившие утянуть его в свои мрачные пучины с головой. Прямо викторина — «Тысяча и один вопрос к долбаному засранцу-Айзенграу». Раздаются дружные овации, грянут дружные фанфары. Барабан вращается, и вот, непутёвая стрелка уже показывает «сектор Любовь». Зал замирает в ожидании. У кого-то из лап вываливается надкушенный шоколадный батончик Hershey's. Вот, глядите. Сейчас-то именно этот, и никакой другой парень — точно расскажет вам увлекательную притчу о том, что такое эта грёбаная любовь.       И вправду, что же? А, всё просто — как кильки в банке.       Вроде и приятно, или хотя бы должно быть, но вонючий консервант лживости и неоткровенности, товарно-денежных отношений, если по вкусу — портит всю малину. Или безнадёжно испорчены, если вдруг ты своей грёбаной мордой или характером не вышел, и тебя отсылают исследовать дали какой-нибудь гипотетической выгребной ямы. Нравится вам такой сюжет? Сценарист, режиссёр, оператор, и кучка наймитов, пляшущих под их указку — вам херни не явят.       Овации повторяются. Ведущий, непременно со внешностью Джеймса Белуши, покажет пальцем, с шутливой грустной тяжестью во взгляде кивнув головой. Словно говоря: — Да, парень, ты чертовски прав. Наша жизнь не стоит и ломаного гроша — как мы сами норовим назначить ей цену. Жаль только, не каждый из нас преуспел в определении собственной рентабельности. Ведь, в отличии от парадоксально-бесплатной жизни, каждое наше желание, рождённое в той, имеет собственную цену.       Вот приближается навстречу и проносится мимо какой-то изрисованный граффити фургон. Афроамериканцы. Дрэды, вязаные радужные шапки… По лёгкому дымку в салоне и так понятно, чем они там занимаются. Ну что же, временно удовлетворённый всем на свете Айз, вполне добродушно глядя на чьё-то ночное веселье, пожелал им спокойного финиша, а не у копов за пазухой. Иногда и эти парни могут быть неплохими ребятами. А порой — редкостными говнюками. Впрочем, такая личная идейка, как говнюк — штука абсолютно мультинациональная. Сюда и ему, родимому, дорога. Или ты хотел как-то иначе, грёбаный ты мечтатель?       Прогулка по центральному парку, расположенному тут же, буквально рядом с высокими, как отвесные скалы из фантазий современных художников, небоскрёбами, длилась не столь уж и долго. Надо же… а этот Сити не оставляют наивные мечты о похожести на то самое, не особо им, Даймом, и приветствуемое «большое яблоко». Только вот эти острые вершины столь напоминавших какое-то чёртово грёбаное аббатство, местных зданий — делали этот парк похожим, скорее, на потаённое в лесах кладбище, через какое видятся эти импровизированные вампирские хоромы кругом. Ты же помнишь рисованных светло-синих парней в кружевных белоснежных рубахах? Ах, чёрт ты табакерочный, теперь точно не жди, что тебя затащат в кусты с мечтами содрать с тебя штаны. Ведь в эту самую минуту рядом с тобой вышагивает твой билет в стан правильных чёртовых засранцев. Можешь, в кои-то веки, вздохнуть спокойно. Спустя какое-то время они с Эфемерой сидели на берегу местного пруда. Одетая сегодня в длинный чёрный плащ, щеголяя распущенными по плечам шикарными волосами, эта монохромная мадам выглядела, как всегда, в высшей мере восхитительно. Ну не мог такой любитель сладкого, как Айзенграу-младший, этого не отметить. По-прежнему скрывая глаза за очками, она то и дело поглядывала на него. Даже тогда, когда он был не в состоянии перехватить её взор — он чувствовал его, как завораживающие, бережные касания.       — И зачем же ты хотела меня видеть в такую рань? Тебе стало скучно среди прущихся по армированной колючей ленте маргиналов? — отходя от ни к чему не обязывающих дежурных разговоров, напрямую спросил Дайм.       — О, нет, вряд ли, — Эфемера смотрела куда-то в небеса. — Неужели даже пьющей кровь девушке не могут быть свойственны простые человеческие чувства?       — И это мне говорит вампир… знать бы, какому святоше может принадлежать сие откровение. — саркастично хмыкнул Айзенграу, сожалея, что под рукой нет россыпи камней — было бы чем себя занять, когда перед тобой простирается водяная гладь.       — Твою бы остроту, да в мирных целях, — тихонько посмеялась Эфемера. — Иногда и нам свойственно нечто человеческое, не глядя на одну лишь только внешность. Да и она, порой, бывает весьма обманчива. Ты столько бегал от меня… Могу же я немного… скажем так, порадоваться?       — Никто не в праве тебе того запрещать, — Даймен словно даже слегка смягчился, позволив себе едва заметно улыбнуться в ответ. — Если, конечно, ты сама не вздумаешь карать меня посредством наручников и кровати с противотанковыми ежами вокруг, милашка.       — Всё такой же несносный, гадкий мальчишка… — даже ласково протянула она, устраиваясь поближе, прижимаясь к нему, и уже держа его левую руку в своих. Даймен, ответно, прикрыв её руки сверху второй. — Приятно, когда с тобой могут говорить не только подобострастными, рабскими интонациями и сентенциями. Ты хорош… Не только, как человек.       До чего же мне плевать…       — Это комплимент? — позволяя её голове примоститься на его плече, воркующим тоном отозвался Дайм. Прекрасно отдавая себе отчёт в том, что он ничего при этом не чувствует. Ни сладостного замирания внутри себя, ни даже хоть какой-то жажды услышать, что она скажет в следующую секунду.       — Ну а ты как думаешь? — загадочно прошелестела вампирша.       — Я думаю, — Айзенграу-младший, борясь с тем, чтобы не попытаться освободиться от приятного плена, слушал тихий шелест молодой листвы над ними. И казалось ему, что среди того слышится нечто, похожее на панику. — Что ты тянешь с этой прелюдией, то ли собираясь опять затащить меня к чёрту на капот, то ли никак не желаешь поделиться последними новостями из жизни твоей семейки.       — В прозорливости тебе не откажешь… — с толикой таинственности отозвалась Эфемера. — Ты был слишком неосторожен с Феррил. Вчера она устроила резню в гетто. Вырезала целый отряд бримстоунских патрулей, устроив им сладкую жизнь в виде попадания в расставленную ловушку. Слишком, слишком неосмотрительно. Рано. Эта дура чрезмерно поспешна, импульсивна, неуравновешенна. Кажется, она, живя одной минутой, так и рвётся выдать себя в лапы людей, вслед за своей роднёй. Ты задел её больное место.       Почему только его это совершенно не трогало? Ещё месяц назад эти слова заставили бы его бежать без оглядки, предварительно бросив эту бесчеловечную девчушку в пруд. Но теперь… А если бы там, среди погибших, был ты, или твой отчим? Может и так. Уж тогда-то было бы всяко яснее. А сейчас… эта гипотетическая, чертовски далёкая и чужая ему кровь — она воспринималась из уст Эфемеры не тяжелее, чем выпуск новостей, рассказывающих о том, как очередная кучка религиозных сепаратистов на каком-нибудь востоке опять вальнула другую кучку несогласных, бравируя своими подвигами перед любительскими камерами.       "— Если задумываться над судьбой любой букашки под твоими ногами — какой же будет поступь твоя?" — отчего-то захотел сказать Даймен. Но, вовремя одумавшись, не сказал.       — Война начинается сегодня, милый… — ещё тише молвила она.       