***
И в один из вечеров — поразительно спокойных, точно пропитанных умиротворением, тишиной и уютом, Тошинори был решительно настроен хотя бы попытаться докопаться до истины. Или, говоря конкретнее, подтвердить свою догадку, которая… постепенно переставала Яги казаться лишь догадкой. Может быть, это было не совсем правильно; может, это было слишком поспешно и даже чуточку неразумно так сразу думать и зацикливаться на том, в чём у Тошинори ещё нет полной — или хотя бы крошечной капли, уверенности. Тем не менее, каждый раз, когда в его голову вновь закрадывались одни и те же мысли, Яги чувствовал, что собственное сердце бьётся быстрее, чем обычно — и быстрее, чем когда-либо. И, прокручивая в мыслях все собранные за последнее время «улики», Тошинори ещё больше убеждался в том, что его сердце и впрямь готово выпрыгнуть из грудной клетки. Взгляды Изуку — не просто те взгляды, к которым Яги привык, нет — совершенно иные, будоражащие сознание Тошинори; были направлены лишь на него, и ни на кого другого. Но, пожалуй, это не столь важно, сравнивая с другим фактом. Мидория и раньше нередко смотрел на Яги, особенно в самом начале их отношений — каждую видимую, не прикрытую одеждой частицу тела, хотелось увидеть, хотелось запомнить как можно лучше. Или же найти для себя что-то новое, интересное — вроде очаровательной и забавной родинки прямо за ухом Тошинори. Но то, как Изуку смотрел на Яги раньше, и то, как он смотрел на него сейчас — разительные, чересчур разительные изменения, чтобы Тошинори мог принять и смириться с ними сразу же. Ведь… когда былое любопытство, которое с лёгкостью можно было прочесть в глазах Мидории, превратилось в игривые огоньки желания, направленного на Яги пусть и с некоторым смущением, но по большому счёту — слишком открыто, слишком ясно, чтобы так просто не заметить этого? Однако Тошинори уж точно не злится на Изуку, вовсе нет — может ли он злиться на него из-за такого? Но Яги не может отрицать, что это… честно говоря, собственные чувства сложно объяснить. Тем не менее, если тщательно подумать и хорошенько постараться во всём разобраться, то подобное попросту сбивало его с толку. Тело Тошинори — слишком далекое от фразы «объект восхищения», явно нельзя было назвать желанным: чрезвычайно худое, покрытое уродливыми шрамами, казалось бы, сплошняком — хоть и немного утрировано, давно потерявшее весь свой блеск, всю свою силу и красоту. Точно ли это было тем, чего хотел Мидория? Точно ли это было тем, что ему нужно? Прикусывая собственную губу, вероятнее, сильнее нужного — привычный металлический привкус на какое-то время крепко держится на языке; Яги не мог отрицать, что нервничал. Что, если его догадки неверны? Посчитает ли Изуку его глупым? Или же, как вариант, будет ли Мидория после этого плохо думать о Тошинори? Несмотря на то, что Яги прекрасно знал, что собственные опасения напрасны — к счастью, или же нет, Изуку слишком добр для всего мира, чтобы осудить Тошинори за подобные мысли; червяк сомнения всё же прогрызал его изнутри. К тому же… фактически Яги понятия не имел, как убедиться в достоверности своих догадок: просто спросить у Мидории? Напрямую задать ему вопрос? Вероятнее всего, подобным образом Тошинори навряд ли добьётся от Изуку ответа — тот либо начнёт отнекиваться, либо провалится под кровать из-за собственного же смущения, делая всё возможное, чтобы в последующие дни не пересекаться с Яги, опасаясь того, что «он будет плохо обо мне думать». И последнее — схожесть в рассуждениях Тошинори и Изуку, весьма иронично, но в то же время — не менее ужасно, учитывая то, что из-за этого шансы разобраться во всём сводятся к минимуму. Так что же ещё можно придумать? Честно говоря, на одном лишь варианте у Яги уже закончились все мысли, ведь любая ошибка, как считал Тошинори, была не допустимой — так возлюбленные уж точно ни к чему не придут, нет — только наоборот: ещё сильнее запутаются в собственных же чувствах, желаниях и предположениях. Поэтому единственное, что оставалось сделать Яги сейчас — попытаться успокоиться и дождаться… Ах, кажется, теперь у Тошинори хотя бы на одну проблему меньше. Почти. Потому что тот человек, о ком в последнее время Яги думал больше всего, с некоторой застенчивостью стоял в дверном проёме, одновременно с этим вытираясь большим банным полотенцем после душа. Если бы Тошинори сказал, что не нервничает сейчас сильнее — в несколько раз сильнее, чем раньше; то он попросту соврал бы. Крайне наглым и несправедливым образом. С кряхтением приподнимаясь на локтях, Яги уставился прямо на своего мальчика, недолго обдумывая, с чего начать. К несчастью — или же нет, Мидория пришёл сюда слишком рано, не дав Тошинори разложить все мысли по полочкам в голове. Вероятно, стоит для начала пригласить Изуку в кровать? Несмотря на то, что это, должно быть, немного лишнее — Мидория всё равно рано или поздно улёгся бы в кровать; Яги подзывает его рукой со словами: — Изуку, мальчик мой, если ты продолжишь здесь стоять, то с лёгкостью заболеешь на следующий день. Хотя Тошинори и попытался вложить в свой голос как можно больше уверенности и игривости — ничего удивительного, Мидория уже более чем привык к подобным игривым поддразниваниям; все его попытки в действительности же казались слишком тщетными: вместо ожидаемого — надежды на то, что тем самым Яги удастся разрядить обстановку, ситуация лишь усугубилась. Изуку, подобно провинившемуся щенку, резко вздрогнув от «замечания» — или же от неожиданности, с еле слышным писком поплёлся к кровати, забывая даже про полотенце — оно падает с его плеч безвольно, оголяя верхнюю половину тела. По крайней мере, Мидория не был голым, стоя перед Тошинори в одних лишь боксерах. В противном случае, сердце Яги окончательно выпрыгнуло бы из грудной клетки. Однако на данный момент Тошинори сосредоточен на абсолютно другом: на Изуку, свалившегося на кровать мешком с картофелем — хотя сегодня у него был не такой уж и напряжённый день, тёплая вода способна на многое, в частности — превратить Мидорию фактически во что-то бескостное. …а ещё Яги тщательно следил за эмоциями и выражением лица Изуку, ища малейшие изменения в надежде, что это поможет ему во всём разобраться. Но нет. Кроме того, что Мидория улёгся почти на самый край кровати, едва ли не падая с неё в попытках улечься поудобнее, он вёл себя так же, как и все предыдущие