Не Преклонившийся

      Что было далее — Айзенграу как-то совершенно не запомнил.       Огонь, бесконечный огонь. Жар. Пепел, забивающий глаза и нос.       Сейчас Даймен констатировал, что его великих, необоримых людскими методами силёнок сейчас хватило только на то, чтобы завалиться на предназначенное ему пассажирское сидение мерно тарахтевшего по трассе пикапа. Да ты, никак, стал обычным плюшевым Тедди с ближайшей распродажи? Так же мягок и беспомощен. Ужасные отупление и тяжесть в его голове… Такие, которые буквально не дают продохнуть, насколько эти чувства объёмны и захватывающи. Полное ощущение того, как будто твоей башкой долго и упорно забивали гвозди в шпалы стародавней узкоколейки до вершины Снэфелля, не так ли, засранец? Каждая мысль заржавела так, что, казалось, если бы у них были бы подшипники — то именно сейчас они стали единой сросшейся ржавой массой. Не расшатать, и не пытайся даже. Прямо как если забраться в нутро какому-нибудь затонувшему ещё в сороковых, военному, мать его, катеру. Только полюбуйся на эти заросшие водорослями и губками иллюминаторы. Твоя перекошенная рожа смотрится в таком, как в изысканной долбаной рамке под свадебное фото. Попробуй-ка, открути парочку болтов. Кажется, это будет сделать не легче, чем открутить самому себе руки, э?       Ну же, ты ведь так этого хотел.       Этого ли?       Хочется спать. Спать, чтобы никогда более не просыпаться. Как чёртова старая развалина. Грёбаный пережиток давно минувших лет светлой, чёрт возьми, благодетели — индустриализации. Не пора бы подумать об отпуске, а старина-Дайм?       — Что же мы сделали… — одними губами произнёс он. Всё ещё стараясь быть незаметным настолько, насколько это возможно. Хм. А разве от взглядов этих стерв хоть что-то можно скрыть, мать вашу? А… наплевать…       Это было вполне похоже на него. Чертовски родственное чувство. Так бывало не раз и не с десяток, однако впервые так неподъёмно и горько. Даймен, казалось, окончательно зациклился на себе. Хорошо понимая и осознавая это, однако без возможности что-либо с этим поделать. Без желания. Его мысли превращались в ничего не значащие слова, распадаясь где-то в мерцающей редкими огнями жилого сектора Сити, ночной тишине. Сегодня особенно нерушимой. Точно стены ангара вокруг него, вновь дремлющего. Ждущего, чёрт возьми, новой вылазки, не так ли, грёбаный сумасшедший? Да, наверное…       Всё, что было позволено Айзенграу-младшему оставить при себе — это лишь новое, особенное молчание. Тихое смирение. Уверовал теперь, чёртов ты тупица? Какие ещё у тебя были варианты? Теперь он, вновь повидавши сопровождавшую его по жизни геенну огненную, окончательно убедился в том, что всё то, что случилось совсем недавно, на памятной окраине Сити — не было одним большим дурным сном. Оно было с ним от начала до конца. Совершённое им.       Это — твоя судьба. Твоя корона. Твоё право, Даймен.       И он принимал эти правила, понимая, что пишутся они под некую будущую игру. Такую, в которой те, кто останутся слабее таких, как он, будут стёрты. А пока следовало просто молчать.       — Теперь Бримстоун возьмётся за это место основательно… — развязно протянула Феррил, выглядя так, будто бы всё случившееся она видела, скажем, в каком-нибудь очередном супергеройском комиксе, от нечего делать подобранном в каком-нибудь грёбаном окраинном захолустье. — В случайности они не верят. Но… Я довольна. В кои-то веки, да будет именно так. Сколько же я просила об этом, мать вашу! Умоляла, блядь! Каких долбаных трудов мне стоили эти ваши телодвижения, будто имею дело не с сородичами, а с какими-то полными дерьма мешками!..       — Да заткнись ты, дай подумать, наконец! — Отсекла Эфемера, неподвижно вглядываясь в выхватываемое светом фар дорожное полотно, летевшее куда-то под колёса пикапа.       Странное дело. Совсем не слышно хруста и слякотного хлюпанья. Как будто под колёсами и нет ничего. Только голый асфальт.       Даймен поймал себя на паршивой мысли, что даже такая простая штука, как поездка по федеральной трассе, в его мозгу почему-то должна сопровождаться всенепременным треском костей. Так, точно та выложена телами. Вся жизнь выложена телами. Эй, приятель, ты ведь не заказывал покатушки на грёбаном грузовике по кладбищенским просторам? По крайней мере, пока что. Ах да… Ты ведь и свои дороги успел замостить трупами, не так ли? Даже дорога в банальный толчок, уж поверь, будет содержать в себе пару-тройку неосторожных чёртовых зевак. Отличные коврики, правда? Можно будет перед входом и после выхода чувственно так, чертовски пафосно отереть грязные гаражные кроссовки о чьи-нибудь светленькие волосы. В недавнем прошлом такие холёные и густые. До чего же бывает придурочна судьба… Как болид из очередного сезонного брэкет-рейса, потерявший одно из колёс, вдобавок управляемый вдрызг пьяным наездником, только вчера добравшимся до Будвайзера по причине окончания долгой, полной горестей стройки Эль Камино с биг блоком. Если такова уж судьба простого индивида, то как описать твою? Как постройку из простого карьерного бульдозера аналога тяжёлого танка?       — Зачем всё это… — Айзенграу хотел бы не узнать себя, если бы только то, что случилось буквально с пару десятков минут тому назад, было бы с ним впервые. Просто он пытался найти этому дерьму рациональное объяснение. В который уже раз. И каждый же раз все его попытки уразумения всего этого бессмысленного забоя лишь только глубже тонули в том же самом дерьме. Кажется, сегодня мир на редкость прекрасен, поросши красивой такой, толстой коркой засохших фекалий. Они везде. На лужайке твоего дома, оставленные чёртовым грёбаным мопсом очередной крашенной в крысиный цвет идиотки. В багажнике твоего Камаро — прими это на счёт погибших в неравном бою с возрастом уплотнителей, приятель. На тебе самом — видишь, как это живописное украшение сковывает движения, тянет, чёрт возьми, кожу лица. Кажется, не так уж этот алтарь и дружелюбен к тебе, а, сарайный выходец? Чёрт уже берёт в руки напильник. Запомни это.       — Как-то раз, — тихо прошелестело её эхо совсем рядом с ним. В опасной близости от его уха. — Я уже говорила тебе. Девушке, пускай даже не человеческого происхождения, зачастую могут быть свойственны вполне человеческие чувства.       В его голове танцевало казавшееся уже таким далёким, спокойное, полное тихих побед и поражений, прошлое. Прошлое, оставившее, пожалуй, отпечатки наиболее болезненные и яркие. Эта рыжая… Ты ведь ушла навсегда, ведь правда? Ты никогда не вернёшься… Грусть с деструктивным треском перескакивала на злобу. Как коробка передач без участия сцепления — с передачи на передачу. Не мозги, а дешёвый миксер какой-то. Ужасный коктейль. Без признаков чёртовой питательности. Без вкуса. Только вот приносящий с собой новые откровения. Если все твои старания были оставлены без желаемой тобой оценки, внимания, поощрения, в конце концов — хотя бы частично положительного ответа… Может, стоит хоть раз в жизни признать, дело не в тебе, а в окружающих тебя людях?       — Хотя бы иногда… — Зловещим образом вторя его мыслям, почему именно сейчас она слышалась Дайму особенно далёкой от понятия «человек»? Слова, холодные и спокойные. Слова ещё одной машины. Или желающей выглядеть таковой.       — Ты и вполовину не та жестокая сука, какой ты себя изображаешь… — казалось, ему едва хватало вербальных возможностей на такие слова. — Ты хуже.       — Может быть и так, — совершенно спокойно, равнодушно отозвалась Эфемера, — Только вспомни-ка то, что только что закончилось. Можешь ли ты сказать, что ты чем-то лучше меня? Мы с тобой… кажется, даже слишком похожи, желанный.       Молчать. Только молчать. Упрашивать себя слишком уж долго Даймену Айзенграу не потребовалось. Он вновь впал в морозное оцепенение. Странно ещё, что дешёвая тряпка салона не пошла ледяной корочкой. В Айзе говорила истинная пустота, сейчас пожравшая и задушившая последние отголоски мыслей. Айзенграу просто не знал, что делать дальше. Кажется, если тебя не вычислят через парочку деньков, то неплохо бы взять отгул на работе, как следует нажраться, и проваляться пару-тройку дней мордой в подушку, чтобы как-то научиться жить вновь. Переварить этот чёртов долбаный коктейль, так сказать. А потом… Может быть, будущее будет к нему хоть чуточку милостивее? Впрочем, не стоит рассчитывать на это, дурень. Покуда ты будешь водиться с такими невинными девчушками — света дня тебе не видать.       Да и надо ли?       — Относись к этому… Хм, скажем, как к простому, ничему не обязывающему рандеву на местном ранчо. Идёт? — Сэд, сидя за его спиной, протянул руку из-за спинки сидения, и дружески потрепал его плечо, сделав потешную гримасу то ли удивления, то ли сожаления. Ожидаемо — угрюмая, тускло сверкающая глазами Феррил, сидевшая рядом с Сэдом, никого близ себя не видела и не осязала. Глаза старика в зеркале заднего вида ярко сверкали насыщенным янтарём. Вот уж кого уже и думать — не думал увидеть Айзенграу-младший. Ты всегда умеешь приободрить и прийти на выручку, старый приятель. Не удивлюсь даже, что, если принюхаться к тебе — то можно учуять аромат свежего попкорна. Ты ведь наверняка им активно закидывался, поглядывая на то веселье в поместье отошедшего сегодня бороздить лавовые моря Преисподней мистера Северина, не правда ли? Очень надеюсь, что наш рогатый папаша предоставит ему яхту похудее килем, чтобы наш прекрасный физкультурник учился выгребать раскалённую субстанцию голыми ручонками, и бросать за борт, чтобы продолжать своё увлекательное плаванье. Настоящие капитаны не боятся трудностей.       Итак, кажется, сейчас они активно смывались с того самого места, где было свершено их общее чёрное дельце. Жилой сектор Сити, промелькнув сплошным хороводом студёных, мёртвых огней, вскоре сменился деловым центром. Вернее, его окраинами. Даймен по-прежнему совершенно не соображал, что происходит вокруг. Как будто чёртово питание окончательно отрубили, батарейки сели, аккумулятор сдох… Можно продолжать сколь угодно долго. Тем не менее, Сити уже спешил принять их в свои объятия. Подворотни, порой, застилающие стёкла авто тут и там подхваченными ветром газетами и пустыми пакетами. Полицейские где-то рядом. Чёртова рожа МакДональда, пялящаяся с этой грёбаной обёртки от очередного кушанья из известной чёртовой долбаной забегаловки. Невесть откуда взявшееся под рукой пиво, пробкой которого он только что без сожалений щёлкнул. На редкость дерьмовое. Будто тёплая моча какого-нибудь крепко проспиртованного бомжа, не иначе. Марихуана — ах если бы ты только была у него сейчас, пускай он никогда и не злоупотреблял дурью. Всё закружилось в каком-то полоумном танце. Звуки слились в отвратительное сопрано. Как будто где-то внизу Сити кто-то слишком уж чертовски деятельный дёрнул затычку на этом грёбаном засранном сливе. И вот, все они, грязь и пена в его стенах — погнали по давненько обозначенному кем-то адресу.       