Время погладить Акулу

POV Майкл Осознав, что пропустил нужный номер, я перестал пританцовывать от предвкушения, притормозил, сдал назад и, за неимением свободных рук, задницей толкнул дверь. Та неожиданно легко поддалась. Я эффектно ввалился в номер и радостно оглядел его начинку. Наряженная елка у окна, потрескивающий электрокамин с рождественскими носками; разбросанные по всему номеру вещи, бутылки, еда и полная пепельница; разобранная, широкая разобранная кровать, сидящий перед теликом в гостиничном халате Джеймс… Стоп. Вот он ты. Как же я чертовски рад тебе, дружище! Но что-то было не так. И это «что-то» заставило меня не рвануть к нему, а, напротив, застыть на месте. Навстречу мне никто не бросился, не попытался запрыгнуть на меня и завалить на пол. Честно говоря, когда мчался к нему через пол-Европы, я ожидал приема погорячее. Да я мечтал об этом с того момента, как за Алисией и малышом закрылась дверь, и я на всей скорости погнал в аэропорт! Судя по возбужденной трескотне Джеймса в мессенджере, ему хотелось того же. Сейчас же, безраздельно заправляя в центре хаоса перед теликом, он с упоением мочил каких-то монстров… Вот так ты, значит, да? Перегорел? Я неловко оправдался: — Прости, старик, спешил, как мог. Взгляд Джеймса потяжелел, но от красочных боев на экране не оторвался. Я предпринял еще одну попытку, припомнив русскую версию мультфильма про Карлсона, смешную пародию которой однажды слышал от Джеймса. — Малыш, а как же я? Ведь я же лучше… лучше приставки! На этот раз МакЭвой соизволил засвидетельствовать мое появление поднятым большим пальцем. А потом, словно выпущенный катапультой, в меня полетел второй джойстик. «Ловкий» я не успел поймать, нечем — в одной руке сумка, в другой телефон, в зубах зажата дужка очков. Успел принять «передачу» на грудь, но уронил телефон, взмахнул сумкой и разгромно проиграл этот матч. Джойстик с оглушительным грохотом спланировал на столик с декоративной рождественской корзинкой, естественно, сбив ее на пол. Джеймс криво усмехнулся, но ржать не стал. Так мы не в настроении? Непорядок. Я наконец поставил свою сумку и вернул корзинку на место. — Располагайся, наливай, что приглянется, бар восхитительно полон… был до меня. Ну, слава богу, со мной хоть разговаривают. — С твоего позволения, я с дороги приму душ, — я передразнил его церемониальную учтивость. МакЭвой, да какого хрена? Он отпустил меня небрежным взмахом руки, словно официанта. Ну, знаете ли… Я так и не решился предложить ему присоединиться, как это бывало раньше — предпочел деликатно танцевать под его дудку и не пришпоривать события, но тревожное «у нас слишком мало времени, чтобы вновь привыкнуть друг к другу», мучительной дрелью сверлило меня, пока я задумчиво смывал с себя дорожную пыль. В понедельник лететь обратно. И если так все плохо, нам не хватит жалких двух дней. Я вышел из душа в полотенце и устроился на постели, Джеймс — на ковре у моих ног. Я присмотрелся к нему. Запущенная щетина, густое алкогольное амбре, огромные несчастные глаза, упрямо не желающие на меня смотреть, сколько бы я ни пытался их поймать. — Давно ты здесь обитаешь, а? — День, неделю… месяц? — Ты меня спрашиваешь? Ты перестал отвечать на мои сообщения с тех пор, как я сел в самолет. К слову, долетел я без приключений, спасибо, что поинтересовался. — Ага, мой магнитный друг, я в тебе не сомневался, скорее, за пассажиров-людей переживал, — он с рассеянным одобрением похлопал меня по колену, и вдруг в сердцах взорвался: — Да никак я не могу пришить этого босса, мать его! — Так все дело в боссе? Я облегченно выдохнул. Кажется, возникшая между нами стена отчуждения оказалась не столь безнадежной толщины. И не совсем я был причиной этой стены. — О, ну конечно! Вместе, вооружившись одной пачкой сигарет на двоих и добрым скотчем, мы одолели главную проблему моего дражайшего геймера на сегодняшний вечер. Джеймс остановил игру, и тонкий писк консоли оставил нас наедине друг с другом. В номере повисла звенящая тишина. За окном давным-давно поздний вечер, темноту разгонял лишь мягкий медовый свет от ангелов на елке. — И ведь я почти не придаю этому значение в остальное время, пока не вижу тебя, — говорит друг, крепко обнимая мою ногу и сильно заплетаясь в словах: — А когда остался наедине с собой, стал ждать — накатило. Ненавижу ждать… — задумчиво заканчивает он. — Тебя ненавижу ждать, дорогуша. Понимаешь? — Да. Но я же здесь. Я приехал! Мы закрепили это событие, соприкоснувшись бокалами. — Я приехал, — вздыхаю я, распрощавшись с твердым намерением до конца быть беззаботным заводилой на нашем празднестве уныния. — Приехать — это дерьмовое ничто, Мишель. — В ответ вздыхает он, трется колючей щекой о мое бедро. — Важно быть настоящим. Вот ты — настоящий? Я широко улыбаюсь: — Нет, я, твою мать, голозадый эльф Санты, случайно зацепившийся штанами за сани и провалившийся к тебе в трубу. Ты что, дунул, а лучшему другу не предложил? — Ага, последний забил перед твоим приходом. Я ревниво и шумно