дни: стоило только Тошинори посмотреть на него в ответ, Изуку смущённо отводил взгляд в сторону, находя что-то интересное в стенах. И, не будь Яги таким упорным человеком, он давно оставил бы все свои попытки где-то там, далеко-далеко. Однако вместо этого Тошинори казался настолько уверенным разобраться во всём, что любое волнение приходилось отбрасывать как можно дальше, возвращаясь к своей цели. — Изуку, — неловко кашляет Яги, вновь всматриваясь в лицо Мидории. Впрочем, ничего нового он там не увидел, — на кровати есть ещё много места. Почему бы тебе не… — задумавшись на мгновение, Тошинори решает подобрать другие слова, — …почему ты не хочешь воспользоваться этой возможностью? Даю слово, что не буду кусаться. В любой другой момент Изуку обязательно улыбнулся бы глупой шутке Яги. Но на сей раз это, вероятно, сработало иначе: смутило Мидорию, и без того красного и нервного, ещё сильнее. — Гм, — он издаёт странный звук, словно кто-то сдавливает его горло невидимыми путами, — д-да, конечно. Ты никогда бы… ну, не укусил меня. Мимолётом Тошинори думает, что всё же обманул Изуку. Потому что учитывая то, что хотя бы крошечного сдвига с мёртвой точки так и не произошло, Яги и впрямь готов был укусить Мидорию, дабы взбодрить его. Впрочем, кажется, и это оказалось бы бесполезным. Тяжело вздохнув, Тошинори решает пойти на крайние — действительно самые крайние, меры: притянуть Изуку к себе поближе самостоятельно. И, двигаясь почти что молниеносно, Яги добивается желаемого. Теперь Мидория, напоминающий варёного рака или же спелый томат, лежит прямо на Тошинори, удивлённо хлопая глазами, прежде чем… Всё, что сдерживает Изуку от грандиозного побега с поросячьим визгом — руки Яги, крепко, но вполне нежно удерживающие его за талию, дабы Мидория не совершил глупостей. В конце концов, в таком состоянии, а именно — в состоянии невероятного по интенсивности смущения, Изуку мог сотворить многое. И особенно — грохнуться с кровати и вновь сломать себе кости. Каким образом возлюбленные объяснили бы Восстанавливающей Девочке причину возникновения этой травмы? В любом случае, Тошинори предпочитал не думать о таком, попросту дожидаясь, когда Мидория будет в состоянии говорить. К счастью, это самое состояние наступает у Изуку совсем скоро, что, по крайней мере, обнадёживает Яги, поглаживающего Мидорию по спине успокаивающими движениями. И вскоре Изуку чувствует себя достаточно комфортно, чтобы зарыться носом в грудь возлюбленного, оправдывая собственные же действия: — Прости, я просто не ожидал, что ты так сделаешь. В ответ Тошинори лишь кивает. Хотя он не убеждён словами Мидории, если от этого ему спокойнее, то Яги сделает вид, что верит Изуку. — Ничего страшного, — заключает Тошинори, приподнимая свою голову, чтобы взглянуть на Изуку. Тот кажется всё таким же смущённым. — Я понимаю: мне стоило хотя бы предупредить тебя об этом. Ненадолго Яги умолкает, дожидаясь кивка Мидории. Затем он продолжает: — И поэтому… я предупреждаю тебя о том, мой мальчик, что собираюсь сейчас получить свой поцелуй перед сном. Что ты думаешь об этом? Несмотря на собственную неуверенность, нерешительность, Изуку кивает согласно, пусть и с некоторым сомнением — Тошинори мог лишь догадываться, о чём его мальчик думает сейчас. Но даже это отходило на второй план, когда внезапно, совсем скоро, губы Мидории — всегда сладкие, всегда сочные и всегда любимые для Яги, оказывается в непосредственной близости к губам Тошинори. Этот поцелуй начинается точно так же, как и любые другие их поцелуи перед сном: лениво, нежно и едва ощутимо — словно губы и вовсе не касаются друг друга — взмах крыльев бабочки — то, что даже толком нельзя прочувствовать. И всё-таки, постепенно, крайне неторопливо и осторожно, будто боясь, что Изуку вот-вот растворится в любви и нежности, Яги добавлял в поцелуй нечто игривое, немного острое — отрываясь от Мидории ненадолго, после он возвращается к начатому — экспериментально лизнув нижнюю губу своего мальчика, Тошинори слегка углубляет поцелуй — настолько, насколько ему позволяют. Каждое мгновение — подобно патоке, подобно чему-то приторно-сладкому, и в то же время — не отталкивающему, нет — лишь наоборот: притягивающему к себе лишь сильнее; когда язык Яги мягко и плавно, почти лениво, преодолевал препятствие в виде губ Изуку, расслабляя мальчика по максимуму, как можно лучше — каждый такой поцелуй, каждое такое прикосновение способно скрасить даже самый ужасный в мире день. К счастью же, это действительно работает — без всякого обмана, ведь Мидория, неторопливо отвечающий Тошинори не менее нежным поцелуем, идеальным переплетением языков друг друга, кажется теперь прежним — таким, к которому Яги уже привык; таким, которого Яги особенно рад видеть. Счастливым, любящим и любимым, безмятежным. Может ли быть в мире что-то лучшее, чем это — удовольствие на лице Изуку? Тошинори не знает на все сто процентов, не знает наверняка… но он думает, думает со всей своей отчаянностью и старательностью, что ответ рядом. …ответ в том, как Мидория смотрит на него: с откровенным желанием, с ярким и игривым огоньком в глазах, пока взгляд Изуку, точно невзначай — совершенная случайность; скользит по телу Яги практически жадно, однако всё ещё нежно, неизменно ласково. Но одновременно — смущённо. Мидория, очаровательный юноша, до сих пор стесняется, не так ли? Тошинори, отрываясь от губ Изуку осторожно и игнорируя мягкий звук протеста, который издал его возлюбленный; улыбается уголками рта непринуждённо — фальшивая занавесь, за которой скрывалась озадаченность. Что Яги стоит сделать дальше? Может быть, сразу же приступить к разговору? Однако Мидория, словно услышав хотя бы часть мыслей Тошинори — как бы глупо это предположение ни звучало; исправил ситуацию. Или, есть быть точнее, то немного изменил её, когда он, недолго обдумав что-то, и прикрыв свои глаза, выпалил на выдохе: — Займёмся любовью? Тошинори думал, что, вероятнее всего, никогда в жизни так не краснел, исключая из мысленного списка несколько случаев. Тем не менее, вид Изуку, так очаровательно предложившего Яги заняться любовью, превращал последнего в варёного рака. Как Мидория может быть настолько милым? — То есть, — почти что мгновенно поправляет себя Изуку, едва не потеряв всю былую «уверенность», — если ты, конечно, хочешь этого. …и как при такой очаровательности и