I walk through the valley of the shadow of death. I fear no evil because I'm blind to it all. My mind and my gun they comfort me, because I know I'll kill my enemies when they come.
Пробуждение приходит как никогда мягко. Лежа под боком у Кисаме, Итачи долго всматривается в его лицо, а затем проводит пальцем вдоль линии челюсти, задевает шрам и сам не понимает отчего испытывает облегчение. Кисаме перехватывает его руку за запястье, целует ладонь. Утренняя идиллия длится недолго — стоит Итачи сесть, как его нагоняет превратившаяся в рутину агония — кашель, мокрота с кровью, режущая боль в легких. Терпеть осталось совсем недолго, потому сквозь хрипы он просит: — Мак. Кисаме не нужно пояснять. Он поднимается, достает уже готовый шприц и жгут, чтобы стянуть плечо. Получив свою дозу обезболивающего, Итачи утыкается лбом в грудь Кисаме. Тот в ответ опускает ладонь ему на затылок, гладит, а потом и вовсе целует в макушку. И все эти, казалось бы, обыденные ласки, на самом-то деле, куда приятнее секса. — Ты вчера серьезно? — спрашивает Итачи, не меняя позы. — Сложно сказать. Будучи до конца откровенным, должен признать, что не особо надеялся вас переубедить. Да и, в целом, если рассуждать об этом с холодной головой, довольно эгоистично с моей стороны просить вас выжить ради меня. — Эгоистично не это. Эгоистично считать, что я разделю ваши с Мадарой цели. Причем, не только по отношению ко мне, но и ко всем, кем вы пожертвуете на этом пути и кого вы запрете в гендзюцу без их согласия. Кисаме не отвечает и от его молчания жар в груди только разгорается. Итачи упирается ладонями в пол, поднимает голову, чтобы заглянуть в глаза. — Я казнил своих настоящих родителей за предательство. Мне не нужны фальшивые. И сколько бы ты не называл это Миром Правды, они таковыми быть не перестанут. — Не вам, господин Итачи, рассуждать про правду и ложь, вы не находите? Хочется привычно оттолкнуть, напомнить, что они не друзья и у каждого из них свое место, но это желание спотыкается об очевидный факт — рассказав свою историю, Итачи сам сделал Кисаме ее частью. И в болезни, и в здравии. И в горе, и в радости. Он тяжело выдыхает. — Почему ты считаешь, что будет лучше сказать правду? — А вы в самом деле полагаете, что месть поможет вашему брату жить дальше? — Желание отомстить сделает его сильнее. — Мы с вами достаточно сильные шиноби. И полагаю ни один из нас не пожелал бы своей судьбы кому-то еще. — Поясни. — Сильные шиноби редко бывают счастливым людьми. Воздух неровно вырывается сквозь сжатые зубы. Итачи хочет снова сказать о выживании, о том, что не было другого выбора, о том, что каждое его решение продиктовано любовью и заботой о Саске… но сам запинается о свои слова. Любовь и забота. Не они ли вынуждали его изо дня в день тренироваться до кровавых мозолей и подгибающихся от усталости ног? — спрашивает себя Итачи. Закрывает глаза. Считает до десяти. — Я уже сделал свой выбор. — И что же вам помешает выбрать снова? Находится в такой близости вдруг становится невыносимо — Итачи отстраняется, садится на футон и бездумно натягивает одеяло на колени. Кисаме смотрит на него с непроницаемым лицом и сейчас, наверное, даже хорошо, что он настроен серьезно. — А тебе? — спрашивает Итачи. — Мы с вами уже второй день в этих разговорах ходим по кругу, — отзывается Кисаме. — И никуда не приходим. Кисаме отворачивается, смотрит в мутное окошко под потолком. Его зрачки, реагируя на свет, сжимаются, делая желтую радужку куда более заметной. Наверное, впервые Итачи признается себе — ему жаль. Потому он берет Кисаме за руку, ощутимо сжимает. — Хотите узнать мое мнение? — вдруг спрашивает тот и, получив утвердительный кивок, продолжает. — Вы не с теми воюете, господин Итачи. Вы боитесь, что ваш брат возненавидит деревню, если узнает правду? Вот только разве деревня виновата в случившемся? Вы сами знаете имена тех, кто поставил вас и ваш клан в такое положение. И все они, если я правильно понимаю, до сих пор у власти. Они победили, вы проиграли и своего брата тащите туда же. В ответ Итачи молчит, хотя внутри все вяжется узлами, внутри все скручивается и рвется от чувства противоречия. Кисаме не прав — говорит он себе, но никак не может аргументировать. — Я, господин Итачи, знавал самых разных людей. Но из всех, кого мне приходилось встречать, я не знал патриота большего, чем Момочи Забуза, на могиле которого мы были. Потому что он единственный, кто стал нукенином, чтобы когда-нибудь вернуться и изменить Кири. Итачи продолжает молчать. Слушает, думает, а затем сдается. — Тогда будь, как Забуза, — он опускается, кладет голову Кисаме на колени в знак того, что их спор — не ссора. — Чего вы