Солнце, едва разменявшее пятый час, словно проливающееся плавленой карамелью, только-только начавшее восходить. Появившееся из-за горизонта, но, ввиду плотной застройки вокруг, пока ещё без возможности заглянуть к ним, сюда, и сжечь ко всем чертям. Верхушки домов, позолоченные вливаниями его светлой, чёрт побери, воли. Они манили Дайма своей почти что физически ощущаемой свежестью и льдом. Призывали бросить всё, и… Прыгать, нестись вперёд, по крышам, куда-то… Суметь бы только воспользоваться, лишь бы только умудриться хоть каплю нагрузить ту несвятую силу, что много лет жила под покровом этого тела… Оборвав себя на каком-то воистину полубредовом состоянии, и обозвав это святое дерьмо явным признаком хронического недосыпа и надвигающегося старческого маразма, какой, как известно, совсем себе и не оргазм, Даймен Айзенграу разогнал накатившую на него больную дрёму, и призывно поглядел на Эфемеру, которой наступавшая дневная пора была в состоянии действительно приподнести несколько неприятных сюрпризов. Впрочем, наверное, парень, сидящий на скамейке в обнимку с горелыми останками, вызвал бы невиданную популярность. Как арт-объект, что ли… Результат един — сегодня же ты был бы доставлен в исправительное заведение принудительного, чертовски интересного характера. Ну, знаешь, такого, в котором тебя бережно бы запеленали в смирительную рубашку, а потом кормили бы с ложечки колёсами. Очень походило на то, что Эфемера была с его мыслями согласна, а потому, осторожно освободившись от его объятий, которыми он её прикрыл, уже приготовилась к дороге. И взгляд её сквозил куда большим интересом и скрытыми обещаниями, нежели его, выглядевший поблёклым и усталым. Чувства чувствами, они просто есть или нет, а вот сучка-физиология с ними врозь. Кажется, теперь он стал понимать природу дальнейшего течения их встречи чуть лучше. И, чёрт возьми, ему это нравилось. А почему бы и нет, а? Да какого же хрена? Ноги в руки, и вперёд. Веди, готическая дива.       Вполне ожидаемо Даймом, их рандеву вскоре переместилось в уже хорошо им успевшее обследоваться поместье Эфемеры. Загорать на солнце той наверняка страсть как не хотелось; Айзенграу же, зная, что впереди у него редко выдававшийся свободный денёк, внутренне только сильнее расслабился, уже при виде появившихся перед ним ворот на территорию имения Эфемеры примерно себе представляя, чем всё это разнузданное воркование отчаянного парня типа него, и миловидной вампирши закончится.       Так оно, собственно, и оказалось. Лишь только оказавшись в свободной от чьего-либо стороннего присутствия спальне, они, объятые взаимной страстью, принялись в приступе какой-то оголодалой дикости срывать друг с друга одежду. Наконец, позволив себе заключить её в настоящие объятия, Дайм ни капли не стыдился того, что его, с позволения сказать, орган с полной боевой готовностью упирался в вампиршу, готовый, кажется, проткнуть её, если предаваться дальнейшим целомудренным чёртовым мечтаниям.       Она показалась Даймену, спокойно, без каких-либо усилий поднявшему её на руки, совсем лёгкой, едва ли не невесомой. Эти, закалённые гаечными ключами и горами железа, мускулистые конечности привыкли носить культивированные разумом куски металла, но никак не женское тело, столь податливое и мягкое в них. Желанное… Наверное, чёртова ты задница, она всё же была гораздо важнее, нежели все эти бесконечные железяки. От них ведь не убудет, если они с этой ночной проказницей, порой, будут вот так, совсем-совсем тихонько, пошаливать, не так ли?       — Иди же ко мне… — уже лёжа среди этих чёрных атласных простыней и подушек, возбуждённо потягивавшаяся Эфемера не давала в том и повода сомнениям.       Резким, решительным движением оказавшись сверху, над ней, сладострастно выгибающейся от удовольствия, и прикрывающей глаза во внезапно накативших на вампиршу, необычных чувствах лёгкого стеснения, растерянности и непривычности этого всего, и, не медля более ни единого проклятого мгновения, Даймен осторожно, но уверенно вошёл в неё. Наполнив вампиршу новыми для неё, такими яркими, но дарящими неземное наслаждение, переживаниями… И вот он, блаженный миг, когда все эти воспоминания о Северине, ненависть которого отравила ей столько мгновений, не нёсшие ничего кроме самого недостойного и низкого из разрушений, вышибло словно пробку из бутылки хорошо взболтанного шампанского.       