Как ostro и tramontana. Часть 1: Сокол с перебитым крылом

Переливчато журчала вода, и ветерок играл в листве лимонных деревьев. Лучи солнца оставались порядочно жаркими, но Леонардо не спешил укрыться в густой тени стен: за время вынужденного заточения он неимоверно соскучился по ощущению ласкающего кожу тепла. Внутри, однако же, по контрасту с жаром залитого солнечным светом внутреннего дворика палаццо Медичи, стыл ледяной гнев. Леонардо не привык прятать чувства: ярость вспыхнула бы в нем почище огня в камине, дай он ей волю, но приходилось сдерживаться. Он в очередной раз расслабил челюсть и уставился в резервуар фонтана, силясь найти спокойствие в беге водных потоков. Когда в воде замелькали прозрачные лица и текучие складки невесомых одежд, Леонардо резко отвернулся и отошел к одной из статуй. Записную книжку ему не вернули, однако позволили сложить и сшить новую. Треть он заполнил в Риме, треть – по дороге во Флоренцию, а над заполнением последней трети лихорадочно работал сейчас, пытаясь отвлечься. Однако пока рука привычно делала свое дело, обрисовывая изгибы мраморного тела, мысли метались стайкой рыбок на мелководье, снова и снова возвращаясь к последнему вечеру в чужих землях. – Вот куда ты сбежал. Леонардо вздрогнул. Сразу после того разговора в комнате, ставшей его камерой, Риарио надолго избавил его от своего общества. Их дальнейшее общение было крайне скудным и велось через Зиту либо стражников. Доктор Микели исчез еще раньше, и Леонардо только надеялся, что врачеватель теперь дома, а не в темнице или, того хуже, в Тибре. Уже по прибытии в палаццо Риарио присоединился к нему для торжественной части визита и пиршества, а затем исчез вновь. За все это время они не перекинулись ни единым словом. – Это кто от кого бегает, – бросил Леонардо. – У тебя подавленный вид, – Риарио обошел его и встал слишком близко. – А между тем ты доволен и счастлив, расписываешь в Риме новую церковь за щедрое вознаграждение. Помнишь уговор? Расстояние между их лицами было так мало, что Леонардо едва мог сосредоточиться на его глазах: взгляд метался и соскальзывал с них, будто с боков выкатанного до гладкости янтаря. – А сам-то, – сдавшись, Леонардо предпочел разглядывать складки одеяния статуи над его плечом. – Помнишь театральную постановку? Ты бы видел свою рожу. Риарио тихо фыркнул и отступил на шаг. Леонардо снова сумел перевести взгляд на его лицо – как раз вовремя, чтобы заметить то самое надменно-брезгливое выражение, которое Риарио так плохо скрывал, стоя в первом ряду перед практически обнаженными участниками театральной постановки. Пожалуй, когда Лоренцо прилюдно и не слишком тонко оскорбил его, иносказательно назвав Змеем в Эдеме, он удержал лицо куда лучше, даже смог улыбнуться и покивать окружающим, словно поддерживая шутку, хотя взгляд метал молнии. – Ты рисовал, как одержимый, что ты мог видеть? – возразил Риарио. Леонардо внутренне поморщился от выбора сравнения: хоть граф и не собирался, судя по всему, исполнять по отношению к нему свои прямые обязанности, от упоминания определенных тем становилось не по себе. Но Риарио, очевидно не заметив произведенного эффекта (или не подав виду), вытянул шею, заглядывая на страницу. – Что это? Не похоже ни на уголь, ни на чернила. – Сангина, – коротко пояснил Леонардо. Риарио вскинул бровь. – Sanguis? Кровь? – Да нет же. Охра, пережженная с сиенской землей, – Леонардо закатил глаза. – Скажи, ты правда пришел, чтобы обсудить материалы для рисования? – Мы здесь со светским визитом, – Риарио пожал плечами. – Я веду легкую, ни к чему не обязывающую беседу. Искусство – подходящая тема. Здесь только и разговоров, что о живописи да литературе. – Ну да. То есть, ты здесь не потому, что боишься моего возможного загадочного исчезновения, несмотря на наемников, которые следят за мной, – Леонардо указал подбородком, – из того, того и вооон того окон. Он расспрашивал Зиту неустанно, со всем упорством назойливой мухи, и по крупицам все же смог выведать причину, по которой его держали под усиленной охраной и за закрытыми ставнями. Точнее, истинная причина открылась только ему самому – неудивительно, что граф, как все прочие очевидцы его невольной вылазки, пребывал в полном недоумении. – О, – Риарио взглянул на него с некоторым уважением. – Ты разглядел почти половину. – Весьма польщен, – пробормотал Леонардо. Разговор ни о чем начал его утомлять. Он бы провел время с большей пользой, зарисовывая скульптуры среди цитрусовых деревьев. Или вернувшись к наблюдению за водными потоками. Или… Или же он мог потребовать объяснений, чтобы сделать что-нибудь с ледяной глыбой гнева, морозящей изнутри. Если и наступил подходящий момент для подобных разговоров… Нет, для таких разговоров подходящих моментов не существует. – Кстати, о крови, – нарочито небрежно начал Леонардо. – Перед отъездом я навестил друзей в Сант’Анджело… – Минутку, – Риарио поднес указательный палец к губам. – Давай прежде вернемся внутрь. Как ты можешь стоять на таком солнцепеке? – Полагаю, разгадка в том, что на мне не надето десять слоев одежд, как минимум девять из которых черные? – ядовито отозвался Леонардо, недовольный внезапной сменой темы, и пояснил в ответ на приподнятый уголок рта: – Под десятым слоем я подразумеваю шейный платок. Он явно серый. А с тебя станется и подштанники в черный выкрасить. Грубоватая шутка неожиданно развеселила Риарио. Он рассмеялся и не переставал улыбаться все время, пока они возвращались во дворец, поднимались на второй этаж и петляли по коридорам, пока не оказались в Капелле Волхвов. Помещение было маленькое, четырехугольное, без окон. Стены его были сплошь покрыты фресками, изображающими многолюдную процессию, направляющуюся в Вифлеем, дабы поклониться новорожденному Спасителю. Леонардо встал перед восточной стеной, скользнул взглядом по молодому волхву, под личиной которого скрывался юный тогда Лоренцо (внешности его Беноццо явно польстил), и принялся разглядывать богатую сбрую на белом коне. Риарио, судя по шагам, отошел к противоположной стене. Странное дело, он возобновил разговор первым. – И что же? Они не жаловались на условия? На еду? Я велел страже обращаться с ними повежливее… Ну, насколько это возможно в подобной ситуации. – То, что я видел, на вежливость не очень походило, – возразил Леонардо. – О, ну если кто-то слегка подпортил физиономию твоей шавке, я уверен, это только и исключительно его вина. У стражи, знаешь ли, терпение не бесконечное. Да и что ему! Заживет как на, – Риарио хохотнул, – соба… – Я говорю о Нико, – перебил Леонардо и повернулся к графу, однако тот с преувеличенным вниманием разглядывал еще одного юношу всадника, в образе которого по сидящему за спиной гепарду угадывался Джулиано ди Медичи, большой любитель этих охотничьих кошек, так что Леонардо лишь осталось сверлить взглядом обтянутую черной тканью спину. – Ты знаешь, что твои люди его пытали? Его ру… – Они этого не делали, – прервал Риарио. – Да что ты говоришь?! – Леонардо все же вспыхнул, словно порох. – Я видел, что они сделали с его рукой! Хорошо же ты следишь за своими людьми! Где были твои гла…!? – Это сделал я, – сказал Риарио. Леонардо подавился последним словом в самом буквальном смысле и закашлялся, но все же выдавил: – Что? Риарио развернулся к нему лицом и со снисходительной, полной сожаления и насмешки пополам улыбкой отца, объясняющего отпрыску, что феи Бефаны не существует, повторил: – Это я пытал юного Никколо. – Но… но… как? Леонардо вовсе не это имел в виду, однако Риарио взялся объяснять. – При помощи одного весьма занятного устройства, именуемого Вдовья Слеза. Я покажу его тебе, когда вернемся. Под прямоугольным деревянным корпусом находится искусно изготовленная тончайшая алмазная игла. Поместив кисть руки допрашиваемого внутрь устройства, я поворачиваю рукоять, в результате чего игла срезает круг кожи с тыльной стороны ладони. Слой за слоем. С каждым оборотом. А кровь вытекает из крохотных отверстий в глазах изображения женщины на боковой стенке. Собственно, поэтому устройство именуется Слезой. Он рассказывал подробно и вдохновенно. С тем же вдохновением ювелиры говорят о драгоценных камнях, а художники – о кистях и красках. «Что же ты творишь? – попенял Леонардо Создателю, в которого не верил. – Зачем ты даешь власть жестоким безумцам?» – А вдовьей, потому что после встречи с этим твоим устройством на свете не заживаются и оставляют жен вдовами? – сдавленно поинтересовался он вслух. Риарио улыбнулся шире, будто поощряя шутку. – А это зависит от того, что они мне говорят. – И что же тебе сказал Нико? – Леонардо больше не мог сдерживаться, и его голос зазвучал откровенно враждебно. Риарио тоже перестал улыбаться. – Неправду, – со вздохом пояснил он. – А я очень не люблю, когда мне лгут. – Но я тебе все рассказал! – злость внезапно сменилась отчаянием. – Зачем было мучить его? – Я никого не мучил, – возразил Риарио. – Я хотел услышать правду. То же, что сказал мне ты. Или хотя бы честное «Не знаю». Однако мальчик начал лгать мне в лицо, а этого я не потерплю. Леонардо не знал, что еще добавить, какие аргументы привести. Безжалостная эгоистичная логика оппонента заранее разбивала их в прах. – Причиняемые ему неудобства окончились сразу же, как только я услышал то, что хотел, – добавил Риарио мягко, словно в утешение. – Нико славный юноша. Образованный, из знатной семьи. При других обстоятельствах я бы мог взять его под покровительство и из него бы вышел толк. – Я рад, что обстоятельства именно те, что есть, – бросил Леонардо. – Даже не приближайся к нему, слышишь? Риарио равнодушно дернул плечами, будто говоря: ставь условия не ставь, а хозяин здесь я. А я ведь сейчас могу его убить, подумал Леонардо. Охрана снаружи, дверь единственная и неширокая. Чтобы понять, что произошло, и вбежать, понадобится время, а разорвать глотку – один момент. Он представил, как лопнет и разойдется мягкая кожа, как теплая пряная жидкость обожжет язык и горло, как… – Почему ты так смотришь? – Риарио поднес руку к шее. – У меня платок неправильно завязан? Леонардо сам не знал, что ответит или сделает, но тут дверь распахнулась, и к Риарио поспешил швейцарец. Леонардо грешным делом вообразил, что охрана каким-то неведомым образом сумела прочитать его недобрые помыслы, но солдат на него даже не взглянул. Он зашептал что-то Риарио на ухо, после чего оба направились к выходу из часовни. – Возвращайся в сад, художник, – Риарио обернулся через плечо. – Я зайду за тобой. Из чистой вредности Леонардо вместо этого отправился бродить по коридорам и комнатам палаццо. Он знал, что за ним все еще следят, но также знал, что без особой надобности они вмешиваться не станут, будут просто следовать за ним. Если граф вознамерится лично его найти, сперва ему придется побегать. *** Гуляли как-то две девицы, Бьянка и Фьоретта, по берегу Арно, смотрели на водные струи, на гривастые волночки, на солнечные блики в янтарной толще воды. Бьянка шла себе и шла, а Фьоретта замерла от восхищения и не смогла сдвинуться с места. Залюбовалась Фьоретта, как плавно несет свои воды мощная река, и слетел восхищенный вздох с ее розовых губ: «Ах, какой же красивый поток!» И тогда донесся журчащий шепот из темных глубин: «Хочешь, я буду твоим возлюбленным? Каждый раз, когда нежное ушко твое услышит плеск воды, прозвучит мое ласковое слово. Каждый раз, когда шелковой кожи твоей коснется капля воды, ты ощутишь мой поцелуй. Погрузившись же в воду, упадешь в мои объятия». Перехватило у Фьоретты дыхание, и она немедля согласилась. Так оно и стало. *** – Что-что, прости? Леонардо резко остановился, но Риарио, не сбавляя стремительного шага, схватил его за рукав и дернул за собой так, что он едва не пропахал носом мощенную неровным камнем дорогу и вынужден был на пару мгновений перейти на неуклюжую трусцу. Тем более что один из облаченных в кожаный доспех здоровяков придал ему ускорение сзади. Леонардо чуть сдержался, чтобы не развернуться и не показать ему зубы. – Шагай, художник, будто мало того, что я тебя по всему дворцу искал! – рявкнул Риарио и без перехода фыркнул: – Это просто смешно. – А я о чем? – Леонардо догнал его и зашагал рядом, приноравливаясь к широкой поступи. – Обвинять женщину в колдовстве лишь из-за того, что она часто моется? Конечно, смешно! – Смешно, что стоит мне поставить ногу на вашу нечестивую землю, и ведьмы чуть ли не с неба сыплются! – Риарио ткнул затянутым в черную кожу перчатки пальцем вверх и тут же подозрительно покосился на набежавшие к ночи тяжелые облака, будто те в самом деле готовились пролиться ведьмами. – Кто ищет, тот не уйдет без искомого. Интересно, многие ли из тех, кого ты убил, взаправду оказались ведьмами, а? Или они тоже мылись слишком часто? Помогали роженицам? Носили юбки не того цвета? – Ecclesia non novit sanguinem, – Риарио ухмыльнулся в ответ на непонимающий взгляд – зубы влажно и остро сверкнули в отблесках факела – но пояснил: – Я никого не убиваю. Я провожу расследование и дознание. Потом дело переходит в светский суд. Debita animadversione puniendum. И если судьи сочтут, что достойным наказанием является смерть, я здесь ни при чем. Занятно, а в Тольфе это тоже было «я никого не убиваю»? Или граф подразумевает, что не отнимает чужие жизни собственноручно? Леонардо тогда был не в том состоянии, чтобы приглядываться. – Лицемер, – выплюнул он. Риарио промолчал и ничего не говорил, пока проводник не вывел их к нужному дому. Судя по фасаду и двери, люди здесь жили небедные. Перед входными ступенями, несмотря на поздний час, собралась небольшая толпа – не то родственники, не то соседи. Риарио кивком