Письма издалека

Кэйа опять просыпается в чужой постели, но удивляется этому куда меньше, чем пробуждению в таверне. В «Доле ангелов» он ночевал всего пару раз, а в поместье Рагнвиндров — почти половину жизни. И всё же просыпаться здесь очень странно: он будто дома и не дома одновременно. Это комната Дилюка. Когда-то они лежали здесь, на его кровати, и дурачились, запутавшись в ногах и руках, прятались под одеялом и доверяли друг другу все тайны мира. Комната совершенно такая же, какой Кэйа помнит её. Раньше он едва мог вообразить, что когда-то будет лежать с Дилюком совсем по-другому. Стоп, а диван в гостиной... Раз Кэйа очнулся в комнате, значит, Дилюк сам всё убрал? По крайней мере, вещи Кэйи снова аккуратно сложены на стуле рядом с кроватью: и одежда, и кулон, и поясная сумка. Жаль, что Дилюк, по-видимому, так и не заглянул внутрь неё. Не почувствовал зов собственного пламени. Кэйа надеется, что тому хватило ума отпустить работников и слуг не только на один день. Не хочется встретиться в коридоре с кем-то из горничных и потом объяснять, как так вышло, что Кэйа уже не только обедает и ужинает на винокурне, но ещё и остается на ночь. Он садится на кровати и смотрит на пустое место рядом с собой. Ещё теплое. Когда-то и он просыпался почти в такой же комнате, спускался к завтраку вместе с Крепусом и Дилюком. По будням Крепус постоянно пропадал на деловых встречах или пыхтел над бумагами в кабинете, а Кэйа и Дилюк были заняты в ордене, но выходные они всегда старались проводить вместе. Разве что с годами Кэйа чувствовал себя всё более счастливым, когда у Крепуса не получалось уделить им время, и он мог провести целый день с Дилюком наедине. Сейчас — пожалуйста, гостит на винокурне сколько влезет, чуть ли не каждый день. Только счастье как-то стихло. В дверь робко стучат, а потом она медленно открывается. В комнату заходит Дилюк с подносом еды. Что за дурная привычка тащить завтрак в постель? — О, а я тебя будить хотел, — говорит Дилюк. — Доброе утро. — Доброе, — настороженно отвечает Кэйа. — Опять завтрак в постель? — Не нравится? Он молчит. Нравится, но не нравится думать о том, что это значит. Дилюк как ни в чем не бывало ставит поднос на прикроватную тумбочку рядом с Кэйей. Принес два стакана сока, четыре тоста с ветчиной и сыром, вчерашние вафли с соусом из закатников. На такой пир можно было бы и спуститься к столу... Дилюк побоялся, что Кэйа ускользнет? — Раньше я у вас только обедал, потом стал ужинать, теперь завтракаю... — Кэйа пробегается взглядом по подносу. — Что же скажут ваши подчиненные, господин Дилюк? — Что ты можешь себе ни в чем не отказывать. Это и твой дом тоже. Ты ведь... считал меня братом. — Наверное, до сих пор считаю... Даже если я больше не Рагнвиндр, нашу клятву братства никто не отменял. — Кэйа усмехается. — Строчки в документах я вычеркнул, а десять лет жизни с тобой и Крепусом — нет. — Тогда почему ты... — Дилюк растерянно машет рукой, — со мной... Ты не считаешь это противоестественным? — Противоестественным? — Кэйа издевательски потирает ноющие засосы на шее. — Дай-ка подумать, а что у нас считается «естественным»... Может быть, всё, что не запрещено божественной властью? Да будет тебе известно, я хорошенько изучил этот вопрос ещё в юности. Учение церкви Фавония ничего такого не запрещает и не поощряет. В священных писаниях и трактатах об этом тоже ни слова. А если бы запрет и был, сомневаюсь, что я изменил бы свои взгляды. — И зачем ты это изучал? — Хотел иметь в запасе весомые доводы, потому что