Но вместе с тем — рядом с ним был Дьявол. Не оставлял его ни на мгновение, как верный спутник дней его суровых. Незримо витал рядом. Дьявол мерещился Даймену Айзенграу везде. В пустой коробке на углу какого-то дешёвого маркета — глянь, сейчас оттуда выползет то самое существо, обитавшее в корзине. В лишнем шорохе — вдруг за ним стоит крадущаяся за тобой по пятам агенция, выползшая откуда-то из-под клубящихся ядовитыми дымами, таких ярких и жарких низин этого долбаного города? В любом не так занавешенном окне — как знать, кто поглядывает из-за отворота занавески? Вдруг один-единственный, слишком долгий взгляд выхватит за ними игриво поблёскивающие рога и полные тьмы, хитрые глазёнки? Преисподняя собиралась на торжественный бал здесь и сейчас. Вокруг них. Строилась изо всего вокруг.       Весь этот Сити и был Дьяволом.       Пикап был успешно возвращён на прежнее место. Прямо к перекошенным дверям местной стоянки, что была поблизости от многоквартирного домишки, где проживал реднек-поклонник Эфемеры в её фальшивой университетской ипостаси. Стародавним воротам с каким-то извращённым художественным вкусом пестревшим облезлой, нанесённой ещё лет двадцать тому назад, зелёной краской. Что ж, вполне под стать таким придуркам. Этот кретин ведь никогда не запирает свою тачку, да ещё и ключи оставляет под прорванным в хлам сидением, из-за чего эту колымагу угоняли уже несколько раз, последний — он отделался сделанным спустя рукава кузовным ремонтом, когда банда пьяных малолеток пыталась штурмовать лесную чащу в пригороде. Сколько разговоров было об этом за стенами университета — не счесть. Многие вообще удивлялись, как этот мудила ещё держался с ними, а не погнал бы выращивать кукурузу где-нибудь на далёком-предалёком ранчо. Впрочем, сейчас Айзенграу, с превеликим трудом выползшему из потягивающего куревом и каким-то навозом салона, это было совершенно безынтересно.       Спустя некоторое время они, выбравшись с окраин делового центра, пересели в Камаро. И…       Вспышка.       Мир вокруг, словно по мановению волшебной грёбаной палочки, внезапно как будто разом проснулся. Айзенграу заметил толокшиеся вокруг автомобили. До этого момента — словно стоявшие неподвижно. Вспомни-ка, засранец. Ведь те редкие тачки, что ты видел краем глаза на дорогах — тоже словно бы стояли. Их было так странно мало. Город был точно бы пуст. Люди вокруг… Чёрт возьми, вокруг до этого момента не было никого — он мог бы поклясться! Что за дерьмо? Его сон наяву всё ещё продолжается? Или же, наконец, бесследно пропал, стоило ему только очнуться ото всех этих влажных снов о желанном отмщении, какие настигли его прямо в Камаро? Игравшие вокруг рекламные вывески — ещё минуту назад сиявшие этим мёртвым, неподвижным светом. Как будто бы он гулял по одной большой чёртовой фотографии.       А ещё… Мир наполнился звуками. Кто-то рядом рычит подбитым глушителем. Где-то играет очередной сахарно-сопливый хит. Наверняка там, под колонками, очередные недомерки писаются кипятком, строя себе планы посетить горе-концерт очередного засранного дитя продюсеров. Кто-то рядом матерится, кажется, опять отчитывая своего незадачливого бизнес-партнёра по телефону. Ну конечно. Всё это приснилось. Он ведь так устал после работы, а тут катайся ещё с этими двумя. И зачем только эта грёбаная Эффи притаранила с собой свою недоразвитую сестру? Айзенграу-младший бодро повернул в замке ключ зажигания. И в этот момент он случайно увидел время, высветившееся на дисплее телефона Эфемеры.       И здесь всё вернулось к нему с новым ужасом и неверием.       Ведь с момента их встречи у парка, если верить часам, прошло не более получаса. Чёрт бы всех вас побрал. Нет ещё и грёбаных трёх утра!       