Как ostro и tramontana. Часть 1: Сокол с перебитым крылом

Испытай один раз полет, и твои глаза навечно будут устремлены в небо. Однажды там побывав, на всю жизнь ты обречен тосковать о нем. Леонардо да Винчи

1 лето 1476 г. Большой черный муравей висел на острие длинного стебля травы. Он сучил ножками и раскачивался, когда задувал ветер, но жвала, глубоко вонзившиеся в сочную зеленую мякоть, держали его надежно. Если он никогда не отцепится, то, верно, высохнет под жаркими лучами солнца и порывами ветра и его остов отпечатается на листе плотной бумаги, зачерненном ламповой сажей, вместе со стеблем. Если, разумеется, не пойдет дождь. Земля живая, а вода – кровь ее. Он вышел из пещеры, промоченный водой и кровью. Он маялся, сомневался, стоит ли заходить, топтался перед черной дырой долго, всё думал, вот сейчас nonna отправит служанку на поиски, а дома станет сердиться, спросит, почему он не был сегодня в школе, почему пропустил письмо и арифметику. Только служанка не появлялась, а любопытство пересилило – и он вошел. Склоны Монте Альбано были чудо как хороши: виноградники перемежались оливами с серебристыми кронами, по одной, по две, ряд вдоль вытоптанной пыльной дороги, целая роща. В сезон сбора оливки сбивают длинными тростниковыми палками, и стремительно падает на землю то, что дарует людям пищу и свет. Старым мулам с облезлыми шкурами и стоптанными копытами, должно быть, в тягость вертеть жернов маслодавильни. Где-то был набросок пресса… Но рука болит, болит плечо, в груди, голова, все тело, и невозможно перевернуть страницу. Склоны Монте Альбано были чудо как хороши: замок и колокольня казались совсем крохотными, а еще ниже вилась синяя ниточка реки. Земля живая, а вода – кровь ее. Что же случилось в пещере? Он вынес оттуда не только дождевую воду и чужую кровь. Чтобы получить красный цвет – возьми кошенильного червеца, синий – драгоценную ляпис лазурь. Рисовать кровь не так затратно, как воду. Муравей упал с травинки, прямо в загустевшую темную лужу, не пожелавшую впитаться в сухой песок. Он застынет там, словно в солнечном меду, а потом оба рассыплются в черную пыль. Красный станет черным, стоит посмотреть по-иному. Чтобы получить черный цвет – возьми жженный виноград. Пухлые ягоды, распираемые скользкой сочной мякотью. Небо, как же хочется пить… Поток мыслей замер, не замедлился, а стал на всем скаку заартачившимся скакуном, и что-то словно лопнуло в голове, и он бы закричал, да в горле и во рту стояла июльская сушь, а языка он не ощущал вовсе. – … in pace. Amen, – раздался голос откуда-то сверху и издали, негромкий, но на удивление отчетливый сквозь гул в ушах. – Освободим же сии мятущиеся души от грешных покровов, дабы они могли покаяться и вознестись в чертоги Всевышнего. С головы будто мешок сдернули: он услышал стоны и плач, лязганье и звонкое, сытое жужжание насекомых, а в ноздри вместе с песком забились запах гари и вонь мертвечины. Он притерпелся к трупному душку, но это другое, совсем другое. Он почти вспомнил… почти вспомнил… Только что? Пещеру? Нет, пещера была слишком давно. Рядом с лицом поднялось облачко пыли. В носу засвербело, но он понимал, что чихать нельзя. Будет больно. Он с превеликим трудом скосил глаз и увидел одетого в черное солдата с арбалетом, высокого, как соборный шпиль. Арбалетный болт смотрел ему в голову, пристально и равнодушно, будто речная птица на мальков, снующих под толщей воды. Я же сейчас умру, с внезапной ясностью осознал он, умру, так и не вспомнив, не дорисовав, не достроив, не долет… Раздался тихий хлопок, и он, раскинув руки, сорвался в таинственную пещеру, однако любопытства на этот раз не было, лишь ужас и ослепительная боль, а затем – непроглядная темнота. *** Старик храбрился. Несомненно, внутри трясся так, что впору штаны промочить, но на вид храбрился, лишь грязная тряпица с клочками размятой апельсиновой кожуры в поднесенной к носу руке мелко-мелко дрожала без ветра. Вонь и вправду стояла хуже, чем в Сиене в летний день. В неподвижном горячем воздухе висело густое жужжание. Под слоями одежд по спине тек пот. Сейчас бы под высокие каменные своды или в зеленый сад к фонтану да кубок прохладного вина… – Ты, – лениво проговорил Риарио, едва мазнув взглядом по очередному лицу, искаженному смертным ужасом. – Дашь верный ответ и останешься жив. Леность была показная лишь отчасти и скрывала за собой усталость: он не присел с утра, а до того поздно лег и скверно спал. Кроме того, ему было ужасно скучно. Каждый раз он превосходно знал наперед, чего ждать. Как можно требовать у этих еретиков знания Священного Писания? Скорее вместишь всех тосканских кошек в одну корзину, чем дождешься сколь-нибудь внятного отклика. Будущий мертвец таращился на него с отчаянием и ожиданием, и Риарио с вялой досадой сообразил, что, раздумывая о заведомо неверном ответе, позабыл, собственно, задать вопрос. Maledizione… – Закончи стих, – он подавил всколыхнувшееся раздражение и продолжил говорить все тем же мягким, почти ласковым голосом. – Но если бы даже мы или Ангел с неба стал благовествовать вам не то, что мы благовествовали вам, да будет… – он сделал краткую, однако многозначительную паузу. – Будет что? Перепачканный шахтовой пылью юнец заворочал глазами и открыл рот, но, помимо панического поскуливания, не выдавил ни звука. Чего и следовало ожидать. – А… – благожелательно подсказал Риарио. – А, – подхватил юнец. – А… А… Риарио немного подался вперед и вскинул брови, изображая чрезвычайную заинтересованность. Он знал, что за ним наблюдают – с опаской и уважением – и, осознавая это, играл на публику. Он делал это для своих солдат, а не для коленопреклоненного мальчишки. Мальчишке уж все равно. – Абрех? – тем временем попытал счастья тот. Риарио запрокинул голову и расхохотался почти искренне. – Ну уж нет, – добродушно выговорил он спустя момент. – Ты мне не указывай. По его знаку стоящий за мальчишкой солдат пронзил тому шею – кинжал вошел пониже затылка и вышел из горла. Мальчишка булькнул хлынувшей кровью и, стоило отдернуться удерживавшим его рукам, упал в грязь лицом вниз. – Абрех, – Риарио ухмыльнулся краешком рта. – Вот теперь правильно. Этот маленький эпизод позабавил его. И потом, если подумать, предприятие удачное с какой стороны не посмотри, грех роптать. Он не только наставил на верный путь заблудшие души, но и знатно насолил Медичи. Монопольное право на разработку квасцовых шахт в Тольфе получил от Папы Пия II еще Козимо Старый, а между тем, добытые здесь квасцы расходились по красильням всей Европы. Это место по праву принадлежало Риму, и вскоре будет принадлежать снова. Как и всё остальное. Почти анекдотичное происшествие встряхнуло его, и Риарио, возвысив голос, рявкнул: – Анафема! Анафема, вот что вам будет, язычники! Есть в этом проклятом месте хоть один человек, способный хотя бы повторить правильный ответ, или тут некого спасать? Ответом ему послужили стоны и жужжание мух. Потом смущенно кашлянул в свои апельсиновые корки мэр. Риарио хорошенько огляделся и понял, что спасать действительно некого: многие уже отошли в лучший мир, остальные готовились отправиться туда же. Целыми и невредимыми были только он сам, солдаты да мэр Тольфы, с готовностью оказавший капитан-генералу Церкви и его отряду всяческие помощь и поддержку. Переступая через тела – окровавленные и неподвижные, окровавленные и слабо подергивающиеся – Риарио по узкой выбитой тропинке поднялся на небольшой холм и обвел взглядом обернувшиеся бойней окрестности. Смерть всегда печальна, однако эти люди умерли для грехов, неустанно совершаемых по слабости человеческой, и земного мира, дабы уйти в вечность и прощенными вернуться к Создателю. – Requiem aeternam dona eis, Domine, et lux perpetua luceat eis, – он осенил крестом мрачную картину, раскинувшуюся перед глазами. – Requiestcant in pace. Amen. На момент на холмы опустилась полная тишина, казалось, даже мухи перестали жужжать над сытной трапезой. Риарио воспринял это добрым знаком. Он спустился, оскальзываясь на неровной тропке, и походя кивнул ждущим указаний наемникам: – Освободим же сии мятущиеся души от грешных покровов, дабы они могли покаяться и вознестись в чертоги Всевышнего. Как добивают раненых, он смотреть не стал. Его внимание привлекла скудная кучка пожитков, конфискованная у шахтеров. Точнее, в самой груде ничего интересного не было, а вот чуть в стороне лежала толстая записная книжка, обтянутая потертой кожей. Занятно. Неужто кто-то из этих нечестивцев грамоте обучен? Риарио подобрал книжку и протянул ее мэру. – Твоя, добрый человек? – А, не, – тот отшатнулся, будто ему предлагали подержаться за горячие уголья. – То этого… художника. Риарио хотел поинтересоваться, откуда уже взялся художник, но безотчетно пролистнул захватанные страницы и разом позабыл все мысли. Он никогда не видел ничего подобного. Да, в Ватикан съезжались самые именитые живописцы, и тех же портретов и фресок Риарио повидал немало, причем некоторые были весьма недурны даже на взгляд человека, в искусстве мало заинтересованного. А тут страницы заполняли всего лишь быстрые наброски, выполненные угольным карандашом и изредка чернилами, однако же… Тут были лица – красивые, уродливые, гротескные, невероятные, невозможные. Тут были порывы ветра, видимые порывы, гуляющие меж стрелами кипарисов, и водяные струи под поверхностью потоков. Кто, Бога ради, способен разглядеть и запечатлеть движения воздуха и воды? Тут были такие страхолюдные твари, что мэр забормотал молитву, а Риарио едва удержался, чтобы вслух не помянуть имя Всевышнего всуе, а вместо этого резко вдохнул через нос. Тут были изображения странных незнакомых механизмов. Тут были холмы, долины и река – но не простые, а маленькие, далекие, изображенные сверху, будто с высоты птичьего полета. Но как? Такого вида не получишь, даже стоя на горе. – Что за художник? – стряхнув ошеломление, чуть ли не благоговение, спросил он. – Флорентиец. Леонардо, сын сера Пьеро да Винчи, нотариуса Лоренцо Великолепного, – неохотно пояснил мэр. – Прибыл вчерась до средодневия еще, черкал себе что-то, людей от работы отвлекал. Он человек пропащий, господин. Вольнодумец и еретик, каких поискать. Упрямец, в голове ветер гуляет, по всем вероятностям, колдун, а еще… – старик понизил голос и, чуть не ткнувшись губами в ухо не успевшего отшатнуться Риарио, страшным шепотом добавил: – А еще, говорят, содомит. Риарио отер ухо, едва сдерживая смех. Благоговения как не бывало. Вот ведь, ужасная тайна. О, Флоренция, богопротивное место, не устрашенное участью равнинных городов… Куда ни ступи, наткнешься либо на ведьму, либо на содомита, дело верное. В открытой наугад книжке, словно подгадав момент, выпала обнаженная мужская фигура с кричаще четко прорисованными гениталиями, и Риарио все же хохотнул. – Это я забираю, – он спрятал книжку за пазуху. – Что ж, надеюсь, в лучшем мире да Винчи будет вести себя пристойнее… – Так он, кажись, живой еще, – мэр, приподнявшись на цыпочки, прищурился над его плечом. Риарио быстро оглянулся, прослеживая его взгляд, а потом, выхватив из рук проходящего мимо солдата арбалет и круто развернувшись, выстрелил в ту сторону, едва прицелившись. Затянутое в черную кожу тело, которое только что стояло и было живым, выронило арбалет и упало на второе, которое ничком распростерлось в луже крови, но, хотелось надеяться, живым все еще оставалось. Мэр и солдат, у которого Риарио позаимствовал оружие, уставились на него в немом изумлении. Мэр аж свою апельсиновую кожуру выронил. – Мне нужен этот художник, – кротко пояснил Риарио, вернув арбалет. – Думаю, я найду применение его талантам. Запоздало и некстати подумалось, что после «леденящих кровь» откровений насчет вероятных предпочтений флорентийского художника его объяснение можно истолковать превратно, но едва ли кто-то бы осмелился даже подумать в подобном ключе, не то что высказывать притязания вслух. – Воля, конечно, ваша, господин, – пробормотал мэр. – Но… Просто… Вы разве не могли окликнуть его и велеть не стрелять? – Мог бы, – пожал плечами Риарио. – Да голос не хочется утруждать. И без того полдня без толку повторял один и тот же вопрос. Мэр таращился на него с открытым ртом, а пока таращился, Риарио вынул кинжал и, придержав старика за плечо, быстро и умело открыл у него на горле еще один разверстый рот, сочащийся и алый. – Упокойся и ты с миром, – мягко проговорил он. – Аминь. Предателей и доносчиков Риарио не жаловал. Важнее того, предпочитал не оставлять ненужных свидетелей. Вытерев кинжал, он вернул клинок в ножны и отправился проверить, жив ли Леонардо да Винчи и что он из себя представляет. *** осень 1475 – Ты уверен? Последняя осталась, а скоро не останется ни одной, – Зо напоказ медленно вытянул руку и пошевелил пальцами над поджаристой сочащейся жиром кожицей. – Зо, отстань, – буркнул Леонардо. – В свиньях меня интересует исключительно щетина. Нос наполняли запахи кислого вина, пережаренного мяса, пота, мочи и немытых