ждете от меня, господин Итачи? — выдыхает тот устало. — Что я снова сделаю выбор? Я сделаю, но только вместе с вами. — И чего ты хочешь от меня? Итачи закрывает глаза. — Обещания, что вы сделаете все возможное, чтобы выжить. Десять… девять… восемь… семь… — Не знаю, какую причину жить и бороться нашел Забуза. Шесть… пять… четыре… — Но мне вполне хватит знания, что я в этом не один. Три… два… — Даже если эта борьба обречена на провал. Один. Итачи открывает глаза. Дышит ровно и медленно. Даже в легких ничего не клокочет. — Будучи ребенком, — говорит он, облизнув растрескавшиеся губы, — я мечтал создать мир без войны. И это было единственной моей причиной тренироваться и становиться сильнее. Кисаме гладит его по волосам, пропускает пряди сквозь пальцы. Весь мир кажется сжавшимся до размеров одной комнаты, где время остановилось. Не существует деревьев, что шумят на улице, не существует поющих цикад и беспокойных куриц в загоне у основного дома. Все это кажется не более настоящим, чем гендзюцу, которое можно развеять лишь пропустив чакру через тело. И если Мир Правды и существует, то именно здесь и сейчас.***
Итачи не знает, сколько времени провел без чувств, но использование яда не прошло без последствий — в висках ноет, а в теле неприятная легкость, но нет ни онемения, ни слабости. Кисаме выбрал другую обвязку, но благо из числа тех, что Итачи видел во сне — руки скрещены за спиной, веревка тесно стягивает торс, заходит на горло, напоминая о себе при любом неловком движении. Ноги связаны отдельно, так, чтобы зафиксировать их с согнутом состоянии. Кляпа в этот раз нет, как, впрочем, и причин откусывать себе язык. Глаза завязаны, но Итачи не нужно зрение, чтобы узнать Кисаме. По чакре, а, быть может, просто по дыханию. — Воды… — просит он хрипло и как можно более невнятно. — Ты удивительно быстро пришел в себя, — замечает Кисаме, выдав свое местоположение. Неловко опершись на плечо и колено Итачи пытается сесть, несколько раз падает и в конечном итоге перекатывается так, чтобы оказаться спиной от своего надзирателя. Руки стянуты надежно, но Итачи сохранил зазор, дающий надежду выбраться. Рвать веревку он не торопится, боясь передавить горло, тянет руки, ворочает, чтобы расшатать узел. — Я бы не советовал, — комментирует Кисаме, вероятно, заметив движение плеч и локтей.***
Итачи открывает глаза, пытаясь понять, задремал он или реальность действительно расслоилась. — Что-то не так? — обеспокоенно спрашивает Кисаме, когда Итачи резко садится. — Просто показалось. — Снова сон? — Не уверен. Он снова ложится на колени Кисаме, но глаза решает не закрывать в надежде, что это поможет ему как можно дольше продержаться в этой реальности. Запястья фантомно тянет и это мешает остановить круговорот мыслей о том, как выбраться из веревки. Итачи тихо окликает Кисаме по имени. — Чем могу быть полезен? — Когда ты рассказывал про своего деда, ты не упомянул, как именно он умер. Тот отвечает не сразу, убирает волосы с лица Итачи за ухо, очерчивает мозолистым пальцем скулу. Сложно сказать, что он чувствует в этот момент и насколько озвученный вопрос для него болезненный. Но, когда он говорит, голос звучит скорее растерянно, чем надломлено. — Он умер во сне. Итачи поднимает руку и, расправив пальцы, внимательно осматривает ладонь. Мысли плывут как пылинки в лучах света, что пробиваются в гостевой дом сквозь мутное окно. Без направления, без порядка, без конечной цели. — Ты не думал, что он мог не умереть, а… проснуться? Беспомощно выдохнув, Кисаме недолго молчит. — Мне кажется, кирийский мак начал пагубно влиять на ваш рассудок. Смею надеяться, что работа моей матери поможет вам перестать употреблять его с такой завидной частотой. До того лежавший на боку, Итачи переворачивается на спину, по-прежнему используя ноги Кисаме вместо подушки. Он вытягивает руку, медленно водит перед лицом и неотрывно следует за ней взглядом. Реальность никак не хочет возвращать его туда, где сейчас следует быть. — После того, как отец показал мне поле боя, я пытался осознать, что увидел. — Концепция войны довольно сложна для детского восприятия, — соглашается Кисаме. — Я постоянно думал о жизни и смерти. Не могу сейчас сказать наверняка, что подтолкнуло меня к этому решению, но, в попытке лучше понять, я шагнул с обрыва. Думаю, на самом деле, в этом не было никакого смысла, просто попытка суицида. — Довольно неожиданно. И каким же образом вы выжили? — Инстинкт самосохранения, — Итачи проговаривает это почти по слогам. — Ну, разумеется, — Кисаме невесело усмехается. — Позвольте поинтересоваться, к чему вам это вспомнилось именно сейчас? — Что если твой дед был прав? Вдруг вся моя жизнь — сон