Не Преклонившийся

      Кажется, это был сам Бог.       Свечение скрадывало его очертания, делая их расплывчатыми, тёплыми и нежными. Но высокая и мощная, статная фигура, облачённая, казалось, в саму белизну — настолько одежды Его приходились нездешне светлы и сверкающи — была именно здесь и сейчас. Драпировки мантии, расшитой искусными золотыми побегами и древними, павшими жертвами забвения, историями — складными, стройными, олицетворявшими саму гармонию, текстами, увивающими многочисленные, длинные полотна, являвшиеся частью его одеяния. В некоторых местах те были скреплены тяжёлым, золочёным доспехом. Великолепно выстроенные латы, не по силам для рук людских, увитые барочными, вычурными, и одновременно — удивительно лаконичными розетками и арками. Ничем не покрытая голова Бога, устремившая свой внимательный, кроткий и спокойный взор в залитый его светом зал, сейчас, была обращена только на него одного.       Это идеально правильное, словно черченное по всем канонам, обладающее здоровым румянцем, впрочем, едва заметным, аристократично-прекрасное, совсем юношеское лицо. Эти белоснежные, казалось — белее и без того абсолютно непередаваемой одежды, густые длинные волосы, едва заметно вьющиеся, падавшие одним большим потоком на часть лица, почти закрывая собой одну его половину. И эти безумно яркие, цвета, схожего с небом раннего летнего утра, светящиеся изнутри, голубые глаза. Они сияли свыше любого света, видя сквозь каждого. В молчаливом торжестве, осеняемом лишь не останавливающимся пением Ангелов, восставших во всём торжестве и непорочности ещё громче, взгляд Бога сиял мудростью, каковой не снискать было посредь руин этого мира. И взгляды слуг его, не смевшие презреть его чистоту и правду, стремились зрить в ответ…       Тот момент был историчен. Долго, мучительно, старательно избегая встречи ранее назначенного срока, выбирая самые окольные, болезненные и запутанные пути, но они двигались навстречу друг другу.       — Что за вздор? Что за гнусные, бесплодные попытки? — комментируя неудачу Ангелов, только что нападавших на его персональную, небольшую армию, Запрещённый готов был смеяться сколь угодно долго. — И это те, чьи голоса, вместе с голосами предков тех, что могли однажды сказать «нет» даже нам — звучали тогда, на проклятый момент нашего падения, что было инициировано тобой, Враг наш? Ты нисколько не изменился, спустя все эти тысячелетия. Но что есть тысячи, миллионы лет нашего творения по сравнению с секундой времени бытия вновь живым? Это должно будет случиться и теперь, супротив названного тобой, преодолев любые тюремные стены, что ты возвёл, единожды заставший нас врасплох. И оно свершится.       Тьма продолжала отжимать Свет туда, откуда он изошёл чуть ранее, завывая и шипя, скользя и хлюпая.       Маска безразличия, силы и мудрости, покрывающая абсолютное неумение, а, вернее, неспособность к сочувствию. Избирательность. Чувство, возведённое в Абсолют — в своём многогранном проявлении. Обращённое в идеал нового мира — такого, какой видят Свет и Тьма, всякий раз — отличного друг от друга. Высшая мораль, отличная от человеческой ли, вампирской ли, или же любой другой — подвластной многочисленным племенам родом из этого многоликого измерения. Она пропитала их обоих. В равной степени, Тьма и Свет были достойны своих персон.       И Враг его, по-прежнему купаясь в голубоватом, ярком свечении, не собирался отставать. Более того — слишком уж долго он готовился вступить на ту самую, одновременно столь древнюю и пройденную им вдоль и поперёк, и — такую новую, полную необычных ощущений и впечатлений, почву этого мира. К созданию ментальности коего он имел прямое отношение. Он знал — именно теперь, здешним предстоянием, решится тот самый день, когда они, покинув эту тюрьму, смогут сразиться посреди истинного творения Высших, в миг последней войны. Пред которой он, заготовив всё своё великое стремление, был готов предстать во всеоружии — ибо тело его, разрушенное в тот же миг, что и тело Запрещённого… однако же, обладало тем же устроением. И той же волей. Единством Во Множестве. А значит, трусливо скрываться прочь под вышедшими за рамки небес, мощными пологами стремительно надвигавшейся первородной Тьмы — в его планы не входило.       