разгоряченных тел. Вокруг громко жевали, глотали из кружек, заливисто гоготали и дрались спьяну, перекрывая воплями и смехом шелест вечернего дождя за стенами. Перед глазами – и одновременно далеко внизу – вставали горные склоны, поросшие оливами и виноградом, ниточка реки, замок и колокольня. В щели под окном тянуло влажным ветром. А нельзя ли измерить, сколько в воздухе остается невидимых глазу капелек после дождя? Если на один конец палки подвесить мешочек с песком, а на другом губку или узелок с солью, да приладить диск, стрелку и шкалу, то очень может статься, что получится… – Что ж, ленивой свинье не достанется спелый персик, – громко заключил Зо, схватил колбаску и смачно откусил сразу половину. – То бишь, – с полным ртом добавил он, – в нашем случае ленивому художнику не достанется сочной свининки. Леонардо усилием воли отогнал наслаивающиеся друг на друга образы измеряющего влагу механизма, старых величественных зданий, зеленых полей и карабкающихся меж травинок грызунов. Взъерошив волосы, он негодующе уставился на Зо. – Я не ленивый. И я уже поел. И у меня занята рука… Обе руки, – он опустил глаза: в записной книжке по одну сторону миски раскинулся вид на Винчи на весь разворот, по другую сторону лежал выдернутый листок с изображением полевки с коротким хвостом и глазами-бусинками. Зо подался вперед, навалившись грудью на стол, и заглянул в листок. – Милая мышка, – с невинным видом заметил он. – И долго она оставалась такой хорошенькой и… кхм… живой? – Я не ем мяса, сколько раз повторять, – вздохнул Леонардо. – Нико, ты ему хоть скажи. Нико с сожалением взглянул на опустевшее блюдо, пожал плечами и без большого запала поддакнул: – Маэстро не ест мяса. – Ой ли? – к счастью, развивать тему далее Зо не стал, а переключился на книжку. – Опасные картинки ты рисуешь, друг мой. Если кто увидит, добра не жди. – Ты повторяешь это примерно с такой же частотой, с какой пытаешься соблазнить меня кабаниной и каплунами. Это Флоренция, Зо, город еретиков и вольнодумцев, а я – всего лишь один еретик и вольнодумец из десятков тысяч. Могу творить, что хочу, и никто мне не указ. – Как скажешь, как скажешь, – замахал руками Зо, снова шлепнувшись на лавку. – Но книжечку все-таки закрой. Если взглянуть с другой стороны, конечно, хорошо, что ты рисуешь природу, пусть и со странных углов, а не голых мужиков. Леонардо привычно закатил глаза: – Это называется обнаженная мужская натура, Зо. Это искусство. – Все мы знаем твое искусство, – Зо подмигнул сразу обоими глазами, но внезапно посерьезнел. – К слову, ты когда в следующий раз в баню за искусством, – он шевельнул бровями на последнем слове, но в насмешливость пробивалась искренняя тревога, – пойдешь, держи ушки на макушке. Слыхал, что в Арагоне и Кастилии творится? – Если я скажу, что в бане просто моюсь, ты мне все равно не поверишь? – безнадежно уточнил Леонардо. – Нет, возможно, я делаю мысленные заметки для будущих набросков, но… – Лео, я тебе не в шутку говорю, – перебил Зо, который теперь казался непритворно встревоженным. – Слышал про Арагон и Кастилию? – Нет, – Леонардо спрятал листок в книжку, захлопнул ее и откинулся спиной на стену. – Что там в Арагоне и Кастилии? Я весь внимание. – Inquisitio Haereticae Pravitatis Sanctum Officium, – зловещим шепотом выдал Зо. – Это только что сейчас было колдовское заклинание? – вскинул бровь Леонардо. – Наоборот, дубина. Ты же вроде как гений, выучи уж латынь. – А зачем мне латынь? – Леонардо не удержался от ответной колкости. – Это ж не я переодеваюсь ученым доктором, дабы всучить доверчивым горожанам забродившую ослиную мочу под видом микстуры от всех недугов. – Не увиливай от темы, – прошипел Зо. – Вкратце… – И по-итальянски, если можно, – вставил Леонардо. – Заткнись и слушай. Папа Сикст IV выдал Изабелле и Фердинанду буллу, которой позволил им основать особое учреждение для борьбы с ведьмами, Трибунал священной канцелярии инквизиции. – С ведьмами, значит, – уточнил Леонардо. – С ведьмами, – кивнул Зо. – Только досталось уже и евреям, и маврам, и даже повитухам. С десяток человек сожгли заживо за здорово живешь. И чую я, это лишь начало. Эдак скоро и за искусство примутся, что бы мы под этим словом ни подразумевали. – Скверно, – заметил Леонардо. – Только где Арагон с Кастилией, а где мы. – Ха-ха-ха, – раздельно выговорил Зо. – Спроси по-иному, дружище. Где Папа Сикст, а где мы. – О… И правда, если взглянуть под таким углом… Рим явно ближе, чем Арагон и Кастилия. Зо не преминул подлить масла в огонь – снова склонился над столом и прошептал: – Поговаривают, у нас тут свои охотники на ведьм объявились. Точнее, не совсем свои, но римские. Папский легат с отрядом швейцарских наемников. Пока действуют тайком. Однако в гильдии ведьм в последние месяцы нет-нет да и недосчитывают кумушек. – Нуу, это занятие вообще небезопасное, – с сомнением протянул Леонардо. – Я с трудом представляю отряд швейцарских наемников, действующих тайком. Может, они сами… Чары не так сработали либо насолили кому не по зубам… – Валяй, не верь, – отмахнулся Зо. – Только когда окажешься на аутодафе, попомни мои слова. – Ты снова… – Леонардо хлопнул ладонями по столу. – А, Зо, признайся, тебе просто в удовольствие разбрасываться словами, которые я не понимаю. – Не могу совершенно отрицать, – ухмыльнулся Зо. – Не одному же тебе вечно разбрасываться словами, которые никто не понимает. – Ладно. Известно, как этот папский легат выглядит? – Леонардо не особенно поверил, что положение в самом деле настолько угрожающее, и продолжал сводить разговор к шутке. – Чтоб если я его вдруг в бане увижу… Зо фыркнул и расхохотался в сложенные ладони. – А не надо… знать… как он… выглядит… – в несколько приемов, между приступами смеха, выговорил он. – Сразу… ясно… С ним будет… с ним будет… – Отряд швейцарских наемников? – сумел гладко выговорить Леонардо, после чего расхохотался сам. Уж очень потешно представился этот самый легат. В воображении живо нарисовался краснолицый чиновник с крупным носом на оплывшем лице, завернутый в длинную мантию на пухлое голое тело (вроде как для маскировки) и с высокомерным возмущением испепеляющий взором обнаженных мужчин вокруг из-за широких спин дюжих молодцев в черных кожаных одеждах (на случай посягательств со стороны распущенных флорентийцев). Нико присоединился к веселью, и вместе они хохотали так долго, что у Леонардо заболел живот, Зо начал икать, а Нико покраснел до корней пышных светлых волос. – Ладно… ладно, – наконец, выговорил Зо, отдуваясь. – Как он выглядит, неизвестно, но птица полета высокого. Племянник самого Папы. – Аж три раза племянник, – фыркнул Леонардо, уже тихонько. – Не сомневаюсь. Некто граф Джироламо Риарио. Капитан-генерал Святой Римской Церкви, преданный пес Его Святейшества, чтоб ему пусто было, и, я уверен, хоть лично не знаком, первосортный ублюдок. Во всех смыслах. – В первый раз слышу. Имя это ничего Леонардо не сказало. Угроза казалась серьезной, однако в то же время далекой и размытой, словно рощи за пеленой дождя. Мысли начали ускользать от нее, обегать по сторонам, как вода огибает мель, возвращаясь к раскинувшимся под чашей небес просторам и устройству для измерения влаги в воздухе. Пожалуй, за устройство можно приняться прямо сейчас… – Ладно, весьма приятно посидели, однако мне пора, – он бросил на стол монету и начал вставать, но Зо поймал его за рукав. – Постой, глянь-ка, что я недавно приобрел. Он вытащил из-за пазухи карты, но не игральные, а другие, с яркими замысловатыми изображениями. В Леонардо всколыхнулось любопытство, и он опустился на прежнее место. – Это карты Таро, – объяснил Зо и протянул ему колоду картинками вниз. – Они предсказывают судьбу. Осмелишься узнать свою? – Осмелюсь предположить, свою судьбу я делаю сам, – возразил Леонардо, но выбрал карту почти в самом низу и, перевернув, бросил ее на стол. – Вот. Толкуй, мудрец. – О, – Зо свел брови. – Дьявол. Выглядит неважно. – Согласен, – кивнул Леонардо. – Задумка неплоха, но не особенно свежа, да и в пропорциях художник явно ничего не смыслит. – Да я не про то, – отмахнулся Зо. – В таком положении… Карта говорит, что в твоем окружении появится некая личность, которая будет иметь над тобой власть, лишая тебя свободы и полноценной жизни. Карта показывает, что ты играешь с огнем. А еще в твоей жизни могут появиться сильные увлечения, которые принесут вред обязанностям. Леонардо, нахмурившись и безотчетно постукивая пальцами по липким доскам, скользил взглядом по звериной рогатой голове. Картинка выглядела довольно необычно. Сатану привычно изображают с козлиной головой, здесь же тупая морда и тяжелые, но коротковатые рога скорее вызывали в мыслях образ быка. – Второе правда истинная, да и последнее меня не удивляет, ведь ты и так из-за увлечений пренебрегаешь обязанностями, – укорил Зо. – Мне вот на днях Пеларатти жаловался, что ты ему мадонну аж с Эпифании пишешь. Что касаемо первого, будем искать положительные моменты. Что скажешь, вскоре можно будет поздравить тебя с появлением очередной прекрасной дамы? Или дама уже имеется? При любом раскладе, если спросишь меня, ради фигуристой синьоры можно и свободой поступиться. – В таком положении, говоришь… – Леонардо протянул руку и перевернул карту вверх тормашками. – А так что-то изменится? – Ну да, с точностью до наоборот. Человек всецело освобожден от страха и зависимости, сбрасывает все оковы и устраняет препятствия. Только ты же… – Так мне куда больше нравится, – перебил Леонардо и снова вскочил. – Пусть так и остается, – он полной грудью втянул смесь земных запахов и запрокинул голову к невидимому грозовому небу. – Я свободен, Зо, понимаешь? Я не боюсь инквизиции. А если они поймают меня, – он рывком наклонился близко-близко и шепнул Зо на ухо: – Тогда я от них улечу. Зо слегка оттолкнул его и широко ухмыльнулся: – Хвастун. – Гениальный хвастун, – уточнил Леонардо. Он шутливо чмокнул Зо в шапку жестких курчавых волос, потрепал по голове Нико и, обходя подозрительные лужи на утоптанном полу, направился к выходу. *** – Благодарю за ваше суждение и уделенное нам время, – ледяным тоном проговорил Риарио. – Зита, отдай синьору вознаграждение за визит. Темнокожая рабыня, вежливо присев, передала доктору монеты, и тот, опасливо оглянувшись на распростертое на кровати тело, торопливо покинул комнату. Риарио взглядом буравил дырку в захлопнувшихся дверных створках. Очень уж хотелось нагнать трусливого врачевателя и проделать в нем пару лишних отверстий помимо задуманных Создателем. Medice, cura te ipsum! Весьма буквально, а не как в Евангелие. И начни желательно с души или откуда там врожденное слабоумие происходит. За прошедшие долгие часы он выслушал не одно объяснение бессилия приглашенных докторов, однако этот эскулап превзошел всех их вместе взятых. Сказывают, к сорока годам каждый либо дурак, либо доктор, но некоторые, как видно, умудряются сочетать в себе эти довольно разнородные качества. – О! – едва заглянув в бледное, покрытое испариной лицо, многоученый доктор Жанкарло Торрегросса попятился, едва не сбив с ног почтительно вставшую у его локтя Зиту, и осенил себя крестным знамением. – Я несколько лет жил во Флоренции и знаю его, синьор! О нем ходит дурная слава. – Да, я слыхал, – с кислым видом кивнул Риарио. Он честно ждал, что Торрегросса тоже пустится в рассуждения не то об исключительной лености, не то о противоестественных наклонностях флорентийского художника, хотя, говоря откровенно, что для первого, что даже для второго доктор чересчур переполошился. Всё-таки на пациентов, будь они самыми распоследними безбожниками и распутниками, не таращатся, как на призрак покойного батюшки. Или же доктор задался целью продемонстрировать капитан-генералу Святой Церкви свою праведность и слегка переигрывал? Однако дальнейшее превзошло его самые смелые ожидания. – Говорят, что он подменыш, – свистящим шепотом поведал ученый доктор. – Он умеет видеть фей в ручьях и выращивать тыквы без земли. – О, – от неожиданности более вразумительного ответа Риарио подобрать не смог. – А в младенчестве вместо молока матери питался молоком ведьминской козы, – добавил Торрегросса и снова перекрестился. – Все знают, что он бастард и матери своей даже не помнит, да и батюшка его, нотариус Пьеро, о ней молчит и сына признавать не хочет. Только это потому что не было на самом деле никакой матери, а нашел его Пьеро на языческих капищах Анкиано… Ты бы уж определился, подменыш или капища, мысленно закатив глаза, подумал Риарио. Он уже оправился от неожиданности и ощущал лишь глухое раздражение. Доктор продолжал креститься так мелко и быстро, что Риарио захотелось велеть ему, чтобы прекратил мельтешить. – Этот человек творит con la mano sinistra, – добавил Торрегросса. – Зловещей рукою. – Левой, – ровно поправил Риарио. – Он левша. Об этом, пролистывая конфискованный в Тольфе блокнот, он уже догадался и сам. В большей части набросков линии явственно и непривычно шли снизу