голая обезьяна

–…и к новостям дня — неутешительным новостям для фанатов Янкиз, я бы сказал. — Да, сегодняшняя игра действительно принесла им разочарования сразу по нескольким причинам. Даймондбекс выиграли со счётом 3-2, но это можно пережить, учитывая предыдущие победы. — А вот как пережить травму стартового питчера? Зик Йегер повредил лодыжку в пятом иннинге. Очень неудачный бросок, но в каком-то смысле ему повезло, потому что травма ноги — это не так плохо для питчера… — Да, но в то же время, с переломом лодыжки много не поиграешь. До конца сезона Йегер в списках травмированных игроков, хоть он и доиграл пятый иннинг, отправив прочь с базы бэттеров Даймондбекс. Можно позавидовать целеустремлённости. — Кто ожидал такое от Йегера шесть лет назад? Мы все помним, как много критики Янкиз получили за свой выбор в первом раунде. Игрок с маленьким послужным списком, не хватающий звёзд с неба. — Да, верно. Чего греха таить, я был одним из тех, кто скептически относился к выбору Янкиз. Игроки уровня Йегера… Их если и выбирают, то в раунде после десятого, и явно не дают такой крупный подписной бонус. — Я помню, как ты отзывался о новом менеджере Янкиз. — Я до сих пор считаю, что женщина, ещё и русская, стоящая на позиции менеджера такой команды — это нонсенс. — Я не могу с тобой согласиться: прошедшие годы показали, что Елена Разумовски, хоть и не имеет профессиональной связи с бейсболом, умеет принимать правильные решения. Её подход к подбору игроков… –…жалкая пародия на Билли Бина, если хочешь знать моё мнение. — Тем не менее, возвращаясь к решению Янкиз взять в команду Йегера — хорошая, но скучная статистика, скромный набор достижений. Всё это предвещало, что его будут мариновать в младшей лиге минимум пару сезонов. Однако повышение до Янкиз он получил уже после нескольких месяцев в Трентон Тандер, Нью-Джерси. И с тех пор мы наблюдали стремительный рост его как игрока, как профессионала, как, не побоюсь этого слова, звезды: All-American в сезоне 2014-го года, в том же году получает награду Сая Янга, ещё одну — в 2017-м. После продвижения Йегер получил контракт на три года, сорок восемь миллионов. — Да, и в прошлом году контракт продлили. Подписали на пять лет, сумма — сто тридцать два с половиной миллиона. Это, на минутку, больше двадцати шести миллионов в год — это уровень Джанкарло Стэнтона, уровень Мигеля Кабрера… И за двадцать шесть миллионов этот сезон Йегер проведёт на реабилитации. — Очень неудачное начало сезона, согласен. — Стремительный взлёт означает только одно: падать будет ещё больнее с большой высоты. Мы знаем, как команды уровня Янкиз обычно поступают с игроками, получившими травму. Если Йегер быстро восстановится и сможет играть дальше, ему повезёт. В противном случае его ждёт понижение или отчисление. — Прискорбный результат для игрока, чьи выплаты сравнялись с выплатами претендентов на Зал славы. Впрочем, учитывая результативность Йегера, если он отправится от травмы и не сдаст позиций, у него есть шансы и самому однажды получить туда заветный билет. Повторюсь, Йегеру повезло, что это травма ноги, а не руки или плеча. Восстановить лодыжку гораздо проще, чем потерять возможность бросать мяч… –…пусть даже ты трижды уникальный игрок, бросающий обеими руками. Перейдём к следующим новостям, снова на тему травм: Карлос Родон, питчер Уайт Сокс, до конца сезона будет вне игры из-за операции на локтевом суставе…