сообразительности — в повседневной жизни, да и в целом; Мидория порой может быть таким принцем чепухи? В конце концов, Тошинори абсолютно не выглядел так, словно именно сегодня имел что-то против занятия любовью. Если говорить откровенно, то именно это Яги и сам хотел предложить Изуку. В любом случае, теперь Тошинори нужно сделать гораздо меньше, не так ли? Кивнув — дав Мидории невербальный ответ, Яги устраивается на кровати поудобнее — к счастью, учитывая размер спальной мебели, это не было большой проблемой; и бросает взгляд на Изуку — также невзначай, также осторожно и смущённо. Теперь же варёных рака в комнате два, что, несомненно, сбивает с толку возлюбленных — оба слишком смущённые, чтобы приступить к основному делу, к сути. Но в то же время — с каждым прошедшим мгновением голод в их глазах только рос, не убавлялся — ни в коем случае. По мере этого Мидория становился всё более нервным и беспокойным, в конце концов вынуждая Тошинори сделать первый шаг. Иначе «гляделки» в сторону Яги длились бы до бесконечности. — Но, — делает паузу Тошинори, давая себе время на то, чтобы прокашляться и ещё раз обо всём подумать, — не хотел бы ты сегодня… поменяться позициями? Первые секунды Изуку лишь моргал нелепо и неторопливо — точно в замедленной съёмке, смотря на Яги нечитаемым взглядом — и это было почти что смешно, если бы Тошинори так не волновался. Неужели его предположения действительно оказались ложными? К счастью же — или не совсем, Мидория, казалось, отмер практически сразу же, возвращаясь к своему изначальному виду и состоянию — к жутко красному и смущённому выражению лица, означающему только одно. Похоже, Тошинори всё же прав, учитывая то, что мысли Изуку — целый круговорот беспорядочных мыслей, можно прочесть в буквальном смысле на лбу Мидории — или же по его бардовым от румянца щекам. Поэтому, кашлянув в кулак — больше для того, чтобы просто-напросто сосредоточиться на своих размышлениях; с полуулыбкой Яги говорит: — Я не против этого, мой мальчик. Абсолютно не против. И всё же, Изуку не выглядит убеждённым. Если точнее, то он, судя по всему, до сих пор не может поверить в такой расклад событий и в слова Тошинори: несмотря на то, что теперь Мидорию по праву можно называть самым настоящим профессиональным героем, в некоторых же ситуациях лучше всего к нему было употребить слово «нелепый». Или, возможно, даже бесхитростный, наивный. А ещё — даже если Изуку по-настоящему умён во всём остальном, то в повседневности всё иначе. Совершенно иначе. В конце концов, тогда он не стал бы смотреть на Яги так, будто тот сказал что-то удивительное, противоречащее всем законам природы — одновременно милая, и в то же время — глупая реакция. Но не то чтобы Тошинори не привык к этому — вовсе нет. Подобного стоило ожидать, верно? Тем не менее, вместо всех слов, что крутились у Яги на языке в тот момент, Тошинори пошёл иначе — своего рода запрещённым и «грязным» путём… ведь он, протягивая свою ладонь прямо к щеке Мидории — и поглаживая нежную кожицу так, как Изуку любит; добивается желаемого. Наконец-то — хотя и крайне неторопливо, напряжение, казалось бы, попросту испаряется из Мидории, оставляя от себя лишь яркий след оставшегося смущения. Тем не менее, это всё равно лучше, чем всё то, что было ранее. Вздохнув, прежде чем добавить ещё кое-что… Яги уж точно не ожидал того, что практически в следующее же мгновение Изуку отомрёт окончательно, распахивая свои глаза так, что теперь он напоминал сову: — Н-но это… гм, это… странно! И… неправильно, Т-тоши! Тишина, возникшая между возлюбленными на долгие секунды, говорила сама за себя. К счастью, в тот самым момент Яги уже лежал — в противном случае он без всяких сомнений свалился бы на пол, поражённый ответной реакцией Мидории. В конце концов, слова Изуку — не то, чего Тошинори ожидал. И он, конечно же, предполагал многое, но не… это. Однако ему стоило предположить подобное, ведь его мальчик, как и всегда, был в своём репертуаре. Беспокоится в первую очередь о комфорте других людей, да? Не желает навредить Яги, причинить ему боль. Улыбнувшись — на сей раз ласково — полное воплощение нежности и любви; Яги без всяких раздумий зарывается пальцами в вечно спутанные вихры волос Мидории — старается подбодрить его, придать уверенность Изуку, даже если подобная задача — не из простых. Но оставить всё так, как есть, забыть или отложить разговор на потом — худшее, что Тошинори и Мидория могут сделать сейчас, так что у них нет других вариантов. — Неправильно? — переспрашивает Яги: в его голосе абсолютно нет злобы, лишь лёгкое любопытство, желание узнать истинную причину таких рассуждений Изуку. — Мой мальчик, почему ты считаешь это неправильным, если мы… гм, предположим, оба согласны? Я действительно не против, чтобы ты был сегодня «сверху». От последнего слова Мидория вздрагивает — вздрагивает более чем заметно, точно был пойман в самом разгаре ужасного преступления, и Тошинори в буквальном смысле может прочесть, что у Изуку творится в голове. Мидория колеблется: частично согласен — какая-то его часть на подсознательном уровне не против этого, однако другая — не уверена. Не совсем уверена. «По крайней мере, — думает Яги, внимательно наблюдая за Изуку и замечая на его лице прекрасно видимый мыслительный процесс, взвешивание всех «за» и «против», — теперь он не отрицает свои желания». И, когда секундное молчание наконец-то переходит в минутное, угнетающее собой, Мидория слегка перемещается — зарывается носом в грудь возлюбленного, чтобы тот не видел его лицо; едва различимо бормоча: — Только… если ты сам не против, Тоши. Наконец-то Яги услышал то, что желал услышать в последнее время больше всего на свете. В конце концов, хотя бы сейчас Изуку, красный до самых кончиков ушей, относительно откровенен с Тошинори. И это не может не радовать. В следующие мгновения не происходит практически ничего — Мидория так и продолжает лежать на Яги и отчаянно бороться с собственным смущением, зарыв лицо в грудь наставника как в пещеру, убежище от посторонних мыслей. Однако вскоре Изуку, кряхтя, аккуратно приподнимается на локтях, смотря на Тошинори вопросительно — ожидая ответ на свой вопрос. И конечно же — без всяких сомнений, Тошинори попросту кивает, ожидая следующих действий Мидории — к слову, он, наклоняясь вперёд, не разочаровывает Яги, когда нежно целует его губы. Это всё ещё