Письма издалека

— Доброе утро, господин Кэйа, завтрак готов, — говорит Аделинда и тихо стучит в дверь. — Просыпайтесь, пожалуйста. — Да, я... скоро буду. Он почти не спал ночью, поэтому выполнить просьбу Аделинды легко. Кэйа всё думал, пойти ли за Дилюком, заговорить ли с ним снова, но каждый раз вспоминал гневный грохот мебели, раздавшийся в коридоре, и останавливал себя. Кэйа понемногу сползает с кровати, пытается одеться. Наружу выходить не хочется, но хочется есть. В ванной он немного приводит себя в порядок и опасливо спускается к завтраку. Впервые за много дней он надел капитанскую униформу, а не что-нибудь из домашней одежды. Пора покинуть поместье. Сейчас ему скажут, что Дилюка нет, он снова уехал. Лет на восемь, чтоб наверняка. Просил поблагодарить за всё и передать, чтобы Кэйа катился в Бездну. Не угадал. Дилюк сидит в зале во главе стола и потягивает чай за утренней газетой. Вид у него очень недовольный, а глаза такие же покрасневшие от недосыпа, как у Кэйи. — Доброе утро, — говорит Дилюк так, будто его заставили. — Садись. — Доброе. Эм... хорошо. Кэйа тяжело сглатывает и подчиняется, хотя не должен. Уговор выполнен: он никуда не убежал, они увиделись, даже обменялись парой слов. Осталось утолить голод и умчаться на работу. Дилюк не начинал есть, видимо, ждал его. Они жуют в тишине, и Кэйа не знает, чего ждать, начинать ли разговор первым. Разве что Моко осмеливается спросить, не слышал ли кто-то страшный грохот мебели вчера ночью, или ей показалось. Дилюк отвечает, что показалось. Когда завтрак заканчивается и Дилюк встает, Кэйа видит, что на его поясе закреплен Глаз Бога. Горничные тоже не могли не заметить. Аделинда со странным воодушевлением улыбается Кэйе, словно в её глазах он поднялся до невероятных высот, совершил нечто невообразимое, заслужил звание благороднейшего и честнейшего человека в Мондштадте. Если бы она только знала. Они доедают быстрее обычного, благодарят горничных за завтрак и выходят из-за стола. Аделинда и Моко шустро удаляются из обеденного зала, как будто предчувствуют беду, которую не должны застать — её предчувствует и Кэйа, поэтому тоже ускоряется. Он почти выбегает в прихожую, хватает свою накидку, которую оставил там перед завтраком, и идет к двери, даже не удосужившись надеть её на плечи. Дилюк тяжелым шагом следует за ним и преграждает путь. — Мне пора на работу, — сдержанно оповещает Кэйа, оглядев препятствие с головы до ног. На лице Дилюка не двигается ни единая мышца. — Утром я оповестил действующего магистра, что тебе понадобятся ещё день-другой, чтобы прийти в себя. — А меня поставить в известность не думал? Не тебе распоряжаться моими рабочими часами. — Кэйа фыркает. — Но это неважно. Сообщу Джинн, что произошло недопонимание. — Останься и расскажи, откуда у тебя мой Глаз Бога. Аделинда не хочет признаваться, что отдала его, сказала сперва поговорить с тобой. — Обойдешься. — Он криво ухмыляется. Раз Дилюк заговорил с ним по-другому, то и Кэйе пора ответить тем же. — Сначала я подожду, когда ты наберешься мужества признать, что тебе всё надоело. — Мне надоели твои выходки, — Дилюк складывает руки на груди, — но не ты. — ...я не понимаю. — Не надо понимать. Просто ответь на вопросы. — Не в прихожей. — Как будто ты готов подняться со мной в комнату и поговорить, а не убежать. Надо же, какие смелые речи: видно, Дилюк не вполне понимает, на что идет. Кэйа побежденно вскидывает руки и улыбается шире. — Это ты не готов, — он приподнимает брови и оборачивается. — Но будь по-твоему. Идем. Это всё бахвальство: Кэйа сам не знает, куда идти, но всё лучше, чем доверить бразды правления Дилюку. Тот может довести разве что до ручки. В комнате разговаривать не хочется: вчера уже поговорили, и ничем хорошим это не кончилось. Кэйа направляется к кабинету Дилюка, грубо распахивает дверь настежь и по-хозяйски усаживается за стол, закинув на него ноги. Он ждет, что это выведет Дилюка из себя, но тот лишь закрывает дверь и морщится из-за выходки Кэйи. Наверное, не вскипел потому, что на столе не лежали бумаги. — Итак, — серьёзно говорит Дилюк, присаживаясь на диван сбоку от стола. — Накануне отъезда я оставил Глаз Бога Аделинде, а потом он оказался у тебя... — О, я отобрал его силой, ведь с самого