послал вперед швейцарцев, но их усилий не потребовалось. Завидев черные силуэты, зеваки бросились врассыпную. Кто-то исчез в этой самой двери, кто-то юркнул в соседние. Перед дверьми осталось с полдюжины человек, среди них – невысокая молодая женщина, крупно дрожащая не то от страха, не то от холода: на ней было промокшее домашнее платье, влажные волосы липли к голове и плечам. Очевидно, ее выволокли прямо с места «преступления», хорошо хоть позволили одеться. – Господин! Вот она, ведьма! К Риарио кинулся крупный мужчина, но тот жестом отстранил его и, едва глянув в сторону обвиняемой, велел: – Заприте синьорину в ее комнате, дайте ей обсушиться и переодеться, пусть надежная служанка с нее глаз не сводит. Все лично заинтересованные – за мной. Мне нужно помещение со столом и хороший свет. Леонардо впечатлила скорость, с которой все кинулись выполнять приказ. Вскоре присутствующие разместились в большой натопленной комнате. За массивным прямоугольным столом, уставленным свечами, с одной стороны расположились Риарио и юноша-писец, с другой – пятеро нервничающих, но весьма решительно настроенных свидетелей. Швейцарцы слились с тенями вдоль стен, а Леонардо, про которого, кажется, все забыли, примостился в углу на перевернутой бадье и навострил уши. Свидетели в самом деле оказались родственниками подозреваемой и свидетельствовали против нее с таким жаром, будто им за это приплатили. Может, и приплатили, кстати, решил Леонардо, или имеется какой другой материальный интерес, ибо невозможно обосновывать обвинения подобной чушью. С каждой новой порцией «показаний» ему хотелось попеременно то рассмеяться в голос, то выскочить из угла и во всеуслышание обозвать свидетелей идиотами. Риарио, однако, держался с убийственной серьезностью, скрупулезно выспрашивал подробности и поглядывал под перо, а иногда даже зачитывал вслух куски, дабы убедиться, что ничего не искажено и не упущено. Леонардо наблюдал за его лицом, ярко освещенным близким пламенем свечей, но даже в бликах огня не углядел ни намека на насмешливую улыбку. Сам он уже давно бы хохотал. Не исключено, что в истерике. Вытянув из семейства всё, что они желали рассказать, и немного больше, Риарио подпер подбородок рукой и задумался, глядя в огонек ближайшей свечи. Все присутствующие хранили молчание, одновременно напряженное и почтительное. Леонардо сам невольно затаил дыхание. В доме воцарилась тишина. В тишине этой со второго этажа вдруг донесся тихий плеск, и Риарио словно проснулся. – Велите подать хлеба и вина, синьор Барикко, – негромко проговорил он. – И оставьте нас. После трапезы я пошлю за донной Фьореттой. Последовала небольшая суматоха, после чего Риарио и Леонардо остались в комнате в компании исключительно еды. Задержались, правда, и два-три охранника, но Риарио затушил большую часть свечей, и швейцарцы окончательно затерялись в тенях, не выдавая себя даже дыханием. Риарио глотнул из кубка, отщипнул кусочек хлеба и принялся медленно его пережевывать, щурясь в записи. – Ты же понимаешь, что это полный вздор? – не выдержал Леонардо, без приглашения подсев к столу. – Ну почему же, – равнодушно отозвался Риарио. – Судя по описаниям домочадцев, донна Фьоретта телом тщедушна и обладает весьма миловидной наружностью. Жаль, весов здесь не достать, но один из моих подручных, Кильхольц, способен удивительно точно определить вес, лишь приподняв человека. – Ну, допустим, ты тоже худой и… не урод, – в последний момент Леонардо подобрал наиболее нейтральный эпитет. – Что ж сам себя в ведьмовстве не подозреваешь? Риарио бросил на него ядовитый взгляд, но тут же снова опустил глаза на бумаги и прежним скучным тоном возразил: – Я вешу куда больше ста фунтов, метла меня не выдержит. И я не женщина. – Вот! – Леонардо вскинул палец. – В том то и дело. Так вся ее вина в том, что она – стройная привлекательная женщина с тягой к чистоте? – Еще с год назад за ней такой тяги к чистоте не наблюдали, – в тон Риарио пробилось раздражение. – Она купается в реке в любую погоду, чуть ли не зимой. Она гуляет под дождем. Она уговорила отца поставить в ее комнату ванну. Бронзовую. Ты часто видишь бронзовые ванны в домах обычных людей, пусть даже и зажиточных? Леонардо озадаченно хмыкнул. Все его знакомые мылись в деревянных емкостях и делали это нечасто. Риарио, должно быть, расслышал интонацию, потому торжествующе добавил: – Кроме того, из ее комнаты, кроме плеска воды, порой доносятся вполне определенного характера стоны. А поскольку мужчине там взяться неоткуда… Тут уж Леонардо не выдержал и расхохотался так, что на глазах выступили слезы. – Ох, граф, – выговорил он спустя минуту. – А если у тебя под дверью послушать одинокими вечерами, стоны оттуда не донесутся, а? Или же ты считаешь, что женщина не способна доставить себе удовольствие лишь потому, что бог не дал ей… Крупная крестообразная рукоять меча вонзилась ему в живот, и он согнулся вперед и вбок, выкашливая остатки смеха. Сложиться пополам ему помешал только стол. Риарио выпрямился и задвинул меч в ножны. – Приведите донну Фьоретту! – крикнул он. Леонардо все еще хрипел и задыхался, когда две пары рук сдернули его с лавки и оттащили к стене. Кто-то еще и тычка добавил, хотя по сравнению с первым ударом боль не ощущалась вовсе. К тому времени, как он оправился и снова смог ясно воспринимать происходящее, мальчишка-писец успел зачитать Фьоретте, которая в самом деле оказалась миниатюрной и очень красивой, обвинения. – Все правда, – Фьоретта смертельно побледнела, но ее голос почти не дрожал. – Однако я не ведьма. – Вы отрицаете свою вину, мы принимаем ваши слова к сведению и вносим в протокол. Вашу невиновность, однако, еще следует установить, – мягко проговорил Риарио. – Приступим к дознанию. Сперва выясним, нет ли на вашем теле печати дьявола. А далее посмотрим по обстоятельствам. Фьоретта побледнела еще сильнее и отступила на полшага, бессознательно плотнее запахиваясь в шаль. У Леонардо потемнело перед глазами. Он рванулся из хватки наемника и крикнул: – Не смейте ее трогать! Риарио нетерпеливо развернулся к нему и поднял было руку, собираясь подать знак, – Леонардо не сомневался, что сейчас его скрутят и, скорее всего, заткнут рот – но внезапно передумал. На лице его промелькнуло странное злорадное выражение, но голос, когда он заговорил, остался официально ровным. – Пожалуй, искать печать дьявола мы не будем. Есть более быстрые и верные способы. Они все высыпали на темную улицу. Швейцарцы подталкивали упирающегося Леонардо, чуть впереди вели Фьоретту – она не сопротивлялась. Риарио быстро шагал между ними. Моросил дождь, и Фьоретта то и дело поднимала лицо к темному небу, ловя губами капли. Лишь когда в ночном воздухе потянуло тиной и речной свежестью, Леонардо понял, что именно задумал Риарио. Риарио понял, что он понял, и повернул голову, кривя губы в ухмылке. – Ты этого хотел, да Винчи? – Нет, – голос Леонардо сорвался на сипение, он откашлялся и крикнул: – Нет! – Цумтор, приглуши его, – приказал Риарио. – Эдак он полгорода перебудит. Во рту Леонардо незамедлительно оказалась тряпка, и осталось только протестующе мычать. Они вышли к Арно и пробирались вдоль берега, пока не остановились у небольшого обрыва. Темная вода колыхалась внизу, подсвеченная огнями факелов. Один из наемников смерил глубину длинной палкой и кивнул. Леонардо с ужасом следил, как Фьоретту кладут на живот во влажную траву и сноровисто прикручивают ее руки к ногам крест-накрест, запястья к лодыжкам. Она по-прежнему не сопротивлялась. – Полагаю, процедура, применить которую предложил мой друг, – Риарио нарочито вежливо кивнул в сторону Леонардо, – всем хорошо знакома. Ежели, будучи брошенной в реку, донна Фьоретта останется на поверхности, то она определенно ведьма и невзирая на оправдания предстанет перед судом. Если же пойдет ко дну, значит, она предстанет перед судом Божьим, и мы, разумеется, тотчас же снимем с нее все обвинения и будем усердно молиться за упокой невинной души. При любом исходе да восторжествует справедливость. Швейцарцы приблизились к краю обрыва, освещая поверхность реки. Потом Фьоретту сбросили вниз, и она ушла в темную воду почти без всплеска. Леонардо обреченно зажмурился, ощущая, как за веками становится горячо от фальши происходящего и безысходности. Но тут ушей его достиг всеобщий изумленный вздох, а за ним – торжествующий хохот. Леонардо распахнул глаза и вытянул шею. Фьоретта заливисто смеялась, поднявшись над водой выше пояса, и было видно, что на руках ее больше нет пут. Вода вокруг нее бурлила, словно кипящая. – Вы не убьете меня! – выкрикнула она. – Я же как рыба в воде! О возлюбленный мой, открой мне свои объятья! Раскинув руки, она упала назад, и бурлящие воды расступились и сомкнулись, вслед за чем темная поверхность разгладилась, оставив лишь легкую рябь от летящих с неба капель. Несколько мгновений прошли в потрясенной тишине. Потом Риарио яростно вскрикнул без слов и повернулся к Леонардо. – Это ты виноват, да Винчи! Из-за тебя мы упустили ведьму! Леонардо по-прежнему оставалось только мычать. Может, оно и к лучшему, поскольку ответить на такое ему все равно было нечем. Риарио ожесточенно отер мокрое от дождя лицо. – А может, ты у нас тоже ведьма, а? – вдруг осведомился он. – Может, и тебе возлюбленный объятья откроет? Леонардо силился понять, всерьез он или издевается, а Риарио тем временем велел: – Цумтор, брось его в воду. С полдесятка шагов по скользкой траве, сильный толчок в спину, короткий полет – и холодная темная вода сомкнулась над головой Леонардо. Лишь через несколько мучительных мгновений он сообразил, что, в отличие от несчастной Фьоретты, располагает абсолютно свободными руками и ногами. Стряхнув с боков и бедер ласковые бесплотные ладони, он вынырнул на поверхность, зацепился мгновенно окоченевшими пальцами за спутанную траву и подтянулся. Что-то – не то прозрачные пальцы, не то речные водоросли – потянуло его за лодыжку, но тут же выпустило, и Леонардо выкарабкался на берег, дрожа и захлебываясь. – Из-за тебя ушла ведьма, – повторил Риарио и пнул его в бок, слабо, просто чтобы опрокинуть. – Проклятый художник. Ты понимаешь, что натворил? Леонардо снова поднялся на четвереньки и наконец-то выплюнул осточертевшую тряпку. – Она утонула, – тщательно выговорил он. – Вы же все сами видели, поток поглотил ее. Поймал в свои объятия, подхватил сильными нежными руками, окутал мощным телом и унес туда, где ее никогда не найдут и где оба будут счастливы. Но этого, кроме Леонардо, никто, разумеется, не видел. *** Вечный город был еще мрачным городом. Леонардо шагал по улицам, оглядываясь, прикидывая, намечая, что потребуется убрать, чтобы освободить место, а что, напротив, достроить, какие улицы расширить, а какие завалить. Обступающие его стены были из коричневого кирпича и черного туфа, красно-коричневого травертина и серого гранита. Лишь кое-где попадались здания из розового и зеленого мрамора – словно цветные камушки среди темной гальки. Даже синее небо и яркий солнечный свет казались приглушенными, будто стены поглощали их краски. Перед аркой Леонардо остановился и быстро набросал два уровня дорог. Сделать ли выходы из верхних этажей или пристроить лестницы? Не отрывая взгляда от записной книжки, он минул сумрачную арку и… зажмурился: лучи обрушились на него, словно водопад. Перед ним раскинулась площадь, окруженная строениями бежевого, пшеничного, каштанового, кирпичного и льняного цветов – мед с молоком и простор, залитый солнечным светом. «Я дома, – с восторгом подумал Леонардо. – Я дома!» До мастерской он бежал. По дороге, кажется, потерял книжку, но, странное дело, совсем не жалел об этом. Каким бы красивым не казалось чужому глазу нарисованное в Риме, оно было вымученным и ненастоящим. Фальшивые трели певчей птицы, запертой в клетке. Заключенная в резервуар вода, что застаивается и мутнеет. Он сделает все по-новому, и оно будет во сто крат лучше. Дверь подалась не сразу, должно быть, шли дожди и доски разбухли. Вон, даже на ощупь влажные. Толкнув дверь изо всей силы, Леонардо ввалился в мастерскую – только чтобы поскользнуться на мокром полу. Неужто и крыша протекает? Что ж тогда стало со спальней под крышей, если сыро даже здесь? Леонардо посмотрел на мокрые ладони, и его сердце, больно толкнувшись в груди, пустилось в бешеную пляску: вместо дождевой воды по ним была размазана кровь. От нее же был скользким пол. Прочерченный на нем дугообразный потек вел за дверь, с таким трудом открытую, и, заглянув за нее, Леонардо понял, что она не открывалась, потому что еще мгновение назад, привалившись к ней, на испачканных досках полусидело почти раздетое мертвое тело. Кудрявые волосы на затылке слиплись и свалялись, но, переворачивая труп, Леонардо совершенно точно знал, кого увидит. – Зо, – прошептал он вслух. Глаза друга, еще недавно карие и искрящиеся озорным весельем, неподвижно смотрели мимо него, широко раскрытые и потускневшие, подобно болотной воде. Слишком белая грудь – мертвенная бледность прогнала привычную смуглость – была залита кровью. Проследив невидящий взгляд, Леонардо увидел у противоположной стены Нико: тот был похож на белокурую изломанную куклу с издевательски яркой красной лентой на шее. Под окном лежала Ванесса, ее волосы, потускневшие, словно шкурка убитой лисицы, разметались вокруг головы, а солнечный луч из щели между досками падал в беззащитный открытый глаз. Царила тишина, звонкая от сытого жужжания насекомых. В мастерской не было ни единой мухи. Пошатываясь, Леонардо вышел из мастерской и побрел по улице. Тела начали попадаться ему сразу же: сперва по одному, потом по несколько, потом – целыми грудами. Все они были полураздеты и залиты кровью, вытекшей из перерезанных глоток. Среди них Леонардо нашел отца, и Верроккьо, и Якопо, и даже знакомого продавца птиц. Смерть не пощадила никого – от слепого на редкость уродливого нищего, которого Леонардо неоднократно рисовал за пару мелких монет, и до первой городской красавицы Лукреции Донати. Леонардо вскинул голову резко, будто его толкнули. Риарио стоял, небрежно опершись о стену, и чернота его фигуры на бежевом фоне резала глаз. Стена за его спиной была испещрена замысловатыми брызгами крови, яркой, будто только что пролитой, и оттого казалось, что у Риарио за плечами раскинулись крылья. Искореженные, рваные, костлявые, но все же крылья. – Смотри, что ты натворил, да Винчи, – сказал Риарио. – Разве я отпускал тебя? – Нет, – прошептал Леонардо. – Ты знал, чем рисковал, – Риарио кивнул на груды трупов. – И знал, чем не рисковал, – его палец нацелился Леонардо в грудь. – Скажи мне, да Винчи, оно того стоило? Леонардо молчал. Они все умерли из-за него. Думая только о себе, он обрек на смерть их всех. – Что же ты молчишь, да Винчи? Да Винчи? Да Винчи!! * Леонардо дернулся, больно стукнувшись виском. Потом приподнялся. Под пальцами шуршали листы, липли к вспотевшим ладоням. Он находился в Риме, в опостылевшей комнате, в которой, с тех пор как он впервые очнулся здесь, практически ничего не изменилось – лишь добавился небольшой столик с шаткой стопкой бумаги и небогатой россыпью письменных и рисовальных принадлежностей: перо и чернила, несколько палочек угля и сангины. Накануне Леонардо рисовал и чертил допоздна. Голова была тяжелая, веки слипались. Если открыть ставни, наверняка за ними обнаружится глубокая темнота, в крайнем случае, зыбкие предрассветные сумерки. Впрочем, сейчас комнату освещали принесенные охраной факелы и лампы, и даже искусственный свет ранил затуманенные сном глаза. – Ты застудишься, если будешь спать на полу, – голос Риарио сочился фальшивым сочувствием. – Почему бы тебе не перебраться на кровать? И ощущать себя еще уязвимее, лежа на подушках, когда собеседник сидит? Ну уж нет. Леонардо сел и выпрямил затекшую спину: он провел много часов, согнувшись в три погибели, а потом еще скрутился клубком, действительно озябнув во сне. Несмотря на холод, все тело было мокрым от пота. – Что тебе надо? – спросил он. По знаку Риарио швейцарец подвинул единственный стул, и граф опустился на него. Он возвышался над Леонардо, но тот решил не вставать: боялся, что закружится голова. – То же, что обычно, – отозвался Риарио. – Поговорить. Леонардо внутренне застонал. Он ужасно заблуждался, полагая, что Риарио не сможет ничего ему сделать. Действительно, никто его и пальцем не тронул, но после случая с ведьмой Арно Риарио преисполнился новыми подозрениями и, соответственно, взялся за новый виток расспросов. Леонардо уже язык болел твердить, что, нет, с ведьмами он никак не связан, нет, он в самом деле не помнит, как выбрался тогда из охраняемой комнаты, нет, он даже помыслить не мог, что с брошенной в реку женщиной произойдет то, что произошло, и, кстати, что именно произошло, он тоже не знает. Беседовать Риарио с недавнего времени предпочитал по ночам. Якобы потому, что и он, и Леонардо в дневное время чрезвычайно заняты. Ага, так все и поверили. Леонардо дремал в светлое время дня, но все равно ощущал себя вымотанным. Каждый раз его так и подмывало послать графа в преисподнюю, перевернуться на другой бок и снова провалиться сон, однако Зо и Нико все еще томились в камере замка Сант’Анджело. Леонардо все еще опасался за их жизнь. Теперь, наверное, станет опасаться еще сильнее. Риарио и сам выглядел утомленным, но в запавших глазах горел все тот же упорный до фанатизма огонек. Он как ударившийся в бешеную скачку конь, понял Леонардо, уже не способен остановиться и не остановится, пока не упадет замертво. Или пока не вытянет правду. Последнего Леонардо допустить не мог. Что ж, это не может продолжаться вечно. Кому-то придется уступить первым. – Я ничего не знаю о ведьмах, я не знаю, что стало с Фьореттой, и я не подбивал тебя нарочно применять этот ваш изуверский способ дознания. Как я тогда оказался под стенами замка, я не помню, – устало и невыразительно проговорил он. – О чем еще ты хочешь поговорить? Риарио вздохнул и откинулся на спинку стула. – Что ты видел, когда донна Фьоретта упала в воду? – спросил он. Леонардо потер лицо обеими руками, впился пальцами в короткие пряди надо лбом. Ночь обещала быть долгой. *** – Паршиво выглядишь, дружище. Сам Зо как раз выглядел неплохо. Ну, неплохо для того, кто уже который день сидит взаперти, ждет непонятно чего, а солнце видит раз в три дня на короткой прогулке. Нико, устроившийся в углу с книгой, тоже мог похвастаться видом хоть и не цветущим, но получше, чем у подавляющего большинства виденных Леонардо заключенных. Он вспомнил бледные мертвые тела из недавнего сна, и его передернуло. Камера, дополненная ковром и кое-какой мебелью, тянула на довольно сносную комнату, лишь маленькое окно с решеткой напоминало о реальном ее предназначении. Из стоящих на столе мисок все еще тянуло мясным, в одной лежал кусок белой лепешки. Леонардо бесцеремонно цапнул подсохший хлеб и сунул его в рот: вылазка далась ему непросто. – Нико, – окликнул Зо. – Поди послушай под дверью, а то скажут потом, мол, вон, до чего флорентийцы докатились, голые мужики к ним даже в тюрьму шастают. Леонардо весело фыркнул. Нико полыхнул щеками, но передвинул стул поближе к двери и послушно принялся бдить. – Ты вовремя, Лео, – посерьезнев, поговорил Зо. – Надо выбираться отсюда. Не нам, так хотя бы тебе. – Я с тем же предложением, – слегка удивленно согласился Леонардо. – Риарио решил меня расколоть и взялся за дело так рьяно, что не знаю, как долго еще продержусь. Я уже выболтал слишком много, хотя он толком и не сделал-то ничего. Зо скривился: – Эх, зря мы сюда притащились. Только подгадили. И тебе, и себе. – Займешься самобичеванием, когда выйдешь отсюда… – Леонардо нахмурился. – Кстати, раньше ты о побеге не заикался. Вас обижают? Он поспешно окинул друзей свежим взглядом. У Нико на тыльной стороне руки розовело небольшое круглое пятно, но в целом, никаких следов насилия на обоих не обнаружилось, по крайней мере, на открытых участках тела. – Нет. С Ванессой плохо. – Что? – задохнулся Леонардо. – Этот мерзавец все-таки… – Папский ублюдок ради разнообразия тут не при чем, – перебил Зо. – Я сошелся с одним охранником, у него свояченица живет во Флоренции, так что новости наши досюда доходят, хоть и с душком. Так вот, у той свояченицы внучатая племянница знакома с… – Я и без того знаю, что у тебя сеть знакомых родственников знакомых по всей Италии, – прервал его Леонардо. – Что с Ванессой? – Предположительно одержимость, – недовольно пожевав губу, ответил Зо. – Что? Как? – Это я и пытаюсь до тебя донести, – Зо с незлобивой досадой щелкнул его по лбу. – Помолчи и послушай, ладно? Та внучатая племянница знакома с настоятельницей монастыря Святого Антония. – В котором жила Ванесса. – Именно. Одна из монахинь, некая сестра Долорес, объявилась среди бела дня на городской площади в жутком виде, оборванная, в крови. Вопила, что ее мучают бесы, грозила всем подряд божьей карой и ругала Медичи на все закорки. Чуть не выцарапала глаза случившемуся рядом Джулиано, бросалась на стражу, а в конце концов выхватила у какого-то идиота меч и закололась. Лоренцо отправил Джулиано разбираться. Ванесса, добрая душа, напросилась с ним, помогать сестрам. Не знаю точно, что там произошло, но вернулся Джулиано без Ванессы. Внучатая племянница говорит, что зло охватило чуть ли не полмонастыря и продолжает пожирать новые души. – Постой, – вмешался Леонардо. – Достоверно известно, что Ванессу постигла та же участь? – Нет, – вынужден был признать Зо. – Откуда бы? Но она осталась там, а значит, до беды недалеко. – Ну так не пугай раньше времени, – Леонардо выдохнул с облегчением. Облегчение было несколько напускным. В одержимость он не верил, но чем бы ни была напасть – коллективным безумием или заразной болезнью – Ванесса, оставшись там, серьезно рисковала. – Надо бежать сейчас, – решение это он принял заранее, но, услышав тревожные вести, окончательно в нем утвердился. – Пока Риарио в отъезде. – В отъезде? – переспросил Зо. – Так ты тут без его ведома? То-то смотрю, одет легко, – не успела привычная острота сорваться с губ, как на его лице проступил ужас. – А не в монастырь ли он уехал? Риарио лично упоминал, что отправляется в Урбино. Но… не соврал ли? А если и не соврал, от герцогства Урбино до Флоренции рукой подать. Слухи, наверняка, дотуда добрались, и Риарио, покончив с делами, запросто способен завернуть в монастырь, чтобы разобраться с «бесами». Леонардо знал графа достаточно, чтобы быть уверенным: долго разбираться тот не станет. Просто велит своим людям убить всех. – Я тебя прошу, давай на сей раз без мистификаций, – попросил Зо. – Не то место для таких забав. – Да уж понятно, – отмахнулся Леонардо. – И времени нет. Он понимал, что вопросы у Риарио возникнут в любом случае. Если он снова попадется графу, тот уже не отцепится ни в какую. Но жизнь подруги была важнее. Что ж, значит, придется приложить все усилия, чтобы больше не попадаться. * Леонардо вернулся в одежде и с оружием одного из обезвреженных стражников и отпер дверь. – Ты их убил? – деловито осведомился Зо. Леонардо поджал губы. – Оглушил и связал. – Ну и кретин. Они ему все расскажут. – Они ничего предосудительного не видели. А вопросами Риарио бы задался в любом случае. Леонардо, хоть и не сторонился хорошей драки, никогда никого не убивал. Кроме, разве, мелких зверьков, да и то исключительно для научных исследований. Зо пожал плечами, потом деловито огляделся и потер руки. – Что ж, дело за малым. Выбраться из замка и одолеть северную стену, ну а там через луга и болота… – Мы вернемся в город, – перебил Леонардо. – Что??? – Зо вытаращился на него, как на помешанного. – Они и так оказали нам большую услугу, посадив в темницу за пределами этого чертового города. – Как ты собираешься лезть через стену, дружище? Простыни резать? Маловато их тут. Простыней и вправду было маловато. В смысле, их не было совсем. Соломенные постели, надо отдать должное графу, перетряхивали и высушивали не очень редко, но вот простынями пленников не побаловали. Нет, будь Леонардо один, замковая стена бы его сдержала не больше, чем садовая изгородь. Даже сейчас. Увы, чтобы перенести через стену друзей, ему бы потребовались размеры мифического дракона, не меньше. А в его нынешнем состоянии не спасли бы, верно, и размеры. – А потом топать по тем самым лугам и болотам до вечера, пока в потемках в трясину не провалимся? – закрепил успех Леонардо. – Нет уж. Нас проведут в город, а потом вывезут через Фламиниевы ворота. Я всё устроил. – Ты-то? Устроил? – прищурился Зо. – Я начинаю сомневаться в успехе сего предприятия. Но он прятал в бороде усмешку, а Нико и вовсе таращился на Леонардо, как на божье чудо, так что Леонардо с удвоенным пылом взялся за спасательную операцию. Они спустились без помех: был как раз день прогулки; если их кто и заметил, то ничего не заподозрил. Затем они петляли по коридорам, и Леонардо указывал путь, близко приглядываясь к стенам, а потом остановился и шепотом окликнул: – Это мы! В стене открылась незаметная дверца, маленькая, в полроста, оттуда появилась рука и поманила их за собой. Пролет низких сбитых ступеней, закутанная фигура погремела ключами – и над головами раскинулось синее небо, в лица ударил теплый ветер. Неширокая, менее чем в два роста, дорога вела прямо по верху стены от замка Сант’Анджело и до самого Папского дворца. Великолепный способ пробираться из Ватикана в замок и обратно незаметно для постороннего глаза. Сторонний наблюдатель увидел бы снизу только высокую укрепленную стену. Хитрый ход. Новые двери, коридоры, туннели – даже сам Леонардо сейчас ни за что бы не сказал, где именно они находятся, но в конце концов последние двери отворились в грязную подворотню, в которую доносился оживленный гомон толпы. Их провожатый – провожатая – сбросила с головы капюшон, открывая скуластое темное лицо. – Спасибо, Зита, – Леонардо искренне прижал ладонь к сердцу. – Я не знаю, как отблагодарить тебя. – Ты та его служанка, что ли? – вмешался Зо. – Мы, конечно, признательны по гроб жизни, но теперь тебе придется бежать вместе с нами. Риарио тебя убьет. – Не убьет, – очень серьезно ответила Зита. – Он поймет. Он знает, каково ослушаться того, кто обладает над тобой полной властью, ради высшего блага, даже если это благо никто, кроме тебя, не видит. Она снова накинула капюшон и направилась в сторону людной площади, пообещав, что скоро приведет нужного человека. – Как ты ее убедил? – прищурился Зо. – Сам же говорил, что она за него в огонь и воду. Сейчас угадаю. Спорим, ты… – Ты лучше возьми Нико, пойдите и раздобудьте мне одежды, – перебил Леонардо. – Не бегать же мне замковым стражником по улицам. – Что ж ты свою новую зазнобушку не попросил, чтобы выкрала вместе с ключами? – поддразнил друг. Леонардо сделал вид, что собирается ткнуть его мечом, и Зо, схватив под локоть Нико, выскочил из подворотни и ловко смешался с толпой. * Леонардо, Зо и Нико оставили Вечный город, затаившись в крытой повозке доктора Микели, который притворился, будто спешит в загородную виллу к богатому пациенту. С одной стороны, Леонардо был искренне рад узнать, что доктор покинул Папский дворец живым и невредимым, с другой же, не мог стряхнуть беспокойство. В другое время волноваться за судьбу людей, с которыми его сводила судьба, ему