Исполнившись новыми, доселе будто бы не изведанными ощущениями, Эфемера словно впала в чувственное безумие, сладко застонав. Подчиняясь плавно нарастающему ритму этих, пускай и знакомых, привычных, но только сегодня отчего-то таких тёплых, родных ласк. Как совсем неопытная, но воистину желающая того девчушка. Не узнавая себя. Бытуя в одной из главных ролей в этом игривом и радостном танце сплетавшихся тел, ставших в эти небесные, поистине райские мгновения единым целым. Сейчас она хотела одного — чтобы это не кончалось. Никогда. Она могла позволить себе хоть раз в жизни прислушаться к голосу сердца. И в эти секунды делала это с упоением       Она вновь хотела ощутить… то самое чувство. Необычную, незнакомую для неё близость с этим странным парнем. Похоже, она не ошибалась, ещё ярче переживая те самые мгновения, когда они были близки в первый раз. Полнясь этим жаром и негой так, как, казалось, никогда и не знавала…       Ещё пара минут, и вот, она уже сверху, двигается на нём, не желая разрывать зрительного контакта. Утони же в глазах моих, Даймен Айзенграу… В ответ я позволю себе искупаться в этих странных, почти бесцветных, таких яростных и непримиримых, но столь холодных… Там, где спит красота. Здесь она почувствовала некое его напряжение. Словно спешащее сбить весь их чувственный взрыв. Его могучие руки, крепко сжимавшие её талию, впились в неё ещё сильнее. Тут же она догадалась, в чём причина. За дверьми в спальню было неспокойно. Ах эти мерзкие вуайеристы из числа миньонов… Кому-то сегодня точно не сносить голов. Но… продолжайте. Слушайте, сукины дети. Мечтайте, пока это ещё не столь вредно для вас, ибо любая инициатива такого плана всегда наказуема. Даймен, не будь какой-то подпольной бездарью, тоже прекрасно слышал и чувствовал, как их мимолётному счастью на этом чёрном, как ночь, забранном полупрозрачными занавесками лежбище, за дверями необузданно завидуют. Чёрт возьми, ну, кто ещё не мог быть уверен в том, что он победитель, пускай и не всегда в той степени, в какой он желал бы?       — Только не отвлекайся, желанный, прошу тебя… Ни в коем случае… С ними я сегодня поговорю сама… Болезненно для них… — Эфемера погладила его слегка колючую щёку, чувствуя, как он наполняет вампиршу. Так, точно они были созданы друг для друга…       Она держала его в невероятном, чувственном напряжении. Умело. Тонко играя с его возбуждением, заставляя Айзенграу прочувствовать её всю, каждый её сантиметр, где двигался он. Его ощутимая дрожь, какой он обнялся от воистину беззащитного обожания, была тому лучшей порукой. Такого… он ещё никогда не чувствовал.       — О, да!.. Милый… Не надо слов… Просто сделай меня!.. — заходясь от удовольствия, она чувствовала себя связанной по рукам и ногам — настолько свирепо и неостановимо Даймен Айзенграу вторгался в неё, переполняя её, казалось, не имеющим конца и края вожделением.       И он с готовностью ответил на её требование, становясь ещё грубее и безжалостнее, как ей казалось. Достигая предела. Свихнувшиеся, или, наверное, просто больные, изрытые остервенелостью ощущения — накрывают её с головой, когда её любовник, находясь сзади, активнее прижимает к себе вампиршу, сходящую с ума от его беззлобной, но такой яростной силы. Заставляя её громко кричать от уже не способного к сдерживанию, эмоционального олицетворения немилосердных ласк. Зарывается в её волосы, дыша ей. Сейчас сходя за милого мучителя. И, кажется, по сей миг не находит себе места от никак не желающего убраться подобру-поздорову, осушающего голода. Этой всепоглощающей страсти. Страсти, что заставляла её коготки прежде оставлять на его спине лёгкие царапины, теперь до крови впиваться в его руки, которыми он теперь стремился обнять её. Снова и снова…       Ей было особенно ценно именно это. Почувствовать себя слабее него.       