налево. Набросав и заштриховав на клочке бумаги на редкость кривую собаку, Риарио убедился, что левой рукой так действительно удобнее. Более интересным казалось другое: в меньшей доле набросков направление штрихов было самым обыкновенным. Причем оба вида рисунков были исполнены одинаково уверенно и умело. Да Винчи был не просто левшой, он не то изначально в совершенстве владел обеими руками, не то, что вероятнее, со временем приучил себя работать и правой. Крайне удачно для намерений Риарио, потому что даже без лекаря он мог сказать, что снова рисовать правой рукой художник начнет нескоро, если вообще начнет. – Центральные линии… не могут охватить края… – слабо, но отчетливо донеслось с кровати. – Они как собаки на охоте… могут поднять дичь, но не схватить ее… – Боже, помилуй нас грешных, – быстро сказал доктор Торрегросса, дрожа и качая головой. – Вот! Я говорил! Риарио только вздохнул. Подобных странных обрывков он уже наслушался. Да Винчи в основном просто лежал, как мертвый, но если уж начинал бормотать в горячке, то говорил много и непонятно – про точки, тень и темноту, линии и углы, а еще, совсем уж невразумительно, про стремительный свет и светящиеся цвета. Услышал бы это Торрегросса… Должно быть, предложил бы развести костер не сходя с места – аккурат посреди просторной мрачной спальни ватиканского дворца. Кровать тоже была очень просторная, и фигура да Винчи, хотя ростом тот навскидку не уступал Риарио, казалась на ней странно маленькой. Если вкратце, пропуская еще пригоршню дурацких слухов, Риарио выставил именитого доктора Торрегроссу за дверь и даже нашел в себе силы сделать это вежливо. Проклятый художник не умер на месте, пригвожденный к земле узким мечом наемника, словно насекомое, нанизанное на шип маленькой хищной птицей. Он не истек кровью, когда весьма сомнительный коновал из соседней деревни, за которым наспех послали гонца, кое-как вынул меч. Коновал, к слову, остался лежать на месте художника, так как увидел слишком много, однако Риарио был уверен, что этим оказал соседней деревне неоценимую услугу. Да Винчи пережил возвращение в Рим, хотя из боязни растрясти телегу с едва живым телом приходилось двигаться медленно и переезд тянулся целую вечность. Кажется, клинок не задел ничего жизненно важного, поскольку художник не испустил дух в ближайшие часы и кровью не харкал, однако на этом хорошие новости заканчивались. Из забытья он так и не вышел, рана быстро воспалилась, так что сразу по прибытию во дворец Риарио озаботился поисками хорошего доктора. И нет, придворные врачеватели в эту категорию не входили per default. В Риме вело практику множество докторов, но тех, что не являлись шарлатанами и неучами, можно было перечесть по пальцам обеих рук, еще и свободные оставались. Риарио по очереди пригласил их всех. Докторов, конечно, не пальцы. Настолько вопиющее невежество проявил лишь Торрегросса, но те, что побывали у ложа больного до него, качали головами и давали неутешительные прогнозы, согласно которым, лечи-не лечи, в лучшем случае на грешной земле да Винчи оставалась седмица или две: если его не погубит потеря крови и не сожжет горячка, то убьет заражение. Говорят, лучше покойник в доме, чем флорентиец у дверей, но раз флорентиец все же оказался у дверей живым, Риарио предпочел бы, чтоб он таковым и остался. Из мрачных мыслей его вырвал негромкий голос, тщательно выговаривающий итальянские слова. Риарио повернулся к кровати. Зита, присев на низкий табурет у кровати, обтирала смоченной в холодной воде тряпицей лоб да Винчи и приговаривала ласково, как ребенку: – Ну же, повторяйте за мной, синьор, облегчите душу. Скажите: просвети очи мои, да не усну я сном смертным; да не скажет враг мой: «я одолел его». Доколе, Господи, будешь забывать меня в конец… Да Винчи морщился, слизывал стекающие по лицу капли и что-то бормотал, но явно не то, что хотела от него Зита. Риарио невольно улыбнулся уголком рта. Когда он купил эту женщину, она пребывала во мгле такой же темной, как ее кожа, и знала лишь свое дикое наречие. Он самолично выучил ее языку и Слову Божьему и теперь в очередной раз воочию видел результат своих трудов. Бывшая дикарка силится уговорить закоснелого, если верить молве, еретика прочитать молитву о доброй смерти. Как трогательно. Риарио даже не был уверен, есть ли в последней мысли насмешка. – Полно, Зита, – окликнул он, пряча приязнь. – Ты же слышала, что сказали лекари. Если он и умрет, то не прямо сейчас. Оставь его. Сбегай-ка лучше на Виа Канале, в Малую Флоренцию, знаешь? – он дождался утвердительного кивка. – Поспрашивай там доктора. Может, тамошний врачеватель будет лучше стараться, если придется ходить за соотечественником. Кто знает, конечно, что там за врачи, но терять уже нечего. Вдруг случится чудо. Зита сразу же отправилась по поручению, а Риарио вздохнул и опустился на освободившийся табурет. На смену стылой неподвижности пришло возбуждение. Да Винчи беспокоился, шарил по простыне. Риарио поймал его руку. У него были тонкие пальцы художника с мелкими шрамами от порезов и ожогов и намертво въевшейся под обкусанные ногти краской, но мозолистая кожа на ладони была натерта до твердости явно рукоятью меча. Там, в Тольфе, да Винчи принялся, верно, размахивать оружием, защищая совершенно незнакомых бедняков. За что и поплатился. – Глупый художник, – проговорил Риарио, потирая сухие горячие пальцы. – Мог бы сбежать. А теперь ты умрешь. – Неееет, – прохрипел да Винчи. Риарио невольно вздрогнул и выпустил его руку, но тут же наклонился ближе. – Да Винчи? Ты слышишь меня? Понимаешь? Да Винчи распахнул глаза, но Риарио явно не видел. Он смотрел мимо, сквозь и вверх, через потолок, крышу, ввысь. Смотрел и судорожно тер рукой, которую только что держал Риарио, мокрую грудь в распахнутом вороте. – Нет, – повторил он. – Они не поймают меня. Я улечу. Я улечу. – Разве если с ангелами, – снова вздохнул Риарио. Да Винчи, ясное дело, его не услышал. Глаза его закатились, веки упали, он снова вытянулся на постели и затих. *** Точка неделима, она не имеет ни высоты, ни ширины, ни длины, ни глубины. Однако же, в ней, образуя угол, сходятся две линии. Сама точка не является частью линии, хотя две точки определяют ее концы. Движение пальцев – вот прямая линия, еще одно движение – изогнутая, несколько движений – извилистая. Отполированное локтями темное дерево плохо держит светлые отпечатки, но меловые линии все же видны, и разве это не удивительно? Точка сама по себе ничто, но без нее невозможны линии и углы, которые складываются в рисунки и чертежи. Так из ничего возникает отражение мира. Стол вздрогнул, последний виток дернулся в сторону некрасивым резким зигзагом. Леонардо чертыхнулся под нос и вскинул голову. – Проклятье, можно осторожнее? – Прости, что мы тебе мешаем делать этот стол еще грязнее, чем он уже есть, – кротко проговорил Зо. – Эй, я вытираю столы! – возмутилась Ванесса, споро наполняя кружки. – Почти каждый вечер. Правда, Леонардо, чем прибавлять работы, лучше бы придумал, как меня спасти. Леонардо с сожалением стер линии рукавом куртки и бросил остатки мела в рот. – Что стряслось? – А ты не слышал? – Зо выразительно вскинул брови. – Конечно, он не слышал. Ванесса вот уже целый вечер жалуется, а он не слышал. Ведь черточки важнее друзей. Леонардо закатил глаза и громко раскусил шершавый пресный на вкус кусочек. – И давно ты начал сдабривать травяной рацион камнями? – не унимался друг. – Нет, я понимаю, умение в принципе полезное на случай большого голода, хотя их питательность вызывает у меня некоторые сомнения… Нико захихикал. Ванесса с сочувственной улыбкой подвинула полную кружку. – Зубы белее будут, – парировал Леонардо, но с удовольствием смыл вином колющие рот и язык крошки. – Дорогая, тебя кто-то обидел? – Да, как впервые здесь увидел, проходу не дает, – Ванесса вскинула голову на звук хлопнувшей двери и присела, безуспешно пытаясь спрятаться за приятелей. – Святые небеса, это он! Леонардо вытянул шею: в зал, по-хозяйски оглядываясь и побрякивая мечами, входили Ночные Стражи. Галдеж слегка притих, кто-то втянул голову в плечи, кто-то и вовсе сполз на пол и начал пробираться к выходу между столами, лавками и ногами. – Который из? – уголком рта спросил Леонардо. Зо шепотом велел Нико поискать Аллегру, вторую подавальщицу, и попросить ее заменить Ванессу. – Вон тот, костлявый. Ой, он сюда смотрит! – Ванесса юркнула в узкое пространство между спиной Леонардо и стеной. Тип был на вид довольно неприятный – с узким желчным лицом и тощим телом, на котором черная униформа стражника болталась, как обноски на пугале. Круглые глаза навыкате быстро обежали обеденный зал. Повертев головой и, очевидно, не обнаружив искомое, «вот тот костлявый» присоединился к товарищам, которые сгрудились вокруг хозяина таверны и что-то с ним горячо обсуждали. – А, это Угуччи Мацца, – всезнающий Зо развернулся к столу, давя улыбку. – Не знал, что его в стражи выбрали. Не прекрасный принц, конечно, но, как по-моему, для тебя, Ванесса, партия недурная. Он же богатый. – Вот сам за него и иди, раз недурная партия, – ядовито сообщили из-за спины Леонардо. – Он же старый! И женат наверняка. – Женат, – подтвердил Зо. – И жена у него прехорошенькая. Его глаза слегка затуманились, а лицо приняло мечтательное выражение. Леонардо не стал выяснять, грезит ли друг об этой жене или уже подсуетился и теперь вспоминает приятно проведенное время – он покрепче сжал рукоять меча и поднялся с лавки. Но сразу же шлепнулся обратно, потому что с разных сторон на нем повисли все еще сидящая на корточках Ванесса, перегнувшийся через стол Зо и выполнивший поручение Нико. – Ты чокнулся? – горячо зашептал Зо. – У тебя только-только синяки сошли! Опять нарываешься? – Они идут сюда, – пискнула Ванесса. Бежать было поздно и особенно некуда, поэтому ей пришлось встать и сделать вид, будто на полу за лавкой что-то разлилось и она только-только закончила подтирать лужу. Первым к столу приблизился капитан Ночной стражи Наццарено Драгонетти собственной персоной, немолодой и дородный, с короткой седой бородой, обрамляющей изрытое шрамами лицо. С ним Леонардо был знаком отлично, правда, не с лучшей стороны. Угуччи Мацца, воспользовавшись ситуацией, указал Ванессе на свободные места за столом у противоположной стены, и той пришлось подчиниться. Уходя, она оглянулась через плечо и со зверской гримасой закатила глаза, прежде чем нацепить вежливую улыбку. Леонардо проводил ее беспомощным взглядом. – Да Винчи, – Драгонетти сложил руки на животе и самодовольно улыбнулся. – Мне показалось, ты искал нашего внимания? Вот уж чего-чего, а внимания Ночной стражи Леонардо хватало с лихвой. В лучшем случае его выдворяли из таверн и с улиц, случись ему задержаться там после комендантского часа, не раз он вступался за иноземцев, обычно евреев и турок, которым угораздило угодить на глаза скучающим стражникам, в худшем же случае… – Как твоя рука? – с наигранной заботой поинтересовался Драгонетти, не дождавшись ответа. – Уже не болит? Хотя тебе-то, видать, все равно, какой… кхем… рисовать. Его подчиненные разразились хохотом. Смешки раздались и среди посетителей таверны, которые оглядывались и выбирались из-за столов, предвкушая перепалку, а то и хорошую драку. Леонардо заскрипел зубами и вскочил было, но Зо сделал под столом подсечку, и он неловко шлепнулся на место. Смешки переросли в дружный смех. В худшем случае происходило то, что случилось на минувшей неделе. Терпение отца в очередной раз не выдержало – того, что его сын бездельник, смутьян, вольнодумец, того, что он непохож на других и так похож на мать, на женщину, которая исчезла бесследно, все равно что умерла. Последней каплей стал эпизод на площади Синьории: Леонардо подкараулил Лоренцо Великолепного и, невзирая на грозные взгляды отца, которому повезло состоять при главе Флорентийской республики нотариусом, добрых четверть часа пытался предложить свои услуги в качестве военного инженера и даже норовил раскатать свитки с чертежами прямо там же, под ногами, в смешанном с соломой песке. Лоренцо происшествие позабавило: в прищуренных глазах на грубом некрасивом лице плясали черти, поджатые губы кривились в улыбке. Пьеро же пришел в ярость: мальчишка без роду, без племени, нищий художник – а все туда же, ко двору, да еще ни много ни мало в военные инженеры метит. Тогда, на высокой публике, он сдержался, разумеется. Однако после наступления темноты по обыкновению задержавшегося на улице Леонардо окружили вооруженные стражи и уволокли в подземелья Барджелло, где он узнал, что его вторая мачеха Франческа, дочь Джулиано Ланфредини, подарила Пьеро сына, законного наследника. Кроме этой новости, окончательно перечеркивающей хоть какой-то шанс на внимание и признание отца, Леонардо ждала грандиозная взбучка. Вцепившись закованными руками в тяжелый ржавый ошейник, он валялся в грязи и по дурной привычке на одно слово отца отвечал тремя, вслед за чем на него сыпались удары. Несмотря