умирающего ребенка? — Итачи опускает руку, смотрит в упор. — Никогда не было тебя, я никогда не сходился с Шисуи, мой брат никогда не рождался… — Господин Итачи, пожалуйста, давайте вы еще поспите, а я подниму вас ближе к закату. Спорить не хочется. Итачи и сам понимает, как звучат его слова. И он хотел бы сказать, что это метафора или минутное помутнение рассудка, но чем дольше он думает об этом тем логичнее оно ему кажется. Хоть логика и странная, запутанная, невоспроизводимая вслух, но абсолютно понятная ему самому. Он закрывает глаза, запрокидывает голову и тычет пальцем в то место, где шея переходит в плечо. — Укуси. Снова вздохнув Кисаме склоняется к нему и прихватывает кожу зубами. Боль пробегает волной по телу.***
Итачи отрывает глаза, но по-прежнему ничего не видит из-за повязки. Ему почти удалось расшатать веревку и, наверное, он бы уже выбрался из нее, если бы не это наваждение. Шею тянет, как будто и правда укусили. Все получается удивительно легко — Итачи высвобождает одно запястье, заранее активирует шаринган и берет паузу в несколько секунд, чтобы собраться с мыслями. Права на ошибку у него нет, только один из них выйдет из подвала живым. Он может стянуть с глаз повязку, но, если поймать Кисаме в гендздюцу не выйдет, это будет не более, чем пустая трата решающей секунды. Значит остается только действовать вслепую и выбирать ту атаку, что дезориентирует противника и даст Итачи фору. Глубокий вдох, шесть печатей, выдох. Комнату заполняет жаром, в ответ — шипение. Кисаме успел среагировать и ответил суитоном. Помещение затягивает густым паром, таким горячим, что сложно дышать. Но, сорвав повязку, сквозь шаринган Итачи различает движения по ту сторону решетки. Кисаме пока не планирует нападать, выжидает момент, чтобы оценить обстановку и выбрать оптимальную тактику для этого боя. Итачи знает все его техники, все приемы и привычки, потому дальше действует увереннее. Быстро освободившись из оставшихся узлов, Итачи решает оставить веревку при себе — хоть какое-то, но все-таки оружие. Он направляет чакру в ноги и, примерившись сквозь шаринган, выбивает дверь одним ударом. Коридор перед камерами совсем узкий, с низким потолком — толком не развернуться. И это дает Итачи преимущество. Техники Кисаме в большинстве своем требуют пространства, даже Самехадой и той толком не сделаешь замах. Он, очевидно, и сам это понимает, потому предпочитает ей меч, что они изъяли у Итачи ранее. Кисаме появляется в зоне видимости, когда делает выпад. Едва ли действительно надеется задеть, просто примеряется. По крайней мере, Итачи легко уходит от его атаки. Пытается поймать взгляд, но Кисаме определенно знает, куда смотреть не стоит. Его удары быстрые и сокрушительные. Даже если попробовать поставить блок наручем, велик риск получить перелом. Итачи предпочитает уворачиваться — точно знает, что превосходит Кисаме в скорости и ловкости. А вот в выносливости — едва ли, потому не делает ставку на то, чтобы вымотать. Итачи отступает обратно за решетку, выиграв мгновение, чтобы сложить еще один катон. Скорее всего, Кисаме понимает, что повторение уже использованной техники — не более, чем отвлекающий маневр. Важно, чтобы он не понял для чего конкретно. Пока Кисаме контратакует суитоном, Итачи успевает создать клона, который, незаметно проскользнув тому за спину, сможет найти оружие более действенное, чем веревка. Воздух кажется уже практически раскаленным, обжигает кожу, затрудняет дыхание. — Хочу сказать, — Кисаме вновь проступает сквозь пар, явно порываясь оттеснить Итачи в угол камеры, — что для меня большая честь сразиться с тобой. Этот голос, эти интонации и манеры… Итачи дает слабину, совсем короткую, но даже ее достаточно, чтобы меч, скользнув в опасной близости от головы, рассек ухо. Острая боль теряется за дурманящей вспышкой адреналина. — Кисаме, что Орочимару тебе обещал? — Итачи в последний момент уходит с того места, где меч, скользнув по камню, чуть не высекает искры. Мелкие ошибки следуют одна за другой. — Правду? У него ее нет. — О чем ты? — скалится в ухмылке Кисаме. И следующий его удар чуть не достигает цели. Итачи думает, что успел уйти и от него, но за мгновение до, когда что-либо поздно исправлять, попадается на выполненную сразу после атаки подсечку. Благо, успевает сгруппироваться. Кисаме прибивает его к полу сильным ударом. В горле отчетливо чувствуется привкус крови. — Я знаю тебя, Кисаме, — хрипит Итачи, перехватив того за щиколотку, чтобы хоть немного ослабить давление. — Просвети же меня. Даже легкого нажатия лезвием на шею хватает, чтобы надрезать кожу. Кисаме мог бы его убить, может в любой момент, но медлит, должно быть, в попытке