Когда всё закончилось, ставя точку в их страсти этим особенно злым взрывом чувств, Эфемера, в изнеможении упавши на постель, заметила лучи утреннего солнца в их спальне. Им было не достать до их ложа, и они, красиво подсвечивая собой мельчайшие пылинки, кружащиеся в воздухе, виделись ей некоей потаённой колыбельной. Точно давным-давно забытая, приходившая когда-то с рассветом жажда упасть в несвятой сон, лишь бы быть разбуженной их освободителем, что придёт однажды, давая возможность более не бояться света дня… По всей видимости, слуги пренебрегли посещением её спальни, оставив партьеры собранными, какими она любила их видеть ночами, дабы иметь возможность глядеть в мечущиеся снаружи тени, внимать тем, делиться с ними скрытым. Но, вопреки всему, ей было удивительно всё равно. Этот раз был бы нежным и размеренным, если бы только Даймен Айзенграу был бы кем-то другим. Однако, кажется, он врямь предпочитал пожинать плоды определённого рода своей власти над ней. И Эфемере, легонько улыбавшейся, это и нравилось более прочего.       Эфемера чувствовала, что здесь было замешано нечто большее, чем простое удовлетворение плотских желаний. В этот миг ей было не жаль умереть прямо здесь и сейчас. Похоже на то, что она и впрямь была счастлива. Если бы только имела достаточно опыта в таком понятии, как счастье. Как бы она хотела знать, какие мысли роятся в твоей голове, Даймен Айзенграу…       Наверное, она была бы очень разочарована, знай только вампирша, что творится под сводами черепа избранного ей на самом деле.       Он не мог не признать того факта, что это, пожалуй, был лучший секс за всю его пропащую, долбаную суку-жизнь. Без сомнений, старина. Лежавшая рядом с ним женщина была создана для этого. А может быть, где-то долго этому хитрому чёртовому искусству обучалась. Она трахалась как какой-то демон. Суккуб, не иначе. В любом из случаев, это было сейчас абсолютно не важно.       В этот момент вампирша прижалась к нему вновь, всем телом, желая сейчас только одного — чтобы он принадлежал ей. И только ей. Это щемящее, немилосердное чувство… Такое, какое она испытывала, должно быть, от силы раз-два за всю свою жизнь. Оно жгло её. Не сказать даже, что мучило. Ну же, Эфемера. Ты ведь давно не сопливая девчонка? Наверное, стоит сказать и себе, и ему — всё, как есть?       — Знаешь… а ведь я, кажется, люблю тебя. — Это прозвучало вполне ожидаемым исходом их плотского притяжения для Айзенграу-младшего, пытающегося нащупать хотя бы одну цельную, не перемолотую мясорубкой этой чувственной взбучки мысль в своей голове. Классикой жанра.       Кажется. Несомненно. Тебе кажется. Всем вам кажется. Меньше думай об этом, крошка-Эффи. Меня не обманешь.       Ты ведь не из тех, кто любит. И даже не из тех, кто, потенциально, способен на такое чертовски щекотливое чувство. Ты из тех, кто, в минуты гадкой меланхолии, предпочитает убеждать себя в этом. Из тех, кто боятся остаться одни — и дело тут не в нужде в чьём-либо одобрении, привязанности, или, там, чувствах. Смешно. Ты из тех, кто боится остаться ни с чем. Без удобных средств к манипулированию.       Ещё несколько мгновений, и прильнувшая к нему Эфемера, улыбнувшись, просто заснула. Может, сделала вид, он и не знал.       И вот здесь Айзенграу впервые почувствовал — он плачет.       