ты обожал быть во всем правильным и богоугодным. По крайней мере, раньше. Дилюк хмурится и пристыженно замолкает. — Поэтому и случилось «сплошное разочарование»? — Отчасти. Мы были просто глупыми мальчишками. Может, и сейчас несильно изменились. — Кэйа пожимает плечами. — Ты ещё не захотел выгнать меня после вчерашних откровений? — На мгновение, — отвечает Дилюк, хорошо поразмыслив. — На мгновение я задумался об этом. Ну конечно. Глупо было надеяться, что путешествие выбило из Дилюка всю вспыльчивость. — А потом передумал? — А потом, — он шумно втягивает воздух, — я решил, что у тебя были причины скрывать это от меня. Рано или поздно ты мне о них расскажешь. — Посмотрим, — предупреждает Кэйа. Дилюк криво, еле заметно ухмыляется ему — может, он делает это не впервые, но Кэйа впервые это замечает. Взгляд у него слегка потухший: ещё вчера в нем виднелось больше доверия. Кэйа уже начал его терять. Это пугает больше всего. Он может снова потерять всё. Вопрос только в том, постепенно или сразу — выбор за ним. — Как ты обычно проводишь выходные? — неожиданно спрашивает Дилюк. — До одурения весело, — лукаво отвечает Кэйа и тянется за стаканом сока. — Так, чтобы ничего не помнить. Тот закатывает глаза. — Сегодня с утра в поместье тоже никого нет, слуги и работники вернутся после обеда. Можем хоть весь день играть в бильярд... или в шахматы. Можем поехать на охоту или на рыбалку. Можем пойти... — Для этого надо встать, а вставать я пока не собираюсь, — Кэйа недовольно откусывает от тоста. Он не хочет целый день сидеть в комнате, но и не хочет вестись на предложения Дилюка, а потом тягостно вспоминать, как раньше они беззаботно отдыхали вместе. — Могу составить компанию, — Дилюк пожимает плечами и тоже берет тост с подноса, — пока голодные лошади не вломятся в поместье, чтобы их покормили. — Два твоих гнедых тяжеловоза? Они же смышленые. Пускай прокатятся на кэбе до «Хорошего охотника», закажут лучшего овса. Или налетят на посевы спрингвейльцев. — Не успевает Кэйа прожевать тост, как его осеняет. — А хотя... хм, можно будет позаимствовать твоих лошадей? — В каком смысле? — Вспоминай. Великий магистр Варка забрал всех лошадей в экспедицию под его началом, — сухо говорит Кэйа, — оставил меня капитаном без кавалерии. Скоро забуду, как вообще выглядят лошади. И практики с ездой особо не было, разве что во времена, когда мы с тобой ещё учились в ордене. Экспедиция Варки началась, едва меня назначили на новую должность. — Что ж, тогда прокатимся. Только учти: лошади хоть и заезженные, но редко катают на себе кого-нибудь. В основном тянут кэб да перевозят грузы, поэтому могут упрямиться. — Как-нибудь управлюсь. — Кэйа пожимает плечами. Они замолкают и сосредоточенно жуют тосты. Дилюк чересчур заботится о том, чтобы не разбросать хлебные крошки по всей постели, а Кэйа мысленно смеется над ним, но ровно до тех пор, пока не чувствует, как крошки от его тоста впиваются в голые ноги. Когда они доедают, Кэйа неловко благодарит Дилюка и помогает убрать посуду. Затем тот оставляет его восвояси, чтобы отнести всё на кухню, одеться и выйти к конюшне. Оказывается, он пошутил: лошади ещё не проголодались, корм им оставили с вечера. Ехать можно хоть сейчас. Кэйа не ждет, что лошади его вспомнят, но они не пугаются, когда Дилюк заходит с ним в конюшню, нехотя позволяют себя гладить по гриве и даже не пытаются сбросить Кэйю, когда он садится в седло. Они c Дилюком запрыгивают на коней почти одновременно, с ловкостью, отточенной годами тренировок. Дилюк рысью