выполнить приказ Орочимару. Итачи нужен живым. — Ты состоял в АНБУ Кири, где убивал своих товарищей в случае опасности, чтобы они не достались врагу живыми. Кисаме если и выглядит удивленным, то не более секунды. Он надавливает лезвием на шею чуть сильнее, усмехается. — Допустим. Ты неплохо осведомлен. — Ты был рожден от кровосмешения, чтобы вернуть силу клана. Что-то чуть заметно в его лице ломается. От того, с какой силой его нога вжимает тело в пол кажется, что вот-вот и ребра треснут. — Позволю себе поспорить. То, что ты знаешь факты, не говорит о том, что ты знаешь меня. Говорить сложно, но Итачи не сдается. — Ты хороший человек. Кисаме снова усмехается и чуть не пропускает главное — удар в спину. Он успевает развернуться и контратаковать, но кунай входит ему в бок раньше, чем клон растворяется. Итачи подрывается и, натянув веревку между рук, закидывает ее Кисаме на горло, упирается в его спину ногами, чтобы увеличить давление. Меч со звоном вбивается в пол. Итачи знает Кисаме. И знает, что тот так легко не расстанется с жизнью.***
Шумно, сквозь боль в грудине, Итачи вдыхает и надрывно кашляет, выворачивается из обвивающих его рук. Слишком тесно, слишком жарко. Он толкает ладонями в грудь и перекатывается на живот, поднимается на четвереньки и кашляет в попытке прочистить горло. Густая кровь брызжет на пол. Резь такая, что глаза слезятся. В комнате что-то происходит, но Итачи не понимает что. Упершись лбом в сгиб локтя, он срывает с шеи подвеску, оттягивает ворот футболки. Легче не становится. Мысль, будто в дыхательных путях застрял сгусток отслоившейся плоти, никак не идет из головы. Итачи царапает шею, словно может вытащить это из себя. — Помоги мне… помоги… — Я здесь, — чужие руки, заходя со спины, обхватывают его под ребрами и рывком поднимают. Кровь снова брызжет изо рта, но вместе с тем в дыхательных путях становится как будто бы даже свободнее. Второй рывок. Итачи сгибается пополам, повиснув в захвате. Его рвет желчью. И в эту секунду он уверен, что сгустки крови в ней не что иное, как ошметки его легких. Боль от укола в плечо почти незаметна среди какофонии прочих ощущений. Он запрокидывает голову, нащупывает запястье руки, что держит шприц, сдавливает в жесте не то беспомощности, не то благодарности. Картина наконец складывается, начинает приобретать смысл — он просто вернулся в гостевой дом, просто пережил еще один приступ, просто Кисаме уже в который раз вытащил его, возможно, с того света. — Все хорошо, все хорошо, — шепчет тот над ухом, удерживая у себя на коленях и покачивая будто ребенка. — Продержитесь еще немного. — Мак… — выдыхает Итачи хрипло. — Закончился. Мы уже говорили об этом утром. Итачи не отвечает — говорить слишком больно, да и что тут скажешь.***
Даже стоя перед телом на коленях, Итачи не уверен в том, что Кисаме мертв. Сам тоже еле держится. У него, должно быть, вывихнуто плечо и сломано несколько ребер. Во рту вкус крови, а десна слева пустует — не хватает двух-трех зубов. Рассеченное ухо, ушибы и порезы Итачи даже уже в расчет не берет. Пар почти рассеялся, осел каплями на решетках и стенах. За подбородок Итачи разворачивает чужое лицо к себе, очерчививает пальцем линию челюсти, чтобы в очередной раз убедится — там нет никакого шрама, а затем оттягивает нижнюю губу и видит кое-что куда важнее. Зубы Кисаме затупились настолько, что по ним уже трудно угадать традиционную заточку. Этот человек — нукенин, обычный головорез, о котором не стоит жалеть. Итачи переводит дыхание и ведет руку снова вниз, до точки пульса на шее. Мертв. Закрывает глаза. Считает и на «десять» приходит в движение. Обыскивает тело, лезет в поясную сумку в надежде обнаружить ключи, но находит только маленькую глиняную акулу. Думать о том, как она там оказалось, не хочется. Итачи встряхивает головой, прежде чем встать и направится вверх по лестнице к запертой двери. В ребрах тянет, поврежденная рука весит безжизненным куском костей и плоти. Без особой надежды на успех Итачи проворачивает ручку и, когда та закономерно не поддается, просто садится на ступени. Прикрывает глаза. Ему нужно совсем немного времени, хотя бы пара минут, чтобы собраться с силами.***