Скорее, всё это было одним большим представлением. Они стронулись с места, вливаясь в не самое напряжённое уличное движение со смехом, криками, воплями. Будто бы и не было ничего такого там, на Дон Хилл, часом ранее. Именно так. Не могло быть иначе. Дорога туда, развернувшееся на участке мистера Северина безобразие, дорога обратно — это ведь, чёрт тебя дери, не менее полутора-двух часов! Как! Как это можно было объяснить в здравом уме?! Пытаясь курить сам, и, наконец, раскочегарить свой ленивый, отчаянно сопротивлявшийся попыткам дознания мозг, Даймен вспомнил, как в пылу нарождавшейся битвы пожелал остановить время. И… Будто бы именно с тех пор, и по миг их посадки в Камаро, вокруг них царило это нереалистичное, гиблое молчание.       Выходит так, что в форме этой самой боевой машины он ещё и способен затормозить даже время? Сколько же ещё он не знает об истинном себе?       Наверное, сильно же он этого захотел. Так не хотят ни жрать, ни срать, ни размножаться. Будь откровенен с собой, старина-Айз. Кажется, тот самый Отец сделал всё, чтобы не навредить тебе прямо или косвенно. Да только теперь… какая, в жопу, разница? Теперь, когда его худшие кошмары вновь вернулись к жизни, внезапно ускоряя и нервируя его мышление так, как никогда до этого. Эфемера, порой деловито поглаживавшая его напряжённое, бугрившееся мускулами плечо. Хорошо хоть в промежность не лезешь, грёбаная стерва. Надавать бы вам по рукам всем, да так, чтобы они более подняться на кого-либо не смогли бы. Чёрт возьми, для тебя словно и не случилось ничего. Или тебе вовсе ещё веселее, чем раньше. Лучше и спокойнее. О да, скорее всего, так и есть, не льсти себе, вшивый романтик. Кое-как руля между по-утреннему малоподвижными и сонными автомобилями, Айзенграу плавно восстанавливал кондиции своего разума. И его спутница сегодня ему нравилась даже меньше, чем обычно. Что же ты скрываешь, мерзавка? Много ли о себе вещей ты утаила от него?       Кабы он только мог в этом, простом и привычном земном состоянии, видеть столько же, как и в тот самый… момент внешнего повелевания.       Вскоре Дайма, сделавшего несколько неловкий, резкий бросок с обгоном, притормозила полиция. Разговор с офицером, поинтересовавшимся, по какому поводу в столь ранний час их поведение на дороге так агрессивно, получился не самым длинным, но уж точно самым тяжёлым и ужасным в жизни Айзенграу-младшего. Призвав всё своё красноречие, он кое-как отбрехался, брякнув о том, что отчиму стало не очень хорошо, и он спешит к нему. Как ни странно — полицейского, глядевшего на Даймена со слабо скрываемым подозрением, этот ответ устроил. Чёрт возьми, Айзенграу чуть не свалился от нервов здесь же. Напоследок козырнув обладателю Камаро, полицейский, было, отчалил от окна, не забывши даже предупредить о вреде пива. Ах вот, значит, что привлекло твоё внимание, приятель… Да и хер бы с…       И тут офицер, случайно завидев на пассажирском месте Эфемеру, к её счастью, успевшую ранее замаскироваться как следует, применив свой дневной имидж — спохватился, вновь руля к ним обратно. Из-за чего Даймен Айзенграу напрягся уже нешуточно, лихорадочно соображая, что, кажется, они-таки попали в лапы копам. Уже. Так быстро. Ещё не успевши даже поиграть в прятки, или, там, постреляться с правосудием. Техасское правосудие из тебя не получится, правда? Плакали ростки твоей долбаной карьеры, мистер никудышный убивец-Айзенграу… Только вот вместо того, чтобы приставить к его виску табельную пушку, полицейский просто спешно донёс до Эфемеры тот факт, что дом одного из аспирантов их университета — тот, что расположен в Дон Хилл — был уничтожен пожаром.       