невинно и почти по-детски — то, как Изуку целует Тошинори сейчас; но Яги всё равно не против. Ему нравится любая близость с Мидорией, даже если тот всего лишь целомудренно гладит возлюбленного по лицу, скользит большим пальцем по острым скулам, рисуя невидимую линию по особенно торчащим косточкам. Постепенно целомудренность перетекает во что-то более взрослое, «пряное» — лизнув губу Тошинори — и лишь слегка её прикусив, Изуку без проблем проскальзывает языком в соблазнительно приоткрытый рот Яги, ненадолго замирая. Пытается вспомнить, что и как делал дальше Тошинори. Мысленно усмехнувшись, Яги решает помочь Мидории: переплетает с ним язык, окончательно соединяя губы во что-то сладкое, неделимое и потрясающее — как на вкус, так и по ощущениям: ласковый, чувственный поцелуй, пропитанный сиропом любви и обожанием друг друга. И в процессе, будучи слишком довольным происходящим, Изуку издаёт такой мягкий и приятный звук, что сердце Тошинори замирает, прежде чем забиться ещё сильнее от осознания: Мидории это нравится. Конечно, пока всё ничем не отличается от того, к чему возлюбленные уже привыкли… однако Яги в любом случае всегда рад видеть Изуку счастливым, удовлетворённым, с ответной любовью в глазах. Это побуждает двигаться дальше, гнаться за чем-то большим: недолго посасывая губы Мидории, вскоре Тошинори слегка отодвигается от него — лишь для того, чтобы потеряться в увиденном. Изуку всегда смотрел на Яги с обожанием — с чувством, заполняющим сердце возлюбленного от начала и до конца; но сейчас, с приоткрытым ртом и покрасневшими от поцелуя губами, особенно. Подавшись вперёд — внезапное желание прижаться к Мидории, прижаться к нему как можно ближе, Тошинори отвечает тем же — любовью, нежностью, игривым огоньком желания в глазах. И Яги не может не улыбнуться, не улыбнуться Изуку в ответ — немного взволнованно, немного неуверенно — волна новых мыслей и опасений накатывает на Тошинори внезапно, слишком неожиданно для него самого; но всё-таки… Он прикрывает глаза, издавая лёгкий, практически неслышный — несмотря на всю тишину в комнате, вздох — Мидория потирает его впалые щёки любовно, осторожно — словно Тошинори состоял из стекла, из чего-то фарфорово-хрупкого, способного сломаться от любого прикосновения. А Яги тает — тает в буквальном смысле, когда шершавые пальцы Изуку — пальцы, на которых навсегда остались горькие следы — шрамы; соприкасаются с его кожей идеально, прекрасно — так, как Тошинори хотелось бы больше всего на свете; так, как он любит. Лёгкие поглаживания длятся недолго — совсем скоро Мидория, внезапно покраснев, оставляет щёки Яги, проделывая невидимую дорожку к шее возлюбленного, останавливаясь на мгновение, ведь на языке крутится кое-что важное, действительно необходимое здесь и сейчас: — Я люблю тебя, Тоши. Я… так сильно люблю тебя, Тоши! Тошинори вздрагивает — немного отвлёкся — но не то чтобы Изуку возражал; и даже не пытается отрицать, что покраснел ничуть не меньше, чем Мидория. Слышать и знать — знать, что тебя кто-то любит, любит по-настоящему искренне — приятно всегда, приятно каждый раз, даже если в прошлом Яги был Всемогущим — человеком, который точно мог похвастаться количеством фанатов. «Но это другое, — мелькает у Тошинори в мыслях мимолётно — лишь потому, что на шее ощущается влага — мокрый след от поцелуя-укуса Изуку, — ведь Мидория — мой главный фанат». От собственных мыслей Яги расслабляется, становится спокойным и мягким, податливым, будто состоял из чего-то невесомого, легко и просто тающего от того, как именно Изуку смотрит на Тошинори. И Яги счастлив — более чем; что сумел поймать эти взгляды Мидории ещё некоторое время назад — так непривычно, однако так волнующее… тем не менее, сейчас, находясь прямо под Изуку и под его ласками, прикосновениями — ощущения от каждого его взгляда лишь усиливались. В особенности это происходило тогда, когда Мидория, аккуратно оттягивая тонкую кожицу на шее Тошиннори, посасывает её недолго, деликатно — не желает оставлять следы, не желает ставить Яги в неловкое положение; и тихо-тихо — казалось бы, себе под нос, напевает что-то нежное, успокаивающее. Тогда Тошинори убеждается ещё больше в том, насколько его возлюбленный прекрасен; в том, как же сильно ему повезло с Изуку — с совершенно уникальным человеком, которого Яги только встречал за всю свою жизнь. Ведь Мидория… это ходячий лучик солнца, тёплого и яркого, согревающего плавно, с предельной осторожностью, но уж точно не обжигающего — нет, скорее наоборот: самое идеальное, что существует в мире — каждая улыбка Изуку, ласковая и неизменно нежная, согревает замёрзшие кости Тошинори даже в сильные холода. Улыбка на его лице — любящая и смущённая — лишь слегка; растягивается невольно, соединяется в воплощение удовольствия, ведь Яги шепчет: — Я люблю тебя в ответ. Самые обыденные на свете слова для возлюбленных, однако сказанные с такой уверенностью, что Мидория, краснея до кончиков ушей, заливая красными «чернилами» кожу даже на своих плечах; не думает дважды, продолжая целовать Тошинори и дальше. Хотя действия Изуку едва ли можно было назвать уверенными, твёрдыми, Яги вовсе не жаловался, ощущая Мидорию всем своим телом, ощущая его везде. Руки, неторопливо касающиеся грудной клетки Тошинори так осторожно, так внимательно, что от этого почти хотелось плакать; губы, целующие Яги — целующие его уставшее тело, пусть и неуверенно, но невероятно сладко, невероятно страстно — желая уделить как можно больше внимания каждому сантиметру кожи. И, конечно же, когда Изуку, кряхтя — разница в росте порой бывала откровенно мешающей вещью; слегка перемещается — так, чтобы иметь возможность касаться других частей тела Тошинори, его губы тоже не пропускают грудь возлюбленного. Тогда, чередуя деликатные поглаживания и растирания мышц, Мидория наклонятся вперёд, облизывая собственные губы — он действительно взволнован тем, что видит перед собой сейчас; на пробу касается кончиком языка торчащего соска Яги, не прекращая начатые ранее ласки. В отличие от слегка щекотных, однако всё ещё приятных прикосновений, то, как Изуку касался Тошинори в данный момент, действительно приносило удовольствие. И особенно, когда пальцы Мидории, шершавые на ощупь — покрытые шрамами и мозолями, игриво тянут Яги за сосок. Это становится тем, что вызывает у Тошинори неожиданно громкий стон… и одновременно — смущение: кажется, Изуку многому научился за всё время их занятий любовью. Тем не менее, Яги вовсе не был опечален подобным фактом — ласковые игры с его сосками — Мидория то вбирал их в свой заманчиво тёплый рот, то осторожно покусывал, оставляя крошечные розоватые следы на коже; поистине прекрасно, даже если Тошинори ощущал себя как никогда смущённым. В конце концов, за нерешительностью и неловкостью в своих действиях Изуку скрывал явное желание доставить партнёру как можно больше удовольствия. И это отчётливо выражалось в том, как он, зажав между пальцами один из сосков Яги, настойчиво потирал его, практически вынуждая Тошинори сжать простынь почти что до побеления в костяшках. Пожалуй, Яги получил самую лучшую награду за всю свою жизнь, абсолютно не отрицая подобный факт. Потому что Мидория идеален. — Изуку, — на выдохе тихонько говорит Тошинори, не желая, чтобы возлюбленный останавливался — не тогда, когда волна возбуждения, тёплая и мягкая, полыхала внизу живота в свою полную силу, — ты… ах! У тебя… всё так прекрасно получается, мой мальчик, мой любимый мальчик! От крошечной похвалы Мидория, воодушевившись, старается лишь больше, лишь сильнее: ласкает и без того чувствительные соски Яги до одури, до громких полувздохов-полустонов, до собственного удовлетворения — от мыслей, что Тошинори счастлив и чувствует себя хорошо. Не спеша, давая Яги время на короткую передышку, Изуку отрывается от одних чувствительных областей, переходя к другим — к бокам Тошинори. Это может быть немного щекотно, но в то же время — Мидория знает, что возлюбленному нравится. Пока Яги пытается восстановить своё дыхание, фактически прийти в себя — есть вполне заметное различие в ощущениях, когда ты ласкаешь кого-то, и когда ласкают тебя; Изуку потирает большими пальцами мышцы Тошинори, его пресс, поражаясь силе этого тела, которая видна даже сейчас. Но Мидория, не желая останавливаться на одном, игриво щекочет торчащие рёбра Яги, внимательно наблюдая за каждым его вздохом, за его реакцией, думая о том, что… позволит ли Тошинори сделать ему то, чего он хочет? Изуку решает это узнать, случайно — почти случайно, перемещая ладонь на отметину на коже Яги. Обширный шрам, покрывающий почти всю левую часть Тошинори — и даже больше; неровный, бугристый — можно прочувствовать каждую шероховатость, каждый «луч» шрама… Яги вздрагивает — вздрагивает так, словно только что увидел прямо за Мидорией привидение. Но на самом же деле — Тошинори, придя в себя, наконец-то обратил внимание на то, что делает Изуку. И он не знал, что сказать. Это неприятное зрелище, не так ли? Как думает Яги сейчас, стоило предусмотреть такой расклад событий… ранее. Не то чтобы Мидория никогда не видел его шрам, однако именно сегодня Тошинори не хотел того, что происходило в данный момент. Или, если быть точнее, Яги не хотел, чтобы Изуку видел его шрамы сегодня — глупость, однако то, что в крайней степени настойчивости тревожило мысли и голову Тошинори. Ведь смотреть на подобное — противно, не так ли? На мгновение Яги прикрывает свои глаза, прежде чем взглянуть в глаза Мидории. Однако вместо ожидаемого — вместо отвращения, раздражения или чего-то подобного, Тошинори видит любовь. Искреннюю, неподдельную, ясную — как небо в солнечную погоду. Яги теряется — теряется ненадолго, всего лишь на долю секунды — или, сам того не замечая, на большее время; однако… то, как именно смотрит на него Изуку, подтверждает все предположения, которые ранее Тошинори казались плодом собственного воображения. И это греет душу так же, как и слова Мидории: — Я не считаю шрамы чем-то плохим. Ведь они — прямое доказательство того, что ты жив, что ты со мной здесь и сейчас, что ты не сдался, несмотря ни на что — на все операции, на все риски… Шрамы впечатляют, они показывают то, насколько у тебя сильный дух, как много ты старался для других, как ты жертвовал собой ради других, защищая мирных жителей от врагов очень долгое время. Тогда почему ты так стыдишься их, Тоши? Все чувства и все эмоции застревают в голове Яги в один-единственный миг, переплетаясь, соединяясь в странный клубок, состоящий из двояких ощущений; в клубок, который Тошинори отчаянно пытается распутать. Но это кажется сложным, непостижимым для Яги сейчас, когда глаза Изуку проникают в душу, а его слова — в самое сердце. — Я горжусь тобой, твоими поступками, — возвращается к начатому Мидория, лаская подушечкой большого пальца особенно грубый и неровный участок кожи возлюбленного, — я горжусь тем, что ты сумел всё выдержать, сумел остаться в живых… ты был моим героем, и ты по-прежнему самый главный герой в моей жизни — тот, кто спас меня от одиночества, тот, кто подарил надежду и тот, кто поддерживал меня на всём жизненном пути. И разве этого недостаточно, чтобы развеять твои сомнения? Сомнения о том, что шрамы — нечто постыдное. …и Тошинори не знает, что сказать в ответ, поражённый словами Изуку ровно настолько же, насколько и тем, как же рьяно Мидория — его мальчик, его чудесный мальчик, пытается доказать Яги, что он тоже достоин любви. Ведь именно это Изуку и подразумевает, окидывая Тошинори таким взглядом, словно тот был святыней для Мидории, лучиком света среди кромешной тьмы, маяком надежды, веры и любви. Слова Изуку опьяняют, ошарашивают — не то чтобы Яги не знал, как к нему — к нему всему, к каждому его изъяну, к каждому его шраму и отметине относится Мидория; но каждый раз, когда Тошинори — в другой своей форме, уже больше не Всемогущего, осыпают комплиментами, похвалой, лаской и любовью — новинка; то, во что трудно поверить. Однако Изуку не врёт, говоря всё это Яги… и даже если для возлюбленного пока по-прежнему трудно принять многие факты, а тем более — изменить отношение к себе, Мидория думает о том, что достаточно редкое зрелище — донельзя смущённый Тошинори, одна из самых лучших вещей и понятий, которые ему довелось увидеть за всю свою жизнь. Впрочем… ах, даже если мысли, бурлящие в голове Изуку, делали его смущённым не менее, чем выглядел сейчас Яги, Мидория ничего не мог с собой поделать, неловко ёрзая на возлюбленном в попытках усесться поудобнее. К счастью, Изуку знает ещё одно зрелище, которое прекраснее всего на свете. И он желает увидеть это прямо сейчас, не отказывая в собственном желании — игнорируя любое смущение, Мидория мягко касается губами самого центра шрама — большого кратера, проделывая