Переведя взгляд на лежащего рядом Кисаме, Итачи не сдерживает желание прощупать пульс на его шее. Жив. — Что вы, позвольте узнать, делаете? — спрашивает тот устало. — Мне приснилось, что я убил тебя. — Боюсь вы так легко не избавитесь от моего общества, — Кисаме тускло улыбается и переворачивается на бок, смотрит прямо и внимательно. — Как вы себя чувствуете? Боль притупилась, но не ушла полностью. Должно быть, помогла инъекция. — Лучше, — Итачи садится. Выходит слишком резко и тело отвечает головокружением и темнотой в глазах. — Выглядите вы неважно. За то время, что Итачи провел в очередном помутнении, Кисаме успел вытереть пол и собрать развороченную аптечку. Если, конечно, тот приступ удушья вообще произошел на самом деле. Итачи решает не спрашивать об этом, чтобы не тревожить лишний раз ни себя, ни Кисаме. — Я принес воды, — тот тоже садится, передает флягу, и смочить горло оказывается удивительно приятно. Итачи поднимает взгляд на мутное окно — вечереет, а, значит, совсем скоро Йоко сможет провести свой ритуал. Кисаме, проследив линию его взгляда, кажется, думает о том же самом. — Знаете, господи Итачи, пришло мне тут в голову, возможно, не совсем своевременно… — говорит он и, поймав вопросительный взгляд, продолжает. — Случись наш с вами утренний разговор немного раньше, не было бы никакой нужды плыть на остров Намико. Насколько мне известно, в Конохагакуре есть врачи, которые, вероятнее всего, могли бы исцелить вас. — Цунаде из легендарных саннинов… — одними губами произносит Итачи. — Верно, если слухи не врут. А если и врут… знаете, я по-прежнему воин, а не шаман, и, следовательно, весьма далек от тонких материй, но мне хочется верить, что в Конохагакуре вам станет лучше в любом случае. Итачи прижимает ладонь к груди, там, где сердце. Сам не понимает зачем. Поговорить с Саске. Вернуться в Коноху. Да даже если остаток жизни придется провести в странствиях, чтобы сохранить кровавую историю своего клана в тайне, все это звучит слишком хорошо. До пугающего и неправдоподобного. — Сделайте мне одолжение, — Кисаме утыкается лбом в его плечо, — продержитесь еще несколько часов.***
Лязг замка приводит Итачи в чувства. Он моментально подрывается и упирается в дверь взглядом сквозь шаринган. Из оружия у него только меч и порядком истощенные ресурсы собственного тела. Дверь открывается, четко очертив в проеме две женские фигуры. — Итачи?.. Он выдыхает с облегчением, опускает оружие — Изуми и Рин. — Что случилось? — Изуми делает шаг вперед, осматривает разгромленный изолятор. — Долго объяснять. — Сильно ранен? — Рин напротив отступает, будто приглашая выйти из этого злосчастного подвала, как вчера отступала, приглашая в свой дом. — Ничего критичного, — выбравшись наружу, Итачи выдыхает с облегчением прохладный и сухой воздух. И только сейчас ощущает, насколько раздражена обожженная паром кожа. — Вы искали меня? — Да, Обито беспокоился, — отзывается Рин, аккуратно усаживая Итачи на ближайший стул. — Хорошо, что Изуми вчера тебя видела. — Ага, — та, поднявшись из подвала следом, приваливается плечом к стене. Она выглядит не то злой, не то обиженной. В целом, и то, и другое можно понять. — Спасибо, — говорит ей Итачи. — Экзамен уже начался? — Да. Но боя Саске пока не было. Рин действует быстро и четко — в полевых условиях она справляется не хуже, чем в стационарных. Вправляет вывихнутое плечо, просит Изуми найти местную аптечку, чтобы обработать раны. Кладет на ладонь несколько пилюль для восстановления чакры — Итачи глотает, почти не чувствуя вкуса. — Я в порядке, — он пытается отмахнуться, но Рин смотрит исподлобья строго. — Ты будешь в порядке, когда я скажу, — она складывает несколько печатей. Ее ладони окутывает мягких зеленый свет.***
— Ты вернёшься в Киригакуре? Кисаме смотрит в ответ удивленно. Он снова сидит, подперев спиной стену. Итачи снова лежит головой на его коленях. Точь в точь как до этого, настолько, что невольно закрадывается сомнения в том, происходило ли на самом деле все, что было между. — То, что обстоятельства изменились, никак не влияет на мое обещание быть рядом с вами до тех пор, пока смерть не разлучит нас. — Не слишком ли легко ты предал Мадару? С усмешкой Кисаме наклоняется ниже, ловит взгляд. — Вы меня в чем-то подозреваете, господин Итачи? — Нет. Хочу понять. Неровно выдохнув и растянув губы шире, Кисаме запрокидывает голову. Долго молчит и только ускорившийся пульс выдает его тревогу. Они только учатся быть откровенными, потому его сопротивление нисколько не удивляет. Итачи ждет столько, сколько нужно Кисаме, чтобы собрать звуки в законченные предложения. — Возможно, Мир Правды и не имел для меня самоценности. Я просто искал хоть какой-то высший смысл в своем существовании, нечто большее, чем бесконечный круговорот интриг и смертей, в который я оказывался вовлечен не по своей воле, а в силу долга. Изуродованная жизнь моей матери, мои мертворожденные и неполноценные братья и сестры… согласитесь, довольно печально, если бы все это было напрасно. Потому, до тех пор, пока у меня есть цель, ради которой не жалко ни жить, ни умереть, в сущности все равно — за Мадару я сражаюсь или против. Внимательно выслушав, Итачи не сдерживает косой улыбки. — Не говори, что твоя новая цель — моя жизнь. Кисаме смеется. — Вы льстите себе, господин Итачи.***