Странные, скупые, чуждые ему переживания. Он молил своих Богов, чтобы они оказались чужими — ведь он никогда ещё не плакал, если попытаться вспомнить всю линию сознательного возраста. Как ты мог так упасть, старина? Где твоя природная чёртова вшивая гордость? А, да к чёрту… Её совершенное, точёное тело. Шикарные волосы. Чувственные губы. Она казалась такой тоненькой, хрупкой, беззащитной… Ежели ты не человек — почему тебе свойственны человеческие же слабости? Это следствие… боли. Он хотел забыться. Забыть всё то, что было с ним. И здесь она, Эфемера, как воистину алчущая его, была лучшим решением.       Однако любое решение временно. И новый день заставит тебя вновь искать покой и тишину. Потому что покой и тишина для каждого созданы только в единственном, мать его, экземпляре. Как ты можешь даже пробовать себя убеджать, мудила, что она, госпожа Эфемера, какой поклоняются, должно быть, сотни, если только не тысячи людей — исконно принадлежащие только одному тебе тишина и спокойствие? И тогда атласные чёрные простыни, мягкие подушки, сама похоть во плоти и пробивающийся из-за гардин тусклый, но такой тёплый свет утра… всё это показалось Дайму удивительно чужим, неуютным и неудобным. До того, что хотелось немедленно взвиться, вскочить, и нестись куда глаза глядят — лишь бы подальше отсюда. И никогда, никогда не возвращаться.       «Naked we worship the night sky…» — протяжно и печально затянул Риггз в его голове.** Вот находишь же ты время, приятель…       Будучи, здесь и сейчас, в одной кровати с ней… как бы он хотел ответить ей взаимностью. Мечтал об этом. Со всей имевшейся в его проржавевшем нутре, какой-никакой, но душой. Однако сердце… Его ли сердце? Оно словно противилось. Не принимало этот дар. Билось холодно и флегматично. И с этим он был не в состоянии что-либо поделать. Внутренние противоречия, тянущие по швам трещащее одеяло его души в разные стороны, рвали его так, что он попросту хотел взвыть. Или хотя бы умереть. Они же вытолкнули откуда-то из него, точно мотопомпой, брошенной в колодец, последние капли его слёз. Искренних слёз. Он только и понадеялся, что его зубовный скрежет не достигнет её ушей. Не такой уж ты и супермен, да, Айз?..       Вот попробуй-ка, вглядись в глаза её. Что ты увидишь? Только то, что сдохнешь ты в гордом одиночестве. Сейчас она твоя. От и до. Но… времена меняются. Куда подует ветер, и куда приведут нас наши пути… не ведает никто. Ты не сможешь быть с ней вечно. Не сможешь продержаться и пары недель, чёрт возьми. Помнишь? Она лишь твой случайный попутчик по дорогам этого Сити. А у тебя… своя дорога. Пройти её тебе предстоит одному.       Одному…       Вдыхая запах её волос, в которые опять зарылся; то зверея, то успокаиваясь, он буквально поминутно вздрагивал от, как ни странно, отступавшей при этом боли. Чёрт, Дайм, ты ведь знаешь, что ты псих? А теперь — ещё и трахающий самую настоящую тёмную госпожу-кровопийцу псих? Да-да, Айз. Ты чёртов грёбаный оборотень, или кто-то там ещё, мать твою. Но… Почему же ты так слаб?.. Почему ты не хочешь идти один? Почему зовёшь тех, кто ушёл?..       Эй, приятель, почему же именно сейчас твоё сердце чувствует это гнетущее одиночество? Где его пределы? Чувствовало ли оно когда-нибудь нечто ещё более сильное, нежели этот привычный, живущий в нём лёд? Был ли он более одиноким тогда, под проливным дождём, продырявленный Парабеллумом мистера Северина в куче мест, готовящийся вот-вот уйти прочь отсюда?..       Твоё ли это сердце?..       Прошла, по меньшей мере, пара часов, за которые он успел провалиться в свои переживания с головой, впавши в лёгкую, беспокойную дрёму. А сейчас, очнувшись от той, Дайм чуть сильнее прижал сладко застонавшую Эфемеру к себе, заставляя её проснуться. Или сделать вид.       — Кажется, теперь я вижу своё решение… Они должны умереть. Все они.