бы и в голову не пришло, но сон о знакомых до последнего камня улицах, залитых кровью и загроможденных мертвыми телами… этот сон не желал отпускать его. Доктор Микели довез их до деревушки, что лежала не слишком близко к городу, но и не слишком далеко, где можно было разжиться лошадьми, оружием и провизией. Здесь они выпили вина и распрощались. – Будьте осторожны, молодой человек, – доктор смягчил строгий тон, быстро улыбнувшись в пышные усы. – Не падайте на чужие мечи и не прыгайте из окон. – Не делать первого обещаю торжественно, – серьезно кивнул Леонардо. – Второе посмотрим по надобности. Вы тоже будьте осторожны, не проговоритесь о нашем втором свидании. – Буду тих и немногословен, как дохлый осел. С этими словами доктор Микели отбыл восвояси. Леонардо тоже не пристало рассиживаться: нужно было побыстрее выдвигаться к монастырю Святого Антония. *** В монастырских стенах, окруженных лесом, было тихо и пусто, словно все вымерли. Оставалось надеяться, что последнее сравнение не соответствует действительности. Леонардо обошел двор, погодя заглянул в колодец, прислушался. Святой Антоний неприветливо взирал на него из своей ниши в стене, будто спрашивая: «А ты-то что тут забыл, безбожник?» По сравнению с тишиной леса и пустынностью монастырского двора госпитальная палата, когда Леонардо зашел внутрь, оставив друзей присматривать за лошадьми и следить, не появится ли какая угроза, ударила по всем чувствам разом: нездоровым жаром воздуха, огоньками свечей, расставленных на полу в виде креста, стонами и воплями, вонью крови и нечистот. По меньшей мере с десяток женщин кричали, бились и извивались, тщетно силясь освободить руки, привязанные к спинкам кроватей полосами разорванных простыней. Сохранившие здоровье сестры в синих платьях и белых платках с суетливой деловитостью муравьев сновали от кровати к кровати, пытаясь облегчить страдания больных. Леонардо медленно шел по проходу между двумя рядами кроватей, переступая через свечи и заглядывая за полупрозрачные занавеси. Везде он видел одну и ту же картину: запавшие безумные глаза и искусанные губы на побелевших лицах, бьющиеся в судорогах тела, разодранные ногтями шеи и руки, сбитые изорванные ночные рубашки, перепачканные кровью и рвотой. – Что вы здесь делаете?! Леонардо резко обернулся. От двери к нему спешила настоятельница Женевьева, Леонардо помнил ее еще по монастырскому прошлому Ванессы. Он примирительно выставил руки перед собой. – Я ищу подругу. – А, я узнала вас, синьор да Винчи, – прищурилась Женевьева. – Вы ищете Ванессу, не так ли? Несчастная девушка приехала, дабы помочь нам в час страданий, но вскоре слегла сама. Весьма печально, что лишь такие ужасные обстоятельства побудили ее вернуться под защиту Всевышнего, откуда вы сманили ее обещаниями легкой и праздной жизни. – Что-то, гляжу, не больно ей помогла защита вашего Всевышнего, – без запала огрызнулся Леонардо. Он добрался почти до конца длинной узкой комнаты, когда, наконец, увидел Ванессу – в таком же бедственном положении, как и остальные монахини. Она металась в бреду, но его узнала. – Лео... – вырвалось из окровавленных губ. – Свет… он яркий… такой яркий… жжет… – Чшшш… Леонардо бросился к ней, принялся ощупывать покрытое испариной тонкое тело, заглядывать в глаза и в рот, пытаясь определить причину таинственного недуга. Глаза у Ванессы налились кровью, по спутанным волосам полз длинный крылатый жучок, и Леонардо машинально смахнул его. – Господь желает защитить нас всех, однако сейчас Он гневается, – сурово проговорила Женевьева, приблизившись к изножью. – Лоренцо и Джулиано отрекались от воли Его, и вот уже Диавол у порога. Неужели они возомнили, будто за грехи не положена суровая кара? – Кара-то суровая, – рассеянно отозвался Леонардо. – Только Божья ли? – Ты… солгал… – Ванесса начала всхлипывать. – Ты обещал мне… чудеса. Ты сказал, что мы полетим… как птицы… точно так же, как т… – Чшш, – Леонардо, сам чуть не плача, быстро приложил палец к ее губам. – Не говори ничего. Побереги силы. – Он обратился к настоятельнице: – Сколько длится эта… одержимость? – Да какой вам в том интерес? – зло отозвалась Женевьева. – В гневе Божьем и ваша вина имеется. Все знают, что у вас в мастерской творится: мракобесие и блудодейство. Не играйте в спасителя, синьор Леонардо, ваша помощь нам не нужна. Нас спасут лишь горячие молитвы и покаяние. Леонардо выпрямился во весь рост и приготовился высказать настоятельнице, всё, что думает о пользе молитв и покаяния в данном конкретном случае, но тут в палату влетел Нико. Своротив несколько свечей – благо, пол был каменный – и едва не сшибив с ног пожилую сестру с тазом грязной воды, он метнулся не в ту сторону, потом оглянулся и бросился к Леонардо. Его светлые волосы растрепались, лицо горело. – Римские всадники! – выдохнул он. – Уже здесь! Они пытались не пустить меня, но я сбежал, и там!.. В дверной проем стремительно и уверенно, словно сметающий все на своем пути водный поток, шагнули несколько фигур в черном. Возглавлял их Риарио. Словно сам дьявол, подумалось Леонардо, на которого тут столь удобно валят все напасти, решил полюбоваться делом рук своих. Хотя явился Риарио, несомненно, ровно для обратного. Правда, неудивительно, если исход от этого изменится мало. Нико ойкнул и прижался к Леонардо, баюкая левую руку. Леонардо ощутил, как он мелко-мелко дрожит, и, приобняв его за плечи, встал так, чтобы хотя бы частично прикрыть Нико собой. Монахини замерли. Даже больные, казалось, умолкли на момент, прежде чем пронзительный визг одной из страдалиц вдребезги разбил наваждение. Риарио чуть поморщился, быстро оглядел помещение и безошибочно выцепил взглядом настоятельницу. – Что здесь происходит? – спросил он. На Леонардо он обратил не больше внимания, чем на домового паука в углу. * Слухи успели разнестись по округе, поэтому Риарио примерно представлял, что ожидает их в монастыре Святого Антония. Однако, ступив в кольцо серых стен, в котором, казалось, воздух начал пропитываться безумием, он на миг решил, что не то сам сходит с ума, не то зрение играет с ним дурную шутку. Двое, которых он оставил в камере Сант’Анджело – шавка художника и его же юный подмастерье – стояли у коновязи с мечами наизготовку. Когда первое изумление схлынуло, места для домыслов не осталось: да Винчи каким-то образом помог своим друзьям сбежать. Риарио хмыкнул и жестом велел швейцарцам спрятать оружие. На лицах недавних пленников застыло загнанное выражение, и пусть этот смесок Зороастр прятал испуг за привычным нахальством, сражаться они явно желанием не горели. Риарио тоже не хотел развязывать бессмысленную свару. Время и место были совершенно неподходящими. – Полагаю, да Винчи тоже здесь? – небрежно поинтересовался он, будто продолжая начатый разговор. Друзья да Винчи словно языки проглотили, но мальчишка нервно покосился в сторону мрачной громады монастыря, и этим выдал местонахождение художника с головой. Потеряв к ним интерес, Риарио шагнул к массивным дверям. Подмастерье да Винчи бросил меч в пыль, вспугнутым зайцем сорвался с места и кинулся в ту же сторону. – Стоооой! Джунта дернулся было следом, как плохо обученный охотничий пес, но Флеккенштайн удержал его за локоть. Риарио одобрительно кивнул и вздохнул украдкой: молодой, ретивый, только излишняя ретивость тоже до добра не доводит, но, может, юнец и пообтешется со временем, коли раньше горячую голову не сложит. А Никколо… небось, побежал предупреждать да Винчи. Пусть бежит. Никуда тот не денется. Не улетит же. В противовес последней мысли Риарио оставил троих наемников во дворе – приглядывать за Зороастром. И за окнами с крышей заодно. В длинной узкой комнате словно разверзлось миниатюрное подобие Ада: в горячем воздухе, пахнущем пополам выделениями нездоровых тел и ладаном, раздавались стоны и крики; на кроватях в муках извивались женщины, будто грешницы в пламени преисподней, хотя на деле огонь горел лишь на свечах и в каминах. Если бы не друзья да Винчи во дворе, Риарио бы подумал, что всеобщее безумие просочилось и в его душу. Проклятый художник, который, по-хорошему, должен был сидеть в Риме, отсыпаясь после ночных бесед или, что вероятнее, исписывая своими гениальными каракулями очередной десяток листов, застыл в дальнем конце комнаты, прижимая к себе подмастерье, и таращился на Риарио, будто в дверь ворвалась по меньшей мере орава чертей. Риарио, со своей стороны, умудрился сделать вид, что появлению здесь да Винчи удивлен не больше, чем появлению клопа на подушке. Он нашел взглядом настоятельницу и деловито спросил: – Что здесь происходит? * – А вы?.. – неуверенно проговорила настоятельница Женевьева. Из ее голоса бесследно исчезло скандальное негодование, с которым она встретила Леонардо: Риарио вел себя так, словно находился здесь по обыденному делу и полному праву. – Господь не оставляет детей своих в час бедствия, – мягко проговорил Риарио. – Меня зовут Джироламо Риарио. Я здесь по повелению Святой Церкви и наместника Божьего, чтобы оказать всю необходимую помощь дорогим сестрам в избавлении от зла, которое, как я вижу, мучает их товарок. Ему настоятельница Женевьева играть в спасителя не запретила. Лицо у Риарио было такое благостное, что только нимба и крылышек не хватало, но в бархатном успокаивающем голосе Леонардо слышал фальшь. – Надо же, какое у тебя на зло чутье хорошее, – вставил он. – Аж из самого Рима учуял. – Мы проезжали неподалеку, – теперь Риарио смотрел на Леонардо, но по-прежнему ни интонацией, ни выражением не выдавал, что удивлен встрече. – Во-первых, кара Господня была лишь вопросом времени. Медичи разгневали Его, не признав нашего архиепископа Пизанского и подговорив горожан закрыть перед ним ворота. Во-вторых, слухи разошлись по округе и неминуемо достигли наших ушей. Как я упомянул, мы случились неподалеку. Говорят, сестры одержимы демонами. Мои глаза склоняют меня поверить слухам. Но все же хотел бы выслушать ваши предположения, сестра. Женевьева развела руками. – Увы, слухи правдивы, – признала она. – Это явно одержимость. – Вовсе необязательно! – возразил Леонардо. В одержимость он не верил. Кроме того, был очень заинтересован в том, чтобы в нее не поверил Риарио. Он читал о ритуалах экзорцизма и вполне представлял, чем они обычно заканчиваются для бедного «одержимого». – Несчастные бредят об адском пламени. – О свете, – поправил Леонардо. – Это не одно и то же. – Убирайтесь, да Винчи! – Женевьева метнула на него суровый взгляд. – Не мешайте синьору Риарио делать благое дело. – Нет, постойте, – вступился Риарио. – Времени у нас не так много, но Святая Церковь не заинтересована в поспешных выводах и неосмотрительных поступках. Если синьор да Винчи полагает, что может предложить более рациональное объяснение… Он впился в лицо Леонардо темным цепким взглядом, хотя на губах осталась легкая понимающая полуулыбка. Отведя взгляд от зловещей маски, в которую получившаяся гримаса превратила лицо Риарио, Леонардо встряхнулся. Объяснение у него было, причем не одно. – Болезнь, – предположил он. – Эпидемия. Черная смерть, лепра, пятнистая горячка. Риарио хмыкнул и шагнул вперед. Леонардо хотел заслонить собой Ванессу, но Нико, о котором он успел забыть, шарахнулся в сторону, потянув его за собой. Риарио остановился у постели и с полминуты внимательно рассматривал больную. Ванесса, закатив глаза, стонала и выгибалась на скомканных простынях. Леонардо, напружинившись, пристально следил за графом, не решаясь даже шелохнуться, хотя за ворот провалился какой-то жучок и щекотно полз по взмокшей спине. – Такие конвульсии не характерны для черной смерти, – наконец, вынес свой вердикт Риарио. – И сыпи нет, что исключает пятнистую горячку. Ну а поражения кожи, возникающие при лепре, и вовсе ни с чем не спутаешь, так что это совершенно точно не она. – Отравление, – выпалил Леонардо. – Серые мухоморы. Они сильно ядовиты, вызывают галлюцинации и даже смерть. – Вероятно, – пожал плечами Риарио. – Пойдем. – Куда? – Искать мухоморы. Я бы мог послать своих людей, но ты ведь потом скажешь, что они уничтожили улики. Нико остался с Ванессой, а все остальные, временно отодвинув разногласия, отправились прочесывать окрестный лес. К тому времени, как тени от деревьев подросли и потемнели, расстеленный под приметным корявым дубом плащ наполнился самыми разнообразными грибами. Леонардо ползал вокруг груды на коленях, вертел грибы перед глазами и отбрасывал один за другим. Некоторые из находок были малосъедобны, но откровенно ядовитых – а тем более серых мухоморов – не обнаружилось. – Пусто, – он потряс головой и вскочил на ноги. – А с этим что делать? – Цумтор (Леонардо помнил его по злополучному случаю с Фьореттой) кивнул на разбросанные по траве грибы. – Можно собрать, пусть сестры суп сварят, – отмахнулся Леонардо. – Выходит, мухоморы здесь ни при чем, – со значением проговорил Риарио. Леонардо открыл было рот, но тут из зарослей вывалился сияющий швейцарец, самый молодой в отряде, почти мальчишка. Джунта, вспомнил Леонардо. Один из стражников при его комнате-тюрьме в Риме. – Во! – он гордо продемонстрировал свою находку. – Страшилище! Зуб даю, ядовитый. Там их полно. Только что не серых. Все присутствующие обступили Джунту, разглядывая его добычу с изумлением и немалой долей опасения. Кто-то даже перекрестился. Гриб выглядел в самом деле устрашающе: был он белый, огромный, с очень короткой ножкой и шляпкой побольше человеческой головы, весь округлый и в пупырышках. Леонардо не сразу понял, что гриб ему вполне знаком. – Это пчелиная губка, – Зо поспел первым. – Неядовитый гриб, просто этот какой-то чересчур громадный. – Его можно