— Итачи, — пока они по крышам добираются от участка до стадиона, Изуми оказывается рядом и, поравнявшись, говорит — прости. Сейчас, как ему кажется, не самый подходящий момент для разговоров, но никто из них не может быть уверен в том, что доживет до завтрашнего утра. Потому за неимением других вариантов, Итачи спрашивает: — За что? — Я усомнилась в тебе. — Все в порядке. Я сделал все возможное для этого. — Если ты станешь новой главой клана, то можешь на меня рассчитывать, — Изуми улыбается, но Итачи не может ответить ей тем же. Пока у него есть такое право, он хочет верить, что клан останется за мамой. — Удачи! — желает Изуми на прощание, прежде чем сменить маршрут. Около стадиона от него отделяется и Рин. Ей нужно вернуться на трибуны через парадный вход, а Итачи попасть на крышу, чтобы с опозданием, но занять положенный ему пост. От охватившего мандража он уже не чувствует ни боли, ни усталости после битвы с Кисаме. Ноги твердые, внимание собрано, рука не дрогнет. — Уверен, что со всем справишься? Итачи уверен. С его позиции почти не видно трибуны Хокаге, но хорошо просматривается стадион. Итачи даже застает финал чужой битвы — видит Хидана, видит поймавшего его фамильной техникой отпрыска клана Нара. И глядя на их безвыходное положение, Итачи успевает восстановить дыхание и освоится на местности. Находит в толпе маму, находит Обито и Рин, находит троицу из Акацки и большую часть затерявшихся среди зрителей заговорщиков. — Я сдаюсь, — сын Шикаку поднимает руку и Хидан зеркально повторяет жест. По стадиону прокатывается разочарованные возгласы. Единственное, что беспокоит Итачи — это Хидан. Но тот удивительно спокоен, не делает резких движений, даже когда тени отпускают его. В короткий перерыв стадион наполняется шумом — зрители обсуждают последний бой. Их беспечность послужит отличной ширмой для вечернего нападения. Итачи хмурится, мысленно пережевывает слово «вечернее», ощутив, но пока не увидев очевидную несостыковку. Он вертит детали, пытается сложить их по-разному, пока его руки не холодеют от вывода, вдруг начавшего казаться до того очевидным: если нападение запланировано на вечер, то Орочимару нет никакого смысла пытаться нейтрализовать его, Итачи, настолько заранее. А значит… Он бросает взгляд на толпу, но в этот раз не находит Обито. Идти напрямую к Хокаге с этим нельзя, сообщать другим — тоже, так как за масками и плащами не всегда можно отличить своих от бойцов «Корня». Судья объявляет следующий бой — Саске против Дейдары. Времени на раздумья нет. Маски и плаща, чтобы скрыть лицо, тоже. Значит, остается идти в открытую. Итачи спешно перемещается по крыше над зрительскими трибунами так, чтобы спрыгнуть между рядами, а не на балкон Каге, то и дело бросает тревожные взгляды на арену. Саске не идет в лобовую, прощупывает для начала почву броском сюрикенов. Дейдара с легкостью уворачивается и с такой же легкостью принимает следующую атаку — теперь уже тайдзюцу. В бою он использует в основном ноги, руки — только для блокировки ударов. Ладони, его единственное слабое место, почти не задействованы. Итачи выхватывает взглядом сумку у него на поясе и убеждается окончательно, что тот планирует использовать взрывчатку. Он спрыгивает между рядами и спешно пробирается к Рин в надежде узнать, где сейчас Обито. Саске пропускает удар и отлетает, прокатившись по песку. Вместо следующей атаки он берет разгон для чидори и именно это оказывается его фатальной ошибкой. Дейдаре этого времени хватает, чтобы вылепить птицу и подняться на ней над ареной. — Не меня ищешь? — голос Обито заставляет вздрогнуть от неожиданности. — Тебя, — подтверждает Итачи, неотрывно наблюдая за Дейдарой. — Возможно, они хотят напасть прямо сейчас. — Черт. Организую эвакуацию. — Нет, — Итачи хватает его за руку. — Подожди немного. В ладонях Дейдары формируется скульптура — абстракция с искаженным в крике лицом. В ту же секунду, как она увеличивается в размерах и летит вниз, Итачи догадывается, что должно произойти. — Надо убрать ее! Быстро! Дважды повторять не нужно. Они оба действуют слаженно, не сговариваясь: Итачи запрыгивает обратно на крышу, чтобы оттуда вторым прыжком добраться до самого Дейдары. Обито исчезает в черной воронке. Через мгновение скульптура касается земли. — Кац! И в такой же воронке исчезает только вспыхнувший взрыв, не успев задеть никого, даже Саске. Обито, тяжело дыша и ничего не объясняя подхватывает его и тащит прочь с арены. — Какого хрена?.. — только и успевает огрызнуться Дейдара, когда Итачи оказывается