выезжает из конюшни первым, и Кэйа следует за ним. По дороге мимо Драконьего хребта или через Спрингвейл Дилюк ехать не хочет, предлагает в следующий раз. Забавно уже то, что он рассчитывает на следующий раз — и Кэйа не слишком против, как бы ему ни хотелось сбежать. Они решают прокатиться от винокурни в сторону Вольфендома и логова Ужаса Бури, а потом вернуться назад. Когда-то это был их излюбленный маршрут. В лесах Вольфендома они дурачились и играли в прятки, упражнялись с мечами, собирали волчьи крюки, а потом тащили горсти ягод Аделинде и просили сделать из них сок. Сейчас им уже не подурачиться в лесу, и Кэйа не смотрит на густую чащу Вольфендома, когда они проезжают мимо. Тяжеловоз под ним немного капризничает, недостаточно покорно отзывается на команды, но Кэйа натягивает повод сильнее и короче, заставляя коня распрямиться под ним. Дилюк пристально наблюдает со стороны. — Если честно, я вообще удивлен, что ты на него взобрался. Обычно он мало кому дается в руки. — Гюнтер меня помнит, — Кэйа легонько хлопает коня по холке. — Хотя мог и обидеться на мое долгое отсутствие. Краем глаза Кэйа видит, как Дилюк приоткрывает рот, будто хочет что-то спросить, но в итоге решает промолчать. Да, не нужно спрашивать, почему Кэйа отсутствовал, и правда ли он съехал с винокурни потому, что хотел самостоятельности, и потому, что от нового жилья ему быстрее добираться до работы. — Твою первую лошадь звали Мирабелла, — зачем-то говорит Кэйа, когда они выезжают на более ровную дорогу рядом с рекой. Винокурня осталась далеко позади. — Ты любил кормить её закатниками. Резал их всегда на самые мелкие части, убирал сердцевину. Подчиненные шутили, что Мирабелла — единственная женщина Мондштадта, сумевшая завоевать твое сердце. Дилюк хмурится и отводит взгляд. — Подчиненные... Это же каким подразделением я командовал? Кэйа сглатывает. Конь под ним, громадина из мышц и костей, слегка дергается оттого, что тело всадника слишком напряглось. — Когда-то ты был капитаном кавалерии, Дилюк, — говорит он и дает словам разнестись по ветру. — После твоего ухода из ордена на эту должность назначили меня. На лице Дилюка непонимание, и он слегка замедляет свою лошадь. Кэйа не знает, зачем сказал такое. Может, в памяти Дилюка возникнет новая цепочка воспоминаний, и объяснять придется меньше. Она не возникает. Либо Дилюк не подает вида. — А до того ты кем служил в ордене, Кэйа? — Офицером в твоем подчинении. — Услышав это, Дилюк сильно удивляется. — Лучшего командира у меня не было. Только великому магистру Варке не говори. — Я даже не помню, как он выглядит. — Он был на одном фото с Крепусом. Здоровенный такой, в парадных доспехах и с двуручным мечом наперевес. — А... — Они замолкают, и Дилюк снова подстегивает своего коня, а Кэйа старается ехать вровень. Издалека до них доносятся журчание ручья, щебет птиц, шорохи травы и листвы, далекие шаги одиноких путников: охотников, крестьян, торговцев. — И каким я был командиром? — Надежным. Умел вести людей за собой. Мог вспылить иногда, но я старался это предотвращать. — Как это? — Ты никогда не мог понять, где твой предел терпения, взорвешься ты сейчас или нет. Говорить о гневе ты тоже не умел. Поэтому я научился распознавать его за тебя, предотвращать взрыв. — Видимо, однажды терпение лопнуло, и я уехал. — Догадка похвальная, довольно близкая к правде, но Кэйа не думает, что сможет дать ещё больше подсказок. — Но спасибо, что держал меня в узде. Кэйа смеется и натягивает поводья. Остаток поездки Дилюк почти не задает