Жизнь взаймы

      Элайджа был мертв. Он знал это наверняка, потому что однажды уже умирал и хорошо запомнил, какого это, и сейчас, когда Камски парил над собственным телом, бездыханным и неподвижным, понимал: это - конец.       Время там, внизу, постепенно ускорялось, но Элайджа не обращал на это внимания - ему было слишком хорошо и спокойно, чтобы отвлекаться всякие мелочи, вроде той, что Лисбет изменилась, превращаясь в того самого паренька с синяками под глазами и грязными волосами, которого Камски увидел в прихожей Дома Грез. Как и на пришедшего в комнату Малькольма, который забрал тело Камски, вынес его из дома и положил в свежевыкопанную могилу. Прямо так - безо всякого гроба, даже не завернув в пресловутый ковер.       За своими похоронами Камски наблюдал краем глаза, не испытывая по этому поводу ровным словом ничего. Как не чувствовал ничего, когда спустя несколько месяцев его сначала объявили пропавшим без вести, а еще через год - мертвым. Об этом Элайджа узнал из газет и телепередач, которые так же краем глаза видел, пока парил то тут, то там, перемещаясь по стране случайными скачками, наблюдая за происходящим с отстраненным равнодушием. И это было прекрасно. Потому что Элайдже не было больно, не было противно от самого себя и не было жаль. Все чувства остались там, на Земле, в мире живых. А здесь, в посмертии, был только мир и покой. Только гулкая бесконечность и пустота, мягкая и облегающая, словно вата.       Элайджа подумал о том, что если это и есть Меж, то он жалеет, что попал сюда только сейчас. Кроме того, его удивляло, как это невероятно приятное во всех отношениях место могло порождать чудовищ. Ведь оно было куда больше похоже на Нирвану, чем на адское пекло.       Никогда раньше Камски так легко не дышалось…       А потом полиция нашла тело Элайджи. Вернее то, что от него осталось спустя полтора года после его смерти - гнилые кости со скудными остатками плоти и истлевшей одежды.       Этот момент точно так же остался бы лишь фоном в новом, странном существовании Камски, если бы не крик. Отчаянный, пронзительный, знакомый до зубного скрежета. Именно он стал первым звкуом, отчетливо услышанным Элайджей в своем посмертии. И первым происшествием, удостоенным его пристального, всепоглощающего внимания.       А все потому, что крик этот принадлежал Гэвину.       Элайджа напрягся и принялся вглядываться в дымчатую, чужую реальность вокруг себя. Она была покрыта липким, густым туманом, сквозь который Камски все же мог различать силуэты и игру света и тени. Однако стоило только захотеть и немного, совсем чуть чуть напрячься, как очертания эти приобрели четкость и насыщенность, и уже спустя мгновение Элайджа мог с легкостью различать мельчайшие детали на лицах всех участников разыгравшейся перед ним сцены.       В ней не было ничего особенного: просто судмедэксперты доставали из под земли человеческие останки. Пустую оболочку, каркас, сломанную и ненужную больше раковину, в которой Камски прожил свою земную жизнь, и которая сгнила за ненадобностью и давностью лет.       Но не оно привлекало сейчас внимание Элайджи, а то, что происходило чуть в стороне - там, где несколько полицейских держали рвущегося к медикам Гэвина, бледного и совершенно безумного. Он бился в их цепких лапах и кричал, срываясь на рык, словно загнанный дикий зверь.       Элайджа никогда прежде не видел брата таким.       А ведь они так многое пережили вместе. Были и веселые, счастливые дни, когда Рид хохотал до упада и пил, как в последний раз. В те дни Элайджа чувствовал себя просто чудесно - ему очень нравилось проводить время со своим братом, и он наслаждался каждой такой возможностью, ведь выпадали они совсем нечасто: оба брата были до ужаса заняты. А потом небо раскололось, и, если честно, Камски был этому до ужаса рад. Потому что после этого жуткого события, они начали видеться куда чаще - сказывалось то, что теперь их сферы деятельности пересекались. Да, множество людей погибло, и да, еще большее количество подвергалось ежедневной опасности, но Камски все равно был счастлив от того, что мог проводить с Ридом больше времени, как бы паршиво это не звучало.       Но были и другие дни. Печальные и грустные, будто наполненные жидким свинцом. В них, казалось, не было ровным счетом ничего положительного, и даже краски мира в воспоминаниях стирались, превращаясь в картинки из старых черно-белых фильмов. И в некоторые из подобных дней Гэвин тоже был рядом. Например, в день смерти их отца. Это было давно - пятнадцать лет назад, но Элайджа помнил все так, будто это случилось только вчера. Помнил ту мрачную неделю холодной, дождливой осенью, которые они провели вместе с Гэвином в доме их убитой горем матери.       Тогда они не только поддержали маму и помогли ей пережить страшную утрату. Тогда они, наверное, впервые осознали, как хрупок мир вокруг них, и как легко, всего в одну секунду, можно лишиться того, что до этого считал незыблемым, вечным. И впервые почувствовали странное единение. Нет, они всегда были дружны, но только в ту неделю, кажется, сроднились по-настоящему. Общее горе помогло им стать ближе, помогло понять: они - одной крови и похожи куда больше, чем им казалось раньше.       