Письма издалека

— Заходи, — отвечает Джинн, когда Кэйа стучит в дверь её кабинета, — присаживайся. Он заходит, но не спешит садиться. — Спасибо, я постою. — Всё ещё болит спина? Джинн спрашивает искренне, но спину Кэйа уже полностью вылечил. С тех пор он постоянно норовил испытать восстановившиеся мышцы на прочность, но Дилюк не всегда позволял ему это сделать. — Я здоров, Джинн. Спасибо за заботу. — Кэйа всё равно встает прямо напротив её стола и складывает руки за спиной. — Хорошо. — Она слабо улыбается. — Тогда докладывай. — О чем именно? — Обо всем. О твоем поручении, о Дилюке и его состоянии. Вы с ним... — она словно боится подобрать неверное слово, — помирились? — Мы и не ссорились. — «Просто не сошлись во взглядах», я помню. — Джинн повторяет за Кэйей его излюбленное выражение. — А теперь? Что-нибудь изменилось? — Всё. К нему полностью вернулись воспоминания. — Кэйа сжимает пальцы. — О... — Джинн хмурится. — Кэйа, мне жаль, если... — Мне тоже было жаль, но сейчас всё нормально. Мы поговорили. Это не тот Дилюк, которого я знал, но тот Дилюк, которого.... — он запинается, — я хотел вернуть. Джинн слегка приподнимает брови. Кэйа и сам в большом изумлении от своей откровенности. — Очень рада это слышать. Прости, если полезла не в свое дело, когда сказала тебе следить за состоянием Дилюка и ставить в приоритет поручения рядом с винокурней, но... мне показалось, что я поступаю правильно. — Приказ есть приказ. — Кэйа слегка закусывает внутреннюю сторону щеки. Да, Джинн явно побольше него понимала в том, как поступать правильно. Вряд ли бы она стала держать своих близких в беспамятстве неделями. — Ты всё ещё можешь посещать винокурню в рабочее время, если возникнет такая необходимость, — говорит она чересчур ласковым тоном. — Только не забывай о других поручениях. — Да, госпожа действующий магистр. — На этом всё. — Она упирается взглядом в бумаги. — Передавай господину Дилюку привет от меня и рыцарей. — Я сегодня не собирался на винокурню, — говорит Кэйа и тут же поворачивается к двери, чтобы Джинн не увидела выражение его лица. — А я и не говорила ничего про сегодня, — с искренним удивлением отвечает она, и тогда Кэйа понимает, что это ему стоило прикусить язык. В последнее время у него на уме, конечно же, только Дилюк и винокурня. Вот он и видит намеки даже там, где их нет. Едва он выходит из кабинета Джинн, как натыкается на Лизу с аккуратно сложенной стопкой бумаг в руках. Воздух наполняет тонкий шлейф аромата роз. — Ах, Кэйа, здравствуй. Извини, не хотела подслушивать ваши с Джинн тайны. Он кивает ей в знак приветствия. — Ты ничего не потеряла. Не то, чтобы у меня были от неё тайны. — А от Дилюка? Да они сговорились, что ли?! — Госпожа библиотекарь, — он настойчиво глядит на её бумаги, — кажется, Вы хотели что-то отдать действующему магистру. — Всё так, — Лиза по-хозяйски закрывает бумаги рукой, словно не может допустить, чтобы Кэйа просверлил их взглядом. — А ты, кажется, хотел что-то отдать господину Рагнвиндру. Получилось ли? Теперь это она с легкой улыбкой сверлит его всезнающим взглядом. Ведьма. — О да. — Он делает пару шагов назад. — Обменялись любезностями. Я вернул то, что принадлежит ему по праву, а он подговорил своего верного коня сбросить меня из седла. Лиза смеется над ним и прикрывает рот изящной рукой в перчатке. — Историю про твою спину я уже слышала три раза! Неужели Дилюк всё вспомнил? — Оно и к лучшему. Не придется по десять раз пересказывать семейные хроники. Оба замолкают. Несколько долгих мгновений Лиза смотрит Кэйе в глаза, словно пытается разглядеть под насмешливостью что-то более глубокое, а потом мягко кладет руку ему на плечо. — Если ты поступил, как подсказывало сердце, значит, ты поступил верно. Что тогда, что сейчас. Она даже не знает, о чем говорит, не может знать, но она понимает. Ей наверняка подсказывает не разум, а чутье. — Спасибо, Лиза. — Он слабо улыбается и дергает плечом. — Ну, я пойду. — Конечно, — спешно отвечает она, исчезая за дверью кабинета Джинн. — Передавай от меня привет. И напомни, чтобы Дилюк не забывал пользоваться бальзамом, который я ему дала, а то вскоре волосы снова потемнеют. Дверь закрывается, а Кэйа зло сглатывает. Лиза