есть? – изумился Цумтор, недоверчиво ткнув гриб пальцем. – Да тут от одного вида свихнуться недолго. – Я ел, – отозвался Зо. – Умом, как видите, не тронулся. – Я бы не торопился с подобными заявлениями, – негромко заметил Риарио. Зо бросил на него убийственный взгляд, но перевес сил был явно на стороне противника. – Художник? – Риарио повернулся к вскипевшему Зо спиной и выжидательно уставился на Леонардо. – Еще предположения будут? – Укус паука-волка, – выдвинул следующий вариант Леонардо. – Вызывает болезнь, прозванную тарантизмом, которая проявляется в безумии и неукротимой жажде движения. Искать пауков было сложнее, чем грибы – те хотя бы сидели на месте. Вдобавок, начало темнеть: в лесу сумерки сгущались куда быстрее, чем под открытым небом. Вскоре пришлось послать за лампами. Они копались в лесной подстилке, пока не начало мельтешить в глазах. За это время через Леонардо прошло множество самых разнообразных насекомых (как выглядит паук-волк, другие представляли слабо), но среди них не было ни одного ядовитого паука. Все снова собрались под дубом, и Леонардо повертел головой, готовясь наткнуться на набивший оскомину взгляд, в котором мешались ожидание, понимание и насмешка, но среди сгрудившихся на поляне темных фигур, почти сливающихся с вечерними сумерками, Риарио не оказалось. – Где ваш предводитель? – холодея, спросил Леонардо, не обращаясь ни к кому в частности. – Так он вернулся, – с готовностью ответил Джунта. – Еще когда мы только начали ис… Эй, куда! Леонардо развернулся и во весь опор припустил к монастырю, едва разбирая дорогу. Черт-черт-черт! Проклятый Риарио! Подождал, пока он отвлекся, и теперь один дьявол знает, чем занимается. Если он что-то сделал с Ванессой… И Нико там, один! Ох… Он ворвался в госпитальную палату, подспудно ожидая увидеть что-то ужасное. Окровавленные трупы на кроватях. Или пепелище. Но в комнате все так же трепетало пламя свечей, а сестры в синих платьях суетились вокруг визжащих и стонущих больных. За окнами совсем стемнело, по стенам ползали светляки. В дальнем конце комнаты Нико склонился над Ванессой, не позволяя ей скатиться с постели. Леонардо схватился за грудь, пытаясь успокоить рвущееся из клетки ребер сердце, и протяжно выдохнул. – Нашли паука? Леонардо подскочил. Риарио стоял сбоку от двери, скрестив руки и привалившись спиной к стене. Вид у него был скептический. – Просто ты вошел так поспешно, будто принес срочные вести, – пояснил он. В глубине его темных глаз острым свечным огоньком мерцала издевка. – Вести есть да толку с них, – отмахнулся Леонардо. – Что ты тут делал? Огонек сразу же погас. Риарио помрачнел и ответил неохотно: – Пытался изгнать демона из сестры Альбертины. – Это из которой? – подозрительно осведомился Леонардо, шаря взглядом по рядам кроватей. – Она в мертвецкой, – любезно пояснил Риарио. – Но перед самой кончиной демон покинул ее, я совершенно отчетливо увидел это в ее гла… Леонардо бросился на него с кулаками, даже не вспомнив о мече. Риарио, пусть был тоньше его, оказался жилистым и сильным. Он крепко ухватил Леонардо за запястья, придавил к стене всем телом и сумел удержать на достаточное время, чтобы сквозь грохот крови в ушах Леонардо расслышал, что он что-то говорит. – …тил! – Что? – Я пошутил, – повторил Риарио. – Если не веришь, спроси у сестер. Леонардо выдернул руки из ослабевшей хватки и остановил по предложенному вопросу пробегающую мимо монахиню. Та, едва вскинув глаза, подбородком указала на ближайшую кровать и поспешила дальше. Женщина на кровати, хоть пребывала в том же бедственном состоянии, как другие, была вполне жива. – Что за идиотские шутки? – возмутился Леонардо. – Ты ворвался сюда в таком ужасе, что смотреть тошно, – ухмыльнулся Риарио. – У тебя своеобразные представления о том, как поднять ближнему своему настроение. – Ну, ты думал, что она мертва, а она не мертва, – Риарио развел руками. – Разве ты не рад? Насмехается? Окончательно тронулся? Леонардо не знал, что и думать. Может, охватившее монахинь безумие заразно, но стало проявляться по-иному? – Я не чудовище, да Винчи, – Риарио посерьезнел. – «Maledicte Diabole, exi ab ea», елей и соль. Обычная процедура. На берегу Арно тоже случилась «обычная процедура». Какое облегчение, что эта не подразумевала оправдание посмертно. – Но она не сработала, – уточнил Леонардо. – Не сработала, – признал Риарио. – Посему шутить я больше не намерен. Я так понимаю, твои версии тоже иссякли, а… – Ничего подобного! – отчаянно запротестовал Леонардо, лихорадочно прокручивая в голове даже самые неправдоподобные варианты. – Тут наверняка есть мастерская, где сестры пишут и реставрируют иконы. Вероятно, пигменты содержат слишком много… – …а потому остается лишь выжечь зло. – …ртути, – машинально договорил Леонардо. – Выжечь? Он с самого начала знал, что все обернется именно так, но почему-то только сейчас, когда Риарио проговорил это вслух, его охватил настоящий ужас. – Нет, постой, постой, – затараторил он. – Я проверю пигменты. На это не уйдет много времени, только и надо, что попробовать краски на вкус, это быстро. – Ты собираешься лизать иконы? – с жалостью уточнил Риарио. – Художник, открой уже глаза и посмотри вокруг. Тела этих женщин не спасти, но души покуда можно исцелить. Если это происки дьявола, священное пламя прогонит демонов. Если это все же какое-то никому доселе неизвестное поветрие, огонь уничтожит заразу и не позволит ей распространиться. Леонардо беспомощно обвел глазами палату, в которой воздух будто загустел, пропитавшись болью и страданием. В тот же момент мимо него две монахини втащили третью, которая упиралась и выла, будто волчица, уложили ее на одну из немногих пустующих кроватей и принялись привязывать. – Свет! – вопила она. – Выжег мне глаза! – Ну вот, – мрачно проговорил Риарио. – Число жертв растет. Уже и у тебя появляются нездоровые идеи, а один из моих подчиненных ведет себя странно. – Ничего странного, – густо хохотнул вошедший вместе с сестрами наемник, здоровенный тип, на котором униформа едва ли не трещала по швам. – Джунта в борделе давненько в последний раз был, вот ему бабы и мерещатся. – Что? – насторожился Леонардо. – Какие такие бабы? * Брюнинга хотелось стукнуть. Художник и без того метался, будто мышь в клетке-ловушке, пытаясь, образно говоря, протиснуться в чересчур мелкие щели. Риарио поддался – и терпеливо ждал, пока да Винчи поймет, что ни единой лазейки не осталось. И уже почти дождался, но вот черт дернул Брюнинга влезть со своим никому не нужным замечанием. Риарио упомянул дурачество Джунты для большей убедительности, однако из-за чересчур длинного языка Брюнинга да Винчи тут же навострил уши, учуяв еще одну возможность оттянуть неизбежное. Риарио поджал губы. Брюнинг, не замечая его недовольство, охотно пояснил: – Одна баба. Зато красивая: вся в белом и с волосами ниже гузна. То есть, так Джунта говорит, он ее встретил, когда мы грибы искали. С ним еще поначалу наши были, но больше ее никто не видел. – Где он? – коротко спросил да Винчи. – Во дворе, с остальными. Да Винчи метнулся в дверь, не успел Риарио и рта раскрыть. Точнее, рот-то открыть успел, но с единственным результатом, что туда сразу же залетел светляк. Прокашлявшись, Риарио поспешил во двор. Там да Винчи внимательно слушал Джунту, который, не заставляя просить себя лишний раз, живописал прелести увиденной красотки. – …не знал, что тутошние монашки такие крали! – непосредственно вещал он. – Волосы светлые, аж чуть в темноте не светятся, высокая, пригожая, ух! – Почему ты решил, что это одна из сестер? – спросил да Винчи. – А кому ж еще тут ночью по лесам шататься? – удивился Джунта. – Тоже, видать, умом тронулась, как остальные. А жаль, красивая… – Что ж ты не помог красотке? – сухо поинтересовался Риарио, всем видом показывая, что пора бы закругляться с разговорами. – Я хотел! – взвился Джунта. – А потом те грибы чудные увидал, отвлекся всего на секундочку, а она уж и сбежала. – А мы никого не видели, – влез Шварц. – Никаких баб, одни грибы. Джунта принялся доказывать свое, началась перепалка, и Риарио собирался строго призвать людей к порядку – вроде, взрослые разумные мужики, солдаты, а хуже базарных торговок – но бросил взгляд на да Винчи и о своем намерении позабыл. Художник таращился в пустоту широко раскрытыми повлажневшими глазами, губы и пальцы его быстро-быстро шевелились. Риарио посмотрел на Зороастра: тот глядел на приятеля вприщур, с какой-то блуждающей улыбкой в уголках рта, но без удивления. – Художник? Да Винчи вынырнул из своего странного состояния и схватил дернувшегося от неожиданности Джунту за плечи. – В какой день ты родился? – Что? – опешил тот. – День! – да Винчи встряхнул его. Швейцарцы начали беспокоиться и поглядывать на Риарио. Несколько рук потянулись к мечам. Риарио понимал их замешательство: да Винчи вел себя странно. Как бы таинственная зараза (или одержимость) на него не перекинулась. Впрочем, дальнейшей агрессии художник не проявлял и на землю в корчах не валился. Риарио медленно покачал головой и окликнул: – Да Винчи, с тобой все хорошо? – Со мной все замечательно! – да Винчи слегка потряхивал обалдевшего Джунту в такт словам. – И будет еще лучше, если этот тупица скажет, в какой день родился! – Как ты меня назвал?! – вознегодовал Джунта. У Риарио зазвенело в ушах. – Успокойтесь оба! – прикрикнул он. – И без вас бесноватых хватает. Да Винчи, хватит его трясти. А ты скажи ему, в какой день родился. – В воскресенье, вроде, мамка говорила, – послушно отозвался Джунта. Да Винчи тут же отпустил его и всплеснул руками. – Я понял! Я знаю, что случилось с сестрами! И светляки! Повсюду светляки! Теперь он выглядел откровеннейшим безумцем. Риарио вспомнил, как бьющиеся в судорогах монахини кричали об обжигающем свете. От светляков и до света недалеко. Риарио напрягся. – При чем тут светляки? – медленно и раздельно спросил он. – Художник, либо ты спокойно всё объясняешь, либо мои люди скрутят тебя и положат рядом с сестрами. Да Винчи долгий момент просто смотрел на него, подрагивая челюстью, как выпрашивающий подачку пёс, открыл рот, закрыл рот, нахмурился и, наконец, проговорил гораздо спокойнее, но обращаясь не к Риарио, а к своему несносному приятелю: – Зо, возвращайся к Нико и наловите мне светляков. В палате их полно. Заодно спроси у настоятельницы, где они хранят запас зерна. Зороастр беспрекословно направился к дверям, а у Риарио все окончательно перемешалось в голове. – Какое отношение день, в который родился Джунта, имеет к зерну, светлякам и одержимости? – Никакого, – совсем спокойно ответил да Винчи. – Никакого вообще. Джунте в веселый дом пора, тогда и бабы мерещиться не будут. Швейцарцы залились дружным громовым хохотом, Джунта начал громко протестовать, а да Винчи, не обращая внимания на воцарившийся шум, шагнул ближе и заглянул Риарио в глаза. – Это не одержимость, это болезнь. Я знаю, как ее вылечить. Пожалуйста, дай мне время до восхода, граф, и я вернусь с лекарством. Умоляю. После моментного раздумья Риарио согласился. Что уж там, видеть, как дерзкий художник вымаливает разрешение, было приятно. К тому же, ему сделалось искренне любопытно, что же это за болезнь такая. – Даже если к утру они слягут все, – уточнил да Винчи. – Ты ничего с ними не сделаешь. Обещай. – Обещаю, – неохотно буркнул Риарио. Если безумие охватит весь монастырь целиком, сдерживать обещание он не собирался, разумеется. Больных явно тянуло буйствовать, и допустить, чтобы помешанные монашки выцарапали его отряду глаза, Риарио не мог. Зороастр вернулся со стеклянным сосудом, полным светляков, и они с да Винчи последовали за указывающей путь монахиней. Риарио же вздохнул и отправился выяснять вопрос с ночлегом. * Отослав провожатую, Леонардо на всякий случай покопался в ларях с зерном, но единственно для порядка. – Я дурак, – повинился он. – Как сразу не догадался? Там светляки повсюду, даже у Ванессы в волосах. – Я тоже не догадался, – вставил Зо. – Хотя знаю об этом побольше твоего. – Значит, дураки оба, – заключил Леонардо. – Но хотя бы опомнились вовремя. Спасибо этому дуболому из графской свиты… Он взял у Зо сосуд со светляками, приподнял и покачал перед глазами. Длинные крылатые жучки превратили стеклянную емкость в зеленоватый драгоценный камень, испускающий слабое зеленоватое сияние. – Я пойду и попытаюсь договориться, – сказал он. – Я с тобой! – вскинулся Зо. – Ты остаешься, – указал Леонардо. – Присмотришь за Нико и Ванессой. Нико перед Риарио цепенеет, как крольчонок перед змеей, а Ванесса собой не владеет. Риарио пообещал никого не трогать, пока я не вернусь, но грош цена его обещаниям. – А если не вернешься? – Тогда хватайте Ванессу и бегите, – пожал плечами Леонардо. – Если доберетесь до города, маэстро или кто-нибудь из твоих знакомых вас спрячет. – Как у тебя все легко и просто, – страдальчески вздохнул Зо. – Надеюсь, – бодро отозвался Леонардо. С факелом в одной руке и мерцающим сосудом в другой он добрался до поляны под дубом, вспомнил, с какой стороны из кустарника вывалился Джунта, прошел в том направлении несколько десятков шагов и выпустил светляков. Дрожащие огоньки струйкой вылились из широкого горла, собрались в облако над головой Леонардо и, пометавшись, устремились в чащу. Леонардо поспешил за ними, ломясь через густой подлесок и чувствуя себя кабаном в лавке с фарфором. Очень скоро деревья расступились, и он оказался на другой поляне, просторнее. Центр ее занимало большое, шагов на сорок, белое кольцо, образованное огромными округлыми грибами. Надобность в факеле отпала: поляна – и это в безлунную-то ночь – была ярко освещена огоньками, рассевшимися