Элайджа видел Гэвина в ярости, когда он крушил все вокруг себя, и когда от него веяло настолько густой, первобытной злостью, что Камски невольно радовался тому, что злость эта направлена не на него. Казалось, что успокоить Рида способен был только выстрел транквилизатором, да и в этом у Элайджи были сомнения - все таки его брат был крепким малым.       Но в таком состоянии, в котором Гэвин пребывал сейчас, Камски не видел его ни разу. И, честно говоря, оно напугало Элайджу куда сильнее, чем его первое воскрешение из мертвых. Потому что даже представить себе не мог, что его брат в принципе способен на такую богатую гамму эмоций и на такое яркое, почти их проявление.       Но сильнее всего проняло Элайджу не то, как Гэвин кричал, до хрипоты срывая голос; не то, как он бился в цепкой хватке полицейских, изо всех сил удерживающих отчаявшегося человека подальше от разрытой могилы и даже не то, как горели зеленым его глаза, когда ему все же это удалось.       А то, как он вдруг замер и замолчал, останавливаясь как вкопанный в полуметре от носилок с останками Камски.       Его обветренное лицо, еще мгновенье назад выражающее невероятную смесь из эмоций в одну секунду осунулось и побелело, как лист бумаги. С него будто стерли все живое, все, что отличало его от лица идеально вылепленной скульптуры. Несколько секунд Гэвин так и смотрел прямо перед собой, пустой и безмолвный, а потом его глаза потухли, и он обрушился вниз.       Окружающий мир застыл, как на старой, зажеванной пленке. Колени Рида утопали в лесном настиле, с двух сторон его окружали встревоженные полицейские, а он все смотрел и смотрел вперед, даже после того, как медики унесли останки Камски в машину.       У Элайджи защемило в груди. Он видел, как больно его брату, и эта боль будто передавалась и ему самому по невидимому, но очень прочному каналу, который, должно быть, и назывался пресловутыми “семейными узами”. Камски и представить себе не мог, что Гэвин среагирует подобным образом. Да и с чего бы? Элайджа ведь пропал больше года назад, и дураку было понятно, что он мертв. Неужели Рид не должен был смириться с утратой еще тогда?       -Гэвин… - раздался чей-то низкий, приятный голос, и Элайджа повернулся на звук, инстинктивно подаваясь назад: Ричард стоял прямо за его спиной, так близко, что будь Камски жив, наверняка ощутил бы его дыхание на своем затылке.       Гэвин даже не шевельнулся, когда его окликнули по-имени, и Ричард медленно двинулся вперед, проходя прямо сквозь Элайджу. Шаги Найнса гулким эхом отдавались в ставшем вдруг невыносимо тихом лесу. Даже шум голосов полицейских утих и затерялся в чуть слышном шелесте ветвей.       Ричард опустился на корточки рядом с Гэвином и аккуратно положил ладонь на его неподвижную спину.       -Гэвин… - повторил он.       И в этот момент Гэвин сломался.       Его тело напряглось, словно струна, и подалось вперед, и, если бы не Ричард, Рид наверняка упал бы на землю. Он закричал - отчаянно и громко, с силой зажмурив глаза, и его крик гулким эхом разнесся над лесом, спугнув стайку птиц, тут же поднявшихся на крыло. Они принялись кружить над поляной, галдя и перекрикиваясь, будто бы подпевая горю несчастного человека там, внизу.       А потом крик превратился в плач, и Гэвин все же упал на жухлую траву, по-детски поджимая колени к груди, пряча мокрое от слез лицо в сгибе локтя.       -Все будет хорошо, - Ричард неловко обнял лежащего на земле человека и зарылся пальцами в его спутавшиеся, слишком сильно отросшие волосы, - Все наладится…       -Это я… Я во всем виноват… - выдавил сквозь рыдания Рид, - Эл… Эл… Пожалуйста, Боже! Эл…       Рыдания усилились. Гэвин больше не скрывал своих слез, в мгновение ока снова превращаясь в маленького мальчика, безутешного и разбитого. Вот только если в детстве он убивался так по потерянному мячику или из страха перед отцовским ремнем, то теперь причина была куда серьезнее.       -Нет… - всхлипывал Гэвин, комкая в руках влажную землю, - Нет, нет, нет, прошу, пожалуйста, Эл… Нет!...       Каждый раз, когда Рид произносил его имя, сердце Камски сжималось так сильно, что он забывал о том, что никакого сердца у него больше нет. Больше всего на свете ему хотелось схватить брата в охапку и прижать к себе, чтобы унять его боль, но сделать этого Элайджа не мог. Потому что самого Элайджи больше не было.       Мир, в котором так отчаянно страдал его брат больше не принадлежал Камски. Он принадлежал другим - живым. Тем, кому, как казалось Элайдже, должно быть куда лучше без него.       Однако сейчас, когда он видел, как больно его родному, единственному брату, внутри Камски поселилась тень сомнения. Он пытался отогнать ее прочь, убеждая себя, что это - всего лишь шок, и по прошествии времени с Гэвином все будет в полном порядке, но это не работало. Потому что Элайджа в это не верил. Потому что он сам думал однажды, что потерял Рида навсегда и знал, чувствовал, что эта боль никогда больше его не покинет. Возможно, она утихнет. Возможно, он сумеет заглушить ее чем-нибудь. Но она все равно останется его вечной спутницей.       