вопросов, просто едет задумчивый и хмурый, весь в своих мыслях. Когда они выезжают на ровную дорогу без препятствий, Кэйа переводит Гюнтера на галоп, заставляет Дилюка погнаться следом. Они мчатся наперегонки почти до самого логова Ужаса Бури, пока хватает запала: ветер бьет им в лица, свистит в ушах. В последний раз они скакали с таким задором больше четырех лет назад. Уже вечереет. Вдруг Кэйе на макушку приземляется пара капель с неба, а потом ещё и ещё, всё чаще и чаще. Вздымается сильный ветер, вдалеке над разрушенной башней Декарабиана стягиваются темные облака, и Дилюк предлагает повернуть назад. Не успевают они галопом выехать из логова, как над головами у них гремит гром. Раздается испуганное ржание лошадей. Половину обзора Кэйе закрывает глазная повязка, волосы лезут в лицо — теперь уже взмокшие, и лошадь под ним встревоженно вертит крупом, будто пытается его скинуть, спастись от непогоды и не столкнуться с лошадью Дилюка на узкой дороге. Вдруг Гюнтер брыкается так резко, что Кэйю выкидывает из седла, но не с лошади. Он повисает сбоку, ухватившись за поводья, и держится ногами за стремя. Дилюк что-то ему кричит, замедляет своего коня, чтобы помочь. Гюнтер продолжает вертеться на скаку, мотать всем телом из стороны в сторону, пока не слышит голос хозяина, и лишь тогда успокаивается. Кэйа быстро перемещает вес и возвращается в седло, но острая боль в спине и боку тут же дает понять: помотало его нехило. — Ты как? Цел? — Дилюк, тоже весь промокший, останавливает своего коня рядом. — Жив, — процеживает он и откидывает мокрые пряди от лица. — Поехали скорее. Они едут дальше, уже медленнее, и внимательнее следят за конями. Дилюк предупреждал, что они хоть и заезженные, но никто на них давно не садился, да и Гюнтер с самого начала не хотел даваться Кэйе в руки. Его бунт был вопросом времени. Впереди виднеется винокурня и свет в её окнах. Они спешат к нему, как изможденные путники, и Кэйа невольно вспоминает другие дождливые ночи. В одну из них он впервые оказался на винокурне, в другую покинул её бесповоротно. Но на этот раз рядом нет отца, который оставляет его навсегда, и на этот раз лицо Кэйи не закапано кровью оттого, что его ранили. Рядом Дилюк, и он отводит коней в стойло, помогает Кэйе спешиться, даже если ему это не нужно, врывается в поместье и тут же зовет горничных, чтобы те принесли полотенца и заварили горячий чай. Рядом Дилюк, который печется, как бы Кэйа не простыл, оставляет его на диване, наказав не суетиться, и кидается разыскивать им сухую одежду вместе с горничными. Моко растапливает камин, Хилли хлопочет над Кэйей, как будто он вернулся не с прогулки, а из опасной экспедиции. Аделинда идет с Дилюком на второй этаж. Надо найти, во что им можно переодеться. Это до ужаса напоминает Кэйе времена, когда в далеком детстве они с Дилюком заваливались домой, все перепачканные и мокрые, но счастливые оттого, что удалось побегать и попрыгать вдоволь под теплым летним дождем — даром, что одежда теперь грязная. Правда, Аделинда быстро отучила их от таких забав. Он сидит на диване, ровно прислонившись к спинке, греется у камина, и мерзкая тянущая боль в спине почти стихает. Сначала Кэйа было подумал, что надорвался, но до винокурни они с Дилюком как-то доехали, и сейчас мышцы ноют уже не так сильно. Моко подает Кэйе полотенце, чтобы тот обтерся. Сапоги у него грязные, штаны мокрые, рубашка и жилет тоже. Наконец Дилюк спускается со второго этажа со стопкой одежды, настоятельно упрашивает Кэйю обмыться теплой водой и