на траве и ветвях, изумрудными и бледно-желтыми, молочными и льдисто-голубыми. Часть из них была светляками, и к ним присоединились освобожденные из стеклянного плена насекомые, в остальных Леонардо узнал блуждающие огни. Он тщательно затушил факел влажным мхом и землей: лесной народец не любит горячего пламени, и переговоры не пройдут глаже, если он нечаянно подпалит их лес. Выпрямившись, Леонардо увидел, что уже не одинок на поляне: в центре кольца стояла высокая красивая женщина с длинными светлыми волосами, одетая в белое кружевное платье. – Здравствуй, Белая Дама, – сказал он. – Меня зовут Леонардо. Я пришел просить тебя… – Дай угадаю, – ее голос звенел, как лесной ручей, и шелестел, словно листья на ветру. – Ты пришел просить за глупых монашек, которые отказались с нами танцевать. Что ж, раз они не захотели танцевать здесь, пусть танцуют в своем скучном монастыре. – В своем скучном темном монастыре, – тонким голоском добавила девушка, словно выросшая из сочной травы рядом с Белой Дамой. – Но мы были так добры, что подарили им немного света. – Потому что танцевать в темноте совсем неинтересно, – добавила третья девушка. Потом Леонардо потерял им счет: почти одинаковые, невысокие и тонкоголосые, они заполонили все грибное кольцо, гомоня и хихикая, будто летние пташки. Белая Дама, возвышающаяся над ними на добрые две головы, молчала и улыбалась. – Они танцуют! – Они все будут танцевать! – Им светло и весело, светло и весело! – Как нам, как нам! – Они уже вдоволь наплясались! – Леонардо пришлось повысить голос, чтобы перекричать поднявшийся галдеж. – Они устали, а от света у них болят глаза! Но они не могут остановиться! Шум мгновенно стих, превратившись в шепот и шушуканье – словно ветер над поляной пронесся. Затем лесные духи умолкли и выжидательно уставились на Белую Даму. – Потанцуй с нами, – наконец, промолвила она. – А мы пока подумаем. Леонардо колебался всего секунду. Потом снял с пояса меч, бросил его на мягкую моховую подушку и шагнул к кольцу. – М-м, – Белая Дама улыбнулась шире. – Не так. Другой ты. Иначе, боюсь, к твоему возвращению одряхлеют не только монашки, но и монастырские стены. Леонардо пожал плечами, и спустя минуту к мечу присоединилось все прочее, что на нем было. Его косматая личина произвела невиданный фурор. Леонардо скакнул в кольцо, и духи поначалу с визгом прыснули в стороны, но быстро осмелели, окружили его, и Леонардо почудилось, что его сейчас растаскают до последнего клочка шерсти. Его теребили за уши, за хвост, за лапы; тонкие пальчики чесали лоб и живот, путаясь в густом мехе. Опрокинувшись на спину и вывалив язык, он закатывал глаза, млел и повизгивал. Мир сделался проще и богаче, все трудности и тревоги отошли на второй план, а их место заняла полноводная река запахов: густой пряный дух грибов и перегноя, резкий травяной аромат свежей зелени – изысканный букет ночного летнего леса, приправленный восхитительным благоуханием волшебства. Невидимые флейты и бубны завели веселую мелодию, начались пляски, и, хотя переднюю лапу, быстро ослабевшую, пришлось поджать, Леонардо отплясывал на трех так, будто их было по меньшей мере три десятка, а потом духи с хихиканьем поставили его на задние ноги и вовлекли в бешеный хоровод. Огоньки, запахи, трели и дробь собрались в одну исполинскую волну, выше деревьев, и завертелись красочным водоворотом, который стал видимым глазу до последнего оттенка и последней нотки. За момент до того, как Леонардо лишился способности видеть, слышать и обонять хоть что-то, он подумал, что просто обязан это нарисовать. * На обрывках неба между листьями начали перемигиваться и гаснуть звезды, колдовские огни в ветвях горели тихо и ровно. Волшебство успокоилось и тлело едва-едва, будто угли перегоревшего костра. Травинки и сучки, выглядывая из мохового ложа, покалывали и щекотали кожу. Где-то на границе между беспамятством и бодрствованием духи с хихиканьем исчезли, одна за другой, с Леонардо спала вторая личина, сама по себе, подобно дождевым каплям, а Белая Дама сбросила кружевное платье. Она опустилась на колени рядом с Леонардо, без сил растянувшимся во мху, и положила ладонь на его разгоряченный лоб. – Как бы пламенно мы ни плясали, мы остаемся холодными, – с сожалением проговорила она. – А ты будто лесной пожар, но не обжигаешь. – Это потому что у меня горячая красная кровь, – стряхнув оцепенение, отозвался Леонардо. – Она нагревается, пока омывает сердце и трется о его стенки, а у вас ведь её нет, верно? Что течет в жилах у тебя и твоего народа? Лунный свет? Родниковая вода? Белая Дама не ответила, только тихо рассмеялась и начала гладить его по взмокшей груди. Прикосновения, поначалу едва ощутимые, с каждым мигом становились все более жадными и хищными. Леонардо невольно задышал чаще: тело, пусть налитое мраморной тяжестью, начало отзываться. – Жар, который пышет в тебе, – сказала Белая Дама. – Ты отдашь мне его, а я отдам тебе то, за чем ты пришел. – Только не забирай весь, – попросил Леонардо. – Досадно, если твой подарок некому будет доставить по назначению. – Постараюсь, – она наклонилась и пощекотала его пупок длинным холодным языком. – Но если не получится, обещаю, я наполню твои жилы самой прозрачной ключевой водой и самым серебряным лунным светом. Леонардо хотел ответить остроумным замечанием, но в этот момент Белая Дама прильнула к нему всем своим гибким прохладным обнаженным телом, и из губ вырвался только сдавленный стон. * Он открыл глаза навстречу бледно-голубому небу. Огни исчезли бесследно, а вместо призрачных флейт пели самые настоящие птицы. Леонардо приподнял тяжелую голову: Белая Дама сидела на грибе, словно на табурете, уже одетая, и вертела в пальцах два маленьких стеклянных пузырька. Почувствовав взгляд Леонардо, она расплылась в улыбке. – Ты проснулся. – Жара в моих жилах не осталось совсем, только память о том, как нам было хорошо вместе, – Леонардо с трудом сел. – Но это справедливый обмен, я ни о чем не жалею. – Льстец. И лжец. Как все мужчины твоего племени, впрочем. – Чего лесной народец не знает об обмане, – парировал Леонардо. Однако Белая Дама была права. Со стоном прижав ее к себе, он отдал ей сначала тепло, потом семя, а потом и большую часть памяти обо всем, что случилось после того, как в кольце фей они остались наедине. Мышцы болели, будто после тяжелой работы, знобило и очень хотелось спать. Леонардо разыскал рубаху и штаны и оделся, ежась от ощущения влажной от утренней росы ткани на коже. Когда он натянул сапоги, Белая Дама вручила ему пузырьки. Внутри были заключены желтый и зеленый огоньки, но стоило пальцам Леонардо коснуться стекла, как оба разлились яркой прозрачной жидкостью, сохранив лишь цвет. – Желтой помазать лоб, а зеленой губы, – объяснила Белая Дама. – По чуть-чуть. Сестры придут в себя к полудню. Те, кто вошел в круг, не вспомнят, что видели, а прочие позабудут донимавшие их видения, как горячечный бред. – Спасибо, – поблагодарил Леонардо. – Ты очень добра. – Мы не добрые, – возразила Белая Дама. – Просто я была голодна, а ты щедр. Спорить Леонардо не стал. Без дальнейших расшаркиваний, он развернулся и ушел, не оглядываясь, хотя ощущение чужого присутствия не покидало его до самых монастырских стен, зубцы которых уже порыжели от первых солнечных лучей. Отряд Риарио обнаружился во дворе. Все занимались своими делами: кто-то чистил лошадь, кто-то обливался у колодца, кто-то сошелся в тренировочном поединке. Но самого Риарио среди них не было. Не отзываясь на оклики, Леонардо пересек двор и бегом добрался до палаты. Здесь стало потише: большая часть больных забылись беспокойным сном, выбившись из сил за предыдущие день и ночь. Зо и Нико спали на полу у кровати Ванессы. Риарио сидел в углу в кресле, которое явно принесли из другого помещения. Леонардо не успел заметить, дремлет ли он или просто задумался. – Я принес лекарства, – сказал Леонардо и достал из поясной сумки оба пузырька. – Сестры отравились хлебом. В муку вместе с зерном попал грибок пурпурной спорыньи. Жоффруа дю Бройль описывал подобный случай еще в 12 веке, он назвал это огненной судорожной болезнью. К счастью, мне удалось найти нужные лечебные растения. За обратную дорогу жидкость потускнела и загустела, приняв вид кашицы из мелко порубленных трав. Риарио, чуть пошатнувшись, вскочил на ноги, выхватил пузырьки, откупорил, понюхал и, пожав плечами, вернул. Леонардо испробовал зелья на самой буйной больной – та, должно быть, слегла совсем недавно, и конвульсии не успели измучить ее до полного изнеможения. Она едва не хватанула Леонардо зубами за палец, но стоило ему отнять руку, оставив на ее губах густую каплю зеленоватой кашицы, как женщина выгнулась, захлебнулась очередным воплем и резко обмякла. Несколько мгновений она лежала совсем как мертвая, глядя в потолок неподвижными выпученными глазами, и Леонардо похолодел, но тут больная глубоко вздохнула, закрыла глаза и задышала негромко и спокойно. – Кажется, ей лучше, – заметил Зо, заглядывающий через плечо Леонардо. – Похоже на то, – шепотом поддакнул Нико. С полдесятка сестер, оставшихся дежурить на ночь, принялись истово креститься и горячим шепотом благодарить Всевышнего. – Я позову настоятельницу, – бесстрастно проговорил Риарио и вышел за дверь. * Когда солнце поднялось в зенит, больные начали просыпаться одна за другой. Они были слабы и едва понимали, что происходит, но разум их прояснился, а корчи совершенно стихли. – Хорошая работа, да Винчи, – похвалил Риарио, найдя Леонардо у постели Ванессы. Около полудня Ванесса проснулась ненадолго, попила воды с вином и снова уснула. – Спасибо, – настороженно отозвался Леонардо. Риарио кивнул на графин с вином, разбавленным до бледно-розового цвета. – Тебе впору самому воспользоваться укрепляющим средством. Ты похож на труп. Леонардо и в самом деле буквально валился с ног от усталости. Но позволить себе отдохнуть пока не мог. Во-первых, в непосредственной близости был Риарио со своим отрядом и неясными намерениями. Во-вторых, ему иррационально казалось, что Ванесса по-прежнему во власти лесного народца, и стоит ему ослабить бдительность, как с ней снова случится что-нибудь скверное. – Всю ночь по лесу травы собирать – это тебе не в кресле рассиживаться, – нарочито насмешливо отозвался он. Если его замечание и задело Риарио, виду тот не подал. – Что ж, полагаю, наше присутствие здесь больше не требуется, – проговорил он официальным тоном. – Ваше присутствие здесь не требовалось изначально, – подал голос Зо. Они с Нико тоже были здесь, сидели у стены и развлекали Леонардо разговором. Нико, стоило Риарио войти, сжался и опустил глаза, изо всех сил прикинувшись невидимкой. – Зато твоему присутствию тюремщики неизменно порадуются. Если будешь в Риме, заходи в гости, – благожелательно сказал Риарио. – Комната всегда для тебя готова. Зо выбранился и сплюнул, а Риарио, кивнув Леонардо и скользнув по Нико равнодушным взглядом, развернулся и исчез в коридоре. Леонардо поднялся и выглянул в окно. Выйдя во двор, Риарио еще некоторое время о чем-то беседовал с настоятельницей, потом куда-то ходил, но скоро вернулся, после чего ему подвели коня, и весь отряд, словно стая черных воронов, покинул монастырские стены. – Римские псы поджали хвосты и убрались, – довольно прокомментировал Зо. – Лео, ты полный болван. Но гениальный. Хотя все равно болван. Лезешь в самое пекло, как будто бессмертный. – Она была красивее черта, – ухмыльнулся Леонардо. – Куда красивее, я бы сказал. Зо похабно присвистнул. – По тебе и видно, что всю ночь лекарство добывал, не щадя живота своего и головы не жалея… Хотя головы ли? Леонардо продемонстрировал ему средний палец. – Вот я и говорю, что не головы, – не смутился Зо. – Ступай спать, а? Мы с Нико покараулим. Что-что, а тут ублюдок прав: на тебе лица нет. – Вернусь в мастерскую, просплю неделю, – пообещал Леонардо. Ванесса открыла глаза, повернулась на бок и улыбнулась, слабо, но умиротворенно. – Привет, Лео. – Привет, красавица, – Леонардо рассмеялся. – Еще полетаем, а? *** Во Флоренцию они вернулись после заката. Зо и Нико повели Ванессу домой, а Леонардо быстрым шагом, почти бегом, поспешил к мастерской. Не только из-за приближающегося комендантского часа – он ужасно соскучился. Дверь поддалась не сразу, должно быть, шли дожди и доски разбухли. Накатило чувство дежавю, и в душу змейкой вполз суеверный ужас. То был сон, твердо сказал себе Леонардо, невольно отирая взмокший лоб, всего лишь очередной кошмар, один из многих. Но сейчас-то он совершенно точно не спит. Это просто усталость, усталость и сильное нервное напряжение последних дней. Обозлившись на себя, он изо всех сил толкнул дверь и, не в силах ничего с собой поделать, обмирая от страха все же увидеть, сразу же вгляделся в густую тень за ней. Ничего. Леонардо с облегчением прикрыл глаза и в голос выдохнул, обеими руками потирая лицо. – Ну наконец-то, художник. Под закрытыми веками полыхнуло красным. Его моментально бросило в холодный пот. Сдавило горло. Успокоившееся было сердце исступленно заскакало в груди. Он медленно опустил руки и открыл глаза. В мастерской теперь горели светильники. За рабочим столом напротив друг друга сидели Риарио и Андреа. В дальних углах и у окон расположились вооруженные арбалетами швейцарцы. – Мы ждали тебя и коротали время беседой, – широко улыбаясь, проговорил Риарио. – Маэстро много рассказывал о тебе. Кажется, ты ему дорог. У меня даже создалось впечатление, что он тебе почти как отец, особенно учитывая, что, насколько мне известно, родной отец тебя не жалует. Он щелкнул пальцами, и все арбалеты, поднявшись, развернулись в сторону