и Джинн действительно сговорились, другого объяснения нет. Зато колдовские бальзамы Лизы помогли Дилюку вернуть прежний рыжий цвет волос. Он шагает по коридору, здоровается с парой подчиненных и проходит к себе в кабинет. Сейчас взяться бы за какое-нибудь поручение вне ордена, удрать куда подальше, вернуться в штаб с охапкой огненных тычинок или туманных цветов. Но по возвращении он наверняка услышит что-нибудь вроде: «И как там, на винокурне?» Он сам обрек себя на это, но ничего другого и не хотел. — Ika ya mosi gusha, — «что-то я сплоховал», ворчит он на себя, пока никто не слышит каэнрийскую речь. Кэйа садится за стол и роняет на него голову. Обычно на работе он думал о том, как бы дожить до конца недели, но в этот раз он ждет выходных. Скорее в неприятном напряжении, чем в приятном. Дилюк попросил его об одолжении, на которое Кэйа нехотя согласился, а теперь не уверен, стоило ли. «Если ты поступил, как подсказывало сердце, значит, ты поступил верно». Он утыкается лицом в холодное дерево рабочего стола и невольно прижимает к груди руку. Даже сквозь ткань жилета Кэйа чувствует очертания кулона с совой, запрятанного во внутреннем кармане. *** — Ты уверен? — спрашивает Дилюк. — Бери уже, — Кэйа насильно вкладывает запасной ключ ему в руку. — Ты же отдал мне ключи от поместья. Дилюк хмыкает и долго смотрит на ключ, но в конце концов сжимает его в ладони, и на губах мелькает еле заметная улыбка. Он вставляет ключ в замочную скважину и заходит внутрь. Кэйа следует за ним, закрывает дверь и обреченно прислоняется к ней. Они в его жилище, и здесь они проведут выходные. Вместе. Дилюк попросил. Зачем ему это — непонятно. Он пытался объяснить всё какими-то туманными фразами о том, что ему «пора нанести ответный визит», но Кэйа не купился. Наверняка Дилюк просто хочет выведать ещё больше его тайн, а Кэйа, кажется, наконец-то готов это ему позволить. Скрывать особо нечего, думает он. Есть в его жилье кое-какие вещи, которые он не хотел бы показывать Дилюку, но если он всё же их увидит, трагедии не случится. Кэйа так и не придумал, куда эти вещи можно спрятать. У него тут не поместье с десятками комнат — не похвастаться. Тесноватый коридор с одинокой лампой и маленьким зеркалом, шкаф для одежды, пара широких окон с видом на улицы с загорающимися фонарями. Посреди комнаты стоит продавленный диван, на который Кэйа любил падать прямо в одежде, когда возвращался с ночного патруля или попойки, не в силах дойти пару шагов до кровати. Справа — небольшая кухня, в коридоре за ней — ванная. Слева — его рабочий стол и дверь в спальню. Черт, они с Дилюком вообще поместятся на одной кровати? Вроде бы должны... Дилюк шагает медленно, тщательно осматривается и не спешит пройти в следующую комнату. Кэйа пытался убраться перед его приходом, но ему всё равно кажется, что Дилюк недоволен видом: будто ищет какую-то грязь, несоответствие, расхождение с представлениями о том, как должна выглядеть квартира самодостаточного человека? — Здесь всё совсем не так, как на винокурне, — он поворачивается к Кэйе с еле заметной грустной улыбкой. Рыжие пряди лезут ему в глаза. — И всё же есть что-то схожее. — Сомневаюсь, — Кэйа фыркает. — Льстить ты никогда не умел. — Нет, правда. Иногда я хожу по пустым комнатам поместья, и для меня все они едва отличимы друг от друга. Каждая по-своему обставлена, каждая непохожа на предыдущую, а у меня всё равно такое чувство, будто они могли быть одной комнатой. — Спасибо за похвалу, я уже понял, что тебе здесь неуютно. — Я не об этом. — Дилюк тяжело вздыхает. Никогда не умел говорить о том, что на душе. — Без тебя и без отца всё опустело. — О. — Кэйа чешет шею. — Да, мне с этим... как-то проще. В комнатах не запутаюсь даже при большом желании. Он снимает свои накидки и жилет, чтобы повесить их в шкаф, а Дилюк неловко стягивает с себя пальто и передает Кэйе. Пока тот возится с вещами и думает, не жарко ли Дилюку в этом пальто и в рубашке, он не успевает вовремя заметить угрозу, нависшую над его рабочим столом. — Дай угадаю, — задумчиво говорит Дилюк, подходя ближе, — второй ящик стола. — Ты о чем вообще? — Во втором ящике рабочего стола я храню нашу переписку в своем кабинете. Просто