на спине его птицы. Глаза обжигает болью, Итачи ловит его взгляд и с облегчением утирает проступившую из-под век кровь. Пойманный в Цукиеми Дейдара стоит неподвижно, пока его птица медленно пикирует обратно на стадион. А крики стадиона за эти десять секунд из восторженных становятся испуганными. Беглого взгляда хватает, чтобы понять — нападение на Коноху началось. Орочимару, так и не скинув кожу отца, атакует Четвертого и это служит своего рода сигналом для остальных Учиха. Планировали они атаковать сейчас или просто последовали за главой клана — Итачи не знает, да и неважно это. Даже то, что мама стремительно пробирается к балкону Хокаге — пусть больно, но тоже сейчас неважно. Важно, что кроме Дейдары осталось еще двое и один из них с косой наперевес бросается в толпу гражданских, а второй успел спрятать среди зрителей достаточно марионеток, чтобы сейчас поднять их. План провалился. Обойтись малой кровью едва ли получится. Итачи своим противником выбирает Хидана, оставив марионеток тут же появившимся на своих позициях АНБУ. Мечом он блокирует очередной удар косы, предназначенный для лежащего на земле генина. — Беги, — только и успевает выдохнуть Итачи. Глаз слишком болит после Цукиеми. Аматерасу использовать нельзя — слишком большой риск, что зрение помутиться и на втором глазу. Потому рассчитывать приходится только на хорошо знакомые техники и свои знания о Хидане. — Опять ты? — с усмешкой спрашивает тот, одергивая косу и снова нанося удар. Нельзя позволить ему задеть себя даже по касательной — ему хватит и капли крови, чтобы убить. Итачи знает об этом, потому блокирует удар за ударом. — Вот же ж, — Хидан ругается, когда меч встает между лезвий косы так, что ее по принципу рычага удается вырвать из рук одним движением. И теперь приходит его очередь уходить от атак. Итачи несколько раз задевает, но не наносит серьезного вреда. — Больно, черт тебя дери! — Хидан истекает кровью, но не теряет от этого ни в скорости, ни в ловкости. Ошибку Дейдары он тоже не повторяет, избегая взгляда глаза в глаза. Убедившись, что поблизости не осталось гражданских, Итачи вбивает меч в пол, чтобы сложить печати, и обдает Хидана огнем. Тот кричит, отвернувшись и зажав лицо сгибом локтя, но, кажется, от боли становится только злее. — Слышь! Я тебя прикончу! — кричит он и кидается на Итачи с голыми руками. Одного удара хватает, чтобы снести Хидану голову. Тело замирает и медленно оседает на пол между рядов. — Говнюк! Да мне зубов хватит, ты понял?! — продолжает орать Хидан. Итачи подхватывает голову за волосы и прячет под ближайшее кресло, чтобы никто не повредил ценный источник информации в пылу сражения. Но не успевает он распрямиться, как спину обжигает очередью из игл. Обернувшись, он видит пару марионеток, что запоздало пришли на помощь. По прошлому опыту Итачи запомнил — никаких техник и оружия, потому уже направляет чакру в руки, как происходит то, что рассмотреть удается только сквозь шаринган: со стороны противоположной от ложи Хокаге в марионеток летит кунай. И до того, как он достигнет цели, рядом с ним появляется Четвертый и разбивает обеих кукол ударом расенгана. Когда кунай вбивается в спинку пустующего сидения, Четвертый уже материализуется в другой точке. Но если он здесь, то… Итачи кидает взгляд на ложу и замирает, осознав, кто, одетый в чужую одежду, бьется с Орочимару. — Шисуи… — произносит он одними губами и кидается туда на подмогу. Раньше, чем он успевает добраться, рядом с Шисуи сквозь черную воронку появляется Обито. Но сделать ничего не успевает — на помощь Орочимару поспевают двое Учих. Чем тот и пользуется для отступления. — Я за ним, — Обито кидается следом, проскользнув соклановцев насквозь. У Итачи преимущество, котором он пользуется — атака со спины. Смертельному удару он предпочитает бить по ногам, одним взмахом рассекая тому, что ближе, подколенное сухожилие. — Итачи! — выкрикивает Шисуи и оставшийся противник машинально оборачивается, тем самым открыв для удара спину. Шисуи тоже выбирает не смертельную атаку — моментально оказывается рядом и бьет ребром ладони по шеи. — Предатели! — кричит тот, что на полу. Беглым взглядом Итачи узнает Инаби. — Коноха отвернется от вас также, как и от нас! Его слова ранят по касательной. Слишком много сейчас в крови адреналина, чтобы придавать значение услышанному. Глядя на разгромленный стадион, Итачи не сомневается в том, что выбрал правилньую сторону. — Бежим! — Шисуи, перепрыгнув через тела, оказывается рядом. — Нужно помочь Обито! Едва ли тому нужна помощь, но Итачи послушно кидается следом. Сквозь арку, вниз по лестнице до тех пор, пока не застает того в тупике у закрытого входа. В