Андреа. – Не смей, – прошептал Леонардо. – Ты же не думал, что я просто так уеду восвояси, оставив вас праздновать чудесное выздоровление сестер? – улыбаться Риарио перестал. – У меня появились к тебе новые вопросы, да Винчи. Много новых вопросов. И если жизнь любимого наставника для тебя что-то значит, ты пойдешь со мной и будешь отвечать. *** До Барджелло шли по уже опустевшим улицам – наступил комендантский час – поначалу все вместе, но от здания тюрьмы Андреа увели, и в одной из многочисленных темных сырых каморок Леонардо остался с Риарио и четырьмя солдатами. – Что ж, надеюсь, здесь нас никто не потревожит, – Риарио удовлетворенно вздохнул и опустился в резное кресло, которое в грязных закопченных стенах смотрелось чужеродно. – Присаживайся, да Винчи. Разговор предстоит серьезный. Леонардо огляделся и сглотнул: вдоль стен выстроились всяческие пугающие приспособления, и самым безобидным из теоретически годных для сидения была массивная пародия на трон, вся утыканная железными шипами. Один швейцарец что-то подсунул сзади, а двое других с силой надавили Леонардо на плечи. Он упал на твердое и подскочил, как ошпаренный, прежде чем сообразил, что его усадили на обычный деревянный табурет. Риарио спрятал улыбку и заложил ногу на ногу. – Что-то мне подсказывает, что наш диалог пройдет продуктивно и без дополнительных стимулов, но все-таки давай-ка я тебя познакомлю с кое-какими вещами, которые сильно ускоряют следственный процесс. Слегка кружилась голова. Может, от голода и усталости – всецело погрузившись в спасение Ванессы и ее бывших подруг, Леонардо не ел почти двое суток, а когда в последний раз спал больше пары часов кряду, и вовсе не помнил – может, Белая Дама вытянула из него слишком много сил, а может, элементарно сказывался страх. – Кстати, ваша тюрьма неплохо оснащена, – продолжал Риарио обыденно, будто проводил ознакомительную прогулку. – Без изысков, конечно, но все необходимое найдется. Вот, например, справа от тебя так называемый испанский сапог. Мне случалось видеть экземпляры из дерева и кожи, но здесь у нас металлический. Ты же интересуешься механизмами, да Винчи? Понимаешь, как он работает? Леонардо доводилось терпеть побои, но не пытки. Пыточные орудия он раньше вблизи не видел, однако не требовалось быть гениальным инженером, чтобы сообразить, как работает это грубое, но эффективное устройство. – Обручи и пластины обхватывают колено, голень и ступню, – выговорил он, стараясь произносить слова спокойно, будто описывал свое собственное изобретение (ложь: свои изобретения он всегда описывал с энтузиазмом, взахлеб). – Под воздействием кривошипного механизма пластины сжимаются… – Чему нога, разумеется, не рада, – добавил Риарио. – А так как пластины металлические, их в процессе еще и нагреть можно. Повисло короткое молчание. Леонардо смотрел на испанский сапог и начинал ощущать, как фантомно ноют кости. Риарио – краем глаза было видно – смотрел на него. Потом цокнул языком и попросил: – Расскажи мне еще раз, что случилось с сестрами. Леонардо с трудом оторвал взгляд от тускло поблескивающих в свете факелов пластин и уставился на пыльные носы своих сапог. – Как я уже говорил, сестры отравились хлебом. На колосьях нередко паразитирует грибок пурпурной спорыньи, особенно в годы, когда погода холодная и влажная. Его собрали вместе с зерном, и он попал в муку. При выпекании своих зловредных свойств он не теряет. Последствия употребления внутрь самые печальные, и именно их мы имели несчастье наблюдать. Такую эпидемию описывал Жоффруа дю Бройль в 12 веке, он назвал ее огненной судорожной болезнью. Слава небесам, в окрестностях оказались нужные лекарственные травы. – Похвальные знания, – кивнул Риарио и с хрустом вгрызся в яблоко, миску с которыми ему поднесли и услужливо поставили на широкий подлокотник. – И захватывающая история. Гладкая, как университетская лекция. То ли аромат яблочного сока вызвал спазмы в голодном желудке, то ли проскользнуло что-то такое в тоне Риарио, но Леонардо замутило. Он тяжело сглотнул загорчившую слюну. – Прежде чем изложить мои измышления по этому вопросу, познакомлю тебя еще с парой вещиц, – надкушенным яблоком Риарио указал за левое плечо Леонардо. Там стояло что-то вроде высоких плотницких козел, только спинка была выстругана развернутым вверх ребром треугольником. На этот раз Риарио не стал предлагать разобраться в принципе действия. – Это называется «испанский осел» или «мул». Человека усаживают на него верхом, отсюда, собственно, и «мул». А так как человек при этом раздет догола, а на ногах у него груз, ощущения в области, – Риарио неопределенным жестом указал в район паха, Леонардо, не себе, – промежности возникают достаточно… болезненные. Леонардо стоило большого труда не свести колени, словно крестьянская девчонка, которой лезут под юбку. Мутило все сильнее. Он сплюнул в сторону и как мог небрежно выговорил: – Ты мастер преуменьшать. – А ты мастер… – Риарио осекся и откусил от яблока еще, будто сам себе рот заткнул. Снова воцарилась тишина. Риарио занимался остатком яблока, будто не было в мире дела важнее. Леонардо боролся с тошнотой и головокружением. – Вот, – Риарио бросил тоненький огрызок в угол и неучтиво облизнул пальцы, хотя даже это у него вышло деликатно. – Теперь можно перейти к нашему следующему пункту. На том столике, около «мула». Ее называют грушей страданий. Хотя, как по-моему, больше походит на цветок. Лежащая на грубых досках вещица в самом деле выглядела, пожалуй, даже изящно. В сравнении с предыдущими, по крайней мере. Леонардо быстро и привычно разделил ее на составляющие: металлический корпус, винт и сверху рукоять, украшенная причудливым завитком. – Работает она очень просто. Риарио поднялся, взял устройство со стола и, развернувшись к Леонардо, несколько раз крутанул рукоять. Винт пришел в движение, и корпус внезапно раскрылся четырьмя острейшими «лепестками». – Ее применяют при допросе богохульников, лжецов и содомитов, – Риарио шагнул к Леонардо, и тот отшатнулся было, но стоящие за спиной швейцарцы придавили его к сиденью. – В первом и втором случае эти сегменты разрывают рот, в третьем – задний проход. Желание играть в столь любимую вами, флорентийцами, il gioco di dretto отбивает раз и навсегда. От резкого движения перед глазами все пошло кругом, и Леонардо не потерял сознание только потому, что это означало оказаться совершенно беспомощным перед Риарио, пока у него в руках эта кошмарная штуковина. – Я вот даже не знаю, куда бы ее приладить тебе, – добавил Риарио. – Поскольку за тобой числятся все три вышеупомянутых греха. Леонардо дернулся еще раз, но солдаты держали крепко. – Пожалуй, начнем со рта, – решил Риарио и неожиданно повысил голос: – Потому что все твои объяснения до последнего слова ложь!!! «Груша» приблизилась и расплылась перед глазами. Леонардо рванулся в одну сторону, в другую, но все безуспешно. Двое швейцарцев до боли сжимали его плечи, навалившись всем весом, третий схватил за подбородок так, что хрустнула челюсть. Леонардо сжал зубы и в ужасе замычал, однако Риарио, в противовес собственным словам, отступил, швырнул «грушу» обратно на стол и вернулся на облюбованное место. Железные пальцы перестали сжимать челюсть. Леонардо обмяк. Табурет, в отличие от кресла Риарио, похвастаться хоть какой-нибудь спинкой не мог, и если бы не хватка наемников, Леонардо бы просто-напросто с него свалился. – Теперь послушай мои размышления, художник, – Риарио подался вперед, опершись локтями на колени, и впился взглядом в Леонардо. – Ты меня слышишь? Да Винчи? Да Винчи! В лицо брызнула вода, и только сейчас, когда мир внезапно сделался четче, Леонардо понял, что картинки и звуки начали ускользать. Он жадно слизнул с губ капли и сел ровнее. – Теперь слышишь, – удовлетворенно отметил Риарио. – Так вот, ты упомянул труд Жоффруа дю Бройля. Здесь ты не соврал, я тоже его читал. В Секретном архиве хранится копия. У Леонардо все внутри оборвалось. Это был конец. – А дальше начинается чушь на постном масле, – подтвердил его опасения Риарио. – Зачем тебе понадобились светляки? Леонардо понял, что проиграл, но сказать ему было нечего, и он продолжил гнуть свое. – Некоторые виды грибка выглядят ярко-красными в определенном свете… – При условии, что кто-то предварительно размолол его в незаметную глазу пыль, – перебил Риарио. – А мы, вроде, говорим о случайном отравлении. На колосьях остаются крупные темные рожки. Чтобы их разглядеть, никакие светляки не нужны. Повторяю вопрос: зачем тебе понадобились светляки? Леонардо молчал. – Ладно, продолжим пока. Во-вторых, Claviceps purpurea паразитирует преимущественно на ржи, в то время как монастыри могут позволить себе белый хлеб, – Риарио взял второе яблоко, но есть не стал, просто покатал между ладонями. – Перед отъездом я пошел и проверил зерно, да Винчи. Это пшеница, и она была чистая. А теперь это зерно, отличное отборное зерно, сожгут. Давить на чувство вины было мало проку. Никаких сил на переживания за дальнейшую судьбу спасенных монахинь у Леонардо не осталось. – Впрочем, это не наши с тобой проблемы, – пошел на попятную Риарио. – В-третьих, мои люди воспользовались монастырским гостеприимством и ели хлеб. Ничего с ними не случилось, а значит, с хлебом совершенно точно все в порядке. Я уж не буду ставить под сомнение быстрое действие крохотной капли лекарства, которая и в рот-то больным не всегда попадала… Средства всякие бывают, в конце концов. Но мне одно интересно, что же такое ты этим лекарством вылечил? И где бродил всю ночь? И зачем, черт тебя раздери, понадобились эти чертовы светляки?! – Это уже три, – вяло огрызнулся Леонардо. – Что? – нахмурился Риарио. – Ты сказал, что тебе интересно одно, а назвал три. Риарио шумно выдохнул, выпрямился в кресле и уронил так и не початое яблоко обратно в миску. – Я говорил тебе, что лжи не потерплю, – вымолвил он спустя несколько мгновений. – Твой подмастерье в этом уже убедился. Если ты думаешь, что я тебя не трону, да Винчи, ты очень ошибаешься. Он рывком вскочил, и Леонардо напрягся. Риарио направился в дальний угол, где на очередном столе в густой тени прятались инструменты, назначение которых он еще не пояснял. Леонардо уперся пятками в пол, и солдаты снова прижали его к табурету. Риарио вернулся, неся совсем небольшую и почти безобидную на вид конструкцию из тонких металлических прутьев. Свободные швейцарцы заставили Леонардо свести руки перед собой и туго скрутили их веревкой от локтя до запястья. – Если честно, мне очень хочется использовать «грушу». По обоим ее назначениям и в любом порядке, – ядовито проговорил Риарио. – Но ты мне пока нужен живым. Поэтому обойдемся тисками для пальцев. Как Леонардо ни дергался, как ни поджимал большие пальцы, спустя несколько мгновений они оказались втиснуты в металлические кольца и зафиксированы поднявшимися снизу прутьями легким поворотом винта. Пока еще легким. – Есть два варианта дальнейшего развития событий, – елейным тоном сообщил Риарио. – Можно просто зажать посильнее, и тогда сначала кровь брызнет из-под ногтей, потом мы все услышим хруст, а потом твои пальцы превратятся в кожаные мешочки с раздробленными костями. Можно зажать не очень сильно, но повесить замочек и так оставить, покуда они не почернеют и не отвалятся сами по себе. Какой исход тебе по душе, художник? – Он невесело хохотнул. – Кстати, об этом. Кости как следует не срастутся никогда, и как же ты собираешься рисовать и мастерить? Горстью? Ногами? Или зубами? Прутья сжались плотнее. Кончики пальцев налились кровью, ногти порозовели. – В принципе, для ступней у нас по-прежнему остается испанский сапог, – продолжал вслух рассуждать Риарио. – А если получится отыскать тиски для черепа, то и с зубами ничего не выйдет. Впрочем, для этой цели сгодятся заурядные щипцы. Под прутьями занималась тупая боль. Леонардо задышал со стоном. – Что произошло в монастыре на самом деле? – Риарио присел перед ним на корточки. – Зачем ты взял светляков? Что делал в лесу? Воспользовавшись тем, что все внимание мучителя сосредоточено на тисках и его лице, Леонардо перенес вес и пнул его обеими ногами. Удар вышел откровенно слабый – Риарио пошатнулся, оперся о пол, но на задницу не плюхнулся, а жаль, вот была бы потеха – однако принес какое-никакое удовлетворение. Увы, ненадолго. В голове зазвонило, как в кампаниле Джотто: стоящий сзади швейцарец отвесил ему тяжелый подзатыльник. Одновременно Риарио чертыхнулся и крутанул винт, вероятно, сильнее, чем собирался. Руки прошило болью – через костяшки к запястьям и, кажется, до самых локтей. Леонардо заорал, срывая пересохшее горло. – Паршивец, – в голосе Риарио слышались ухмылка и темное веселье. – Теперь испанский сапог кажется мне еще более заманчивой затеей. После тисков сразу к нему и перейдем. В глазах стояли слезы, и Леонардо не видел, повернул ли он винт, а если да, то насколько, но кисти рук словно в огонь сунули. Что-то зловеще хрустнуло. Леонардо захлебнулся отчаянным воплем. Риарио приподнялся, взял его за ухо и раздельно проговорил в залитое слезами лицо: – После тисков настанет черед сапога. Пока ты будешь тут корчиться с переломанными руками и ногами, мои люди пойдут и убьют твоего отца, твоего маэстро и даже ту разряженную шлюшку, которую ты так любишь раздевать взглядом на цветочном рынке. А малыша Нико, рыженькую ведьму и брехливую дворнягу, которую ты зовешь своим лучшим другом, я убью собственноручно. Может, он продолжал крутить винт. Может, и близко его не трогал. Леонардо скулил на одной ноте, но голос Риарио – странным образом ясный и четкий – словно просачивался ему в голову. – Мы зальем кровью