предположил, что ты тоже можешь хранить мои письма во втором ящике. — Говорил же, я их сжигал сразу. Дилюк дергает на себя ручку ящика. Тот не поддается, но зато Кэйа заметно вздрагивает, и это дает Дилюку лишний раз понять, что он прав. — Хм. Какие же тайны там запрятаны? — Пытаетесь рыться в чужих вещах… как грубо, господин Дилюк. Вы вроде бы не хотели, чтобы мы лезли в тайны друг друга. — Поздновато вспоминать об этом, когда все тайны уже раскрыты. — Он смотрит на Кэйю в упор. Вместо того, чтобы заметить в его взгляде упрек, Кэйа любуется тем, как короткие огненные пряди обрамляют лицо Дилюка. — Или я не прав? Он сглатывает, уголок губ дергается в напряженной улыбке. Кэйа смотрит на ящик вместе с Дилюком, а потом недовольно тянется к подоконнику, на котором стоит цветочный горшок с засохшим растением. Из поддонника Кэйа достает ключ. — Mi biat eleka, — ворчит он себе под нос, вставляя ключ в ящик, и только после этого понимает, что сказал. Кэйа делает шаг назад. Расслабился. Он в своей квартире, но не один, вот и не подумал о последствиях. Кэйа даже не знает, откуда у него заново взялась пагубная привычка ворчать на чужеродном для окружающих языке. Все эти разговоры Дилюка о доме заставляли его невольно тянуться к забытым словам, которые он слышал от соотечественников много лет назад. — Ты выругался на... на..? — Дилюк ошарашенно смотрит на него так, будто Кэйа сообщил, что завтра навсегда переезжает в Снежную. — На каэнрийском, — договаривает он за него. — Да, я его помню. Хотя многое уже подзабыл. — А что значит эта фраза? — Эм... «да чтоб меня», нечто в этом роде. — Кэйа приподнимает брови. Он не думал, что Дилюку будет интересно. Ждал, что тот поморщится или сделает вид, будто не слышал от него языка чудовищ, пришедших из Бездны. — Mi va... mi vat elka, — неуклюже говорит Дилюк. — Mi biat eleka, — повторяет Кэйа медленнее и не понимает, зачем учит его ругаться на каэнрийском. — Mi bi... at eleka, — Дилюк пробует снова, и Кэйа кивает ему. — Поздравляю, ты только что себя обругал. — Не всё же тебе меня корить. — Его рука тянется к ящику, медленно поворачивает ключ, вставленный Кэйей в замочную скважину. — Интересный язык... Говори на нем почаще при мне. — Я думал, ты ничего не хочешь слышать о Каэнри'ах. Не от меня, по крайней мере. — Это было четыре года назад, — Дилюк тянет ручку ящика на себя и всматривается в его содержимое, — когда я думал, будто знаю о мире всё. А моим миром были орден и винокурня, отец и ты. Перед ними письма и раскрытое вранье Кэйи. Ничего он не сжигал, разумеется, рука бы не поднялась, но это и так всем ясно. Дилюк бережно достает стопку писем и кладет их на стол. Бумага слегка выцвела. Кэйа не знает, какой интерес в том, чтобы их разглядывать, а потом замечает, что Дилюк полез за самыми первыми письмами. Вероятно, их содержание он помнил хуже всего. Идея делать копии пришла к нему вместе с надвигающимся беспамятством, и пришла только после того, как он присоединился к товарищам. — «Я жив», — читает Дилюк в самой первой записке. — И всё? Это всё, что я написал? — Теперь припоминаешь, каким ты был засранцем? Он хмыкает и недовольно отворачивается, но Кэйа всё равно чувствует, что тот признал его правоту. Потом Дилюк достает вторую записку. Он внимательно вчитывается в текст, но не замечает в нем ничего особенного, откладывает лист в сторону, чтобы достать третье письмо, и тогда не выдерживает Кэйа: — Чертежи оружия фатуи, которые ты упоминал в этом письме, помогли мне раскрыть Эроха, — говорит он, и Дилюк замирает с ним в руках. — Излюбленное кольцо инспектора оказалось Глазом Порчи... так что в его изгнании определенно есть твоя заслуга. — О. — Дилюк моргает и ещё раз внимательнее всматривается в текст. Потом он по-доброму усмехается. — Ты бы и без меня справился, но всё равно спасибо. Он листает дальше, берет третье письмо, четвертое, пятое. Кэйа сознается, как раз за разом тратил свой отпуск на бесцельную погоню за Дилюком, как искал его и не находил, как цеплялся за каждую деталь окружения, упомянутую в письмах, и расспрашивал о нем незнакомцев в чужих землях. Дилюк поначалу даже не верит в такой рассказ, а потом замолкает и немного съеживается, будто ему