детства мечтал обладать Пиро Глазом Бога. Прокрался на винокурню в ночи и исподтишка напал на несчастную Аделинду. — Кэйа... — Она кричала и умоляла пощадить её, пока я со злорадным хохотом забирал свой трофей, а потом навеки исчез с ним во тьме. — Кэйа широко раскрывает глаз, будто от удивления, что Дилюк раскрыл его самый грязный секрет. — С той поры в Мондштадте ходит славная легенда о Похитителе Глаз Бога, она до сих пор устрашает и стар и млад. Спроси любого спрингвейльца. — То есть, Аделинда отдала Глаз Бога сразу после моего отъезда. — Дилюк и бровью не повел. — А Эрох? Ты что... отомстил ему за отца? За мой уход? — Что ты. Просто он наскучил мне после того, как я коварно соблазнил его, чтобы получить должность капитана кавалерии. Я не мог вынести мысли о том, что твое теплое местечко опустело. О мой бедный Эрох, как жаль, что наши пути разошлись. Он не смог заменить мне тебя, как ни старался. — Ты отомстил за меня? Надо же. — Дилюк неверяще ухмыляется. — Даже несмотря на то, что я сделал... Неужели ты и письма мои хранил? — Сжигал не читая. Их мерзкие затхлые страницы грели меня холодными вечерами. — А я стал хранить копии своих писем тебе, когда начал забывать. — Он кивает на ящик своего письменного стола. — Страшнее всего было терять память о времени, что я провел с тобой и отцом. Когда-то я боялся забыть маму, но это было неизбежно... Я и сейчас не слишком хорошо её помню. Кэйе уже несмешно. — Ты пытался меня убить. Глаза Дилюка раскрываются шире, и он застывает, словно перед ним разыгрывается сцена из прошлого, но её видит только он. Он тяжело вздыхает, хочет что-то сказать и прерывает себя, а потом смотрит в пол, пытаясь подобрать слова. — ...да, и до сих пор жалею об этом. Я был не в себе, Кэйа. Как будто наблюдал со стороны за тем, что творю, но не мог остановиться. Меня никогда и ничто так не пугало. Лишь годы спустя я нашел в трудах сумерских учёных слово, которое описывает похожее состояние. Кэйа понимает, о чем речь, сам думал об этом. Ему научные труды изучать не пришлось, Лиза рассказала. Ей не узнать настоящую причину, по которой он расспрашивал о таком состоянии, но она всегда была догадливой. — Хм... Аффект? — Возможно. Это меня не оправдывает, но всё уже в прошлом. А в настоящем я хочу загладить вину. — Я никогда не винил тебя. — Зато я винил себя. — Всё ещё не понимаю, что тут заглаживать. Разве что можешь зацеловать мой шрам, пока он не рассосется? Шутка, не сможешь. Дилюк издает странный звук: наполовину фыркает и наполовину смеется. Он будто поверить не может, что Кэйа сказал такое. — И когда ты стал таким жестоким? — Ну, поплачь. Больше ничего не могу тебе предложить. — А ты хочешь, чтобы я поплакал? — Да, когда-то я хотел, чтобы это ты валялся в грязи и слушал, как я от тебя отказываюсь. Как я выгоняю тебя из дома, перестаю называть братом. Как я затыкаю тебе рот и нос рукой, чтобы ты не мог дышать, и упираюсь тебе в самые губы шрамом от клятвы, которая больше ничего не значит. Как я скрещиваю с тобой мечи и заставляю отплевываться от крови, текущей по глазу. Как я рушу твой маленький уютный мирок и втаптываю его в кучку грязи под проливным дождем. — Тут он понимает, что сказал слишком много. — Но теперь ты всё вспомнил, так что стараться не придется. — Ты только что сказал, что никогда не винил меня, но... ты хочешь отомстить мне? — Уже нет. — Кэйа закрывает глаз рукой. — Я отомстил самому себе. Не хотел отдавать тебе эту дурацкую безделушку, держал тебя в беспамятстве. Получил сполна за очередное злодейство. Дилюк встает, приближается к нему и снимает с его головы глазную повязку прежде, чем Кэйа успевает опомниться. Он устал сопротивляться. — Значит, мы квиты. — Отвали, — тихонько говорит Кэйа, когда Дилюк склоняется ближе. Он подсознательно боится, что сейчас тот всё-таки выколет ему глаз, или сожжёт ему волосы, или... — Я хочу тебя поцеловать. — Хотеть надо было восемь лет назад, господин Д... Его всё-таки целуют. Дилюк тянет Кэйю за грудки, прижимает к себе, и тот вынужден убрать ноги со стола, чтобы не потерять равновесие. Он боялся, что его опять вышвырнут, отвергнут, обвинят во всем, но вместо этого Дилюк дает ему ложную надежду. Кэйю стаскивают со стула, хватают за пояс и усаживают на