принюхиваюсь к воздуху вокруг нас, Джеймс заразительно хохочет над моими дурашливыми ужимками. Его горячая, влажная после напряженного стискивания джойстика рука скользит по моей ноге, к бедру, под полотенце — проверить, не эльф ли я Санты. «У эльфов другие достоинства, они волшебные, но у них точно не такие…», — бормочет Джеймс. Результат его явно удовлетворяет, потому что следом он заключает: — Пожалуй, мне строго показан душ. Я провонял весь. Женщины и дети пахнут молоком, присыпкой и пончиками. Джеймс МакЖеребец провонял тоской по тебе. Я жалок, правда? — Да не глупи ты, — я игриво треплю его по взъерошенной макушке, да так моя рука и остается у него в волосах. Джеймс подставляется под поглаживания — трется щекой, открывает шею, которую я осторожно сжимаю, вспоминая, какого это — когда он абсолютно податлив и доверчив к моим рукам. — Я по тебе тосковал ничуть не меньше, дружище. Он наконец-то смотрит на меня, и мне отчаянно не хочется его отпускать — даже в соседнюю комнату, хочется с ним, куда бы он не повел. Вдохнуть его, надышаться и задохнуться от счастья, что вот он здесь, сейчас, рядом со мной! Он поднимается, тяжело, приятно опираясь сначала на мое бедро, потом плечо. Тело тут же отзывается обещаниями большего. Давай, скажи это. У вас ведь так мало времени. «Я с тобой, Джейми, я возьму тебя в душе. А потом в постели. На всех поверхностях в этом номере. Потому что не передать как соскучился, и одних объятий, игр и разговоров по душам, чтобы выразить мои чувства — ничтожно мало…» Джеймс умница — он чувствует меня, даже когда не в ладах с самим собой. Он разрешает дилемму за меня. — Я сейчас. Сейчас. Выпей еще. Напейся. Ты нужен мне совсем пьяным. Совсем моим и способным на безумства, наши безумства. Смотри мне, не исчезни, а не то нахуярюсь в одиночестве. — Это вряд ли, дружок. — Я проводил его ласковым взглядом: — Нахуяримся мы вместе. У меня много времени подумать, пока он плещется. Вместо того, чтобы подумать, как подлечить сбой в наших отношениях, образовавшийся по моей вине, я возбужденно мечусь по номеру с сигаретой и размышляю о том, как, каким лучше встретить его. Что, если сейчас я заберусь в постель, затаюсь, сделаю вид, будто уснул, а он тихонько заберется ко мне, о, и непременно начнет грязно домогаться! Заберется на меня голый или внезапно запрыгнет поверх одеяла — оба варианта Джеймс проделывал со мной под настроение. А что, если сейчас у него нет настроения, и он уснет рядом или заплачет, и я заплачу вместе с ним… Я не успеваю додумать. Вскакиваю ему навстречу в тот момент, когда резко распахивается дверь ванной — Джеймс возвращается ко мне значительно посвежевший, с его влажных, взъерошенных волос капает вода, халат фривольно распахнут, пояс волочится по пятам, с меня же комично падает полотенце, держащееся на одном честном слове. Скользнув по мне голодным, соскучившимся взглядом ниже «ватерлинии», он решительно приподнимается на носках, обхватывает ладонями мое лицо и целует — без лишних церемоний, жадно врезавшись в мои губы, — ну точно болид на полной скорости. Мокрый, прохладный снаружи и возмутительно горячий внутри. Его поцелуи — пошлые, мятные от зубной пасты, глубокие, — мгновенно поднимают мой член, мой лучший друг это чувствует, прижимаясь своим еще теснее. — Не перестаешь меня удивлять! Он с наслаждением затягивается сигаретой из моих пальцев и выдыхает в сторону: — Да ты знаешь, проблевался под холодным душем и как-то резко протрезвел. — Звучит не слишком-то воодушевляюще. Я не так давно отошел от дел токсикозных. Ты в порядке? — Я-то? В полнейшем! Видишь ли, я успел подумать о том, как вел с тобой себя. Будто у меня есть право хоть на минуту гребаного промедления. — А я тебе о чем толковал! То есть, посылал телепатические сигналы! — У нас нет прав, ты лишил нас их, говнюк, — неожиданно шипит он, его глаза-водопады мечут в меня молнии-слезы, он яростно давит ни в чем не повинную сигарету в пепельнице и больно кусает меня в плечо, и в сосок! — ты говнюк, да? Признай это! Мне смешно и горько быть им уличенным. Меня одновременно душат нервный хохот и рыдания, а я душу его в своих объятиях и разгоряченно шепчу: — Да ты же в курсе, что не хотел я этого, не хотел тебя расстраивать, мой милый, милый Джеймс? Да тут еще чертово сексуальное желание, возросшее прямо пропорционально его взрывному неравнодушию и виду блядскому невыносимо! Толчок кулаком под ребра, второй, третий, а потом он запрыгивает на меня и валит нас обоих на постель. — Хочешь подраться, да?! Хочешь… Я совершенно безоружен перед ним. Я неплохо владею навыками рукопашного боя, но с ним становлюсь его ручной грушей — Джеймс не всегда может рассчитать силу удара, на эмоциях он безжалостен и сокрушает меня так отчаянно, словно мы вновь подростки, и от этого зависит его место под солнцем среди сорванцов. Я же слабо блокирую, пока он не выпустит пар. Он отвешивает мне последнюю пощечину, еще хлеще раззадорившую мое желание, обмякает и тяжело сопит, уткнувшись носом мне в висок…