переодеться. После него ванную комнату займет Дилюк. Кэйа бы поспорил, но он тупо, бессмысленно пялится на одежду, которую Дилюк передает ему. Это его старая одежда: черная водолазка и домашние штаны. Почему-то он думал, что перед отъездом Дилюк приказал либо выкинуть, либо убрать с глаз долой вещи, которые Кэйа не успел захватить при побеге с винокурни. Разубеждать его в этом было некому. Он никогда не обсуждал это с обитателями поместья, никогда не пытался вернуться за оставшимися вещами, не такими уж важными и нужными. Нет, дело даже не в этом. Это простое совпадение, что Дилюк отдает Кэйе его вещи, а не свои, или он помнит..? — Если не нравится, можешь выбрать себе что-то другое, — говорит Дилюк, и его голос пробуждает от ступора. — Да нет, просто... — Кэйа делает неопределенный жест рукой и всё же решает сознаться. — Кто бы знал, что ты принесешь именно такую одежду. Это были мои вещи. Когда-то. — ...правда? — Зачем мне врать? — спрашивает Кэйа, а потом старается сдержать ухмылку. — Я-то думал, откуда взялись эти вещи. Спрашивал у Аделинды, а она только разводила руками. Если честно, я пару раз надевал эту одежду, но сейчас она совершенно чистая. — Надевал, — повторяет Кэйа. — Хоть я и не понимал, моя она или нет, в ней было что-то... домашнее. Будто я целыми днями только и делал, что носил черные водолазки. Почти угадал. Не носил, но только и делал, что видел водолазки на Кэйе. Примерному мальчику было положено соответствовать примерному брату. — В любом случае, спасибо. Пойду обмоюсь. Дилюк кивает, и Кэйа сбегает от него в ванную на втором этаже. Спина опять начинает ныть — тем сильнее, когда он пытается раздеться. Такое чувство, будто ему подрезали мышцу. Заболеть вдобавок не хочется, завтра выходить на патруль. Кэйа моется очень осторожно, но каждый раз, когда наклоняется или поворачивается, ощущает острый укол боли. Теплая вода прогоняет с кожи холод. Он ещё раз вытирается полотенцем, которое отдала ему Аделинда, худо-бедно натягивает на себя чистую одежду, пытаясь не корчиться от жжения в мышцах. Водолазка слегка жмет ему в плечах, зато горло у неё высокое. Не придется думать о том, увидят ли горничные засосы. Он проходит мимо комнаты Дилюка, и когда тот замечает, что ванная освободилась, то выходит в коридор. Завидев Кэйю, он на миг странно застывает и приближается к нему. — Что такое? — Да, — рассеянно говорит Дилюк, — это точно твоя одежда. Я видел тебя в ней много раз. — Он слегка расправляет свернувшуюся горловину водолазки. Кэйа смиряет его взглядом, и тогда, кажется, Дилюк осознает: он сделал что-то не так. — А хотел увидеть без неё? — Уже видел. — И правда, — Кэйа легонько шлепает его по вытянутой руке. — Иди мыться. — Ты точно не ушибся? — Я в порядке. Иди уже. Вряд ли он ему поверил, но Дилюк слушается его и закрывает за собой дверь в ванную. План Кэйи прост: снова спуститься к камину, развалиться на диване и больше не двигаться. Он бы ушел с винокурни прямо сейчас, но неизвестно, как он вообще дойдет до дома, и сколько ещё продлится гроза, а горничные уже возятся на кухне — готовят очередной обед, на который он не собирался приходить. Сегодня в меню нефритовые мешочки и лунный пирог. Хилли сообщает, что еда готова, как только Дилюк выходит из ванной, тоже переодетый в чистое и сухое. Он как назло спускается за Кэйей, встает за спиной и настойчиво зовет есть. Тому ничего не остаётся, кроме как шатко ухватиться за ручки дивана и попытаться встать, не закряхтев. — Ты всё-таки ушибся, — говорит Дилюк, глядя на то, как