***

Этим утром они поругались с Эреном. Опять. С ним тяжело, чем старше он становится. Если в эреновы четырнадцать можно закрыть глаза, можно поверить голосу Карлы, говорящему: «О, ну это такой возраст, ты знаешь», то в пятнадцать, услышав от него первое «ненавижу тебя», Зик на секунду перестаёт дышать; в шестнадцать он забирает его пьяного с паршивой вечеринки и слушает, как Эрен плачет, как раненное животное, на заднем сиденье его машины. Вот эреновы семнадцать, и они… Всё тяжело. Это похоже на русские горки: вот ты на пике, застываешь на доли секунды — это улыбка Эрена, это он, сонный, на твоём диване, он на твоей игре, он звонит, чтобы поздравить с новой наградой, успешной игрой, Рождеством и ещё одним рекламным контрактом, это он обнимает тебя, это он смеётся, краснеет — хмурится от смущения; а потом резко вниз, к яростному и отчаянному «ненавижу», к попыткам ударить, попыткам укусить, к хлёстким ядовитым словам, которые бьют больнее кулаков, всегда больнее, к истеричному, рваному «не трогай меня». Зик привыкает. Привыкает к его острым словам; привыкает к мыслям в своей голове. Это как прыгнуть со скалы с закрытыми глазами: несколько секунд темноты и свободного падения, а потом тебя больше нет. Их с Эреном отделяет около тридцати футов, от шезлонга до кромки воды. Их с Эреном отделяет чёрная дыра пустоты, которая становится больше с каждой секундой. Когда-то Зик цеплялся за него, как обречённые на смерть цепляются за последний глоток воздуха; теперь он не может до него дотянуться. Этим утром Эрен опять сказал «я тебя ненавижу»; Зик слышал это достаточно раз, чтобы привыкнуть — и всё равно его сердце сжалось, и короткий импульс мурашек расцарапал кожу изнутри. — Вода замечательная, — улыбается Карла, присаживаясь на соседний шезлонг. Здесь, на Тенерифе, она в своей стихии. От испанского и беглых интонаций у Зика болит голова. Он опускает взгляд на свою лодыжку; гипс сняли неделю назад, а у него до сих пор ощущение, что он там, и так и тянет почесать кожу, избегая дискомфорта. — Вы с Эреном совсем не купаетесь. — Технически, — Зик слабо улыбается, — он сейчас в воде. — Всего лишь по щиколотку, — Карла отмахивается, взяв полотенце в руки, и промакивает волосы от воды. — Ну, разве это дело? Ты привёз нас всех сюда не для того, чтобы мы сидели и любовались морем. — По крайней мере, не как папа, — неуместно усмехается Зик. Отец третий день сидит в спальне арендованного дома с отравлением; едва ли он ему сочувствует. Карла поджимает губы, сдерживая смешок, но по глазам видно, что её ситуация тоже веселит. Отсмеявшись, Зик переводит взгляд на Эрена. Его плечи опущены, руки скрещены на животе, и он почти без движения стоит в полосе прибоя уже пятнадцать? двадцать минут? Карла права, они почти не купаются. Зик не знает причин Эрена. Зик не может объяснить свои причины; его нога практически не болит, и купание ей точно не навредит. Перенеся вес на здоровую ногу, он поднимается с шезлонга, разминая затёкшие до хруста плечи. Песок такой горячий, что обжигает ступни; Зик идёт аккуратно и без спешки, скривившись от ощущений. В трёх шагах от Эрена он замирает; дальше ему нельзя. «Эй, Эрен, пойдём, искупаемся?» «Чего стоишь тут один?» «Эрен, давай я…» Все слова какие-то глупые и неправильные. Он — глупый и неправильный. Наверное, именно поэтому он хватает Эрена сзади поперёк живота и поднимает над песком. Несколько секунд Зик чувствует только тяжесть его тела, прежде чем сделать шаг вперёд. Несколько секунд Эрен безвольно обмякает в его руках, прежде чем начать брыкаться. — Охренел! Отпусти меня! До небольшого деревянного пирса — шагов десять, от силы; Зик преодолевает их с огромным сопротивлением. Визги Эрена заставляют чаек встревоженно подниматься с песка, кружа над ними, где-то позади них Карла подскакивает тоже, готовая броситься грудью на защиту любимого сына — вот только Эрен справляется сам, осыпая его градом ударов, особенно отчаянных и сильных, когда задевают Зику плечи и щёку. Он чуть не падает, когда поднимается на пирс; Эрен вырывается из его рук, опасно креня их обоих к дощатому перекрытию, и Зику приходится подхватить его под коленками, в охапку — как он носил его ребёнком, почти не выпуская из своих объятий. На одно мгновение Эрен смотрит ему в глаза; яростно, с ненавистью, со страхом. На одно мгновение Эрен притирается к его бедру; страха в его глазах становится больше. Зик об этом не думает; не думает; недумаетнедумаетнедумаетне- Его повреждённая нога подкашивается, и они кубарем летят с края пирса, приземляясь на мелководье. Эрен бьёт его по щеке; может быть, даже не специально. — Не смей! — он кричит, отплёвывая воду, и ударяет Зика по ключице. — Не смей меня трогать! Никогда больше! Я тебя ненавижу, господи, как же я тебя ненавижу, перестань! Прекрати! Он кричит, кричит; его маленькое милое лицо искажается от ярости, краснеет, и если Зик и видит влагу в его глазах — то это морская соль, но никак не слёзы. Эрен бьёт его ещё раз, обгрызенные ногти оставляют царапину на плече; её щиплет от воды, но это почти терпимо. Зик смотрит на него; это Эрен, ему семнадцать — всегда в такие моменты он вспоминает ребёнка, открывшего ему дверь когда-то слишком давно, недоверчивый взгляд, пластырь на лбу, дырка вместо одного зуба. Это Эрен, в конце концов, это всегда Эрен; его точка притяжения, его брат; его «Зик, я не хочу, чтобы ты уезжал, но я тобой горжусь»; его «никому не говори, но я люблю тебя»; его Эрен, Эрен, Эрен, Эрен, Э р е н… Это Эрен; с ним никогда не было просто. Зику кажется, он не по лицу его бьёт, а хватает за шею и толкает под воду; всё, что он видит, искажено прозрачной голубой пеленой — и лицо Эрена тоже, такое далёкое, такое злое, любимое. — Он в последнее время сам не свой, — сетует Карла, протягивая Зику ладонь, чтобы помочь выбраться из воды. Зик отмахивается; если он потянет Карлу за руку, она упадёт — в этой женщине совсем нет силы, по крайней мере, физической. «Последнее время» — это года три; а может быть, такой Эрен — это настоящий Эрен, а Зик слишком привык любить его, чтобы признать неизбежное. — Я в порядке. Лучше иди к нему, — он выбирается на пирс самостоятельно, тяжело выдыхая, и садится на край деревянного настила. Фигурка Эрена — сутулые плечи, снова скрещенные на груди руки, — виднеется на краю пляжа: он уверенно идёт обратно к дому. Карла поджимает губы, и Зик почти готов услышать от неё: «О, я думаю, он справится сам» — но она этого не говорит, но уходит, погладив Зика на прощанье по плечу. «Я тебя ненавижу» всё ещё звенит в его ушах; рефрен всего, чего он добился. В это легко верить: Зик прожил в этом знании много лет. Он сам себя ненавидит — это его правда, от которой он в итоге устал сбегать. Ненавидит за то, каким был; ненавидит за то, кем стал; ненавидит за то, чего желал — и что не мог получить. В его сердце есть место, маленькое, совсем незаметное место, которое болит сильнее всего; там он хранит сожаления о том, что не сделал. Из голубой воды на него смотрит мама; у неё острые треугольные зубы и цепкие когти. Зик улыбается ей.