от него невидимую линию и дальше, к «лучам», что создавали, казалось бы, лепестки подсолнухов. Тошинори дрожит — дрожит так, будто ему холодно или же больно… однако в действительности он испытывал совершенно противоположное: слабая щекотка, прикосновения к тем места, которые скрыты от других, но открыты для Изуку — всё это вызывает головокружение и приятное тепло на сердце, тепло внизу живота — там, где находятся теперь руки Мидории, беззвучно спрашивающего разрешение на продолжение. И когда Изуку смотрит на Яги так, словно возлюбленный для него самый настоящий Бог, большой и яркий подсолнух, наполняющий душу солнечными лучами, Тошинори не может ему отказать. Ни в чём. — Я весь твой, мой мальчик. Даже не пытаясь скрыть то, насколько же сильно полыхают красным цветом — цветом смущения, собственные щёки, Мидория, запустив пальцы под боксеры Яги, недолго возится с ними — точно неуверенный в правильности своих действий. Но то, что Яги подаётся бёдрами вперёд — прямо к рукам Изуку, без всяких сомнений говорит Мидории об обратном: он на нужном, самом верном из всех возможных, пути. Плоть Тошинори в руках Изуку горячая — почти что обжигающая, пульсирующая из-за возбуждения и долгого пренебрежения — то, что Мидория, улыбаясь счастливо и не в меньшей доли застенчиво, собирается исправить. И нельзя сказать, что Яги против этого. Устроившись поудобнее на своём месте, Изуку осторожно прикасается к головке члена Тошинори большим пальцем и размазывает по твёрдой плоти предэякулят немного небрежно — или даже неуверенно, но в то же время — с лёгким чувством гордости. Ведь Яги выглядел таким: с растрёпанными волосами — точно лепестки подсолнухов, с явным смущением во взгляде и с удовольствием на лице; благодаря Мидории. Отчасти это льстило, но Изуку, не желая думать ни о чём постороннем, с особенной аккуратностью сдвигает крайнюю плоть и обнажает одну из самых нежных частей — головку члена Тошинори, игриво проводя по ней пальцем, когда возлюбленный отчаянно ловит губами воздух — прикосновение Мидории неожиданно, но, несмотря на это… приятно. Более чем. И всё же, Изуку хотелось бы уточнить: — Могу ли я?.. Хотя Яги не отвечает ему вслух, одного лишь уверенного кивка было достаточно, чтобы Мидория продолжил, возвращаясь к начатому: наклонившись вперёд — всего лишь немного, но вполне достаточно для задуманного; он оставляет ласковый поцелуй на самой головке члена возлюбленного, довольствуясь ответной реакцией — Тошинори сжимает пальцами простынь сильнее, чем ранее. Мысленно подметив что-то для себя, а именно — нравятся ли Яги всё это; Изуку открывает рот так, чтобы без проблем захватить кончик члена Тошинори и, неосознанно проглотив естественную смазку, постепенно Мидория берёт в себя немного больше, не обращая внимание на смущение и небольшой спазм в горле. Честно говоря… ну, Изуку не мог похвастаться опытом в подобного рода вещах: учитывая разницу в размерах, Яги всегда предельно осторожен с Мидорией и со всем, что так или иначе касается занятий любовью. Не то чтобы Изуку не был благодарен Тошинори за такое бережное отношение, однако в данный момент подобное больше мешало, чем помогало. Тем не менее, возлюбленный Яги очень старательная личность, которая не захочет сдаться так рано. Вскоре давления на член Тошинори становится больше: Мидория, взяв в рот приблизительно половину, старался доставить Яги удовольствие всеми возможными способами, то сжимая щёки, то сглатывая — подобное сжатие стенок горла вызывает по коже крупную дрожь. И даже сейчас, поддавшись удовольствию, бывшему Символа мира не хотелось никому вредить. Вместо этого он, запутавшись своими костлявыми пальцами в зелёные вихры волос Изуку, нежно поглаживает его, невербально говоря о том, что не стоит заставлять себя продолжать делать то, что действительно может навредить. — Просто, — еле слышно говорит Тошинори, нарушая эротичные звуки своим голосом, — продолжай так, как можешь. Ты и так доставляешь мне невероятное удовольствие, мой драгоценный мальчик. Даже если после сказанных Яги слов Мидория хочет стараться как можно лучше, чтобы точно удовлетворить Тошинори, в то же время он доверятся возлюбленному, делая всё то же самое — за исключением того, что его руки теперь обхватывают ту часть члена, которую с трудом удаётся взять в рот. Такая интенсивная стимуляция является причиной настолько раскрасневшегося лица Яги, который старательно пытается не двигать бёдрами и не погружать свой член в Изуку глубже, чем тот сможет осилить. Однако громкие стоны — стоны чистого, ничем не прикрытого удовольствия, то и дело слетали с губ Тошинори, и в особенности тогда, когда Мидория обволакивал чувствительный член Яги своим горячим ртом, фактически высасывая из возлюбленного все соки, пока… — П-постой, Изуку! — внезапно прерывает он Мидорию, как можно аккуратнее оттягивая его за копну волос назад — чтобы создать хотя бы небольшое расстояние и собраться с мыслями. Возлюбленный Тошинори останавливается сразу же — почти сразу же, отрываясь от члена Яги со звуком неудовольствия и с тонкой ниточкой слюны, тянувшейся от его губ. И Изуку, вероятно, думает сейчас лишь об одном: он сделал что-то не так, да? Или же… Замечая теперь в руках Тошинори тюбик со смазкой, Мидории кажется, что его лицо вот-вот готово воспламениться: не то чтобы оральные ласки слишком плохи, однако на сегодня, очевидно, было запланировано ещё кое-что. И Изуку, увлёкшись, едва не забыл об этом. К счастью, Яги, застенчиво улыбнувшись, решает ему напомнить, и в то же время — поддразнить: — Или же ты передумал, мой нежный мальчик? Увиденного и сделанного — для тебя уже много? Однако Мидория, яростно качая головой из стороны в сторону, не выглядит так, словно готов остановиться уже сейчас — нет, точно нет. И поэтому, забирая из рук Тошинори смазку, Изуку смотрит на Яги с уверенным, но совсем скоро — с нелепым выражением лица. Должен ли он что-то сказать? Или, может быть, предложить? Вовремя поняв дискомфорт своего мальчика, Яги, хихикнув, раздвигает собственные ноги так, чтобы Мидория увидел многое: изгибы худых и костлявых, но всё ещё не менее соблазнительных ягодиц Тошинори… Изуку невольно подумал о том, что, кажется, согласен с поддразниванием. Однако разочаровывать человека, когда уже всё начато, а также Тошинори явно не хотел бы останавливаться — всё это точно не было желаемым; и