Улыбкой назвавшегося «Богом» можно было вскрыть себе вены.       — Время, казалось бы, подвластное нам настолько, насколько это возможно — но единственно непослушное и своевольное в миг сей, сложило свои последние гексаграммы как нельзя более талантливо, — голос Созидающего Ангелов, звучавший таким чистым, светлым, праведным, однако же, затаил в себе совершенно другое. — Скажи нам, Брат наш, сколько лет минуло с тех пор, когда мы были на столь начальных этапах развития, что рушили и создавали тысячами, отбрасывая саму мысль о том, насколько могут стать близки нам узы нашей крови? Ты всегда был излишне сентиментален, если говорить человеческими сентенциями. Не правда ли, они ныне ближе тебе, чем когда бы то ни было? Взгляни на это так, как умеешь, и как бережёшь ради встреч с неизбежным ты, Запрещённый…       Внешне его эмоциональный диапазон довольствовался только лишь лёгким, едва заметным восторгом, а так же блеском ледяного холода, какой было не сыскать даже в Аду.       Он повёл белоснежной, исписанной золотом рукой, окидывая ужаснейшую картину поля боя. И среди неё Посланец Зари узрел тех, кто, ещё при жизни лже-человека, того самого писателя, Эндрю Сэндмена, призванного создать сокрытой в нём обители сотен части Его — путь наверх, к своей истинной природе и миру. Те многие, кто, так или иначе, были ему знакомы. Здесь были многие. Другие ныне, кто более близок, а кто — косвенно, появляясь в жизни одноглазого Не Преклонившегося лишь эпизодически. Но всяко обращённые Врагом его в Ангелов.       Против любой их воли.       Воссозданные бездушными, обманчиво-светлыми сущностями, но лишь инструментами, чьё предназначение — убивать, и быть убитыми. Это было не столь важным фактором, как то, что, несмотря на всю их разность и вес ролей в чужой жизни, демонстрируемой обманутой сущностью Запрещённого, они корили его. Они метались. Но все были здесь.       Они лежали замертво. Среди падших сил того, кто испокон веков составлял своими руками Ангелов. Поверженных его, Запрещённого, ударом.       Всегда бывшие ими. Ангелами. Даже тогда, когда сами того не знали.       Тела мёртвых Ангелов. Ныне же — простых людей. Тех, что были знакомы Эндрю Сэндмену, казалось бы, ещё совсем недавно. Оказавшиеся совсем не теми, за кого себя выдавали. Он знал с самого начала, как только вновь обрёл истинный разум — их вхожесть в поклоняющиеся его Врагу круги не могла ускользнуть от его внимания.       Всю прежнюю бытность в человеческой ипостаси, Посланец Зари был лишь объектом пристального наблюдения. Как людей вокруг него, так и, их глазами, самого Созидающего Ангелов. Случайных сущностей вокруг его персоны не было никогда. И сейчас это было особенно отчётливо видно — когда на него, с немым укором, смотрели мёртвые глаза тех, кто пал. Они печалили его взор. Они пили его дьявольскую душу — как воистину сладостный нектар. Они испросили прощения этим — и они не могли его получить. Ныне прощать их мог лишь его Враг, ниспославший все эти ненастья на их головы… А Дитя Запрещённого Света, своего собственного света, названного Врагом «Ненавистью» — что он мог?       Что?..       Поставленный в один из немногочисленных тупиков, какие можно было снискать посередь его личного безумия — Запрещённый лишь спокойно поглядел в ответный, полный ясности и чистоты, являющимися лишь одной из масок, взгляд Созидающего Ангелов. Лицо, как две капли воды, схожее с его собственной маской. Братья останутся братьями до самого конца — не способные быть разделёнными по узам родства.       У него не было надобности совершать преждевременные обличения. Но, как Запрещённый осязал — сейчас он, наконец, подобрался к решению той самой загадки. Загадки того, кто же стоял за его свержением, боровшись за власть грязно, презрев любые законы их общества. Сваливши посредством сети лжи ту самую вину на его плечи.       — Что же сулят нам твои заискивающие, ничтожные прощения, ежели сам ты не в силах усмотреть за войском собственным? — уверенно вопрошал Запрещённый. — Ты забрал у нас единицы, взамен мы забрали у тебя тысячи, запечатанные под словом Предпоследнего. Война, что зрела все эти тысячелетия, нечестиво питаясь случайными жертвами обеих сторон, отныне будет вестись твоими же методами. Методами лживого Света. Твой обман равноценен нашему принуждению.       Конечно, теперь он, на какие-то доли секунды, сбавил свою степень превосходства. Сейчас, без сомнения, вопиющую в сравнении с кондициями его Врага, но психологическая инерция, спровоцированная ещё одной отмершей частью его существования, проклятие которых преследовало Запрещённого с конца жизни первой из его частиц, дала о себе знать в полной мере. И это могло ещё сыграть на руку противоборствующей стороне, упорно ищущей в его стане уязвимые места.       Тень легла на правильный, изначально светлый лик Созидающего Ангелов. Теперь он обо всём догадался. Без сил и способностей именно сейчас — хоть как-то сканировать и перенимать знания того, кто встал супротив. И глаза его вновь стали такими… словно только отпечатанными с чернильно-синего негатива. Он безумно злился, и если бы не Тьма, что сдерживала его в маслянистых силках… он сжёг бы всё вокруг дотла. Его план, почитавшийся его создателем за воистину гениальный, по существу, и являвшийся таким, только что обнажил ещё одну, притом, пожалуй, самую огромную трещину из коллекции уже собранных и замеченных. Ибо не бывает ни одной идеи, начисто лишённой слабых мест.       — Ты задал этот вопрос, Враг наш… — на удивление спокойно и выдержанно молвил Созидающий Ангелов, — Чем ложь выгоднее насилия? Сколько лет было истрачено в периоды, когда мы задавались его содержанием, раз за разом пытаясь выстрадать за тех, кто пренебрёг нашими учениями, кто провозгласил себя самостоятельно, равным нам, Богу и Владыке. Сколькие обратились в ничто — простые, ничего для нас не значащие, лишь только муравьи под солнцем… Но не дали нам ни единого определённого ответа. Ибо дать его в силах только ты, Враг наш. И зрим мы теперь, осенённые Светом так, как должно тому быть — они равноценны. Выгодны в предельно равной степени. И обязаны стать единым целым.       И только лишь его глаза, будто бы две ярких звезды на чернильном бархате ночного неба, выдавали степень его удивления и божественного смятения.       — Опустошение Рая началось. Теперь, — без тени сомнения произнёс Запрещённый. — Инициированное всепроникающей истиной тёмных начал, неотделимых от так славимого тобою Света. Имела бы голос и право свобода выбора, существуй лишь один твой Божественный Свет, обделённый присутствием Дьявольской Тени? Не менее вечная, чем простирающиеся за пределами нашей ячейки витражи Мироздания, что рисует и собирает их один за другим, следуя своей логике, создавая Великий Паттерн. Соцветие Высшей Воли. Гимн Отца Отцов. Где была бы истина, если сила Света подобна силе Тьмы, стирая мельчайшую возможность видеть контрасты? Где было бы счастье возможности познания того, что должно быть познано, рано ли, поздно ли? Твои понятия неизмеримо, болезненно несовершенны и эгоистичны, Брат наш…       Посланец Зари торжествовал, вновь неотвратимо набирая весомость. Отказываясь от воспоминаний того, что лгало ему столько лет. Здесь Враг его был ему не помощник.       — Однако же, идея твоего преобладания среди той разрухи, хаоса и смертей, что вышиваешь ты на лике материи этого мира — порочна и обязательна к пресечению, — к этому моменту и самолично совладав со своим самообладанием, Враг спешил оспорить сказанное. — Это единственно верный путь, что должен быть избран каждым Ангелом, и проследован безотступно, как и закладывалось в проекции истинного, не осквернённого твоими трактовками, мироздания. Ты был забыт нашим миром, что выдал тебе отказ на становление твоей жизни даже в человеческой оболочке. Забыт детьми — нашими и твоими. И ежели наши пасынки преисполнились радостью и новым рассветом, то твои, Враг наш, были и будут обречены ползать во Тьме, алкая, но никогда не снизойдя до исхода, плачущие и нелюбимые. Проклятые и поруганные в порицание и пример твоей гордыне и единоличию во всём, что должно быть разделено. Забыт Отцом — как принципом творения. Как единицей настоящего Мироздания.       