некуда спрятаться от правды. — Прости, что тебе пришлось пройти через это, — говорит он после долгого молчания, но Кэйа просто пожимает плечами. — Но ты... Неужели ты искал меня даже после того, что я натворил? — Я был юн, глуп и слишком влюблен, — со вздохом отвечает Кэйа, глядя в окно. — Сейчас лучше не стал. Дилюк стоит перед ним с поникшей головой, совсем растерянный, и держит письма дрожащими руками. — Кэйа, когда мы оба ещё были рыцарями, я не хотел сближаться с тобой, потому что... — впервые за долгое время в голосе Дилюка слышится растерянность, — нам и так порой бросали недоуменные взгляды вслед. Ползли слухи, пускай и редкие, но они были в шаге от того, чтобы стать правдой… Я понимал, что это всё разрушит. И тогда не видать мне было ни карьеры в ордене, ни одобрения отца, если нас однажды раскрыли бы, а этого я боялся больше всего. Дурак. Как будто хоть что-то из этого имело значение… Потом я было решил, что признание о твоем происхождении всё перечеркнуло, и теперь забыть будет проще... но прошли годы, а ты так и остался единственным, что заставило меня вернуться домой. Они были просто мальчишками. Кэйа тоже боялся, что его накажет Аделинда, что его выгонит господин Крепус, что ему не светит ни один рыцарский титул, если станет известно о его не совсем братских отношениях с Дилюком. Понадобилось много лет и испытаний, чтобы понять, как всё это было неважно. Разница между ним и Дилюком в одном: Кэйа ещё с самого начала осознал, что от себя ему никуда не деться. — Я понимал, что мне было не на что рассчитывать, и я не виню тебя. — Кэйа легонько хлопает его по плечу, но не убирает руку. В юности он всегда боялся касаться Дилюка чересчур долго. — Забавно только, что я тоже пытался вернуться к тебе. Полконтинента оббегал, должно быть. Плечо Дилюка дергается. Он открывает рот, хочет что-то сказать, но не подбирает слов и умолкает. — Но знаешь... — Кэйа шарит рукой по своему жилету и достает из внутреннего кармана кулон с совой, показывает его Дилюку. — Всё же ты первым сделал шаг мне навстречу. Дилюк долго смотрит на кулон, смущенно поджимает губы. Наконец у него вырывается признание: — Может, я подсознательно хотел снова сделать тебя Рагнвиндром. — Ай-яй-яй, — Кэйа цокает языком, — пытаешься насовсем заманить меня на винокурню, да? А ты гляди, как у меня тут хорошо. Тихо. Ни горничных, ни помощников. Живу сам по себе, как вольная птица. До того, как он попал к Рагнвиндрам, его жизнь выглядела примерно так же, как и на винокурне, но вместо поместья был дворец со множеством слуг, кухарок, стражей, придворных. Кэйа оставил в прошлом и то, и другое. — Я всё равно всегда тебе рад. — Дилюк прижимает к губам стопку писем. — Что бы ты ни выбрал. — Свое жилье или винокурню? Мондштадт или Каэнри'ах? — …что бы ты ни выбрал, — тяжело повторяет он. Кэйа замирает. В ответ он может только поцеловать подаренный кулон. Клюв совы легонько упирается ему в нижнюю губу. Вдруг раздается шуршание бумаги — стопку писем переместили на стол, — а потом кулон у Кэйи отбирают. Губы Дилюка крепко жмутся к его губам. Он несмело кладет руку ему на шею, будто хочет притянуть Кэйю к себе, но не хочет быть слишком настойчив — тогда тот хватает Дилюка за пояс и вжимает его прямо в себя. Судя по клацанью цепочки о дерево, кулон тоже отправляется на стол, прямиком к письмам. — Только больше не ври, — бормочет Дилюк ему в губы между поцелуями. — Не могу обещать. — Вот видишь, — он почти больно хватает его за подбородок, — уже не врешь. Врать пока незачем: Дилюк прав, все тайны раскрыты. Разница в том, что теперь они не страшатся тайн, неизвестности, последствий. Кэйа всё ещё трусит, это он готов признать — например, ему страшно представить свое бесповоротное возвращение на винокурню, — но теперь он не один. Рядом тот, кто готов его поддержать, и это значит, что вместе они могут стать немного смелее. Он заново обрел Дилюка точно так же, как и Дилюк обрел его. Кулон в форме совы тихонько валится на бок, словно он нашел приют на стопке писем. Драгоценный камень мерцает в полумраке комнаты, и в его сиянии не чувствуется ни уничтожающего жара, ни безжизненного холода — только слабая прохлада, которая готова уступить теплу.