одиночестве. Обито оборачивается. — Где Орочимару? — выдыхает Шисуи. — О, знаешь, так неловко получилось, — вдруг смеется Обито, потрепав волосы на затылке. — Он сбежал. Итачи смотрит на него прямо, не моргая, отказываясь проглатывать очевидную ложь. Смотрит и ждет, что Обито сам сознается. В том, что предатель. В том, что у него есть свои интересы. В том, что… Итачи не знает в чем именно он должен сознаться, просто не готов и дальше подыгрывать. Обито усмехается, но теперь искренне, показав свое настоящее лицо. — Мне нужно кое-что обсудить с Орочимару, — говорит он подходя ближе. — С глазу на глаз. — Что? — твердо спрашивает Итачи и крепче сжимает рукоятку меча. — Смотри-ка, — оказавшись на расстоянии вытянутой руки, Обито опускает ладони им с Шисуи на плечи, — Итачи, ты в конце этой истории получил свою награду. Мне тоже кое-что причитается. Недостающие части мозаики вдруг становятся на свои места. — Не могу отделаться от ощущения, что у него есть и свои интересы. Обито говорил об этом так прямо и откровенно. — Он был моим другом. Чтоб ты понимал, настолько близким, что его смерть пробудила мой мангеке шаринган. Обито думал об этом, перебирал способы. — Реальность только одна и она вот здесь. Потому что, если бы была другая, я бы уже обязательно нашел туда дорогу. — А ты искал? — На что бы ты пошел, если бы потерял Шисуи? И в конечном итоге он никому не навредил, разве что сманипулировал чувствами Итачи ради достижения своих целей. — Ты слышал про технику Эдо Тенсей? И глядя на законченную картину Итачи сам не понимает, что чувствует. Стоит неподвижно, продолжает смотреть, а вес чужой ладони на плече тянет вниз. — Я спас Шисуи за тебя, — продолжает Обито, сжав пальцы до боли. — Вернул его глаза. Рин в воспоминаниях стягивает с рук окровавленные перчатки. — А с ним что? Обито в воспоминаниях обхватывает лицо Итачи ладонями и склоняется так низко, что утыкается лоб в лоб. — Все будет хорошо. И слухи про Четвертого, что не живет с семьей, но выставил у их дома усиленную охрану, и то ночное дежурство, и печальный как будто бы знакомый взгляд — все обретает смысл. Итачи сам не верит, что упустил столько очевидных намеков, подсказок и несостыковок. Злится, и чтобы эта злость не разорвала его, хватает Шисуи за руку. Теплая. И выдыхает — живой. — Почему не сказал сразу? — спрашивает он уже спокойнее. — Ты единожды уже поставил план под угрозу, когда Фугаку вас застукал. Итачи опускает взгляд — возразить нечего. Но последний вопрос он все же задает. — Но зачем? Где был Четвертый? — Где только не был, — смеется Обито и отпускает их плечи. — Но скажу так, благодаря его отсутствию, теперь мы сможем отправить под трибунал не только Данзо, но и весь совет деревни. А теперь, — он кивает головой на арку, ведущую в сторону стадиона, — хватит проветриваться. Он уходит первым. — Прости, — шепчет Шисуи и за руку тянет Итачи следом. Враг нейтрализован, а восстание подавлено. Чисто и быстро. И судя по тому, что на трибунах валяются в основном сломанные марионетки — с минимальными потерями среди гражданского населения и воинского состава. Первыми на глаза попадаются бойцы АНБУ. Один связывает бесчувственное тело Дейдары, второй держит сердцевину Сасори, третий — голову Хидана с засунутым в рот кляпом. Все заговорщики тоже собраны здесь — сидят кучно на коленях, с масками на глазах, связанные по рукам и ногам. Под надзором верной Хокаге полиции во главе с Изуми. Всех этих людей и с той, и с другой стороны Итачи знает с детства — друзья и соратники отца, их жены, их взрослые дети. Он обегает сидящих взглядом, пока не видит то, чего больше всего боялся. Никто не останавливает его, когда Итачи идет через ряды пленных. Кажется, никто даже не смотрит, а те, кто смотрит, сами все понимают. Опустившись на колени, он обнимает маму за шею. — Итачи… — выдыхает она. — Почему ты меня не послушала? — голос предательски вздрагивает и ломается от передавливающих горло слез. Итачи знает все правила, но даже не пытается сдержаться. — Так хотел Фугаку. — Он ничего уже не хотел. Отец месяц как мертв. — Я знаю, Итачи, — вдруг говорит она. — Я не настолько глупа, чтобы этого не понимать. Но моего долга перед ним его смерть не отменяет. — Мама… — шепчет он, обнимая крепче. — Позаботься о Саске. У него никого, кроме тебя, не осталось. И не вини себя, умоляю. Как я и сказала, каждый из нас поступил в согласии со своей совестью. Итачи подается назад и видит, как она тепло она улыбается. Утерев слезы тыльной стороной ладони, он наклоняется и целует маму в щеку чуть ниже повязки, скрывающей глаза. — Спасибо, — говорит он тихо, прежде чем подняться. По ту сторону конвоя его ждут Шисуи и Обито.