на возраст и худобу, рука у отца была тяжелая. Впрочем, Пьеро выдохся довольно быстро, но уходя, он отдал приказ Ночной страже, а те не уставали куда как дольше. В довершение всего, стражник ударил его булыжником по пальцам – боль была адская, тонкие косточки хрустнули, как хворост под сапогом, и если бы Леонардо, когда его выкинули в переулок, словно куль с тряпками, не справился с повреждением, как позволяла ему нездешняя природа, правая рука бы уже не годилась ни на что. А так просто распухла и дергала болью несколько дней. Рисовать можно и левой, даже удобнее. Леонардо не сомневался, что булыжник тоже был приказом отца. В конце концов, тот знал, что непоправимого ущерба удар не нанесет. Рука заныла тягучей фантомной болью, и Леонардо неосознанно погладил ее под столом. Откинулся на стену и оскалился. – Рука? А даже если и болит? Заживет. Явно скорее, чем вы избавитесь от этого брюха, которое вам уж точно мешает… – он изобразил в воздухе неприличный жест, – кхем… рисовать. Таверна взорвалась хохотом, улюлюканьем и криками одобрения. Смеялись даже остальные стражники. Что-что, а хорошую колкую шутку здесь ценили все. Леонардо сдержал порыв вскочить на лавку и раскланяться. Драгонетти залился краской, шрамы побагровели. Леонардо нащупал рукоять меча, понимая, что теперь драки наверняка не избежать, но тут с улицы донесся рассерженный и испуганный женский крик, затем – молодцеватый гогот на несколько глоток. Драгонетти подал знак товарищам, и они все вместе заторопились наружу. Зо поднялся и подошел к окну. – Юнцы в stili играют, – пояснил он. – Свезло тебе, Лео. Предлагаю убираться поскорее, пока они отвлеклись. – А Ванесса? – Леонардо послушно поднялся, но уходить не спешил. – Я здесь, – Ванесса вынырнула из вновь разбредающейся по залу толпы. Она приглаживала волосы и расправляла подол платья на ходу. – Уже и руки распускает, – возмущенно прошептала она. – Как думаете, меня арестуют, если в следующий раз я огрею его подносом? – Следующего раза не будет, – твердо сказал Леонардо. – Лео, – предупреждающе начал Зо, – если ты собираешься… – Меня никто не увидит и не услышит, – возразил Леонардо. – Зо, Нико, идем. Ванесса, заходи и ты после работы. У меня есть план. *** лето 1468 Солнце пылало в выгоревшем небе невысоко, но жарко. Жар колотил в голову так, что темнело в глазах. Рот горел, будто он проглотил горсть острых специй, и так же сжималось горло. Шея и плечи взмокли под длинными разметавшимися волосами. Он говорил себе, что это все от июльского зноя, неукротимого даже к вечеру. От зноя, а не от того, что он собирался сделать. Я есмь истинная виноградная лоза, а Отец Мой - виноградарь. Отец… Святой Отец велел отправиться в лабиринт сырых улочек в низине между четырьмя холмами. Влагу и грязь не могло отсюда изгнать даже палящее солнце в разгаре лета. В этом лабиринте осквернялись тела и, что много хуже, души. В этом лабиринте мужчины всякого рода и достатка превращались в отупевшее стадо овец, бегущих на звуки зачарованного рожка. Словно лежалая падаль личинками, этот лабиринт кишел падшими женщинами и streghe, ведьмами, что, в сущности, одно и то же, ибо ведьма силой, данною Нечистым, любому отведет глаза и любого собьет с пути истинного. Как же еще объяснить то, что даже почтенный муж и отец семейства превращается тут в неразумную скотину, движимую лишь жаждой плотских наслаждений? Знал ли Святой Отец, что он сам – крадучись, сгорая от стыда – захаживал в это логово разврата, пусть и вовсе не для того, за чем сюда приходили остальные? Наверняка, знал. Но Риарио не мог сказать точно – он уронил взгляд и до самого конца не смог поднять глаза. Однако пообещал, как обычно: будет исполнено. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода. Святой Отец велел отправиться в лабиринт улочек на окраине и привести Целию Лисимахус, увядающую еврейку, торгующую своим телом – всегда около одной и той же стены, размалеванной аляповатыми зверями и гадами. Целия нашлась на облюбованном месте: она щебетала о чем-то с товаркой, болезненно худой женщиной с выкрашенными в вульгарный рыжий цвет волосами. Обе то и дело хихикали, не забывая зорко поглядывать по сторонам. По сравнению с тощей собеседницей Целия казалась еще полнее и грубее, корсаж тяжелого темного платья едва сдерживал груди, иссиня-черные волосы были взбиты в высокую прическу, но две толстые косы ниспадали до расплывшейся талии. Завидев Риарио, она подмигнула густо наведенным глазом, принялась сладко улыбаться и красоваться, оглаживая крупный стан. Не удостоив взглядом рыжую, Риарио направился прямиком к ней. Изобразить на лице страсть он даже не пытался – тут бы отвращение сдержать. Целия схватила его за вялую руку и увлекла в узкую дверь за углом. Комнатушка была крохотная, и все ее убранство составляли небольшой сундук у одной стены да кровать у другой. Кровать незамедлительно заняла Целия, в то время как Риарио, привычно игнорируя приглашающий жест, умостился на сундуке. – Не ожидала увидеть тебя так скоро, Джироламо, – проговорила Целия спустя некоторое время, в продолжение которого она разглядывала Риарио, а тот скользил рассеянным взглядом по тусклым непристойным надписям на стене. – Меня послал Святой Отец, – он проигрывал эту фразу не раз, а потому не запнулся перед последними словами. – Неужто Алессандро все еще помнит обо мне? К большому несчастью для тебя, хотел ответить Риарио. Да и как тут забыть, когда напоминание вот оно, всегда перед глазами? В груди ныло глухо и противно. В нутре притаилась тошнота. Имя «Целия» означает «небесная», а еще – «слепая». Небесами тут не пахло и близко. Неужели она в самом деле настолько слепа, что возомнила, будто по прошествии двух с лишним десятков лет, став наместником Всевышнего на земле, бывший клиент решил облагодетельствовать случайную любовницу? Я есмь лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода; ибо без Меня не можете делать ничего. После долгого молчания Целия вздохнула. – Много лет назад подобные мне женщины убивали своих младенцев, – проговорила она. – С той поры немало воды утекло, но мне советовали поступить так же. – Ты бы проявила этим милосердие, – отозвался Риарио резче, чем намеревался. – Однако предпочла оставить меня у ворот монастыря. – И не жалею об этом, – Целия слабо улыбнулась. – Ты вырос красивым и умным, сынок. Получил хорошее воспитание и большую власть. Я и помыслить не могла о подобном. Ноющая боль за ребрами разбухала, грозя проломить грудную клетку. Риарио невольно ослабил шейный платок и пробежался взглядом по каморке. Разумеется, кувшина с водой тут не оказалось. Надо было купить бутыль вина по дороге. – Ты бы пожалела… матушка, – выдавил он, – если бы знала, зачем я пришел. – Я знаю, Джироламо, – Целия похлопала по тонкой продавленной циновке. – Подойди. Прежде чем ты исполнишь поручение Алессандро, я хочу кое-что тебе рассказать. Это не займет много времени. Риарио неохотно поднялся. Стены шатнулись, но он зажмурился только на мгновение, и те несколько шагов, которые потребовались, чтобы пересечь комнатушку, были твердыми. Риарио осторожно опустился на кровать рядом с Целией. От нее удушливо пахло потом и чем-то тошнотворно сладким, словно гнилью. Будто она начала разлагаться, не успев умереть. Риарио сглотнул рвотный позыв и принудил себя не думать. Она не мертва. Вот она сидит рядом, живая и источающая жар. Сидит и… расстегивает корсаж? Риарио отпрянул, словно ошпаренный, но Целия, расстегнув пару пуговок, вытащила на свет большой резной ключ. – Мне его дала повитуха, – она сделала вид, будто не заметила движения Риарио и, когда тот не протянул руки, положила ключ ему на колено. – Старая еврейка. Я тогда подумала, что несчастная едва ли здорова душевно, но выбирать не приходилось, а свое дело она знала. Риарио подобрал теплый ключ, внутренне морщась от влаги на металле и мысли, где он хранился. – Известно, от чего он? – Она сказала, будто он открывает какую-то… книгу Игниса? – Целия пожала пухлыми плечами. – Что эта книга способна уничтожить весь мир. Весьма сомнительный талисман, однако я его сохранила. Приятно единолично владеть чем-то, что способно уничтожить весь мир, – она негромко рассмеялась. – Пустое, нелепица... но я не хочу, чтобы этот ключ оказался в руках Алессандро. – Он был жесток с тобой? – невпопад спросил Риарио, бесконечно долго пряча ключ за пазухой. – Он подарил мне тебя, – в голосе Целии все еще слышалась улыбка. – Это главное. Теперь я это понимаю. – Она поднялась и потрепала Риарио по голове. – Пойдем, сынок. Время встретиться с прошлым. *** Кроны олив меняли цвет по мере того, как бледнело небо. Они уже побывали серебристо-зелеными и бронзовыми, а теперь начали приобретать занятный фиолетовый оттенок. Листья беспокоил свежий вечерний ветер. На момент Леонардо захотелось бросить всё и отдаться на волю воздушных потоков, прихотливых с виду, но с радостью позволяющих себя обуздать там, наверху. Роща раскинется под грудью неровными серовато-зелеными клочками, будто мшистый ковер, изъеденный мышами, а травы под ней закипят маленькой суетливой жизнью. Но его ждали друзья. Он и без того чрезмерно задержался. Леонардо тоскливо вздохнул и взобрался на холм. Так и есть: Зо, Нико и Ванесса сидели под деревом и играли в морру. К моменту его появления Нико и Ванесса как раз набросились на Зо, обвиняя его в жульничестве. Тот отпирался и возражал, что в этой игре жульничать невозможно, если только не обучиться заглядывать в головы и видеть мысли, как открытую книгу. Нико и Ванесса ему не верили, и Леонардо был склонен их поддержать: в невероятной способности лучшего друга надуть кого угодно и где угодно он не сомневался ни на мгновение. – Лео! Скажи им, что я кристально честен! Со мной в морру можно хоть в потемках играть… – выпалил Зо, едва заметив Леонардо. – Ай, больно же! Он попытался спихнуть с себя Нико, который сделал вид, что намерен проредить Зо шевелюру, и ненароком запутался пальцами в непослушных завитках. – Разумеется, – Леонардо, хмыкнув, остановился поодаль, чтобы не влетело за компанию. – Подумаешь, убедил пару сотен остолопов, и только лишь за время нашего знакомства, что светлячки – это фонарики. А так да, кристально. – Ну спасибочки, – Зо, наконец, оторвал от себя Нико и, морщась, тер макушку. – Где ты шлялся? Ванесса нарочно отпросилась пораньше, мы с малышом Нико тоже могли бы найти занятие увлекательнее, а тебя черти носят. – Так вы, вроде, не скучали, – уклончиво отозвался Леонардо. Он не хотел признаваться, что попросту бродил по холмам, глядя в небо. Мечтать о небе было приятно. Не менее приятно, чем раз за разом исполнять мечту. Не то чтобы друзья не догадывались о причине его опоздания, но пока не признаешься, вроде как и не виноват, верно? – Я исчерпал весь запас игр, – пристыдил его Зо. – Еще немного, и мы бы разошлись по домам. – Не ври, твой запас неиссякаем, – отрезал Леонардо, опустив сумку в траву, но на всякий случай уточнил: – В «Снип-снэп-снорем» играли? – И в «Разори соседа», и в «Старую деву», и даже в «Папессу Иоанну» подумывали, да доску негде взять. – Какие-то несерьезные у вас игры, – подначил Леонардо. – Ну прости, в баккара сыграем, как только выбьемся в аристократы, – обиженно фыркнул Зо. – Ты что-нибудь придумал? – подала голос доселе молчавшая Ванесса. – Конечно, милая. Леонардо расстелил рядом с разметанной колодой карт пестрый платок и выложил на него поочередно гуделку, две горсти фиг и белую драпировку, испещренную бордовыми пятнами. – Это кровь? – ахнула Ванесса. – Вино, – успокоил Леонардо. – Андреа хватил лишнего и так размахивал руками около модели, поясняя направление складок, что окатил ее из кружки. Ткань пришлось заменить, а эту я позаимствовал для дела. – Представить не могу, для какого-такого дела может понадобиться тряпка, смахивающая на простыню после первой брачной ночи, – заявил Зо. – Думаешь таким образом намекнуть Мацце, что уже сорвал нежный цветочек? Так ему начхать. Нико покраснел, как вареный рак, и принялся усиленно разглядывать горку фиг. Ванесса захихикала в ладошку. Леонардо невозмутимо подобрал гуделку и начал разматывать шнур. – А как Ванессе поможет эта деревяшка на веревочке? – Это не деревяшка на веревочке, это гуделка. Я еще зову ее ревун… Нико, брось, они отравленные! Нико рассеянно потянул темный грушевидный плод в рот, но, услышав окрик, отбросил его так, будто тот вспыхнул у него в руке. – Маэстро? – Да, Лео, это что за новости? – Зо на всякий случай отодвинулся подальше. – Мы пытаемся убедить тебя не нарываться, а ты решил Маццу отравить? Надежнее было бы… – Именно, – слегка раздраженно перебил Леонардо. – Если его не убедит, как ты выразился, простыня после первой брачной ночи, я отравлю его фигами, а для надежности пристукну деревяшкой на веревочке. Воцарилась озадаченная тишина. – Я не думаю, что это самый удачный ваш план… маэстро, – наконец, осторожно проговорил Нико. – Именно! – Леонардо вскочил, отошел на