Мидория, со смущённым писком подкладывая под поясницу Яги подушку, старался отогнать волнение на второй план. И, вновь переместившись, Изуку какое-то время просто смотрит на Тошинори, с нескрываемым восхищением разглядывая его тело, прежде чем сделать хоть что-то, а именно: выдавить прохладную смазку на свои пальцы и слегка пододвинуться к Яги. Кажется, пока всё идёт не так уж плохо, верно? — Ты можешь продолжить, — мягко улыбается Тошинори, раздвигая ноги ещё немного — хотя это смущает лишь сильнее, такая поза сможет облегчить задачу для Мидории. К тому же, из всех возможных поз она ещё не такая смущающая, если так рассудить. Отодвигая размышления как можно дальше и возвращаясь в реальность, Яги сосредотачивается на ощущениях, когда влажный и скользкий палец Изуку осторожно надавливает прямо на вход, распределяя смазку по ободку ануса Тошинори. «Волнительно, — мелькает в голове у Яги, — и неожиданно». Расслабляясь по максимуму — настолько, насколько это возможно; без особых проблем Тошинори принимает первый палец, вставленный в него приблизительно на две фаланги — ещё одна неожиданность, но в то же время — Яги прекрасно знал и понимал, на что шёл. К счастью, учитывая всю нежность Мидории, подобное — подготовка к чему-то большему, и не должно быть особой проблемой, когда Изуку достаточно терпелив, чтобы подождать ещё немного, прежде чем начать что-либо делать. Однако скоро — уже совсем скоро, убедившись, что Тошинори в порядке и готов продолжить, Мидория, недолго думая, сгибает палец, находящийся внутри Яги, удивляясь тому, насколько плотные и горячие его мышцы. Как сильно это можно будет прочувствовать, когда… Отбрасывая свои мысли в стороны, с красными до кончиков ушами бормочет: — Всё хорошо? Надеюсь, я не давлю на тебя и не причиняю тебе боль, но если ты испытываешь… например, дискомфорт или боль — или же сразу всё вместе, то ты можешь сказать мне об этом. Ничего страшного, если сегодня у нас ничего не получится, потому что… Несильный щелчок, адресованный лбу Изуку, говорит сам за себя. Или, вернее, за Тошинори, оглядывающего своего мальчика с любопытством и с равной долей веселья — Мидория остаётся Мидорией даже в таких ситуациях. — Просто продолжай, — перебивает его Яги, во многий раз за день повторяя эту фразу, — пожалуйста. Может быть, именно из-за последнего слова — или, как вариант, из-за того, что Тошинори, весь покрасневший от смущения и лежащий на кровати с раздвинутыми лишь для Изуку ногами — невероятно возбуждающее зрелище; но Мидория действительно выполняет просьбу Яги. На сей раз дело идёт медленнее, гораздо медленнее — ещё один палец, добавленный к первому, проходит через плотный ободок с затруднением, что отражается на лице Тошинори в виде сведённых к переносице бровей. Вместо того, чтобы продолжить, Изуку вновь терпеливо ждёт Яги, не смея ни перемещать пальцы, ни вытаскивать их из него — всего лишь поглаживая свободной рукой бедро возлюбленного, желая облегчить весь дискомфорт и отвлечь от не самых приятных ощущений. Тем не менее, это вовсе не кажется «вечностью» или же чем-то подобным, нет — по прошествии минуты — или около того, Тошинори кивает Мидории со словами: — Всё хорошо, Изуку. Я в порядке. Не говоря ни слова, Мидория резко и, должно быть, слишком внезапно, сгибает два своих пальца — старается растянуть мышцы Яги как можно лучше, с удовольствием подмечая реакцию Тошинори: его глаза, синие — точно спокойное море, точно целый океан или же небо, прикрыты золотистым ворохом ресниц в выражении полной расслабленности. Пользуясь ситуацией, Изуку разводит свои пальцы в сторону, не забывая при этом наблюдать за выражением лица Яги. Но единственное, как он реагирует на сей раз — получше откидывается на кровать, постанывая негромко, и в то же время — так, что Мидория прекрасно слышал. Улыбнувшись самому себе, на пробу он проталкивает пальцы ещё немного глубже — примерно на одну фалангу, нащупывая что-то… гладкое и достаточно плотное? К счастью, даже если Изуку не сразу понял, что это такое, реакция Тошинори давала вполне ясный ответ. «Простата», — заключает Мидория с некоторой радостью и воодушевлением. Ведь в следующее мгновение, интенсивно толкнувшись пальцами прямо в это «сладкое место», Изуку слышит то, как Яги вскрикивает от удовольствия. И, кроме того, он видит, как дрожат бёдра Тошинори при каждом новом толчке. Не это ли лучшая награда за всё? В любом случае, у Мидории есть кое-что получше. С не меньшей осторожностью добавляя третий палец и не забывая массировать простату возлюбленного, в скором времени Изуку чувствует, что тугие мышцы стали более податливыми, расслабленными — настолько, что Мидория невольно думает о том, чтобы спросить у Яги, можно ли продолжить. Но Тошинори опережает его, когда он, простонав особенно громко, приоткрывает один глаз, растеряно бормоча: — Ты можешь… гм, войти в меня, Изуку. Прошу, сделай это. Мидория не отказывает Яги, плавно вытаскивая из него пальцы, прежде чем вновь взять смазку, на сей раз распределяя её по своему члену, чувствительному и пульсирующему, казалось бы, до самой невозможной степени. И Изуку внезапно осознаёт, насколько возбуждённым в действительности же чувствует себя сейчас, пренебрегая собственным желанием слишком долго. Однако, выстраивая свой член прямо напротив входа Тошинори, Мидория с облегчением думает, что это поправимо. И всё-таки… он не может скрыть собственное волнение, когда его головка члена упирается прямо в блестящее от смазки кольцо мышц Яги. Будет ли больно Тошинори? Будет ли ему неприятно? И точно ли Изуку делает всё правильно? Вместо множества ответов, которые Мидория ожидал от Яги, он получает мягкую, заверяющую только о хорошем, улыбку Тошинори — человека, который позволяет ему так много, что от подобного реальность Изуку казалась сном. И даже если это действительно оказалось бы лишь фантазией Мидории, проталкивая член — буквально несколько сантиметров, в своего возлюбленного, Изуку едва ли волнуют посторонние мысли. Но то, как выглядит Яги сейчас — в некоторой степени напряжённым, пытающимся приспособиться к непривычным ранее ощущениям; самое важное в мире. По крайней мере, самое важное для одного человека, шепчущего Яги нежности: — Ты такой прекрасный, Тоши: храбрый, красивый и просто… потрясающий. Я люблю тебя, люблю невероятно сильно, независимо от того, есть ли у тебя мускулы