И на такие же муки он обрек своего брата.       Элайджа прикрыл глаза, удивляясь тому, что в его состоянии в принципе способен на подобное. Однако он был - картинка исчезла, остались только звуки: всхлипы, крики, вой, которые издавал отчаявшийся Гэвин. Постепенно, однако, исчезли и звуки, и как только в ушах Камски зазвенело от тишины, он медленно поднял веки.       И широко распахнул глаза от удивления.       Он оказался в совершенно незнакомой ему комнате, небольшой, но очень уютной и ухоженной. Это была гостиная, совмещенная со столовой: в центре помещения стоял квадратный пластиковый стол, выкрашенный под древесину и четыре таких же дешевых стула. В углу расположились два кресла, а между ними - невысокая книжная полка, битком забитая томиками Лавкрафта и Кунца.       А еще на полке стояла фотография.       Элайджа подошел (вернее будет сказать, подплыл) к полке и наклонился, вглядываясь в яркий полароидный снимок, который кто-то вставил в витеватую деревянную рамку.       И в ту же секунду понял, где именно он находится.       Потому что на снимке была изображена красивая черноволосая девушка с ореховыми глазами. Она улыбалась, глядя в камеру, и держала на руках крошечную девочку, растерянно посасывающую большой палец. На голове ребенка красовалась маленькая картонная корона.       Эстер и Эмма выглядели совершенно счастливыми на этом снимке: пусть даже девочка и не улыбалась, но ее глазки буквально горели от радости.       Элайджа, повинуясь странному инстинкту, протянул вперед руку, желая прикоснуться к снимку, но его пальцы прошли сквозь стекло.       И вздрогнул, когда в замочную скважину входной двери рывком вошел ключ.       Дверь открылась, закрылась, и в коридоре послышались шаги. Одни из них Камски узнал сразу - они принадлежали Эстер, а вот вторые, тяжелые и ровные, были ему совсем незнакомы.       -Я заварю кофе, - сказал мужской голос, тихий и низкий, - Ты хочешь кофе? Или, может, чего-то покрепче?       -У нас есть водка? - слабым голосом спросила Эстер. Видимо, ее спутник кивнул, потому что Пирсон продолжила, - Тогда налей мне водки. С двумя дольками лимона.       Незнакомые шаги удалились. Где-то поодаль щелкнул выключатель.       -Положить льда? - крикнул мужчина.       Эстер тем временем вошла в гостиную и обессилено упала в кресло.       -Не нужно! - крикнула она в ответ.       А потом откинула голову на спинку и, устало прикрыв припухшие глаза прошептала:       -Он всегда пил безо льда…       У Элайджи в горле встал комок. Эстер не назвала имени человека, что пьет водку с двумя дольками лимона и безо льда, но этого было и не нужно - Камски прекрасно знал, о ком она говорит. О нем самом. Ведь это был его любимый напиток, и именно он, Элайджа, открыл его и для Эстер, которая раньше употребляла исключительно сладкую, приторную дрянь вроде мартини. Он вдруг вспомнил, как они сидели иногда вечерами в его особняке у Гурона и смотрели на черную гладь воды, попивая этот нехитрый коктейль.       Эстер знала, что его тело нашли, в этом у Элайджи сомнения не было. Но его очень и очень удивляло то, какой заплаканной и расстроенной она выглядела. Камски был уверен, что она его ненавидела. Черт, да он сам дал ей с полсотни отличных причин для этого. Тогда почему?...       -Держи, - в комнату зашел мужчина в черной рясе, и только по ней Элайджа понял, что перед ним - Виктор, новый любовник Эстер.       Он протянул ей стакан, и сам сел рядом.       -Спасибо, - Эстер сделала глоток, тут же морщась, - Господи, какая-же все-таки гадость…       -Хочешь, принесу чего-нибудь другого?       -Нет, не нужно.       Виктор постучал пальцами по своей чашке с кофе.       -Хочешь поговорить? - спросил он, когда молчание затянулось.       -Я не знаю… - Эстер глотнула еще, - О чем здесь говорить? О том, что теперь мы точно знаем, что он мертв?       Поначалу Пирсон шептала. Чуть слышно и так слабо, будто все силы разом вдруг покинули ее хрупкое тело. Но последние два слова она буквально выкрикнула, и ее глаза загорелись ярким каштановым светом.       -Прости, - она прикрыла глаза и с силой сдавила переносицу, - Я просто… Просто не могу поверить…       -Не знал, что вы были близки, - тихо отозвался Виктор.       -Были. Когда-то давно. Он… Мы жили вместе какое-то время. Мы… были вместе.       -Ты никогда не рассказывала.       -Да… Как-то к слову не приходилось. Это было давно, Вик. Еще в той, другой жизни.       -Ты любила его?       Эстер выдохнула и нервно прошлась языком по пересохшим губам прежде, чем ответить:       -Он спас мне жизнь. Когда я только приехала в Штаты, все пошло не по плану. И я… Я хотела спрыгнуть с моста. А Эл проезжал мимо. Ты представляешь? Увидел незнакомую девушку и остановился. Все остальные просто проезжали мимо. Все, кроме него.       -Об этом ты тоже не рассказывала…       -Я этим никогда не гордилась. И старалась не вспоминать… Но да. Я его любила. Очень сильно любила.       