безопасное расстояние и начал на пробу раскручивать гуделку. – Потому что это не мой план! Вы решили, что это мой план, не позволив мне даже рта раскрыть! – Это все Зо, – открестилась Ванесса. – Мы с Нико молчали. Зо бросил на нее укоризненный взгляд и возмущенно фыркнул. Леонардо ничего не ответил: гуделка начала звучать, рассекая воздух, и меж древесными стволами поплыло густое жужжащее «вьен-вьен-вьен-вьен» – то тише, то громче, то быстрее, то медленнее, словно неведомые лесные божества решили пообщаться, живя на разных концах рощи. Зо, Нико и Ванесса зачарованно притихли. Леонардо извлек из гуделки еще несколько переливов и опустил руку. Жужжание сошло на нет. – Занятно, – нарушил воцарившуюся тишину Зо. – И довольно пугающе, если не видеть, что всему виной кусочек дерева в полторы ладони. Как будто духи решили организовать хор. – На то и расчет! – подхватил Леонардо. – В ясную погоду эти звуки слышны за несколько миль. – Замечательная вещица, – похвалила Ванесса. – Ты что-то говорил про план? Леонардо смотал шнур, сел в траву и поведал друзьям план действий. В воздухе снова повисло молчание. – Нууу… – протянул Нико. – Если ты сейчас скажешь, что это не самый удачный мой план, я скормлю тебе эти фиги, – быстро предупредил Леонардо. – А для Маццы еще наделаю. – Ничего подобного, – очень серьезно возразил Нико. – Та ваша идея с механическим мостом была куда более неудачная: мы едва не пошли ко дну вместе с лошадьми. А вспомните только самодвижущуюся повозку? – В общем, – перебил Зо, – не понимаю твоей склонности устраивать грандиозные мистификации для решения проблем, которые можно уладить, попросту приплатив парочке бравых молодцев, однако раз нам не грозит ни утопнуть, ни врезаться в городскую стену, я, пожалуй, готов попробовать. – И я, – вздохнула Ванесса. – Что угодно, лишь бы не его липкие ручонки. – А мне деваться некуда, – сдался Нико. – Конечно, ты же мой ученик, – развел руками Леонардо. – Ты обязан поддерживать все мои начинания! – он вскочил на ноги и хохотнул. – Хватит кукситься, друзья мои! Этот тип к Ванессе и на пушечный выстрел не приблизится за все золото Флоренции! А мы повеселимся! – Разумеется, маэстро, – покорно согласился Нико. – Да-да, – бодро добавил Зо. – Мне уже становится весело, я чувствую. Ванесса молча улыбнулась. И хотя бодрость была несколько натужная, а улыбка бледноватая, Леонардо был доволен и этим. Его охватил азарт. *** Угуччи Мацца немало изумился, когда Ванесса Москелла кинулась навстречу, словно птичка, преследуемая голодным котом. Отработав свое, он возвращался домой, с привычным смирением предвидя унылый вечер в компании супруги и ее пресной стряпни. А если особенно не повезет, рассказов о лености старших сыновей и коликах младшего на сладкое. Розабелла была хорошенькой, спору нет, но при том ужасно скучной – и скука эта распространялась даже на обеды и ужины. Их союз уже давно сделался довольно бесцветным: семейная жизнь оказалась особенно тягостной в сравнении с бурной юностью, однако подавальщица в «Брехливом Псе» стала ярким всполохом, который заставил забродившую в жилах Угуччи кровь вновь вскипеть. Ее звали Ванесса, раньше она была монахиней, у нее были чудесные рыжие волосы и застенчивая улыбка, и широкая горловина простого платья постоянно спадала то с одного, то с другого точеного белого плеча. Угуччи пропал в первый же момент, как ее увидел. Всякий раз, когда случалось зайти в «Пса», он предпринимал всё более напористые атаки, но успеха пока не добился. При последней встрече он, воспользовавшись тем, что все отвлеклись на этого шута да Винчи, будто ненароком прижал Ванессу к себе, да так, что жар молодого тела, казалось, просочился даже сквозь плотную кожаную униформу. Ванесса негодующе сверкнула глазами, и Угуччи приготовился отхватить пощечину, однако повезло. Он подумывал в следующий раз задобрить строптивую девицу лентой или гребешком, но никак не ожидал, что она бросится ему на грудь по собственному почину. – Ах, синьор Мацца! – даже в неверном свете факелов на стенах было видно, как она раскраснелась и взмокла. – Как хорошо, что вы здесь! Недобрый человек похитил все монеты, которые оставили мне посетители! Какое несчастье! Но пойдемте скорее, вдруг он еще не успел далеко уйти. Угуччи по собственному опыту знал, что на извилистых улочках воришку днем с огнем не найдешь, не то что впотьмах. Однако отказать он, понятное дело, не мог. Вооружившись снятым со стены факелом, он последовал за указывающей путь Ванессой, не в силах отказать себе в удовольствии полюбоваться по пути отблесками пламени на рыжих локонах. Идти далеко не пришлось: несколько поворотов – и перед ними открылась площадь Санта-Кроче. Угуччи принялся бдительно вертеть головой, зная, что никого не увидит, но тут Ванесса с радостным возгласом кинулась вперед и подобрала что-то, лежащее у самой стены базилики. – Смотрите, смотрите! – она продемонстрировала Угуччи запыленный мешочек, вслед за чем развернула его и заглянула внутрь. – Все монеты на месте! Должно быть, вор испугался ваших шагов и бросил добычу! Угуччи заморгал. Поведение для вора было… непривычным, мягко говоря. Даже уличные мальчишки не бросали добычу, хоть ты за ними по всему городу бегай. Что уж говорить про взрослого и, наверняка, бывалого любителя чужих кошелей? Но тут Ванесса исполнила торжествующий танец прямо посреди площади, и мысли о странном поступке вора покинули Угуччи в момент. Ванесса приплясывала и кружилась, разведя тонкие руки и запрокинув лицо к черному небу. Рыжие пряди, ловя свет факелов, окутали ее голову пламенем. Угуччи прикипел взглядом к соблазнительному зрелищу, борясь с желанием догнать ее и собственнически обхватить тонкий стан. Но даже в такое время на казалось бы пустых улицах могли оказаться любопытные глаза. А если она начнет кричать и сбежится народ? Он ведь отец семейства, уважаемый человек. А если узнает Розабелла? Что скажет она? Что скажут бесчисленные почтенные родственники? Он и так сильно рисковал, проявляя знаки внимания в «Псе». Описав круг по площади, Ванесса вернулась к Угуччи, положила ладошку ему на грудь (ах, он бы все отдал, лишь бы между ее рукой и его кожей не было нескольких слоев ткани!) и доверительно прошептала: – Вы спасли меня. Я даже не знаю, чем вас отблагодарить. – Деньги мне не нужны, – слегка осипшим голосом выдавил Угуччи. На что ему жалкие монеты бедной подавальщицы? Вот если бы истребовать поцелуй… Шанс на близость вмиг перечеркнул боязнь общественного порицания. Однако не успел он высказать пожелание вслух, как Ванесса просияла. – Я знаю. Пойдемте! Я угощу вас вкуснейшими фигами! Тут недалеко. Фиги! Малая плата для влюбленного. Но это была возможность провести больше времени с Ванессой, и Угуччи не преминул ею воспользоваться. Путешествие в самом деле оказалось совсем коротким. Отойдя от площади, они добрались до ближайшего перекрестка, и Угуччи тут же узнал место. Это была Виа дель Фико, на которой, словно бы в насмешку, росло единственное фиговое дерево, да и то не плодоносило, сколько Угуччи себя помнил. На памяти его родителей и прародителей – тоже. Неужто взбалмошная девица решила посмеяться над ним? – Дайте сюда огонь… Осторожнее, не подожгите дерево! Ванесса деловито прищурилась, задрав голову. Угуччи недоуменно последовал ее примеру и с превеликим удивлением разглядел с дюжину крупных фиг в переплетении ветвей. Но как же? Дерево не приносило плодов много десятилетий. Не то чтобы Угуччи пытался раньше их высмотреть, да и зачем, когда многие поколения знали, что растение неплодное? Корявые ветки вздрагивали и поскрипывали от ветра, и Угуччи сделалось слегка не по себе. – Ага, – Ванесса отступила и подняла с травы фигу. Откусила кусочек. – Вкуснятина. Попробуйте. Угуччи послушно доел плод – тот был сочный и сладкий как раз в меру, без приторности. В мысли дымными завитками просочилось непотребное. Как Змий соблазнял Еву в Райском саду… Правда, роль Змия в их случае досталась Ванессе. В конце концов, в Писании не говорится, что плод непременно был яблоком… Понимает ли это Ванесса? Намекает? Дразнится? – Паданок больше нет, а вверху не достать, – посетовала Ванесса, не подозревая о его помыслах. – Но вы такой высокий… Сможете? Усилием воли избавившись от фантазии, Угуччи отдал ей факел, встал на цыпочки и не без труда дотянулся до ближайшей фиги. Оторвав плод, он протянул его Ванессе. – Кушайте, – мотнула та головой. – Я же вас угощаю, не себя. Эта фига оказалась куда менее сладкой, с едковатым вяжущим привкусом. Даже скулы свело слегка. Должно быть, еще не дозрела. Тем не менее, Угуччи съел ее, чтобы не обижать Ванессу, и соврал: – Восхитительно. Ванесса разулыбалась с такой гордостью, будто собственноручно это дерево посадила и вырастила. – Сорвите еще парочку, – предложила она. Что ж, остается надеяться, остальные фиги окажутся более спелыми. Но едва его пальцы коснулись бархатистой кожицы, как Ванесса ахнула, а затем что-то схватило Угуччи за плащ и сильно дернуло в сторону. Он пошатнулся, с трудом восстановил равновесие и резко развернулся, выхватывая меч. Сперва ему почудилось, что на городские улицы с гор спустился волк. Или сбежал из зверинца Медичи. Лоренцо скупал самых разнообразных зверей, среди них могли и волки оказаться. Небось завтра всех на отлов отправит, не было печали... Однако потом Угуччи присмотрелся и понял, что перед ним мохнатый пес, крупный и черный как уголь. – Откуда взялась эта собака? – дрожащим голосом проговорила Ванесса. – Она словно выпрыгнула из-под земли! Пес, припав к земле, угрожающе рычал. Угуччи замахнулся на него мечом, как палкой, и пес попятился к стене. Трусливая псина. Или умная, это как посмотреть. – Душечка, если подойдет, ткните его факелом в морду, – велел Угуччи. Он снова развернулся и потянулся к фигам. Достать их стало делом чести. Никакие собаки ему не помешают. За спиной разразились таким душераздирающим воем, что вдоль хребта продрал мороз. Угуччи рывком развернулся: пес сидел на прежнем месте, только теперь, задрав узкую морду, выводил заунывные рулады. Звуки, отражаясь от стен, казались гулкими и зловещими. Собака воет – к смерти. Заметив, что он смотрит, пес умолк и склонил голову набок, вывалив язык, будто в злорадной ухмылке. Угуччи отвернулся, быстро перекрестился, стиснул зубы и снова потянулся за фигами. Проклятая псина немедленно вновь зашлась воем, а потом сквозь наводящие тоску звуки пробился топот копыт. Угуччи заглянул за дерево и озадаченно прищурился: он мог поклясться, что в дальнем конце улицы призраком мелькнула белая лошадь. Не время думать о призраках, верно? Топот быстро отдалился и стих. Или же пес поддал жару и исторгаемые им ужасающие рулады заглушили все остальные звуки. Увидеть белую лошадь – к беде. У Угуччи заныл живот. Он усилием воли отогнал подступающий суеверный страх и решительно зашарил в ветвях. Чертова псина замолкла, не иначе как переводя дыхание. В наступившей тишине что-то заполошно заметалось, с шумом вырвалось из листвы и бросилось ему в лицо. Угуччи отпрянул, замахал руками и только спустя мгновение понял, что его напугала civetta, маленькая совушка, предвещающая дурное. Это было уже слишком. Угуччи наспех сорвал несколько фиг и развернулся к Ванессе. – Вот, берите, и пойдемте-ка мы отсю… Язык замерз у него во рту. Ванессы за его спиной не было. Факел, который она держала, теперь сжимал в челюстях черный пес. Пламя плясало совсем рядом с его лобастой головой, однако пса это, казалось, ничуть не тревожило. Глубоко посаженные глаза горели желтыми огнями. Угуччи выронил фиги и попятился, однако не успел сделать и полдесятка шагов, как осознал, что боль в животе становится отнюдь не фигуральной. Из глухой и ноющей она стремительно превратилась в спазмы, а те в такую резь, что Угуччи шатнулся на ослабевших ногах, сложился пополам и осел на землю. Перед глазами потемнело. Когда к нему вернулось зрение, он понял, что полулежит под злосчастным фиговым деревом, привалившись спиной к стволу. В животе словно развели костер. Пес с факелом в зубах сидел несколькими шагами поодаль и чересчур пристально смотрел на него. Снова раздался топот копыт. Угуччи дернулся и застонал, но не смог ни подняться, ни двинуться с места. Перед ним предстало призрачное видение – девушка на белом коне. Лошадь беспокоилась: над самой землей стелился густой белый туман и змеями обвивал ее ноги. Угуччи узнал бы в девушке Ванессу, однако вместо простого голубого платья ее окутывала белая накидка, испещренная подозрительными темными пятнами, вокруг глаз залегли глубокие тени. Соскользнув со спины лошади, не-Ванесса бесстрашно погладила пса по голове и начала танцевать. Точно так же, как незадолго до этого плясала Ванесса на площади. Только теперь танец выглядел жутким потусторонним обрядом. Не-Ванесса кружилась все быстрее, и тут послышались эти звуки… Нездешнее жужжание, близкое и далекое одновременно. Оно становилось громче, когда не-Ванесса приближалась, и тише, когда