или же нет, потому что… это такие мелочи, ведь ты герой: в настоящем или в прошлом — не так важно, потому что одень ты свой геройский костюм даже сейчас, ты всё ещё будешь героем. Для меня, для всех остальных… Поглаживая бедро Яги своим большим пальцем, вырисовывая на нём невидимые круги, постепенно Мидория входит в Тошинори почти наполовину и замирает. Глаза возлюбленного кажутся блестящими — точно драгоценные камни переливаются на солнечном свете, когда Яги улыбается, не кривит губы, нет — улыбается действительно искренне, улыбается от всего своего большого сердца, которое едва ли способно выдержать всю силу слов Изуку. — Спасибо тебе, мой мальчик, — на выдохе говорит Тошинори с дрожью в голосе. И эта дрожь — не от боли. Улыбнувшись Яги в ответ, удовлетворённый всем сказанным, Мидория чувствует, как его душа снизу доверху наполняется счастьем, вытесняющим почти все остальные чувства и эмоции — кроме возбуждения. Входя в Тошинори до конца одним удивительно плавным движением, Изуку, вновь ощутив нечто гладкое и плотное, делает очередной толчок, но теперь же — на всю длину своего члена, поражённо приоткрывая рот — точно так же, как и Яги. Ведь возлюбленный Мидории горячий — будто печка, обхватывающий член Изуку жаркими и мягкими оковами идеально, поразительно и восхитительно — и особенно, когда от удара по простате Тошинори сжимает своего мальчика ещё сильнее, выбивая из головы все мысли и сомнения, что кажутся теперь абсолютно напрасными. Потому что у обоих схожие мысли, почти одинаковые: как они заслужили друг друга? Вместо ответа на не озвученный вслух вопрос Мидория толкается медленно, неторопливо, несмотря на силу собственного желания — плавно двигая бёдрами и вытаскивая свой член из Яги буквально на пару сантиметров, Изуку, прикусывая губу в попытках не сделать ничего лишнего, спрашивает: — Это нормально? Последнее, чего хотел бы Мидория — причинить Тошинори боль, случайно навредить ему. Или, говоря точнее, это было тем, чего Изуку не хотел бы никогда в своей жизни, предпочитая иное, совершенно иное — ласкать его, одаривать его любовью, заботой, вниманием — всем тем, чего Яги заслуживает. И, как считает Мидория, после всего того, что Тошинори сделал за всю свою жизнь… разве он, пусть и без своей причуды, пусть и без всех своих гор непоколебимых мышц, не заслуживает подобающего отношения? Яги заслуживает всего, что существует в мире, и даже больше — во Вселенной. Однако Изуку не думает о подобном — не тогда, когда он попросту неспособен думать, кивая самому себе в ответ на согласие Тошинори и на то, как в качестве подтверждения Яги сжимает член Мидории в «оковах» из собственных мышц крепче и сильнее, чем ранее. — Это прекрасно, мой мальчик, — с трудом Яги находит в себе силы, чтобы сказать Изуку полную правду, — но если бы ты только… гм, ещё раз, по простате… Впалые щёки Тошинори горят ярко-красным румянцем — точно так же, как и лицо Мидории, охнувшего от лёгкой неожиданности. Ещё раз, да? В любом случае, невзирая на мысль, что происходящее кажется чем-то сюрреалистичным, Изуку делает более резкий толчок, чем планировал изначально, но всё-таки выполняет просьбу возлюбленного. Головка члена Мидории, судя по ощущениям, упирается ровно в простату Яги, что кажется правильным, невероятно нужным, поистине верным — Тошинори, внезапно распахивая рот от интенсивности давления на чувствительный пучок нервов, стонет громко, стонет хрипло. Потому что то, что делает Изуку сейчас — одна из лучших вещей, происходящих когда-либо с Яги: пот стекает прозрачными капельками по его коже, собираясь в ключичных впадинках, собираясь на его животе, на бёдрах — соблазнительное и чарующее зрелище. И это то, что вызывает у Мидории не менее громкий стон наряду с тем, как плотно сжатые и горячие мышцы Тошинори ощущались на члене Изуку, обхватывающие его так, как нужно; так, как хотелось больше всего. Вскоре — не проходит, кажется, и несколько мгновений, как удовольствие начинает накатывать с головой; и возлюбленные стонут практически в унисон, запрокидывая головы от особенно интенсивных ощущений. К счастью, невзирая на неопытность Мидории, благодаря его ласке, любви, нежности и осторожности, удовольствие берёт верх, заполняя мысли только одним, только единственным: желанием, скрутившимся в самом низу живота тугим узлом, готовым вот-вот развязаться. Тогда Изуку ускоряется, толкается в Яги глубже, толкается быстрее, сжимая его отчаянно пульсирующий член в своей ладони — такой маленькой по сравнению с ладонью Тошинори, но в то же время… Пару лёгких, не самых умелых поглаживаний — Мидория трёт большим пальцем головку члена Яги, прослеживая каждые неровности, каждую венку, одновременно с этим давя прямо на простату Тошинори — это чувствительное и сладкое место; и возлюбленный Изуку оказывается практически на грани того, чтобы кончить. Тем не менее, Мидория, толкаясь в Яги последний раз, опережает его, когда всех ощущений становится слишком много: постоянно сжимающиеся мышцы Тошинори, его горячий член в ладони, эти прекрасные стоны, говорящие Изуку о том, что он делает всё правильно… На щеках Мидории румянец пылает ярче и сильнее, чем когда-либо, пока сам Изуку, дрожа, казалось бы, всем своим телом: от головы и до ног, от ног и до головы; наполняет Яги липким и обжигающим внутренности семенем, прикрывая глаза в абсолютном блаженстве. Тошинори не выдерживает и сам — в конце концов, Мидория не оставляет его без внимания, продолжая ласкать член осторожно, ласково, и всё-таки — так, как это в скором времени доводит Яги до оргазма, до громкого вскрика, до ярких пятен перед глазами и до невидимых искр удовольствия. Если бы Тошинори сказал, что это не самое лучшее, что он испытывал за всю свою жизнь — кроме, конечно же, жизни с Изуку; то Яги соврал бы настолько крупно, что самому ему было бы стыдно. Ведь Мидория, весь тёплый, пульсирующий внутри и одаривающий Тошинори заботой и любовью — верх совершенства вместе со словами: — Я люблю тебя, Тоши, всю свою жизнь. И что бы ни случилось с нами, я хочу быть с тобой до самого конца.***
Преодолев изначальное смущение, Изуку, лёжа в ванной в тёплых объятиях Яги, понимает одну очень важную вещь: не так важно, кто «сверху», а кто «снизу», когда понимание, бережное отношение к партнёру и забота — практически самое лучшее существующее в этом мире доказательство искренней любви…