В уголках глаз Эстер выступили слезы и она смахнула их одним резким, злым движением. А потом залпом допила водку и с силой швырнула стакан прочь. Пустая емкость перелетела комнату и разбилась о противоположную стену.       -Сукин сын… - прошипела она, - Я была уверена, что он нас всех переживет. А он… Ублюдок…       -Эстер!       -Что!?       Она перевела на Виктора яростный, горящий взгляд, и вдруг разразилась слезами.       -Тише, тише, - Виктор подошел к Пирсон и обнял ее, крепко прижимая к себе.       -Сукин сын… - всхлипнула Эстер, - Вот же эгоистичный сукин сын…       Она плакала долго - солнце, клонящееся к горизонту, успело сесть, и теперь небом правил ярко-сияющий полумесяц. В его потустороннем, синеватом свете, и Эстер, и ее мужчина казались призрачными и нереальными.       Но они были реальны, Элайджа это знал. Как знал и то, что слова Эстер искренни - она действительно его любила. Любила настолько, что угольки чувств все еще тлели в ее душе, сжигая ее сейчас дотла.       -Я тоже любил тебя, Эстер, - прошептал Камски.       Вот только Эстер его не слышала.       -Я так ему и не сказала… - бормотала она, захлебываясь слезами, - Я так и не сказала ему об Эмме…       Элайджа нахмурился. Он прекрасно знал, кто такая Эмма, но понятия не имел, какое отношение имеет к ребенку Эстер и Нила, ее бывшего, ныне покойного мужа.       И, как выяснилось, не он один.       -Об Эмме? - удивился Виктор.       Эстер кивнула, все так же крепко прижимаясь к его груди.       -А что с Эммой?       -Она… - Пирсон задохнулась на мгновенье, подавляя рвущиеся из груди рыдания, - Эмма - его дочь!...       У Элайджи отвисла челюсть. В его прозрачной, бесплотной груди что-то сжалось в тугой, пульсирующий комок и вдруг разлилось болью, такой острой и невыносимой, что естественным порывом было схватить бывшую подругу и хорошенько тряхнуть, надеясь, что это каким-то магическим образом поможет унять бушующее внутри пламя.       Пламя, грозящее поглотить всего Камски без остатка.       У него была дочь. Эта новость огорашивала, сбивала с ног, лишала способности здраво рассуждать. Элайджа не мог в это поверить и, что еще важнее, не желал в это верить, ведь если слова Эстер были правдой (а сомневаться в этом у Камски причин не было), это означало, что они зачали девочку в ту самую ночь, когда он обманом затащил напоенную им же, слабо сопротивляющуюся Пирсон в свою постель, где чуть ли не силой овладел ею.       И после всего этого, Эстер искренне переживала за его смерть…       Элайджа был настолько погружен в себя, в свои внутренние переживания и внезапно нахлынувшие эмоции, что совершенно не заметил того, как мир вокруг снова дрогнул и его в очередной раз перенесло в совершенно другое место - на белоснежный песчаный пляж, окруженный каменными скалами.       Камски не обращал внимания ни на солнце, красиво окрашивающее воду во все оттенки багряного, ни на набегающие на берег волны, рассыпающиеся белой, соленой пеной.       А вот голос - знакомый до боли, мучительно родной, все же смог вывести Элайджу из его странного транса.       -Вот мы и встретились.       Элайджа невероятно медленно повернул голову на дивные звуки этого голоса и увидел Лина. Он стоял в паре метров от ученого и тепло улыбался.       -Алекс?... - ошарашенно пробормотал Камски.       -Я бы сказал - “во плоти”, но это, к сожалению, не так…       -Что? Что это значит? Ты меня видишь? Как?       Печальная улыбка Алекса стала шире. Он сделал несколько шагов вперед, останавливаясь прямо возле Камски и медленно вытянул вперед руку, так, будто желал коснуться лица ученого. Вот только это было невозможно - Элайджа знал, что не существует и лишен плоти, так что намерение Лина обречено было на провал...       И вздрогнул, когда почувствовал теплое прикосновение к своей коже.       Это было лучшим, что Камски когда-либо испытывал. Лучше, чем первое признание в научной среде; лучше, чем первый секс; лучше, чем все деньги и власть этого мира. Простое прикосновение вызвало в нем столько чувств, что Элайджа наверняка задохнулся бы, если бы дышал. ***       Паула говорила и говорила, и чем дольше Гэвин слушал, тем больше жалел о том, что из алкоголя ему предложили только вино. Потому что под такие истории следовало бы подавать что-нибудь покрепче.       -У меня был сын, - сказала Паула, отпивая из изящного бокала, - Его звали Престон. Чудесный мальчик - добрый, отзывчивый, милый, из которого вырос такой же великолепный молодой человек. У него было все: образование, работа и чудесная невеста, Барбара. Они любили друг друга так искренне… Я никогда не видела такой любви ни до, ни после. Они были счастливы, мистер Рид. И ключевое слово здесь - “были”.       -Что-то случилось? - догадался Гэвин.       Паула кивнула.       -Случилась аневризма. Барбара пришла домой, поцеловала Престона, улыбнулась, упала на пол и больше не поднялась.       Рид сочувствующе кивнул. Он понимал, как тяжело было принимать неожиданные удары судьбы не понаслышке. Да, жизнь была несправедлива, и в этой ее несправедливости тонуло множество несчастных душ. Вот только выражение лица Паулы говорило о том, что на этой смерти все не закончилось - было что-то еще, что-то куда более жуткое и страшное.       