та отдалялась. Создавалось ощущение, что гудит само это пугающее создание, вращаясь подобно волчку. Жужжание возвысилось почти до визга и на пике звука рассеялось в ночном воздухе. Не-Ванесса приблизилась к нему. Угуччи в ужасе вжался спиной в ствол. Он умирал от страха – даже резь в кишках отступила на второй план. – Жжжж, – ласково сказала не-Ванесса и мазнула его по носу указательным пальцем, холодным как лед. Пес за ее спиной разразился хриплым сдавленным тявканьем, будто рассмеялся. Перед глазами снова потемнело, на этот раз окончательно. *** Они ввалились в мастерскую на Виа Гибеллина, хихикая, словно малые дети. Ванесса вытерла испачканную сажей руку о прикрытую плащом спину Леонардо. – Эй! – Тебе все равно искупаться нужно, – со смехом отмахнулась Ванесса. – Ох, Лео, ты не обманул. Это действительно было ужасно весело! – Я же говорил, – заявил Леонардо. – Он теперь от тебя до конца жизни шарахаться будет. Ванесса благодарно чмокнула его в колючий подбородок. Леонардо перехватил ее, прижал к себе и пылко поцеловал в губы. – Ай! Ты весь в саже, пусти! – А меня? – встрял Зо. – Кто эту глупую кобылу туда-сюда гонял? Кто сову к дереву привязывал? Кто, в конце концов, битый час приклеивал к веткам чертовы фиги? Почему вся грязная работа мне, а все поцелуи ему? – Потому что я все это придумал? – предположил Леонардо. – Вот и моя машина для создания тумана пригодилась. А ты говорил, от нее никакого толку. – А то нам своего мало, – проворчал Зо. Ванесса утешительно чмокнула его в щеку и крепко обняла. – Ну вот, теперь и я в саже, – вздохнул Зо, пряча в бороде улыбку. – Надо было тебя, дружище, сполоснуть в Арно по дороге. – Благодарю покорно, – отмахнулся Леонардо. – Нико, милый, давай я и тебя поцелую? – предложила Ванесса. – Ты тоже старался, крутил гуделку. – Соглашайся, – Зо пихнул порозовевшего Нико в спину. – Ты у нас тут один девственно-чистый остался… Что? – он ловко увернулся от ответного тычка. – Я имею в виду, не в саже! – Маэстро, – Нико совсем засмущался и попытался сменить тему. – А что станет с Маццей? – Придет в себя к рассвету, – беззаботно откликнулся Леонардо. – Вероятно, помается животом денек-другой. Ему это полезно. Подумает о своем поведении. Друзья, все еще перешучиваясь и хихикая, быстро привели себя в порядок и распрощались. Кажется, Зо упоминал что-то про «вино» и «отметить», но Леонардо уже не слушал. Он пробормотал невнятные слова прощания и запер дверь. Вероятно, стоило отмыться и одеться, однако раскрытые фолианты и россыпи незаконченных чертежей на столе непреодолимо притягивали его. Леонардо обтер руки сброшенной Ванессой драпировкой, превратившейся в неопрятную грязно-белую тряпку, плотнее завернулся в плащ и углубился в работу. *** Риарио стремительно шагал по коридорам. Будто окольцованная сжимающимся обручем, глухо ныла голова. Ножны колотили по бедру. Шейный платок неприятно сдавливал горло. Риарио удерживал себя от того, чтобы не начать массировать виски, поправлять меч и оттягивать от кожи шелковую ткань. Его здоровье и одежды были в полном порядке – винить в раздражающих ощущениях приходилось лишь скверное настроение. Медичи, ясное дело, не оставили его вылазку в Тольфу без внимания. За пазухой у Риарио лежало приглашение посетить Флоренцию, а вернее, родовой дворец ее правителей, написанное в изысканных выражениях, сочащихся натужной вежливостью и ядом. Риарио намеревался приглашение принять, однако решил оттягивать визит до сих пор, пока не решится судьба художника. Еще один повод для дурного расположения духа. Зита отыскала в Малой Флоренции врачевателя, и тот оказался на удивление толковым типом, хотя на Риарио смотрел, как на садового слизня. Создавалось впечатление, что на высоком от залысин лбу доктора так и горят огненные буквы SPQR, причем отнюдь не в значении «Римский сенат и народ». Риарио к подобному отношению совершенно не привык, однако, покуда доктор делал свое дело, крепился и держался безукоризненно учтиво. Впрочем, чуда не случилось. Бенвенуто Микели – так звали доктора – прочил да Винчи тот же печальный финал, но хотя бы, в отличие предыдущих визитеров, пытался что-то делать. Они с Зитой практически не отходили от постели больного, пока Риарио занимался многочисленными поручениями Святого Отца, а в свободные минуты изучал рисунки и чертежи в записной книжке. Надо сказать, в последние дни да Винчи вел себя довольно беспокойно как для умирающего – даром что в ясное сознание не приходил. Риарио выставил стражу, выбранную из самых доверенных людей, в коридоре. Во-первых, чтобы пациент не уполз грешным делом, во-вторых, на случай если Святой Отец посчитает нужным избавиться от гостя. О художнике Сикст знал, конечно. Риарио заготовил целую речь, призванную убедить понтифика в неоценимой пользе, которую да Винчи принесет Ватикану, когда выздоровеет (деликатно умолчав о том, что по всем прогнозам этого не произойдет). Сикст, однако, слушал вполуха. На середине описания подвигов художника на поприще рисования и инженерного дела он лениво махнул рукой и благожелательно сообщил, что «дорогой племянник» волен оставить флорентийца себе и распоряжаться им по собственному усмотрению, коль его внезапно одолела страсть к искусству. В последних словах мнилось подтрунивание, но Риарио проглотил скользкий намек, не моргнув и глазом. С такой же легкостью Святой Отец мог переменить решение. Без особой на то причины. Просто он не любил, когда у Риарио появлялось что-то свое. Даже Зитой приходилось делиться, и Риарио скрипел зубами каждый раз, когда Сикст, кривя губы в улыбке, вскользь упоминал, что желает «одолжить» абиссинскую рабыню племянника на ночь. На плотной темной коже Зиты синяки были почти не заметны, однако Риарио знал, что Святой Отец отнюдь не нежен. Впереди послышались голоса – громкие, рассерженные и недоумевающие. Разом позабыв о головной боли и саднящем бедре, Риарио сорвался на бег и в несколько скачков оказался у дверей спальни, выполняющей роль госпитальной палаты. Двери были распахнуты настежь и брошены без охраны. Вбежав в комнату, Риарио увидел причину этой халатности: стража сгрудилась перед кроватью, вместе с доктором Микели и Зитой. Риарио сразу же заподозрил худшее и едва не выбранился от досады, хотя подобный исход был чем угодно, только не новостью. Однако даже если да Винчи отмучился и отправился в мир иной, к чему такое столпотворение? Небрежно распихав солдат, Риарио протолкался к постели и недоуменно заморгал. Вместо мертвого тела на сбитых простынях и одеялах лежала скудная кучка одежды, а в ней терялись полоски ткани, которыми врачеватель прилежно перетягивал грудь и плечо больного. – А где…? – довольно глупо поинтересовался Риарио. – Это-то я и пытаюсь выяснить у ваших бравых молодцев, – доктор Микели казался скорее раздраженным, нежели ошеломленным. – То они стоят над душой и мешают работать, а стоит отлучиться – на тебе! Проморгали больного. – Да мимо нас мышь не пробегала! – возмутился Джунта, самый молодой охранник. – Видать, художник ваш и вправду… того… колдун. А как помер, тут-то дьявол его и забрал прямо со смертного одра. Только одежа и осталась. – Заткнись! – резко велел Риарио. – Ты говори, – он указал подбородком на Флеккенштайна, которого знал как человека трезвого и мало склонного к предрассудкам. – Кто-то заходил? Его Святейшество был здесь? – Джунта правду говорит, синьор, – подтвердил тот. – Никто не заходил и не выходил, только синьор доктор и ваша служанка, как обычно. – Если врешь… – сквозь зубы пригрозил Риарио, но не договорил и, мазнув взглядом по перепуганному лицу Зиты, принялся изучать комнату. Потайных ходов тут не было, он знал наверняка. Ставни по настоянию доктора держали открытыми днем и ночью, чтобы впустить в покои свежий воздух, однако окно было забрано прочной решеткой, и между прутьями протиснулся бы разве малый ребенок, но никак не взрослый мужчина, пусть и отощавший за время болезни. Риарио на всякий случай дернул решетку, проверяя, нет ли перепиленных прутьев. Та держалась как влитая. – Под окном проверяли? – все же спросил он. – Нет, зачем? Тут человеку не пролезть, – удивился Флеккенштайн. – Так проверьте! – раздраженно велел Риарио. Зряшность предприятия он видел и сам, но не мог терпеть бездействия. И не чурался рассматривать любые варианты, даже невероятные. – Третий этаж! – возмущенно прошептал Джунта в ответ на переданный Флеккенштайном приказ, но выскочил из спальни прежде, чем Риарио успел повернуться и испепелить его взглядом. Мест для укрытий комната предоставляла мало, и их наверняка не раз осмотрели, но Риарио лично заглянул в сундуки и под кровать. Больше прятаться было негде. Выпрямившись, он бездумно поворошил одежду. Рубаха была влажной, на перевязочной ткани виднелись пятна. От ткани разило болезнью и вонючими лекарскими снадобьями. – В каком состоянии вы его оставили? – спросил Риарио у доктора. – Он был жив, – лаконично отозвался Микели. – И беспокоен. – Вы считаете, он мог самостоятельно покинуть кровать? – Упасть с нее мог, – дернул плечами доктор. – Но если вы пытаетесь узнать, был ли он способен самостоятельно выползти из вашего гостеприимного жилища, то нет. Никоим образом. – Мимо нас никто не проходил, – напомнил Флеккенштайн, подумал немного и на всякий случай добавил: – И не проползал. – Не сомневаюсь, – пробормотал Риарио, давя нервный смешок. – Ну где там твой напарник? – Он здесь!!! – будто в ответ, заполошно заорали снаружи и внизу. Невысказанный вопрос «КАК?» повис под потолком огромными буквами. Зита осталась в спальне, а охранникам и доктору Риарио знаком велел следовать за собой. Казалось, поворотам, коридорам и лестницам не будет конца. Каким образом да Винчи оказался снаружи, Риарио пока думать перестал. Его больше заботило другое. Этажи во дворце были высокие. Надеяться на то, что ослабленный и раненый человек переживет подобное падение, не приходилось. И все же… Как да Винчи оказался снаружи? Святой Отец изменил-таки свое решение? Подкупил охрану? Пригрозил? Сможет ли доктор Микели определить, наступила смерть в результате падения с высоты или же художника умертвили иным образом, а тело перетащили под окно? Впрочем, его могли выбросить и из другого окна… Вот только раздевать-то зачем? Риарио готов был увидеть изувеченный труп, поэтому едва удержался от изумленного возгласа, когда проследил за жестом Джунты и наткнулся взглядом на вполне себе живого да Винчи. Тот забился в неглубокую нишу и оттуда настороженно взирал на собравшуюся у стены маленькую толпу. Глаза у него были ясные и бездумно сосредоточенные, как у оценивающего опасность зверя. Охранники задирали головы, оглядывали стену и крестились. Риарио тоже бросил взгляд на стену: выщербленные от возраста камни, но при этом чересчур гладкие для подъема или спуска – ни отчетливых выступов, ни вьющихся растений. Слезть по ней могла разве что обезьяна, но не больной на грани смерти. Неудивительно, что стражники заподозрили происки нечистого. Я тут с тобой сам в чертей поверю, про себя упрекнул Риарио художника, а вслух бросил: – Что уставились? Вернем его в комнату, пока никто не видит. Словно проснувшись, стража принялась выволакивать да Винчи из ниши. Тот упирался. Доктор Микели, растеряв презрительное спокойствие, топтался рядом и увещевал обращаться с больным поаккуратнее. Риарио хотел съязвить, что, брякнувшись о землю с подобной высоты, пару тычков да Винчи уж как-нибудь переживет, но смолчал. Как бы ни очутился здесь художник, из окна он не выпадал. Поверить в то, что да Винчи каким-то образом просочился мимо охраны, было сложно, но куда легче, чем предположить, что он протиснулся в чересчур узкий проем решетки, пролетел вниз несколько десятков футов и не пострадал. Едва стража вернула слабо сопротивляющегося да Винчи в постель, Риарио выгнал их в коридор и закрыл дверь, чтобы доктор Микели мог беспрепятственно осмотреть больного. Упрашивать того не пришлось. Чтобы избежать соблазна лезть под руку, Риарио снова отошел к окну. Еще раз убедился, что решетка держится крепко, а прутья нельзя ни выломать, ни разогнуть. Оставалось трясти стражу. Что-то тут было нечисто. Причем, не в сверхъестественном смысле. Может, за да Винчи явились его флорентийские приятели? И что? Спрятали его под стеной с намерением вернуться к темноте? Но мелкая ниша представляла собой скверное укрытие, любой заметит. И потом, выходит, что мимо стражи проскользнул не один человек, а двое или трое? Опять же, зачем оставлять одежду и тем паче повязку? Бессмыслица. Если бы только да Винчи пришел в себя! Он бы вызнал правду – выудил, выбил, если придется. Риарио вернулся к постели и насладился редким зрелищем: доктор Микели, который прежде держался так, будто он тут один знающий человек, а все остальные – пропащие глупцы, пребывал в полном и неприкрытом недоумении. – Новых повреждений нет, – растерянно проговорил врачеватель. – Более того, его состояние разительно улучшилось. Это просто чудо