Даймен, опять ничего не соображая, только отупело покосился на спокойную как удав, выглядевшую даже слегка напуганной, вампиршу, старательно делавшую вид, что та в курсе, например, самых последних готических тусовок где-то в подполье Сити, но только не того, что богатенький особнячишко мистера Уайзмена, видите ли, не удалось спасти. Хм, да тебя, кажется, знает каждая служивая собака в городе, мисс Эффи Шедовитц. Впрочем, где ты ещё откопаешь таких богатых и привлекательных девчушек, состояния которых хватало, должно быть, чтобы прикупить контрольный пакет акций того же «Dehesto Chemicals Consolidated», и не поперхнуться? Ты и близко не так проста и понятна, как рассказываешь на досуге ему, паршивому безденежному подонку, у которого сейчас есть фантики только на бензин и масло, и лишь несколько мятых баков на жратву. И этим я сегодня навидался сполна. Наверняка вся эта полицейская богадельня у вашей семьи на услужении, и слова-то поперёк вставить не способная.       Айзенграу буквально видел, как ей, Эфемере, это нравилось. Играть в человека. Играть так, чтобы тебя считали разбалованной богатенькой сукой, привыкшей делать всё, что ей взблагоразумится. Это делает тебя защищённее, не так ли? У тебя так много масок, дикая штучка. Но особенно хорошо ему запомнилось очень талантливо изображённое его замаскированными спутницами, да и, похоже, им самим, всеобщее деланное удивление.       Камаро, подчиняясь каким-то всеобщим лихорадке и злорадству, повёз их обратно, к тому самому месту расправы. Даймен и сам не знал — зачем. Притворяясь ничего не знающими, они как будто вновь хотели знать. Точно и не они сделали всё это. Как удивительно легко всё и просто, а, мать вашу? И чем ближе они были к месту назначения — тем больше вокруг становилось машин. На дороге к Дон Хилл была вполне себе настоящая пробка. Люди ведь так любят глядеть своими глазами на трагедии. Скорее, они были горазды видеть уродство смерти, чем красоту жизни. Этого ведь так не хватало в их собственной, полной неясного назначения и природы светом и праведностью, бытности.       Порой Даймен, высовываясь из окна, для проформы орал, чтобы им, наконец, освободили дорогу, чёртовы разухабившиеся туристы, и так далее, нечто в том же духе. Сейчас ему было просто всё равно. Никакого дела до окружающих его. Даймен был сам по себе. Один в этом личном безумии.       Потому как хорошо знал — следующий взгляд на то место не будет таким безразличным. Он будет полон памяти. Новой информации, что забьёт его подсознание.       Поток же еле шёл. Казалось, всему городу было чрезвычайно интересно поглядеть вот именно на эту трагедию. И действительно, обстановка традиционного пожара уже ждала их. Огнём занимался весь поваленный палисад, да и развалины построек довольно бодро полыхали, окрашивая ночь в монотонное, недоброе марево.       Они глядели на это вместе. Ну вот, опять. Эфемера столь мило и понятно старается держаться за его руку. А он просто курит. От её прикосновения ему ни тепло, ни холодно. Их, этих касаний, не существует для него. Точно ты бесплотна, мисс Эффи. Призрак из той самой, прошлой жизни, сгинувшей вместе с этими двумя… Странное дело, он никогда не видел таких пожаров. Чтобы это пламя овевало бы холодом, только не теплом. Не выбираясь на люди с окружённого мраком второго ряда сидений Камаро, Феррил что-то тихонько говорит себе под нос. Даже, кажется, применительно не только к побеждённым, но и к нему, Эфемере, или же всем тем людям, случайным зрителям трагедии, что возбуждённо переговаривались и причитали вокруг.       — Я никогда не забуду того, что вы сделали с нами. — Едва слышно повторяла вампирша. — Никогда. Никогда. Никогда…       Внезапно он заметил Рэйн.       Несколько сурового вида медиков везли её на носилках. И это было словно вне его, Даймена Айзенграу, чувства. Все вокруг кричат. Им вторит вой сирен. Так утомительно. Веет усталостью и износом. Это страшное эмоциональное уплощение… Как я тебя понимаю. В момент, когда всё становится резко безответным. Серым. Теряющим контрасты. Таким, будто бы эта жизнь не несёт важности сама по себе. Явление временное. Сиюминутное. Череда случайностей, что равноценны. Это было ужасно, но Дайм не был сейчас в состоянии ответить как-то иначе на то, что видел он. Виновником чего являлся. Автором тех самых многочисленных трупов, что сейчас активно исследовали и паковали в мешки криминалисты. А Рэйн… Рыжая… Та, кажется, умирает прямо в машине скорой помощи, только оказывается в ней. Наверное, тебе уже ничего не поможет, ведь так? Этот раунд закончен. Этот чёртов грёбаный, сучий раунд. Тот самый, где нет правил или победителей. Он вновь ощутил на своих глазах слёзы. Я ведь был с тобой в тот самый момент. Был. Но не смог ничего сделать. Или не захотел? Он и сам не знал.       Мы желали быть для тебя всем… Мы! Мы! Мы, будь проклят этот лживый свет! Но… оказались побеждены тобой. Снова.       С места расправы Айзенграу-младший повторно убрался уже весь в противоречивых чувствах. Оставив где-то далеко-далеко все свои мысли о прочем. Боль нещадно скручивала его. Так не крутят самых распоследних отморозков такие же самые распоследние отморозки, просто успевшие примерить полицейскую форму. Терзала так, как терзает стая львов незадачливую чёртову лань. Одним продолжительным пустым взглядом он вгляделся в Эфемеру, уже садившуюся в лимузин, который, как по команде, каким-то неведомым образом оказался здесь же, явно специально, заранее поджидая свою хозяйку где-то неподалёку. Феррил, таинственным манёвром пропавшая со всех радаров… Вы… такие чужие и далёкие ему.       Зачем вы рядом? Почему стремитесь разрушить его одиночество?       Может быть… теперь вы оставите его? Эта машина сослужила вам службу. Пришла пора забыть о ней. Как вы и любите — забывать о том, что более не нужно вам. В этом заключалась твоя грязная игра, не так ли? Быть может, однажды мы ещё поговорим об этом. Позже. Но, может так статься, что уже никогда. Почему сейчас его кольнула острая грусть? Может быть, потому, что, порой, рядом с тобой, Эфемера, он мог чувствовать себя чуточку более живым, чем был всегда?..       Немного более человечным.       Или же вы из тех, кто хочет управлять великой силой, стремясь к мировому господству? Из тех, кто до последнего держится за эту силу, за власть, веря в то, что та находится под полным контролем. Но… К чему пытаться выстроить инкубаторный рай, пытаться манипулировать сознаниями, вершить суд над теми, кто не сильно отличается от тебя? Каждый ушедший освободит место для двоих таких же. Каждое страдание, порождённое новым судом — станет семенем ненависти. Каждое вселяющее боязнь перемен ограничение, попытка контроля — рано или поздно достигает дна, откуда следует попытка уйти из-под вета ограничения. Выстоять ему в пику. Вырваться.       Ему же… Не интересно бесконечное убийство. Этим всё равно ничего не изменишь. Не вернёшь себе лица жертв. Не открестишься от своего ярма.       А что же сам Даймен Айзенграу? Отвернув полные невыстраданных слёз, пошедшие рябью тьмы глаза к холодному огню, он бесконечно повторял это про себя. Словно надеялся, что одним лишь словом можно добиться облегчения.       — Отец мой… Убереги меня от меня самого…