Но женщина молчала, и Гэвин не торопил, понимая, что следующая часть ее рассказа будет гораздо тяжелее, чем вступление.       -На вскрытии выяснилось, что Барбара… - Паула тяжело сглотнула, - Что она была беременна.       -Мне жаль…       -Мне тоже было жаль. А для Престона это стало настоящим ударом. Вы позволите?       Она кивнула на пачку “Кэмела”, лежащую на столе.       -Конечно. Угощайтесь, - позволил Рид.       -Спасибо, - Паула прикурила, - Никотин всегда меня успокаивал.       -Что было дальше?       -А дальше жизнь, какой я ее знала канула в лету, - женщина выпустила дым изо рта, - Это началось после похорон Барбары…       Престон начал много пить. И под много, Паула имела в виду количества алкоголя, примерно сопоставимые с тем, что необходимо было выпить самому Риду для того, чтобы напиться. Вся его жизнь превратилась в одну сплошную погоню за бутылкой.       -Я никогда не видела сына таким, - горестно произнесла Паула. Но и это еще не было концом.       -Полагаю, у него начались проблемы с работой? - предположил Гэвин.       И оказался прав. Никто не любил пьяниц, но пьяниц, которые даже на службе не появляются не любили вдвойне. Он лишился работы спустя долгих три месяца беспробудного возлияния. Он был на хорошем счету в своем банке, и начальство ждало его достаточно долго, но их терпению пришел конец, и Престон потерял свою должность.       А после этого, еще и дом, который пришлось продать после того, как в его жизни появился еще и красный лед.       Престон перебрался к матери. И она пыталась, Бог видит, изо всех сил пыталась помочь своему убитому горем сыну, но все ее попытки не увенчались успехом.       Она даже отправляла его в реабилитационный центр, но и это не помогло - после лечения Престон был трезвым полторы недели, и за эти четырнадцать дней не произнес ни слова. А потом Паула заметила, что из дома начали пропадать вещи, а ее сын снова запил, и поняла, что Престон вновь взялся за старое. Женщина хотела еще раз отправить его в медцентр. Но не успела.       И перед тем, как рассказать эту часть истории, Паулетта молчала особенно долго.       -Он решил уйти в ее день Рождения… - тихо сказала женщина.       Она печально глядела на свой опустевший бокал.       -Он… покончил с собой?       -Да. Повесился в своей комнате. Той, которую я так и не тронула со времен его детства. Я была дома - готовила ужин, а когда пришла позвать его, было уже поздно… У вас есть дети, мистер Рид?       -Есть, - без колебаний ответил Гэвин, - Сын.       -Тогда вы можете представить себе, что я почувствовала в тот миг. И что чувствовала все время после.       Она была права - Рид мог, но совершенно не хотел, ведь от одной мысли о том, что с Коулом может что-то случиться, ему становилось жутко, просто отвратительно паршиво.       -Я похоронила Престона рядом с Барбарой, - продолжила Паула, - И решила, что отправлюсь за ним, но не сделала этого. Потому что Престон вернулся.       -В каком смысле? - нахмурился Гэвин.       -Он начал приходить ко мне во снах. Сначала, я думала, что это все от горя, но потом поняла - это мой мальчик. Мой Престон…       И Гэвин, наконец, понял, с какой именно тварью он имеет дело. Понял, кем стал сын Паулы после своей кончины.       Престон превратился в снотворца.       Паула рассказала, как в ее снах сын разговаривал с ней, прося прощения за то, что натворил. Он раскаивался в своем поступке, всем сердцем жалея о том, что поступил именно так. Престон желал все исправить и готов был отдать все, лишь бы изменить прошлое, но сделать это было, увы, невозможно.       Прошло почти полгода прежде, чем Престон показался Пауле. Он очень боялся напугать свою горячо любимую матушку, поэтому долгое время откладывал этот момент. Но вопреки его опасениям, жизнь Паулы с того момента изменилась к лучшему - да, она знала, что ее сын мертв, но то, что она могла его видеть и слышать казалось добрым, чудесным волшебством.       -Это он усыпил Элайджу? - спросил Гэвин.       -Да.       -Зачем?       -Чтобы помочь ему понять, что смерть - не выход. Что в мире есть множество вещей, ради которых стоит просыпаться по утрам.       -И каким же образом сон может помочь? - фыркнул Гэвин.       Паула снова наполнила их бокалы.       -Это была идея Престона. Спустя два года после его смерти и полгода с того момента, как он впервые показался мне, у моей лучшей подруги случилась беда - ее муж, пожарный, попал под завал…       Его звали Эдвард Стоун, и после той трагедии он лишился обеих ног.       Это происшествие невероятно сильно ударило по когда-то крепкому и жизнерадостному мужчине - он ушел в себя, перестал общаться с женой и дочерьми, перестал выходить из дома. Он не начал пить, как Престон, и не пристрастился к наркотикам - просто потерял вкус к жизни и перестал обращать внимания на все внешние раздражители, включая некогда любимых членовы семьи, для которых он превратился из кормильца в обузу. Эдварду было жаль себя и эта самая жалость и подтолкнула его к ужасному шагу - попытке суицида. Попытка, к счастью, не удалась - Стоун не рассчитал дозу снотворного и отделался промыванием желудка, но его супруга, Дарья, была в ужасе.       