стол. — Я тоже немного злодей, — бормочет Дилюк ему в губы, когда отстраняется. — Зазывать тебя на обеды было самой верной стратегией. — О, какое громкое слово, стратегия. — Кэйа кладет руки ему на плечи, поближе к шее: на случай, если всё это хитрый ход, и Дилюк всё-таки решит на него напасть. — Как будто я не понимал, зачем ты это делаешь. — Но ты приходил, — он сжимает его бока, — снова и снова. — Весь извелся от тоски по семейным приемам пищи, только и всего. Но сегодняшний завтрак меня крайне разочаровал. — Потому что там не было твоего «братца Люка»? — Тот фыркает. — Ты тоже уже не мой Кэйа из прошлого. Но Кэйа из настоящего мне куда интереснее. — Неужели? Ну, когда ты с утра начал мне грубить, я почувствовал, что всё вернулось на свои места. — Кэйа пожимает плечами. — Может, и привыкну. Хотя малыша Люка немного жаль, конечно. — Не называй меня так больше. — Я подумаю... брат, — говорит он уже серьёзнее. — Может, и врать мне перестанешь? — Поводов больше нет. Если появятся — сообщу. — Кэйа. — Дилюк сжимает его голову в горячих ладонях, и от него невозможно отвести взгляд. Он так напирает, что Кэйе приходится податься назад и почти лечь на стол. — Знаю, ты боишься, что я опять вспылю из-за чего-нибудь. Не могу обещать, что этого не будет, но обещаю, что больше не буду убегать от тебя. Я не прошу поверить мне сейчас, — он почти шепчет, — но прошу не рубить с плеча, как это сделал я когда-то. Его фигура нависает над столом, и на миг Кэйе чудится более юный Дилюк, весь в крови и с лицом, полным ужаса. Его уже нет. Позади них не стена дождя, а яркое солнце, и его лучи пробиваются сквозь занавески на широком окне. Вместо размытой грязи под спиной у Кэйи дубовый стол в знакомом и тихом кабинете. Дилюк хотел его поцеловать, а не убить. В глазах у него слабый огонёк надежды вместо бушующего пламени. И он просил дать ему время — так же, как его просил об этом Кэйа. — ...сказал же, подумаю, — бормочет он, ерзая на столе. Ему не по душе все эти серьёзные разговоры. — И хватит вжимать меня в стол. Я не в настроении заниматься с тобой сексом. — Я даже не... — Дилюк в замешательстве мотает головой, но потом ухмыляется. — А любовью? — И откуда ты её возьмешь? — Она никуда не девалась. — Он давит Кэйе на грудь той самой рукой, которую когда-то подставил под нож, чтобы скрепить их братство. — Просто я такой же трус. — «Такой же»? Знаешь ли... Дилюк снова тянет его на себя, чтобы поцеловать, и Кэйа не сопротивляется. Он не верит, что с ним это происходит: его не сожгли дотла, не убили, ему не сказали, что всё кончено. Может, это он услышит потом, когда Дилюк придет в себя, но до тех пор Кэйе всё равно. С ним Дилюк, который извиняется, городит чушь про любовь и трусость, который не смеет просить, чтобы Кэйа поверил ему прямо сейчас, но он почти верит. Боится поверить так же сильно, как и много лет назад, когда Кэйа позволил Дилюку вести его к победам, оставить шрам на его ладони, занимать все его мысли. Он с ненавистью вцепляется в короткие черные пряди Дилюка, тянет на себя, а тот лишь с недовольным кряхтением подается вперед. — Умоляю, пойдем как-нибудь к Лизе, — Кэйа тяжело, картинно вздыхает, — пускай она поколдует над твоими волосами. — А что с ними не так? — Если возвращаешься, возвращайся насовсем. — Он нарочно натягивает прядь у виска Дилюка, и тот шипит. — Я помню тебя другим. — ...как скажешь. Уступки должны быть взаимными. Уступки — это не их стезя. Им привычнее либо понимать друг друга без слов, либо сразу лезть в драку, если понять не вышло. Дилюк старается не раздавить его: удерживает свой вес на руках, помня о не совсем здоровой спине Кэйи, и даже не сопротивляется, когда его откровенно дерут за волосы. Кажется, что Дилюк правда позволил бы их выдрать — настолько покорно он подается вперед. Это не похоже на примирение. Скорее на смирение. Дилюк не смог забыть его, даже когда впал в беспамятство. Кэйа не смог забыть его, даже когда четыре года не видел его лица. Огненная тень, которая так долго ему снилась, растаяла в воздухе. Кэйа лежит на столе и дышит полной грудью, дышит до тех пор, пока не убеждает себя: воздух не наполнен ни влагой, ни запахом крови, его не разрезает холодный ветер или звон клинков. Он может поверить уже в это.