какое-то. Жар немного спал, а рана выглядит сухой и чистой. Я бы не стал давать чересчур смелых прогнозов, но… Риарио имел достаточно опыта общения с врачами, чтобы понять: по мнению доктора Микели, казалось бы безнадежно больной внезапно встал на путь выздоровления. Как так вышло? Это уже дело грядущего. Да Винчи поправится, и придет время задавать вопросы. Риарио отлично умел расспрашивать, ему отвечали все – даже те, кто до того именем Всевышнего клялись, что ничего не знают. Выпроводив доктора Микели с напутствием помалкивать о чудесном исцелении (Риарио развлекся мыслью, что отныне тот начнет прописывать падение с высоты в качестве сильнодействующего средства), он снова подошел к кровати. Зита и врач успели обтереть, перебинтовать и одеть да Винчи. Ради разнообразия тот лежал спокойно и хмурился в потолок. – Художник, – без особой надежды на ответ окликнул Риарио. Равнодушные серые глаза обратились к нему, а потом вдруг неожиданно цепко сосредоточились на его лице. – Это ты, – прошептал да Винчи. – Ты. – Я? – да Винчи будто узнал его, но Риарио был уверен, что раньше они не встречались. – Ты, – повторил да Винчи. – Черный и белый. Псы Божьи. Очевидно, ясность его мыслям еще не вернулась. Риарио сделал шаг назад, и да Винчи, тут же потеряв к нему всякий интерес, опять уставился в потолок. Освободив место для Зиты, подступившей к постели с оставленным доктором питьем, Риарио направился к двери. Предстоял серьезный разговор с охраной. *** – Влекомый жаждой увидеть обилие необычных форм, сотворённых природой, я бродил среди сумрачных утёсов и пришёл ко входу в пещеру. Перед нею, изрядно поражённый, не знающий, что это такое, я остановился, склонился и прищурился, дабы разглядеть, не видно ли чего внутри, однако мне мешал густой мрак, царивший там. Я стоял перед пещерой, раздираемый сомнениями, и во мне проснулись две вещи: страх и желание. Страх, потому что пещера была угрожающей и тёмной, желание же – заглянуть, нет ли там внутри чего-либо чудесного. Зита смотрела на Леонардо широко раскрытыми глазами – радужки цвета темного меда и голубоватые белки. Она слушала историю, как дети слушают волшебные сказки, и Леонардо невольно принял тон сказителя, подбирая затейливые слова и напевные интонации. Забытое рукоделие покоилось у нее на коленях. Леонардо сам пользовался моментом, чтобы запечатлеть в памяти волнистые волосы, высокие скулы, синеватые татуировки на ключицах и под полной нижней губой. Великолепный материал для нескольких набросков, а то и целого портрета. Приоткрытая дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошел высокий черноволосый мужчина. Штаны, сапоги и куртка со стоячим воротом, составлявшие его костюм, тоже были черными. Справа на ремне крепился кинжал, слева из ножен выступала кричаще крупная крестообразная рукоять меча. На куртке в пламени свечей серебрилась нашивка с изображением папского герба. – И что же ты увидел в пещере, художник? По его знаку Зита подхватила рукоделие, вскочила и покинула комнату, а незнакомец занял ее место. У него было худое нервное лицо, обрамленное совсем короткой бородкой, почти щетиной; прямая гладкая челка спускалась ниже бровей, и при лучшем освещении стало видно, что волосы не черные, как показалось изначально, а темно-каштановые. Широко распахнутые глаза, светло-карие, лихорадочно блестящие, уставились на Леонардо по-змеиному, не мигая. Этот взгляд Леонардо не понравился, как не понравился и тихий участливый голос, заставивший безликое обращение звучать протяжно и почти интимно. Леонардо гордился умением быстро разбираться в людях: за фасадом сдержанности и спокойствия скрывался в лучшем случае фанатик, в худшем – безумец. Впрочем, церковники – они все такие. С момента, когда Леонардо окончательно пришел в себя, он видел лишь двух людей – Зиту и доктора. Доктор Микели был добродушен и ворчлив – чем-то он напоминал Андреа. Зита обращалась с ним ласково, как с родным братом. И оба помалкивали. Леонардо лишь удалось выведать, что он на римских землях, в одной из спален Папского дворца. Очень хотелось хотя бы выглянуть наружу, однако ставни оставались плотно закрытыми. «А то опять…», – непонятно отозвался доктор Микели в ответ на его просьбы открыть окно. В комнате постоянно царил полумрак, сколько бы ни зажигали свечей. Приходилось довольствоваться тонкими лучами солнечного света, падающими из щелей между досками. В них плясали пылинки, и Леонардо занимал изнемогающий от безделья разум наблюдением за их бесконечным хаотичным танцем. Его ни на миг не оставляли в одиночестве и не разрешали подниматься. За дверью топтались и бряцали оружием. О причинах такого пристального присмотра оставалось только догадываться. И вот, наконец, человек, который способен дать ответы. И Леонардо был намерен эти ответы получить, даже если незнакомец безумен, как объевшийся мака бык. – У меня к тебе ужасно много вопросов, – медленно проговорил Леонардо, оставив без внимания фразу, сыгравшую роль приветствия. С первого взгляда гость показался абсолютным незнакомцем, но теперь Леонардо не мог избавиться от ощущения, что где-то его уже видел. – Представь себе, взаимно, – на лице напротив не дрогнул и мускул, только нервные ноздри расширились едва заметно. – А если точнее, ужасно много вопросов, пара заказов и предложение, которое невозможно отвергнуть. – Открой ставни, – велел Леонардо, жадно вглядываясь в черты, с каждым мгновением кажущиеся все более узнаваемыми. Собеседник вскинул бровь. – Пожалуйста? – Пожалуйста, что? – не понял Леонардо. Неподвижность точеных черт разрушилась. Собеседник выразительно закатил глаза, поднялся и распахнул ставни. В комнату хлынул солнечный свет, и Леонардо с ворчанием зажмурился. – Кто ты такой? – спросил он, щурясь и смаргивая слезы. Незнакомец не двинулся с места. С кровати против солнца было плохо видно, но, кажется, он качнулся вперед и прижался лбом к фигурной решетке. Но на вопрос все же ответил. – Я граф Джироламо Риарио, капитан-генерал Святой Римской Церкви и племянник Его Святейшества. Леонардо завороженно смотрел на тонкий черный силуэт, словно поглощающий солнечный свет. Пожалуй, папский племянник был даже привлекателен. Когда стоял на безопасном расстоянии, смотрел в сторонку и молчал. Значит, тот самый Джироламо Риарио. Комичный образ пухлотелого краснолицего чиновника растаял подобно утреннему туману. Риарио выглядел опасным, как клинок в умелых руках. Изнеженных мягких руках Сикста IV. Загадочный предводитель охотников на ведьм, о котором предупреждал Зо, собственной персоной. Надо же было так вляпаться… Риарио занял прежнее место и снова выжидательно уставился на Леонардо. Поразительно неприятный взгляд. Однако, не вызывающий большого удивления, учитывая род занятий его владельца. – Что я тут делаю? – спросил Леонардо, пряча нервозность за бесцеремонностью. На территории врага, раненый, в полной его власти… Хуже и не придумаешь. Риарио шевельнул самым краешком губ, намечая снисходительную улыбку. – Художник, ты задаешь уже второй вопрос, а на мой так и не ответил. Между тем, я спросил первым. – Прости, я уже забыл, о чем был твой вопрос, – вполне честно отозвался Леонардо. – Что поделаешь, я больше люблю спрашивать, нежели отвечать. Риарио просиял так, будто у них с Леонардо внезапно обнаружились общие родичи до седьмого колена. Он улыбнулся легко и открыто, как ребенок. И совершенно фальшиво. Когда он заглянул Леонардо в лицо, цепляя взгляд, стало видно, что глаза у него холодные и сосредоточенные, как прежде. – Какое совпадение! Я тоже предпочитаю задавать вопросы! – Риарио даже хихикнул от удовольствия. – Кажется, у нас с тобой много общего. Леонардо судорожно сглотнул. Да что от него могло понадобиться этому человеку? Не портрет ведь? Родственник Папы мог заказать хоть десяток портретов, совершенно открыто и официально, не устраивая из этого шоу запугивания. Неужели его так рассердило обстоятельство, что Леонардо вступился за несчастных шахтеров? Но он не убил ни одного наемника, даже не оцарапал. И никого не спас. Леонардо похолодел. А если… Если он узнал?.. О чем именно узнал, Леонардо опасался и предположить. Помимо очевидного, он делал много такого, за что теоретически мог понести суровое наказание со стороны церкви. На практике же подобные вещи запросто сходили с рук всем. Во Флоренции. А Рим – это вам не Флоренция. – Ну… давай я тоже представлюсь, – он облизнул пересохшие губы. – Меня зовут Леонардо да Винчи. Я художник, анатом, инженер… – Лентяй, вольнодумец, дебошир, и это еще не самые серьезные из твоих грехов, – перебил Риарио, мгновенно растеряв напускное веселье. – Я знаю, кто ты такой, да Винчи. Похоже, не только я. Каждый, кто о тебе слышал, а слышали многие, посчитал своим долгом донести до меня полный список твоих прегрешений. И говоря «полный», я имею в виду действительно полный. Леонардо в смятении опустил взгляд. Он всегда гордился своей способностью спокойно жить и работать, не заботясь о том, что о нем думают люди. Однако, оказалось, люди не только думают, но и щедро делятся своими мыслями с другими, включая таких опасных типов, как этот красавчик граф с вкрадчивым голосом и глазами тихопомешанного. Мысли Леонардо скакнули в другое русло. Нажим в тоне он услышал и намек понял. А что если... Не то чтобы Леонардо считал себя писаным красавцем, но его обаяние и живой нрав привлекали немалое количество воздыхателей обоего пола, а между тем, слава о предпочтениях служителей церкви шла такая же, как о нравах флорентийцев. Слухи о том, что Папа Сикст любит на досуге поразвлечься с юношами, ходили вовсю. Однако если Сикст мог запросить любое количество мальчишек себе в покои, хоть по очереди, хоть всем скопом, то, вероятно, его родственник не располагал подобной роскошью и вынужден был заботиться о своих потребностях самостоятельно. Это было бы довольно мерзко, но зато просто и понятно. И, что главнее, безопасно. По сравнению с прочими вариантами. Однако не успел Леонардо решить, соглашаться ли, а если соглашаться, то каким образом на это намекнуть, как Риарио презрительно поджал губы и резко отодвинулся. Ножки табурета противно скрипнули по камню. – Как ты смеешь, debosciato? – Я ничего не делаю, – быстро сказал Леонардо, сообразив, что сильно промахнулся. – Ты думаешь, причем громко, – Риарио сделался похожим на кота, ненароком нюхнувшего апельсиновую шкурку. – И всякую непотребщину. – Ты сам виноват, – огрызнулся Леонардо. – Если б ты сразу ответил, зачем держишь меня здесь, вместо того, чтобы разбрасываться непристойными намеками, я бы ничего и не подумал. – Так ты подумал? – торжествующе уточнил Риарио. – А что мне оставалось? Ты зачем-то притащил меня сюда, намекаешь на мои грехи, а еще, прости, приходишься родственником человеку, о котором ходят довольно однозначные… – Замолчи! – Риарио вскочил на ноги, опрокинув табурет. Леонардо вжался в подушки. От змеиного спокойствия графа не осталось и следа: глаза горели, ноздри длинного носа трепетали, рот некрасиво кривился. Кажется, ему удалось всерьез рассердить Риарио. – Не смей говорить так о наместнике Всевышнего на земле, – негромко и раздельно вымолвил Риарио. – О человеке, который подтвердил свою избранность еще в детстве, когда божественным чудом избежал утопления… Его презрительный гнев заразил Леонардо. Когда с ним обращались подобным образом, он просто не мог не отплатить той же монетой. Желательно, втройне. Очень кстати припомнилась одна из многочисленных любимых шуточек Зо. – Вероятно, в прошлом служители церкви и творили чудеса, – перебил он, напоказ расслабившись и откинув голову, обманчиво обнажая горло. – Но по всему выходит, в наши дни у них остался лишь дар воистину чудесным образом превращать сыновей и дочерей в племянников и племянниц. Удар попал точнехонько в цель. Риарио будто окаменел. Едва ли степень его родства с Сикстом была не известным никому секретом, однако Леонардо умудрился не только наступить на больную мозоль, но и, образно говоря, на ней попрыгать. Леонардо невольно напрягся, ожидая удара хоть руки, хоть сразу меча, но Риарио обмяк, спокойно вернул на место отлетевшую к стене табуретку и направился к двери. – Эй, – окликнул Леонардо. – Я вспомнил, где тебя видел. – Рад, что ты не жалуешься на память, – Риарио остановился на пороге, развернулся и прислонился плечом и виском к косяку. На его губах снова играла легкая снисходительная улыбка, словно и не было вспышки ярости. – Раз так, советую вспомнить, откуда ты срисовал ключ, который помещается в твоей записной книжке через страницу от изображения женской утробы. Пришел черед Леонардо каменеть. Риарио заметил и улыбнулся шире. – Лекарь сказал, что на данный момент ты достаточно оправился для того, чтобы беседовать с тобой вежливо. Я терпелив, да Винчи. Я подожду еще. И когда я приду во второй раз, то буду задавать вопросы уже по-другому. Подумай об этом. Леонардо остался хватать ртом воздух, как выброшенная из воды рыба, а Риарио кивнул ему