Кэйа ковыляет к обеденному залу. — Спину потянул? — Переживу. Пройдет до завтра. — Как же. Дилюк мягко подхватывает его под руку, дает опору, и Кэйа посопротивлялся бы, но он боится потерять равновесие и вообще упасть. Наверное, горничным смешно, что Дилюк практически ведет его к столу под ручку. Он усаживает Кэйю рядом с собой, а Моко с Хилли разливают им горячий морс по кружкам. Они охают и спрашивают, что случилось с господином Кэйей. Он ушел бы от ответа, но Дилюк рассказывает всё за него, и остается лишь заверять горничных, что всё в порядке, это даже травмой не назовешь, так, недоразумение. Аделинда только качает головой. Кэйа даже вытягивает спину для убедительности, но это у него получается в основном потому, что у его стула довольно жесткая спинка, которая поддерживает мышцы. И всё-таки движения у Кэйи скованы. Чтобы горничные и их господин не хлопотали над ним, как курицы-наседки, после обеда Кэйа подбивает сыграть Дилюка в бильярд, как тот и предлагал утром. Ему уже не хочется, но Кэйа берет его на слабо. Аделинда приносит им в бильярдную поднос со стаканами и кувшином морса, а ещё кладет рядом какой-то странный бутылек. Говорит, что это зелье для расслабления и заживления мышц, принимать нужно после еды. Кэйа хмыкает, но благодарит Аделинду за заботу. Он долго поглядывает на бутылек искоса, убеждая себя, что зелья ему не нужны. Но когда спина начинает ныть снова, он быстро открывает бутылек и выпивает горьковатую жидкость, пока Дилюк возится с бильярдными киями и шарами, готовит их к игре. Бильярдная тоже не изменилась со времен, когда Кэйа был здесь в последний раз. Они с Дилюком любили отдыхать тут по выходным, и отец часто приглашал партнеров по бизнесу сыграть с ним партию-другую. Особенно его забавляло играть с иностранцами, которые мало что слышали о бильярде и его правилах. Дилюк вручает Кэйе кий, и они идут к столу, встают друг напротив друга. Дилюк спрашивает, помнит ли он правила, и делает первый ход, когда ему кивают. Пирамида шаров рушится. Два из них касаются бортов стола, один шар проходит через середину, остальные рассыпаются горстью. За ход Дилюк успевает забить в лунку один шар. Как только настает ход Кэйи, он начинает обдумывать, под каким углом нанести удар, как приблизить к лунке шар, по которому Дилюк не смог попасть, и совсем забывает: у него только что до ужаса болела спина. Да и вообще, он ведь зелье выпил. Чего ему стоит нагнуться к столу? Всего. Зелье ещё не подействовало. Едва Кэйа выгибается с кием в руке, как у него дыхание перехватывает от боли. Он боится шелохнуться и навредить себе ещё больше, поэтому просто застывает с кием в руках и пытается дышать ровно, расслабить тело. Дилюк наблюдает за ним, и, видимо, замечает перемену в лице. — Кэйа? — Сейчас, — процеживает он сквозь сжатые зубы, — я думаю. — Прекращай. Я не буду с тобой играть. — Значит, уже сдаешься? Я выиграл? — Можешь так считать. Ты не понимаешь, что это серьёзно? Как ты пойдешь завтра на работу? — Как-нибудь. Как и сотни дней до этого. — Я попрошу Аделинду, чтобы сделала холодный компресс, и позову лекаря. Тебе нужен покой. От злости Кэйа бросает кий на стол и снова морщится от боли. — Так, предел заботы на сегодня превышен, — говорит он с гадкой ухмылкой. — Всем спасибо, я домой. — Ты не дойдешь. — Не бросай мне вызов, Дилюк. — Кэйа медленно пытается распрямиться: немного получается. — Намекаешь, чтобы я остался у тебя? — Ну... — Дилюк отводит взгляд. — Я ни на что не намекаю, но тебе так было бы удобнее. Лечить спину в