Паула очень хотела поддержать подругу, помочь ей, уберечь. Она не понаслышке знала, как тяжело находиться в подобной ситуации, но не представляла себе, каким образом можно вытащить человека из пучины депрессии и самоедства.       И тогда Престон подсказал способ.       -Он рассказал о том, что почувствовал после своей смерти, - вещала Паула, - Как видел страдания других: мои, своих друзей и знакомых, и как это причинило ему боль. Престон не представлял себе, что будет с его близкими после его гибели, и то, что он увидел его потрясло.       Престон предложил показать Эдварду сон, в котором тот умирает, чтобы тот мог увидеть реакцию его жены и детей на собственную гибель. Престон предположил, что после такого мысли о смерти пропадут из головы Стоуна.       -Я не верила в эту идею, - покачала головой Паула, - Но подумала о том, что хуже уже все равно не будет. И дала добро.       Дарья пришла к Паулетте через три дня и была невероятно, просто безумно счастлива. Она рассказала о том, как недавно Эдвард проснулся совершенно другим человеком: он улыбался, к нему вернулся аппетит, а на выходных он предложил сходить на пикник всей семьей, как в старые-добрые времена.       -Это было чудесно! - Паула улыбнулась, кажется, впервые за этот вечер.       -И вы решили не останавливаться на достигнутом.       -Это казалось правильным, - пожала плечами Паула.       -Тогда зачем такая секретность? - искренне удивился Гэвин.       -Потому что вы - не первый полудушник, которого мы повстречали, мистер Рид. И остальные были не так… терпеливы, как вы. Нам пришлось уехать из родного города, скрываться, чтобы иметь возможность оказать людям помощь. Жестокая ирония… Вы не находите?       Рид находил. Он прекрасно знал характер своих “коллег”, живущих по простому правилу: видишь тварь - убей тварь. Гэвин и сам следовал этому принципу, пока не наткнулся на нескольких представителей Межи, наделенных не только самосознанием, но и человечностью.       -И давно вы здесь? - поинтересовался Гэвин.       -В Детройте? Несколько лет. Мы перебрались сюда из Денвера, до этого - из Коннектикута. До Коннектикута… уже не помню. Мы много где побывали и за это время мой сын спас десятки жизней.       -Ваш сын - снотворец. Снотворцы питаются страданиями. Чем питается Престон? - резко перебил женщину Рид.       Паула поболтала вино в бокале:       -Этим он и питается, мистер Рид.       -Не понимаю…       -Как вы считаете, мистер Рид, видеть то, как страдают твои близкие - это приятно? Особенно понимая, что именно вы виноваты в их мучениях.       Гэвин прикусил губу:       -Думаю, это… тяжело.       -Это невыносимо, - со знанием дела сказала Паулетта, - Именно поэтому так действенно. ***       Элайджа сидел на песке, отрешенно наблюдая за тем, как набегающие на пляж волны проходят сквозь его босые ноги, изливаясь на берег и отступают.       -Когда ты пропал, Гэвин отказался от идеи искать меня, - говорил сидящий рядом Алекс, - ЦРУ и ФБР тоже полностью переключились на тебя. Впрочем, они и раньше не особенно занимались моим исчезновением…       -Но почему? - с глухим отчаянием спросил Элайджа.       -Люди пропадают каждый день, - безразлично пожал плечами Алекс, - Невозможно отыскать всех. Особенно - тех, кто не оставляет следов. Другое дело - ты. Твой вклад в современную фармацевтику бесценен, ты многое сделал для науки и борьбы с межевыми тварями. Все силы ФБР и ЦРУ были брошены на то, чтобы найти тебя. И это правильное решение. Твоя жизнь куда ценнее моей. На их месте я поступил бы точно так же.       -А Гэвин?       -Он потерял брата. Его я тоже понимаю.       Алекс замолчал и повернулся к горизонту - туда, где медленно опускалось за море огромное красное солнце.       -Тебя… Тебя убила та красноглазая тварь? - тихо спросил Элайджа.       Лин усмехнулся, и в этой усмешке не было ни грамма веселья - только спокойная, тупая боль.       -Нет. Он меня не тронул, - сказал Алекс, - Красноглазый не причинил мне вреда. Он таскал меня по всему миру, и я так и не выяснил, зачем был ему нужен. А потом в один день он вдруг исчез. Я проснулся в крошечной комнате в придорожном мотеле неподалеку от Детройта, один. Обычно красноглазый всегда запирал меня, но на этот раз оставил ключ. Я вернулся домой. А через несколько недель… Через несколько недель полиция нашла тебя…       Он тяжело сглотнул и зажмурился, будто ему вдруг стало невыносимо жаль. Будто он был в чем-то виноват…       И в голову Элайдже прокралась страшная догадка…       -Что ты… Что ты наделал? - прошептал он, глядя на Лина широко распахнутыми, наполненными ужасом глазами.       Алекс посмотрел на Элайджу:       -Я не мог жить без тебя. И я... отправился за тобой.       Через секунду все было кончено, но в эту жуткую, ужасную секунду боль, накопившаяся в груди Элайджи, стала невыносимой. Все, что он видел и слышал до этого момента не шло ни в какие сравнение с тем, какое концентрированное, чистое мучение принесли ему три простых слова, сказанных Алексом.       