и исчез из виду. Спустя момент вошли Зита и доктор Микели. Доктор принялся проверять рану, а Зита поспешила к окну и плотно прикрыла ставни. *** осень 1475 Леонардо честно собирался отправиться домой и поработать над прибором для измерения влаги, но предупреждения Зо не шли из головы. Ноги будто зажили собственной жизнью, мысли путались, мечась между размышлениями о нужных для работы деталях и зловещем, словно призраки, отряде, марширующем по ночному городу. Пройдя таким образом с полдесятка кварталов под неустанно усиливающимся дождем, Леонардо обнаружил, что стоит около базилики Санта-Мария-Новелла. Он зашел внутрь, но не стал отвлекаться на витражи и фрески, а пересек церковь, минул внутренний дворик, полный шелестящей зелени, и оказался в зале капитула, расписанном Андреа да Фиренце более сотни лет назад. Здесь-то, точнее, на восточной стене, и находилась интересующая его фреска – водоворот фигур, группами вписанных в арку: монахи, светские правители, представители каждого сословия. Леонардо отошел к правому нижнему углу, где по указанию Святого Доминика стая тощих белых с черными пятнами псов атаковала волков. Вот на одного набросились сразу двое и, повергнув на землю, грызут ему морду и живот, а в стороне, у ног Петра Мученика, пес и волк сцепились один на один. Между дерущимися то там, то здесь проглядывала овечья голова, а одному ягненку повезло меньше: волк забросил тощенькое светлое тельце себе на спину, не обращая внимания на пса, тянущего его за хвост. Аллегорию с паствой, еретиками и domini canes Леонардо вполне понимал, но вместо агнцев, нечестивцев и псов господних все равно продолжал видеть сражение пастушьих собак и волков. Что и говорить, природа была ему куда ближе религии. – Мне нравится этот фрагмент, – негромко сказали слева. Леонардо едва не подскочил. В своих раздумьях он не заметил, что больше не один в зале. Заговоривший с ним человек кутался в промокший плащ, и из-за глубоко надвинутого капюшона не было видно лица. Но голос был низкий, мягкий и явно мужской. – Синьор? – откликнулся Леонардо, не зная, ждут ли от него комментария. Человек сдвинул капюшон – лишь на мгновение, чтобы стряхнуть дождевую воду. На Леонардо он не смотрел, но тот мельком увидел резкий профиль с длинным тонким носом, темную щетину и влажную челку, липнущую ко лбу. Затем все снова скрылось под черной тканью. Затянутая в перчатку рука указала на волка и пса, грызущихся у ног Святого Петра. – Честный поединок, – пояснил незнакомец. – Но… честь нынче мало стоит, верно? Леонардо призадумался, вступить ли в предложенную дискуссию, но незнакомец, так и не взглянув в его сторону, развернулся и быстрым шагом покинул зал капитула. *** Леонардо пробудился рывком. Жар полностью спал, и он ощущал себя почти здоровым. Грудь и спина болели гораздо слабее, рука начала потихоньку двигаться. Ходившая за ним Зита развлекала его, как умела, однако Леонардо изнывал от безделья. Доктор позволил ему вставать, но в комнате не было ни одной книги, ни клочка бумаги. Зита на просьбы принести хоть какие-нибудь писчие принадлежности мотала головой и твердо отвечала: «Не велено!» Ставни во время его бодрствования оставались плотно прикрытыми. Леонардо мог прогуливаться по комнате, но приближаться к окну запрещалось. Причину Зита не объяснила, просто мягко, но серьезно сказала, что в случае неповиновения позовет стражу. Целыми днями Леонардо валялся на огромной кровати, позволял толкающимся мыслям беспрепятственно проплывать в голове, а когда становилось совсем невмоготу, рисовал пальцами в воздухе, сплетая тени и свет. – Так что же было в той пещере, художник? Леонардо машинально дернулся в сторону. Риарио сидел на табурете – так же в черном, так же при оружии. Только вместо куртки на нем был длинный дублет, а папский герб переместился на рукав. – Я сам бы хотел это вспомнить, – хрипло проговорил Леонардо. Он соврал. Долгое время, проведенное наедине с размышлениями, воспоминаниями и снами, пошло ему на пользу. Леонардо вспомнил, где располагалась пещера и что именно там произошло. Если, конечно, случившееся не было сном. Воспоминание следовало проверить, но для этого требовалось выбраться отсюда. – Печально, – Риарио притворно вздохнул. – Но про ключ ты вспомнил, надеюсь? Леонардо промолчал. – Ты сказал, – Риарио будто не заметил заминки, – что когда ты стоял перед пещерой, в тебе пробудились страх и желание. Сильные чувства, не правда ли? Леонардо фыркнул. – После прошлого раза я опасаюсь говорить с тобой о желаниях, граф. Уж больно нервно ты на эту тему реагируешь. Риарио благодушно рассмеялся. Казалось, он пребывает в прекраснейшем расположении духа, но Леонардо помнил, на какой ноте они расстались, и ждал подвоха. – Ты говоришь о желаниях плоти, sciocchino. Я же говорю о желаниях разума. О познании. Леонардо сморщил нос. Риарио обращался с ним, как с неразумным ребенком, и это раздражало даже более, чем угрозы и неизвестность. – Да что ты можешь говорить о познании? – он перешел в наступление. – Ты, твой Папа, твоя святая церковь… даже если вы и получаете в свое распоряжение какие-то знания, то тут же прячете их и скрываете от народа, ибо глупыми овцами и управлять легче, а все неизвестное и непонятное норовите объяснить божьим промыслом, не допуская существования научных объяснений. Скажи-ка мне, многое из того, что хранится в Секретном архиве, доступно широкой публике? А? Ничего? Почему-то я так и думал. – Я с тобой не согласен, но дискутировать мне, право, недосуг. Риарио расстегнул несколько пуговиц и вытянул цепочку, а следом из-под рубахи и шейного платка показался шнурок, намертво с ней перевитый, черное на золотом. – Вечно путается, – досадливо пробормотал он. При виде двух небольших предметов, показавшихся на свет, Леонардо едва не ахнул. Вернее, в первом не было ничего примечательного – нательный крест, увесистый и, несомненно, дорогой, но все же обычный, однако второй предмет представлял из себя точно такой же ключ, какой был изображен на злосчастной странице после зарисовки женской утробы. Риарио тихонько пыхтел под нос, распутывая ключ и крест, льнущие один к другому, словно влюбленные. Леонардо подавил несвоевременный порыв предложить помощь и мысленно хохотнул: граф бы его художественное сравнение не одобрил. Пока Риарио сражался с цепочкой и шнурком, Леонардо разглядел ключ поближе и понял, что он не тот самый, просто очень похожий. Не значит ли это, что они идут парой? Превосходно. Мало того, что нужно проверить, не является ли плодом воображения его ключ, так еще, вероятно, придется думать, как раздобыть этот. Риарио, наконец, сладил с узлами. Крест он затолкал обратно, а ключ приподнял, ловя начищенной металлической поверхностью лучик, бьющий из щели. – Мне его дала одна женщина. Говорят, он открывает очень редкую книгу, содержащую исключительно любопытные вещи. Я снес этот ключ к мастеру, и тот сказал, что сам по себе он ничего не откроет, нужна пара. Я посвятил некоторое время поискам, но поиски ничего не дали. И вот в твоей книжке я вижу зарисовку ключа, который по всем признакам может оказаться недостающей половинкой. Так скажи мне, художник, неужели тебе не хочется разделить со мной знания, доселе скрытые ото всех? Он соблазняет меня, легко сообразил Леонардо, безыскусно и грубо. Разве что предлагает не себя, а информацию. Я что, так похож на полного болвана? – А что стало с тем мастером? – невпопад спросил он. Трюк сработал. Риарио недоуменно воззрился на него, потом сердито мотнул головой. – Какая разница? При чем тут мастер? – Да так, просто переживаю, – пожал плечами Леонардо. – Хороший, наверно, человек. Был. Риарио понял, что над ним издеваются. Из голоса его исчезли завлекающие нотки, а из глаз искорки азарта. – Да Винчи, где ключ? – невыразительно спросил он. – Я не знаю, – в тон ответил Леонардо. – Что ж, – Риарио спрятал ключ и вздохнул. – С желаниями не вышло. Поговорим о страхах. – И что ты сделаешь? – не выдержал Леонардо. – Пытать меня будешь? Сожжешь на костре? Риарио снова полез за пазуху, и Леонардо невольно затаил дыхание, будто он в самом деле мог вытащить из-под полы раскаленные щипцы или что-то вроде того, однако граф извлек толстую книжицу в кожаной обложке. Леонардо узнал ее мгновенно и потянулся выхватить, но Риарио хлопнул его по пальцам. – Правая рука выздоравливает, так ты спешишь левой лишиться? – Это мое, – угрюмо сказал Леонардо. Его тянуло к книжке, словно курильщика к трубке с опиумом. Аж кости заныли. – Конфисковано Святой Церковью, – отрезал Риарио. – Теперь это ее имущество, а значит, я могу делать с этой книжкой, что захочу. Тебя я, конечно, жечь на костре не собираюсь, по крайней мере, пока, а вот ее запросто. Ужасно жаль. Должно быть, много работы пропадет. – Мелковат шантаж, – хмыкнул Леонардо, хотя в животе у него екнуло. – Жги, коль охота. Я помню всё, что там написано и нарисовано. Если понадобится, восстановлю. – Твоя память имеет воистину любопытные свойства, да Винчи, – в продолжение речи тон Риарио все понижался, и теперь он почти рычал. – Ты помнишь назубок десятки страниц, а про один-единственный разнесчастный ключ и запамятовал?! К последнему слову Риарио сорвался на крик, и в наступившей звенящей тишине Леонардо негромко ответил: – Именно. Запамятовал. – Ладно, – Риарио тоже заговорил тихо. – Шантаж мелковат, говоришь. Тогда вот тебе покрупнее. Знаком ли ты с девушкой по имени Ванесса Москелла, в прошлом монахиней, а ныне подавальщицей в баре «Брехливый Пес»? Комната вокруг будто сделала несколько оборотов. У Леонардо сдавило горло, и он не сразу смог ответить, а когда смог, то выдавил лишь короткое: – А что? – А то, что, говорят, с год назад она очаровала, отравила и чуть ли не убила офицера Ночной стражи Угуччи Маццу. Колдовскими средствами, разумеется. Тогда мы не стали расследовать случившееся, потому как официальной жалобы не поступало, а я и без того из вашего нечестивого города не вылезаю, ибо ведьма на ведьме, куда ни сунься. – Риарио улыбнулся одними губами. – Но дело ведь всегда можно поднять. Опросить потерпевшего. Допросить подозреваемую. – Я там был, – выпалил Леонардо. – Это я все придумал. Не было там никакого колдовства, просто шутка. – Похвальная тяга к самопожертвованию, – Риарио потянулся и похлопал его по здоровому плечу. – Допустим, ты не врешь. Однако же, об этом знают донна Москелла, ты и я. Синьор Мацца, вот, не знает. И обвинители не знают. И судья не знает… – Я понял, понял, – Леонардо пощипал переносицу. – Хорошо, просто… не трогай ее и дай мне… пять дней. Ладно? Всего пять дней. Я постараюсь вспомнить. Мысли снова понеслись вскачь. Что можно сделать за это время? Если не выйдет сбежать, как-то связаться с Зо, велеть ему хватать Ванессу и увезти подальше. Да, нужно связаться с Зо. Зо или Нико. Но как? Не Зиту ведь просить, слишком уж она предана господину, а еще приметная из-за цвета кожи и долгое отсутствие служанки заметят тут же. А доктор Микели? Точно! Доктор Микели заглядывает все реже. Он терпеть не может римлян. Согласится наверняка. Вынырнув из размышлений, Леонардо поднял глаза на Риарио. Тот улыбался и глядел словно бы… с сочувствием? Выражение было странное, и Леонардо оно совсем не обрадовало. – Я дам тебе время подумать, – сочувствие исчезло, и улыбка перетекла, иначе не скажешь, в злорадную гримасу. – Я уже понял, что думать ты любишь. Вот тебе, в таком случае, еще пища для размышлений. Риарио хлопнул в ладоши, дверь распахнулась, и четверо дюжих стражников втолкнули в комнату Зо и Нико. Леонардо обомлел. – Маэстро, вы живы, – прошептал Нико. – Привет, Лео, – мрачно сказал Зо. Страж отвесил ему подзатыльник. Нико выглядел перепуганным, но невредимым. У Зо кровоточила губа, на скуле наливался синяк. Очевидно, Нико, учитывая его возраст и внешность, не вызывал у стражи тяги прибегнуть к рукоприкладству, а вот Зо с его разбойничьей наружностью и взрывным нравом – напротив. – Донна Москелла пока во Флоренции, и никто не тревожит ее покой, – Риарио выпрямился на низкой табуретке, будто на троне. – Должен признаться, дело не в моей дальновидности, просто вчера твои приятели явились тебя спасать, подоспев, таким образом, как раз вовремя, дабы послужить тебе стимулом думать побыстрее. – Подонок! – выплюнул Зо. – Закрой пасть, пес, – не повышая голоса, отозвался Риарио. Зо получил еще один подзатыльник, сильнее, но не унялся. – Ублюдок! – Пускай ублюдок, – безмятежно проговорил Риарио. – Зато моя родословная восходит к самому Святому Отцу, а ты вообще дворняга без роду, без племени. Зо пытался ругаться еще, но Риарио махнул рукой. – Заприте их. В Сант’Анджело. Дверь захлопнулась, однако Леонардо продолжал ошеломленно таращиться в тяжелые створки, неудобно вывернув голову. – Так что же, художник? – поднял брови Риарио. – Тебе уже ни к чему пять дней? Или мне послать за Ванессой? – Ни к чему, – Леонардо откинулся на подушки, признавая поражение. – Задавай свои вопросы. Я расскажу всё, что знаю.