одиночку куда сложнее. — Мало толку оставаться здесь. Завтра всё равно придется отправляться с винокурни на работу, даже если я воспользуюсь твоим кэбом. А вечером мне на патруль. Дилюк подходит к нему вплотную. — Я хочу, чтобы ты остался здесь, — говорит он, глядя Кэйе в глаза, и мягко, но настойчиво касается его щеки, — чтобы ты дал Аделинде сделать тебе дурацкий компресс, чтобы мы позвали лекаря, и он сказал, насколько всё серьёзно, сможешь ли ты вообще приступить к работе или нет. Я не требую от тебя ничего невозможного. У Кэйи снова перехватывает дыхание, но уже не от боли. Во взгляде Дилюка — и непонимание, и беспокойство, и нежелание его отпускать, и что-то похожее на... Кэйа даже не хочет думать, что это было. Всё снова напоминает ему о детстве, когда один из них получал травмы на тренировках, но упрямился и продолжал упражняться, а второй приводил брата в чувство. Они постоянно менялись местами. Если бы Дилюк потянул спину, Кэйа сделал бы для него то же самое. Тоже заставил бы его лежать и не двигаться, принять помощь, никуда не ходить. Сидел бы рядом и приносил всё необходимое, обгоняя горничных. Так было когда-то. Теперь Кэйа ни в чем не уверен. С другой стороны, спина и правда болит. Что он теряет? Здесь его готовы подлечить и окружить вниманием. Да, помимо Аделинды он привлечет и внимание Дилюка, ну и что с того? Разве ему это так уж неприятно? Как в старые добрые времена... но уже не с тем Дилюком. — А если лекарь скажет, что на работу мне нельзя? — рассеянно спрашивает Кэйа. — Значит, отправим действующему магистру письмо о том, что тебе нужен отдых. — Он по-хозяйски опирается рукой на борт бильярдного стола. — Либо я схожу к ней лично. — Зачастил ты появляться в ордене, — бурчит Кэйа. — Тебя не волнует, что письмо о моем ужаснейшем состоянии будет отослано с винокурни, и Джинн это заметит? — Не вижу проблемы. Мы поехали кататься на лошадях, ты потянул спину и остался на винокурне, потому что так лучше для твоего здоровья. — ...писать будешь под мою диктовку, — предупреждает Кэйа. Он помнит стопку писем, запрятанных в ящике стола в его квартире. Вряд ли с тех пор Дилюк научился как следует излагать свои мысли. — Хорошо. Так ты согласен? Спорить себе дороже. Кэйа долго, терпеливо смотрит на Дилюка с явным недовольством, чтобы тот понял: он делает это не от большой охоты, а потом сдается и кивает. Дилюк аккуратно подставляет плечо, позволяет опереться на него — они бросают кии и выходят из бильярдной, чтобы найти Аделинду. Кувшин с морсом остается нетронутым. Кэйа хватает Дилюка за плечо, за шею, и вспоминает, что когда-то тот точно также вытаскивал его из окопа на учениях в ордене. По заданию один рыцарь играл роль раненного, а второй должен был схватить аптечку и по всем правилам оказать медицинскую помощь в полевых условиях, либо исцелить товарища с помощью магии. Лечить Кэйа не умел, и Дилюк тоже. Но если случалось, что на учениях им в пару ставили друг друга, с заданиями они управлялись в рекордное время. В гостиной Аделинда встречает их со вздохом, идет за компрессами и приказывает другим горничным подготовить для гостя комнату. Дилюк сопровождает ковыляющего Кэйю и снова говорит что-то про лекаря. Только тогда Кэйа задумывается: если окажется, что травма действительно серьёзная, с винокурни в ближайшие дни ему никуда не деться. Будут лекари, компрессы, микстуры и суета. Будет его комната, которую Кэйа покинул четыре года назад — он уже видит, что именно её Хилли спешит подготовить. Дилюк пытался вернуть его домой.