Элайджа хотел кричать. Элайджа хотел броситься на колени, в ноги Алексу и умолять его о прощении, ведь только сейчас он понял, что забрал не только собственную жизнь, но…       Но вместо этого распахнул глаза, подскакивая на постели и тяжело дыша. Его сердце билось с такой силой, что ребра начали ныть. Он дышал, как загнанный зверь, но никак не мог надышаться.       -Господин Камски, - окликнул его приятный женский голос, и Элайджа резко обернулся на него, быстро моргая, - Вы все еще хотите умереть?       -Нет… - выдохнул Элайджа, - Нет, Боже, нет!       И сидящая на краю постели Лисбет радостно улыбнулась. ***       Элайджа бестолково вертел в руках карточку - обычный серый кусок пластика с отпечатанным в углу номером телефона. Ни имени, ни адреса, только десять цифр, за которыми скрывалось так многое: новая жизнь, полная осознания, переосмысления и надежды.       Элайджа молчал, как молчал и ведущий автомобиль Гэвин. Тишину нарушало только мерное гудение двигателя, да стук камешков, отлетающих от корпуса “Форда”. Вот только сейчас тишина эта не казалась тяжелой или неприятной, совсем наоборот - она была комфортной и теплой, как южное море. То самое море, возле которого Камски сидел вместе с АЛексом в своем сне. В самом жутком и жестоком кошмаре в жизни Элайджи, который, что иронично, стал его истинным пробуждением.       Автомобиль замер на светофоре, и Гэвин, кажется, впервые за всю поездку повернулся к брату. Рид выглядел спокойным, но в глубине его грязно-зеленых глаз все же плескалась тревога. Не такая острая, как еще несколько часов назад, когда он встретил Камски в “Доме Грез”, но все же вполне различимая.       -Если хочешь, можешь пожить у меня, - осторожно предложил Гэвин.       Элайджа слабо улыбнулся и отрицательно покачал головой, автоматически перебирая пальцами по карточке.       -Нет, - сказал он, - Не стоит. Я в порядке. Правда в порядке. И я больше не стану… проводить над собой эксперименты - даю слово. К тому же в твоей конуре и одному тесно.       -Нормально - поместимся.       -И будем спать на диване валетом, как в детстве? - Элайджа беззлобно фыркнул, - Нет уж, благодарю покорно. Отвези меня домой.       Светофор загорелся зеленым, и Рид снова отвернулся, сосредотачивая свое внимание на дороге.       -Хочешь послушать? - словно между делом спросил Камски.       Рид нахмурился:       -О чем?       -О том, что мне снилось.       -Я готов выслушать, если ты хочешь поделиться.       Элайджа хотел. Даже более того - это казалось жизненно-необходимым. Поэтому он и выложил все, как на духу, начиная с самого начала и обрывая свой рассказ на том моменте, когда сам Камски в ужасе подскочил на кровати, просыпаясь.       Упустил он всего один момент - тот, в котором Эстер сообщила своему новому любовнику о том, кто является настоящим отцом ее дочери.       -Слушай, - тяжело вздохнул Гэвин, когда Камски закончил свой рассказ и замолчал, задумчиво разглядывая приборную панель, - Снотворцы - не провидцы. Они просто анализируют твою память и создают правдоподобную визуализацию, только и всего, ясно?       -Точность воссоздания поражает, - сухо отозвался Элайджа.       -Если ты о том…инциденте с “Береттой”, то забудь - я не в обиде, - отмахнулся Рид, - Сам поступил бы также - сотни фильмов о зомби-апокалипсисе выработали инстинкт стрелять в то, что должно быть мертвым, но движется.       Камски облизал пересохшие губы и посмотрел на брата:       -Прости меня.       -Не за что прощать. Я уже и забыл об этом давно.       -Не за это, - качнул головой Элайджа, - За то, что я наглотался стрихнина. Я не должен был поступать так с тобой.       Гэвин фыркнул:       -С собой. Ты не должен был так поступать с собой.       -Этого больше не повторится.       Рид ничего не ответил, и всю оставшуюся дорогу до дома Камски они снова провели в тишине. ***       Большие старинные часы с маятником, стоявшие в гостиной Камски, пробили полночь, и Элайджа вздрогнул от неожиданности, удивленно глядя на кипенно-белый циферблат.       Поразительно, как быстро пролетело время: брат привез его домой в половине второго после полудня, а сейчас была уже глубокая ночь. И все это время Элайджа не сделал ровным счетом ничего - просто сидел в кресле и смотрел в никуда, пока мысли в его голове копошились, как рой растревоженных пчел. А теперь, когда стрелки часов сошлись вместе на римской цифре двенадцать, и по пустому дому Камски разнеслось низкое “Бом-бом-бом”, все мысли в одно мгновенье исчезли.       Элайджа медленно поднялся с кресла и направился на кухню. Кажется, впервые за несколько последних месяцев, он реально ощутил чувство голода. И это показалось ему хорошим знаком. Будто бы он восстанавливается после долгой, невероятно тяжелой болезни. Будто бы разогретый в духовке ужин мог вернуть его в норму.       Индейка с черносливом и картошкой фри исчезла с тарелки за считанные секунды.       И, удивительно!, но настроение Элайджи неожиданно поднялось.       