Вновь честно и открыто Бог глядел в лицо Посланцу Зари, парящему в воздухе посередь силков дикой лозы, сотканной из светописей и оживших чёрных фракций разложения и созидания.       — Ubi concordia, ibi victoria, не так ли? — улыбаясь где-то там, высоко, объятый Тьмой, как матерью, какой у него никогда не было, легонько рассмеялся Запрещённый. — Теме отцов и детей суждено бытует подняться в тот день, когда будет свершён Первый Суд, а значит — если не ко времени поспело ныне, то ещё будет освещено после. Но не будем такими пессимистами на человеческой плоскости, это абсолютно не подобает нашему сану и виду, Брат наш. И ежели массив детей твоих, обласканный несбыточными надеждами и путами изысканнейшей изо всей лжи, по-прежнему купается во чуждой неге, то негоже думать, что наши дети будут стоять в стороне, глядя на то, как наш извечный конфликт вновь набирает обороты. Ты упустил из виду слишком многое, занимаясь водворением своего верования. Разве что ещё не мироточащего благодатью, искусственного от начала и до конца учения, делающего из индивида функциональную единицу, годную к призыву. Наши же дети, отвергнув твои грубые, замешанные целиком и полностью на крови непричастных, притязания — оказались не по зубам тебе. Ты ведь не смеешь забывать, не так ли? Однако же вспомни, с чего начинали мы, и с чего начинал ты. Не твоё ли искусство, что ты так значимо, иногда, как казалось, красуясь и любуясь своим Светом так беспощадно и низко, выпестовал на руинах нашей мечты — кроет в себе корень проблематики? Это правда… Именно благодаря твоему стремящемуся в бесконечность старанию, обменявшемуся своей сутью с заботой матери над ребёнком — мы и выбрались из-под пальца твоей воли. Здесь здраво бытует та пора, когда количественные изменения разрастаются, и начинают ощутимо влиять на качественные, становясь ими.       — Укажи же нам на наши помарки, Враг наш, — казалось, абсолютно нетронутый репликами Посланца Зари, смиренно проговорил Созидающий Ангелов, — Каждое твоё слово обязано быть втолковано в наши мысли, связано с ними, и переосмыслено. Так как более, следуя людским строфам, они не повторятся. Пускай же великая несправедливость, созданная нашим рвением, радением за мир и Свет — будет пресечена номинально.       Свет был тих и умиротворён. Однако же схватывая на ходу — так как понимал, что рано или поздно, но ему не удастся сдержать воистину одно из сильнейших творений Тьмы.       — Как занятно наблюдать теперь, как Равный нам, разбивший нашу суть на множество осколков, долгими тысячелетиями ползших неумолимо и неостановимо друг к другу — просит нашей милости, — насмешливо отозвался Запрещённый. — Мы не помним зла таким, каким творят его Небеса, возглавленные Раем, Творец Ангелов. Ты провалился на самом деликатном. Излишне сосредоточась на мельчайших деталях, ты упустил из виду общую картину. Как и всегда, не раз ранее. Как там говорят столь высоко ценимые тобой люди? Где тонко — там и рвётся. Взамен же у нас к тебе будет не менее важный вопрос, ответ на который будет вытащен из тебя вместе со всей твоей дрянной светлой ложью, ежели ты утаишь от нас сущность.       — Зачем тебе понадобилась Рэйн? — чуть промедлив, произнёс он.       Сейчас Запрещённый превосходно знал, что в этот момент он недостижим для сил и понимания Небесной Святыни, пока тот ещё не настолько полон сил, да и ощутимо подрастратил имеющиеся крупицы, покуда изгалялся перед ним с воскрешёнными марионетками, пытаясь показать разрушенному храму свой небесный мастер-класс.       — Та, что не может быть отделена от нас… — продлевая свою тенденцию спокойствия необозримо далеко, ласково прошептал Свет. — Возлагая на неё свои самые тёмные надежды, ты должен понимать, Денница — наш шедевр не столь слаб, как привык видеть ты, столько лет спавший в безвестности. Не видевшая истины в себе. Почитавшая за Тьму тот дар, что мы возложили рядом с сердцем её. Видела ли она когда-нибудь, становясь другой, свои раны? Способна ли теперь, ежели до сих пор, содержавши только тёмное начало в себе, не пришла к очищению? То, что она ошибочно именует своей Тёмной Стороной… Когда бы только смогла получить боль, будучи формой проявления нашего истинного Света… Осязала ли цвет своей крови, что наполняет её жилы в тот миг святого повеления?       Глас его звучал тихо и мирно. Словно гладя своей чистой мелодией душу каждого, как рука хозяина — сытого кота.       Неужели…       Даже сам Посланец Зари, взглянув в лицо этой странной, от того не менее ужасной картине, мог бы испугаться. Но не сделал этого. И ни на секунду не изменил тому, что чувствовал в самом себе. В Сердце — пускай и столь далёком от него сейчас. Какой бы не была изощрённой истина, и сколь ни правдива ложь — что-то в нём самом было сродни человеку, каким он бывал не раз.       Наверное, чувства?..       — Мы посчитаем этот ответ всецело достойным принятия во внимание, — скептически высказал тёмный юноша, оценивая соперника вновь. — В любом из течений будущего — твоя рука не смеет сделать ей больно, ибо выжжено это будет на твоём лбу, никогда не способное убыть клеймо. Что будет заставлять преследовать тебя снова и снова. А пока у нас есть проблема, связанная с твоим нежеланием идти на уступки, всецело подчинённая стиранию с лица мира всего и вся, что хоть немного не согласно с тобой. «Gott mit uns» — так любили повторять они, выпестованные твоей ложью прихвостни. Ты хорошо потрудился, когда-то сделав Минс своим личным пристанищем, беспрекословно взошедши на подчиняющей доктрине. Благодаря нашей Крови — мы были живыми свидетелями всего этого, способные смотреть и видеть отовсюду, где только есть единоклеточная доля нашей природы. Что, как не наша Воля — вырвала прочь из тела Вульфа сотворённый тобой труд новой тюрьмы, сорвав все твои затеи? Сколько бы ты не верил в предначертанное тебе… даже в душах лучших из тех, кто населяет этот план бытия, борются два начала. Значит, легионы наши не останутся без пополнения. Ты ведь понимаешь, что первый же твой визит в нашу обитель, пытающийся вновь надиктовать свой устав чужой воле, будет последним в нашей совместной истории?       — Но… — Запрещённый был готов зажмуриться от удовольствия. — Мы милостивы к достойным противникам, а значит, даём тебе право на честную игру. И да будет осенено светом твоё сознание. В этот раз, победитель, если таковой уразумеет свои особенные привилегии… получает всё.       — Вульф был, если мы позволим себе истинную корректность, лишь пробой пера. И здесь твои нападки безосновательны, Денница, — с лёгким оттенком воздушной улыбки прошептала маска Врага его. — Этим мы прощупали твою готовность быть призванным к ответу. И были освящены великой благодатью, дойдя до откровения того, как твоя сущность была не просто не раздавлена, но восходила вновь — таковой, какая и была задумана Мирозданием. В высшей мере наивно помыслить, что мы откажемся от твоего вызова, Враг наш, Владыка потаённых во первородной Тьме пределов. Но знай лишь — в заветный час мы будем теми, кто не уступит тебе ни в чём. Подобно твоим служкам, за которыми мы наблюдали все эти годы — Мёртвые Святые практически завершили свой труд, волею нашей собрав наши частицы и упокоив в себе.       Его удивительно открытое, светлое, отпечатавшее на себе возвышенную радость, послание его лика действовало обманчиво, действительно вселяя веру в его мифическую честность.       — Как это похоже на тебя прежнего, Дьявол, — по останкам храма вкрадчиво расплылся его тёплый, бережный шёпот, так напоминавший собой шелест мягких крыльев. — Или же, стоит нам упомнить… Лорд Белиар, Титан Прометей, Сатаниэль, Нергал, и ещё тысяча полных угнетения имён? Тех, что утонули в бесчисленных веках, сокрытые и опороченные нашим замыслом.       — Сколькие имена, залитые кровью и бесчинствами, но столь присущие тебе, поглотила история нашего мира — не дано упомнить и нам, Великий Ограничитель, — Белиар усмехнулся так, что вся махина старой церкви заходила ходуном. — Тот самый, окунаясь в современные языки, Светлый Разрушитель Потока, что стоял на пути воли Высших Демонов, вселяя в их сущности смятение и злобу, равной которой не было и не будет. Следует ли нам обозвать тебя Мефистофелем, ещё одной легендой твоей, удобной ушам и устам тех, чьи глаза закрыты тобой?       — Это будет достойная нас война. — довольству Запрещённого не было предела. — Совсем не жалкое её подобие, рухнувшее на мир в 1939 году. Мы восхищаемся при виде останков древних городов, но куда прекраснее, о высший могильщик, созерцать останки человеческих жизней!       Кое-где, издавая скрежет, стук и звон, начали обваливаться ветхие кладки.       Уж он знал лучше прочих — с чего всё начиналось. Когда сталкиваются Ангелы и Демоны. Когда воли противоречат друг другу. Этот эпизод был Лорду Белиару, Запрещённому, памятнее прочего. Здесь-то, как нигде более, и выкристаллизовывалась особая роль событий предстояния Второй Мировой войны. Ведь начата она была совсем не из-за людской гордости, безумной идеи и возросшего из неё солипсического идеализма, как было чёрным по белому писано в любых учебниках новейшей истории.       Незримая команда, брошенная на удержание в стенах Великого Белиара — была всему этому главной предшествовавшей силой. Излишнее внимание к проблеме Высшего Демона, а так же его упорное желание собраться воедино, подчинив своей могучей волей множество самых разных умов, знать не знающих, и не чувствовавших даже близко на ментальном уровне степень сего влияния — побудило действовать Ангелов слишком открыто. Занявшись слепым копированием тактики самого Белиара, те старательно, в срочном порядке подчиняли себе ещё большее число человеческого массива. Не ведая разбору. Тем самым, втянув весь мир в междоусобицу двоих Высших существ. Вполне понятное дело, что с жертвами они считались в ещё меньшей степени, ибо машины не способны оценивать свои поступки. Подавив прорыв Белиара — они попросту ушли, рационально расходуя свои резервы, и осознавая, что никакая вынужденная война индоктринантной составляющей собственных войск им не интересна и слишком энергозатратна. С уходом программы Запрещённого — ушла и программа Созидающего Ангелов, безжалостно схлестнув между собой толпы марионеток, уже своими умами достроивших картину собственного, человеческого, идейного противостояния.       Теперь огромная головоломка складывалась во всей своей небесной ясности, какую ей пытались придать краски с обширной палитры Высшего Ангела. И Посланцу Зари подход его извечного противника и собрата был смешон и противен — как стратегу и воину. И разом тревожил, ибо степень запускания загребущих ангельских рук в его планы была уже чрезмерно огромной. Как недавно отметил он сам, в разговоре со своей подчинённой частью — создания Света априори потрудились на славу, взрастив буйные всходы своей, отличной от идеи создания этого мира, религии, причём в совершенно сумасбродной степени. Сумев с долгими, но полными труда и целенаправленной программы годами, повернуть умы всего человечества в сторону именно этого, на первый взгляд, непогрешимого и совершенного, оглушающего странными на любой изо взглядов надеждой и радостью, божественного явления во свете — что делало задачи настоящего создателя своего собственного света воистину нетривиальными. Особенно — применительно к подбиравшейся к ним войне.       Последний отчёт к какой будет начат не здесь и не сейчас, но в тот момент, когда Сердце его воссоединится с Плотью и Костью.       Все эти, не знающие ни какой меры, нагромождения храмов, церквей, монастырской дисциплины, как и ни на секунду не престающая промывка мозгов всему живому и неживому, нескончаемые службы, мессы и песнопения в религиозных учреждениях… А вместе с ними — миллионными тиражами издающаяся, так и плещущая льстивой трактовкой на свой манер, литература соответствующего содержания, раз за разом неустанно восхвалявшая образ Созидающего Ангелов, как истинное благо и мораль, издревле, и по всем правам вышестоящего, занявшего пост Бога, сбросившего прочь Сатану, что возгорел желанием смещения власти, отсюда не ведавшего в делах своих неправды — были тому живым свидетельством. Но если мысленно вернуться к тем самым событиям, что резко возвысили степень вхождения Света в этот мир — можно было дойти до некоторых интересных моментов, которые интересовали весьма живо и самого Посланца Зари, сейчас не в состоянии проверять их достоверность.       К примеру, степень индоктринации самой Рэйн. Отрицать этого он не мог, как бы того ни хотел. Ибо действовала дампирша именно под программой Света — в этом не могло быть сомнений, и как бы она сама не желала думать об обратном. Возможно, была его основным орудием. Оказавшаяся здесь сильнее, нежели те, которых коснулась его тёмная доктрина. Однако же, в одну и ту же реку не входят дважды, а однажды подчинённый чужой воле — далее не был столь восприимчив к программе индоктринации, ежели был отпущен. Только полнокровный, на пике своих кондиций, Высший — мог повторно подчинять себе сколько угодно раз. Но, Небесная Святыня, подобно ему самому, рассыпанный по свету, не был таким ни тогда, ни сейчас. Провалившись в ту пору, пытаясь добить её руками несовершенную, недоразвитую телесность однажды, наконец, пробудившегося Сердца, отчаянно противившегося полицейскому вторжению Света — провалился и теперь. Не в силах охранить ту, что была, следуя его словам, его кровью. Её воля была сильнее. И, наверное, в чём-то она превосходила отца… Ибо столько лет бежала и бежала вперёд, только не под сенью Света. В конечном итоге — предпочтя Тьму в качестве самого ближнего.       Зловещую и бесчестную же подоплёку Созидающего Ангелов остановило совсем другое. Теперь он знал — что именно. С чем Белиар торжествовал новую победу над Врагом своим, чей лик опять нашло сомнение, а кровавые, тёмно-синие слёзы, бегущие из уголков его страшных глаз — глаз машины — застывали, обращаясь в лёд, подобный никогда не видевшим дня, глубинам мёртвого моря.       Тот самый… артефакт, который сорвал программу Высшего Ангела.       Глаз Белиара, что, выявив остаточную энергетику чужого Высшего, проявив её со всей яркостью — так и не дал притронуться мучимой Ангелами Рэйн, склоняемой насильственно, неосознанно пригибающей шею пред его непомерной силой, Чёрным Сердцем. Нашедшим теперь свою жизнь, ныне — призванным к Цельной Сущности, а день тот был близок.       В тот момент — миг великой борьбы создателя и творения, дампирше таки удалось сломить волю Бога, в чём ей помогла воля самого Дьявола, стерпевшего унизительное, по его начальному мнению, поражение, но теперь — задавшегося целью собраться иначе. Видящего истинный путь, пускай и вынудивший его души дольше скитаться. Именно это, и ничто другое — представляло собой предусмотрительно заложенный самим Запрещённым в свою суть, своеобразный предохранитель, чувствующий кровь иного Высшего. Ощущающий, вкушающий, и способный оценивать его намерения.       Однако наивно было бы полагать, что, пожертвовавши одним глазом ради цели — Запрещённый не сумеет возобладать новым взамен тому. Свершённый его волей дар дампирше имел право остаться с новым хозяином.       Дар той, которую Лорд Белиар однажды признал единственно достойной.       — Вот почему твой хаос, — Враг, чьему душевному равновесию, как могло бы показаться на первый взгляд, плавно наступал неумолимый конец, продолжал жарко убеждать себя в собственной непогрешимости, — Множимый твоими неискоренимыми последователями, и поддерживаемый тайной сетью подконтрольных тебе Демонов, продолжил расползаться по завещанному нашей истине миру, так и не остановившийся на последнем пренебрежении… Но лишь теперь, пред ликом этого рассвета, ставшего новой точкой отсчёта пред грядущим противостоянием, мы говорим тебе — засим будет он остановлен, и предан забвению. И в этом предприятии у нас заготовлены свои козыри, привнесущие предначальный хаос во мглу ваших заблуждений. Упомни же, тёмное отродье — в то время были на земле нефилимы, особенно же с того времени, как сыны Божии стали входить к дочерям человеческим, и они стали рождать им: это сильные, издревле славные люди.       Впрочем, на его глас, всё столь же звонкий, живой, звучащий теперь с отлично прослеживающейся укоризной — это не повлияло. В свою очередь, Посланец Зари прекрасно знал, о чём идёт речь.       — Разве не это библейское, комичное очарование, что свойственно тебе, выглядит в людских глазах причинно бесчеловечным? — всё так же незримо паря в воздухе, сложив мощные длани на груди, Запрещённый смеялся, смотря на Бога сверху вниз. — Какие же цели преследует Свет, ежели не чурается таких методов, позволь же нам вопрошать тебя, Враг наш? Впрочем, мелочность святош от вашей веры, воспитанных на вашей же отборной почве апокрифических книжонок, активно удобренной прочими Енохами и Юбилеями, зашкаливала за любые рамки мышлений и способов решения аналогичных дел в среде Демонов. Но здесь… ты перегнул любые преграды, Высший Ангел. Отец Небесный, ради достижения поставленных целей гуляющий в чертогах самой Преисподней, предначального Хаоса, по крупицам собирающий души, почившие в муке и отрицающие раскаяние… Как это на тебя похоже. Ты вытащил их из могил, чтобы создать безотказный институт поддержки самому себе…       — Смерть всегда имела свой слог на услужении нас, и здесь, по нашему требованию способна возвращать то, что забрала однажды, — вновь улыбнувшись, как он умел это делать, поделился мыслями Созидающий Ангелов. — Она возвернула нам нашу кровь. Она указала на тело. Она же бросает нас в войну, чтобы восполнить отнятое в её структурах. Всё пребудет так, как то завещано нашим началом — Высшим Порядком. Жди, наблюдай, и внемли нам, Денница, падший Бог. Мы были молоды… несоизмеримо много лет назад, неподвластные веяниям времён и жизней… Неужели ты не осязаешь… Мы, вместе — и есть Отец Отцов. Мы являли собой священную монаду творения. Мы творим историю таковой, каковой она и обязана пребывать испокон веков, и уйдёт в будущее одной мощной, лишённой пороков, линией.       И свет словно мягко воспарял вокруг, наливаясь теплом и тишиной.       Понятие и принятие последнего решения Лорд Белиар инициировал, уже вставши на ноги, коснувшиеся пола зала разрушенного прихода, что привело к ещё большим разрушениям металла и растрескиванию бетона, произошедших в абсолютной тишине.       Тем смешавших тишину и свет со тьмой и рёвом бури.       Тихо и легко молвив это, чем окончательно ставя точку в их с Высшим Ангелом первом за долгие тысячи лет, вербальном диалоге.       — Ты позабыл золотое правило любой Вселенной, — спокойно произнёс Посланец Зари. — Правило, диктуемое общностью Мироздания, Отец Небесный. Его разумом — столь сложным, сколь понять не дано даже нам с тобой. Но, лишь только дело касается деления мировых разумов, расщепления на индивидуальности — оно снисходит в понятии структуры мира до каждого. И оно внушает нам — от меньшего к большему. Деление клеток. Становление разумов. Эволюция. Без этого нет нас. Нет миров. Нет жизни. Как неполно и ущербно само Мироздание. Ты, нижайше стесняясь, сосредоточил жизнь в Свете, полностью замещая свою суть концентрацией всего в себе одном. Не признавая деления. Не признавая ни чьего, отличного от твоего, замысла. Признавая только себя единоличным Создателем, имущим ключевое право решать за всякого. Пытаясь заместить собой то, что не имеет границ твоей сути, сотворивши и породивши тебя, как искру в акт творения светила. Этим ты закрыл дорогу в будущее… От сего дня, мы предвещаем и убеждаем, начнётся последний путь. И однажды мы с тобой встретимся в последнем танце, который и выкажет суть Мироздания — кто же из нас был верен в своих догадках…