Он вдруг кристально и отчетливо понял, что именно ему необходимо предпринять. План выстроился в голове Камски по кирпичику, четко структурированным и ясным, как бывало всегда в прошлом, когда он вдруг осознавал каким именно образом можно вылечить ту или иную болезнь.       Разница была лишь в том, что когда Элайджа боролся с недугом, в его мыслях мелькали формулы разнообразных химических соединений, а перед глазами стояли результаты исследований и клинических наблюдений; а сейчас ответ будто-бы появился из пустоты - секунду назад не было ничего, а через мгновение пришло совершенное осознание. Это было иронично - решение казалось простым и очевидным, и Элайджа не замечал его в упор по одной простой причине: он был слишком занят самокопанием и отчаянием, чтобы понять, что ничего еще не кончено. Да, он был ранен, но рана сделала его сильнее, и теперь нужно было использовать эту силу на полную.       Но прежде, чем приступить к выполнению плана, Элайджа решил сделать еще одну вещь.       Элайджа вернулся в гостиную, взял лежащий на тумбочке сотовый и, открыв список контактов, пролистал его до буквы “П”.       Это было легко - найти нужный номер. Выбрать его и нажать на сенсорную зеленую кнопку в нижнем углу смартфона оказалось куда труднее. Камски смог сделать это только после того, как выкурил две сигареты и выпил стопку жутко дорогого, коллекционного коньяка. Камски хранил его “для особого случая”, и случай этот, кажется, наступил.       -Ты на время смотрел?       Голос Эстер Пирсон был хриплым и сердитым.       -Прости, не хотел разбудить, - отозвался Элайджа, - Нам нужно поговорить…       Эстер тяжело вздохнула, и, судя по звукам, поднялась с кровати, на которой была не одна - Камски слышал, как она, видимо, прикрыв трубку рукой, что-то коротко шепнула, и как ей ответил низкий, приятный уху баритон, хриплый и сонный. Видимо, Виктор был не в восторге от того, что его пассия покидает их ложе.       -Что тебе нужно? - грубо спросила Эстер.       -Хочу кое-что уточнить, - Элайджа решил начать издалека, но не удержался, - Эмма… Она - моя дочь, не так ли?       На секунду в трубке повисло молчание.       -Ты что, совсем с ума сошел? Нет, конечно нет! Боже…       И Эстер отключилась.       Элайджа некоторое время так и сидел: прижав к уху затихший сотовый, хмуро глядя на всполохи молний на горизонте. А потом отнял аппарат от головы и снова открыл записную книжку.       Набрать второй номер оказалось еще сложнее, чем первый, и прежде, чем решиться, Элайджа успел прикончить чертову бутылку и откупорить новую, с не таким дорогим, но все же добротным виски.       И пока он пил, он размышлял над ответом Эстер. Пока они были вместе, Элайджа так и не сумел научиться распознавать ее настоящие эмоции. Так же, как не научился понимать, когда она лжет. Возможно, потому, что Камски в принципе разбирался в человеческих чувствах чуть лучше, чем в балете, а может быть из-за того, что Пирсон вообще не считала нужным лгать ему, так что сравнивать ее обычное поведение было попросту не с чем. Однако сейчас, и Элайджа готов был отдать за это правую руку за то, что Эстер солгала ему. Его вопрос огорошил ее и испугал, Камски понял это по тому, как резко обычно острая на язык Пирсон замолчала, услышав его.        Все это наводило на мысли о том, что снотворец оказался еще и провидцем. Впроем, на самом деле все обстояло куда проще: тварь просто искала способов побольнее ужалить ученого и случайно попала в самую точку.       У Элайджи была дочь…       Даже сама эта мысль казалась чуждой и неправильной. Камски даже не видел ни разу Эмму, и у него не было к ней ровным счетом никаких чувств. Ему вообще было наплевать на девчонку, и, честно говоря, сейчас это не изменилось. Эл подумал о том, что он, наверное, совсем паршивый человек, раз не способен испытать ничего к собственной дочери. Более того, эта новость его совсем не радовала - скорее, наоборот, огорчала. Не хотел он иметь никаких детей, абсолютно не годился на роль отца и не желал брать на себя ответственность за еще одну жизнь. Однако и оставаться в стороне тоже не мог, хотя и внятно объяснить самому себе, почему, тоже был не в состоянии.       Камски потянулся к пачке сигарет, разочарованно обнаружил, что она опустела, и швырнул ее в стену.       Он не был зол, просто ему было необходимо выплеснуть то, что разливалось в нем густой, горячей волной, нарастающей с каждой следующей секундой, грозящей вырваться и уничтожить все на своем пути.       Этот помогло - Элайджу немного отпустило. Недотаточно для того, чтобы, например, сесть за руль: руки все еще дрожали, да и алкоголь, кажется, немного дал в голову. Однако для следующего разговора такое состояние было вполне подходящим.       Если, конечно, для такого разговора вообще могло быть “подходящее состояние”.       Трубку не брали долго. Казалось, прошла целая вечность прежде, чем длинные гудки оборвались:       -Что тебе нужно?       -Я хочу найти Алекса, - сказал Камски, - И я знаю, что ты тоже этого хочешь. Может, стоит объединить усилия?       Несколько минут из трубки доносилось только тяжелое, рваное дыхание Теодора Миллера.       -У тебя есть план? - спросил он, наконец.       И Элайджа выложил ему свой план.