этот город, да Винчи. И виноват будешь только ты. У него не останется никого. И ничего не останется. Он не сможет исцелиться без того, чтобы себя не выдать. А если он себя выдаст, его тут же убьют. А если он не сможет исцелиться, то не сможет держать ни перо, ни карандаш, ни пинцет, ни скальпель. Не сможет рисовать. Не сможет летать. Не сможет жить. Так ради чего всё это? – Я скажу… – прохрипел Леонардо и повторил громче, надрывая саднящее горло, боясь, что его не услышат. – Хватит! Пожалуйста! Я скажу! Боль не исчезла, но сделалась почти терпимой. Леонардо отнял руки и осознал, что тисков на пальцах уже нет. Риарио выпрямился во весь рост. – Ну? – спросил он. * Кажется, пару раз Леонардо начинал отключаться на полуслове, но по кивку Риарио швейцарцы обливали его водой. Сам Риарио стоял неподвижно и слушал с непроницаемым лицом. После того, как Леонардо закончил, несколько долгих мгновений стояла тишина, нарушаемая стуком капель и хриплым дыханием. – Монашки набрели на кольцо фей, отказались танцевать, и за это феи наслали безумие и на них, и на тех, кто остался в монастыре? – наконец, уточнил Риарио. – Да, – перед глазами снова заплясали серые мушки. – А ночью ты с помощью светляков нашел в лесу эту… Белую Даму, которую могут видеть только те, кто родился в воскресенье, и позволил ей себя трахнуть в обмен на лекарство? – Ну… вроде того. – Занятно… – Риарио смотрел на него нечитаемым взглядом, потирая заросший подбородок. – А ты родился в воскресенье? Леонардо молча покачал головой. Тошнота нахлынула с новой силой, и он просто-напросто опасался открывать рот. – Да Винчи, – мягко проговорил Риарио и снова присел перед ним на корточки. – Ты за кого меня принимаешь? Леонардо смотрел в черные от ярости глаза на спокойном лице и думал, что если его сейчас вырвет, то отворачиваться он не будет принципиально. Приступ дурноты, однако, отступил. – Когда я лгал, тебе не нравилось, – сглотнув желчь, отозвался Леонардо. – Мое молчание тебе не понравилось даже больше. Теперь, когда я сказал правду, ты все еще недоволен. Верь в историю с зерном, если тебе так удобнее. Мне больше сказать нечего. Риарио взял его руки в свои. У него были крепкие пальцы с крупными косточками и аккуратными ногтями. Пальцы Леонардо были куда менее ухоженные, но изящнее, хотя большие начали безобразно распухать. Риарио кругом огладил отчаянно ноющие суставы. Ох, если сейчас сожмет… Риарио отпустил его руки и встал. Леонардо глаз не поднял, но, должно быть, граф подал знак, потому что веревку размотали. Швейцарцы отступили, и Леонардо, оставшись без опоры, боком свалился на пол. Он берег кисти рук, поэтому пребольно стукнулся локтями и коленями, потом ребрами и виском. Его все же вырвало, хотя почти насухо. Скудный свет померк, но сознание полностью не ушло. – Мы возвращаемся в Рим, сейчас же, – раздался сверху голос Риарио. – Дайте ему воды и найдите телегу, за обратный путь отлежится. Свяжите как следует, только с руками осторожнее. О том, что вы здесь услышали, никому ни слова. *** Дорога промелькнула одним мутным штрихом. Все время, за исключением привалов, Леонардо валялся на соломе под попоной, перемотанный веревками, как курица в ярмарочный день. Темные пропасти долгого беспокойного сна сменялись чуткой дремотой. На привалах он сомнамбулой бродил вокруг костров, разминая занемевшие ноги, ел и пил то, что совали в руки. Пальцы ныли, но кости, очевидно, не пострадали. Невольно вспоминалась другая сцена в тех же подземельях: глумящаяся стража, ошейник и удар тяжелого булыжника. По крайней мере, все тогда случилось быстро, никто не передавливал плоть и кости с медленной расчетливой жестокостью. Случившееся снилось ему снова и снова: то, что было, и то, чего, слава небесам, не произошло на самом деле. В один момент «испанский сапог», раскаленный докрасна, крушил мясо и кости, а когда Леонардо поднял взгляд от месива, в который превратились его ноги, вместо застывших равнодушной маской черт Риарио он увидел искаженное гневом лицо отца. Из сна его вырвал тычок в бок, довольно ощутимый, хотя смягченный толстой тканью. Над головой вместо низкого закопченного потолка высилось чистое порозовевшее небо. По трем сторонам расстилались поля, на четвертой уходила вдаль маленькая роща. Риарио придерживал коня – красивого черного жеребца андалузской породы – заставляя его шагать рядом с телегой. Увидев, что Леонардо проснулся, он отбросил в траву длинную кривую ветку. – Ты говорил во сне, – заметил он. – «Папа, не надо» и что-то еще. Должно быть, тяжелая рука у твоего старика, а? Тон казался легким и насмешливым, и Леонардо не собирался отвечать, но потом разглядел странное выражение на лице Риарио, какое-то болезненное любопытство, приправленное, пожалуй, каплей непритворного сочувствия. – Мы с отцом не всегда друг друга понимаем, – сдержанно отозвался он. – Но я его уважаю. – Похвально, – поскучнел Риарио. – В свете открывшихся обстоятельств я хотел спросить. С исчезновением Фьоретты тоже как-то феи связаны? Леонардо так и не понял, поверил ли граф в его рассказ, но решил ответить правду. – Ее забрала река. – Это я и сам видел. – Нет, буквально, – возразил Леонардо. – Один из духов Арно. Он унес её. – Куда? – нахмурился Риарио. – И что с ней станет? – Этого я не знаю, – честно признался Леонардо. Несколько мгновений Риарио молчал, продолжая хмуриться и что-то обдумывать. – А когда ты во время болезни исчез из комнаты? – наконец, спросил он. – Тоже феи? Вот теперь пришлось покривить душой. Пусть Леонардо не помнил произошедшего, он знал доподлинно: феи не имели к этому абсолютно никакого отношения. – Не могу сказать наверняка, – соврал он. – Я был без чувств. Может, и феи. – Удобно, – усмехнулся Риарио. – Теперь можно всё валить на фей. – Так же удобно, как всё валить на ведьм, – вырвалось у Леонардо. Он сам пожалел, что не смолчал, но Риарио только закатил глаза и кротко проговорил: – Сразу видно, что тебе лучше. Но ты полегче, да Винчи: в Сант’Анджело есть все то, что я тебе продемонстрировал в вашей тюрьме, и еще очень-очень много интересного. Желаешь ознакомиться? Леонардо выдержал паузу, потом все же сдался. – Прошу прощения. – Да что ты говоришь?! – с наигранным изумлением воскликнул Риарио. – Воистину, этот момент стоит запечатлеть в летописях! Он слегка наклонился в седле, и жеребец с готовностью прибавил ходу. Но перед этим Риарио сунул руку в поясную сумку и что-то бросил на солому. Это оказалась половинка яблока, уже слегка заветрившаяся и потемневшая на срезе. Однако сладкий аромат оставался отчетливым, и Леонардо сделалось не по себе. Согнутые в локтях руки ему привязывали к туловищу, но кисти оставались свободными. Подкатившись поближе и задержав дыхание, Леонардо пальцами толкал половинку яблока, пока не отпихнул ее подальше к бортику телеги. Есть не хотелось, а на сок налетят осы, привел он мысленные доводы. Только и всего. * Несмотря на малоудобные условия поездки, Леонардо показалось, что за эти дни он выспался на неделю вперед. Риарио безо всяких объяснений велел страже проводить его в давнишнюю комнату, и Леонардо, делать нечего, продолжил прерванную побегом работу. По крайней мере, Зо и Нико граф, вроде, оставил в покое. А выручать его во второй раз они, надо надеяться, не сунутся. Наивно было верить, что Риарио удовлетворится рассказом про фей, но Леонардо рассудил, что, получив новую пищу для размышлений, тот не станет его беспокоить как минимум несколько дней. Тем не менее, уже на второй вечер, почти ночь, шаги в коридоре и распахнувшаяся дверь вырвали Леонардо из сложных многоступенчатых расчетов. Увидев Риарио и двух швейцарцев, он поспешно нацарапал промежуточные итоги на полях листа и поднялся. – Отвлекись, – без нужды сказал Риарио. – Надо поговорить. Лицо у него было абсолютно безучастное, но ноздри трепетали, как у напавшей на след ищейки. – Весь в твоем распоряжении, – предчувствуя недоброе, откликнулся Леонардо. Память о Барджелло оставалась свежа. Злить Риарио без абсолютной на то необходимости не хотелось. Швейцарцы, к слову, были из той четверки, что помогали графу в пыточной. – Похвальное рвение сотрудничать, – сухо проговорил Риарио. – Раздевайся. – Что? – опешил Леонардо. Он ожидал услышать что угодно, но приказ совершенно сбил его с толку. – Что слышал, – Риарио сложил руки на груди. Леонардо неуверенно взялся за завязки рубахи и уточнил: – Ты уверен, что хочешь именно поговорить? Он даже не пытался насмешничать сознательно, само вырвалось, и в двусмысленном вопросе звучало только искреннее недоумение, но Риарио поджал губы. – Да Винчи… – угрожающе начал он. – Хорошо-хорошо! Леонардо поспешно сбросил одежду и выпрямился, беспокойно переступая босыми ступнями на выстуженном каменном полу. – Замри и не пляши, как застоявшийся конь, – велел Риарио. Он взял трехрожковый подсвечник и обошел Леонардо кругом, то и дело останавливаясь и поднося свечи так близко, что Леонардо переставал дышать, ощущая на коже жар и опасаясь, что вот-вот вспыхнут волосы на теле. Описав несколько кругов, Риарио вернул подсвечник на место, уставился на Леонардо задумчивым взглядом и недовольно нахмурился. – Ты что, печать дьявола ищешь? – догадался Леонардо. Риарио неопределенно хмыкнул. Очевидно, действительно искал. И, судя по разочарованному виду, ничего подозрительного не обнаружил. Но почему именно сейчас? Почему, скажем, не в Барджелло? – Я говорил с тюремной стражей, – сказал Риарио. Ага. Теперь ясно. – Первый стражник ничего заметить не успел: на него напали сзади. Второй, прежде чем его тоже оглушили, увидел тебя. По его словам, ты появился будто из ниоткуда и был при этом совершенно обнажен. Риарио сделал многозначительную паузу, но Леонардо молчал, и Риарио спросил напрямую: – Как ты это объяснишь? – Что именно? – напряженно уточнил Леонардо. Риарио тяжело вздохнул. – Что ты был там и голый, – явно сдерживая раздражение, пояснил он. Сказать правду Леонардо не мог никак, оставалось лишь тянуть время, хотя толку то. У Риарио была вся ночь, а если не эта, то последующая. Тем не менее, Леонардо напустил на себя совершенно невозмутимый вид и ляпнул: – Я был там, потому что ходил навестить Зо и Нико, а голый, потому что соскучился. Швейцарцы тут же хором прыснули в кулаки, а до Риарио дошло не сразу. Через несколько ударов сердца (а колотилось оно так, что, казалось, можно было увидеть пульсацию под кожей) граф подавился каким-то истерическим смешком и спрятал лицо за ладонью. – Чертовы buggeroni, – пробормотал он, потом убрал руку и гневно воззрился на Леонардо. – Не пытайся увести тему на ваши богопротивные забавы, да Винчи. Хочешь сказать, ты заявился в комнату через запертую дверь, покувыркался со своей дворнягой, а потом – через запертую же дверь – решил навестить заодно стражников, да одеться запамятовал? Леонардо пожал плечами. Риарио набрал в грудь воздуху, но тут из коридора донесся незнакомый голос: – Граф Риарио, вы здесь? Его Святейшество желает говорить с вами. Леонардо машинально повернулся на голос, а когда снова посмотрел на Риарио, немедленно заметил, что тот выглядит странно. Лицо его застыло, и эта была вовсе не та маска показного спокойствия, которую он так часто надевал. Еще несколько мгновений Риарио смотрел на дверь остекленевшими глазами, потом моргнул, быстро сглотнул и перевел взгляд на Леонардо. – Я с тобой еще не закончил, – бросил он, развернулся и, не попрощавшись, вышел из комнаты. После того, как захлопнулась дверь, Леонардо принялся было натягивать одежду, косясь на незавершенные вычисления, но выражение лица Риарио не шло из головы. За пределами комнаты явно готовилось произойти что-то прелюбопытное. Поборовшись с собой, Леонардо раздраженно фыркнул и снова разделся. Затем, напряженно прислушиваясь к то удаляющимся, то приближающимся шагам стражника за дверью, он соорудил из одежды и одеял куклу, хорошенько ее закутал и подошел к окну. Неслышно отворил ставни, сосредоточился – и потолок ринулся вверх. * Шанса испытать крылья как-то не выдалось, да он и не осмеливался. А вдруг не получится. Как пить дать, не получится. Рано. Надо просто подождать еще немножко, чтобы уж наверняка, а потом сразу – в небо. Потому что если в самом деле не получится… Слишком тяжелые мысли. А сейчас лишняя тяжесть ни к чему: старые стены, конечно, испещрены выступами, сколами и впадинами, есть за что уцепиться да и спланировать в случае чего можно. Подхватил же тогда, наверняка, друг ветер, раз в живых остался. Но все равно, высоко… Он долго пробирался по стенам, заглядывая в окна, и в конце концов решил было, что Риарио скрылся в каком-нибудь подземелье или потайной комнате в глубине дворца, но тут чуткое ухо, способное распознать щебет отдельной птицы в гомонящей стае, вычленило звуки знакомого голоса. Риарио обнаружился не во дворце, но в Папской капелле – свежевыстроенном прямоугольном здании неподалеку. Том самом, очевидно, которое Леонардо якобы старательно расписывал. На самом деле внутри – как он убедился, добравшись до одного из высоких стрельчатых окон под потолком – было гулко и пусто: ни роскошного убранства, ни фресок. У дальней стены стоял алтарь, а перед алтарем – кресло и несколько светильников, вот и все на этом. В кресле развалился мужчина, пожилой и грузный, с надменным лицом и обширной лысиной. Леонардо не случалось видеть Папу Римского воочию, но он сразу же узнал кольцо рыбака – массивный золоченый перстень с янтарного цвета камнем, а значит, в кресле сидел Сикст IV собственной персоной. Тот самый, который выдал католическим королям буллу. Который натравил Риарио и его подручных, как свору псов, на всех, кто не желал подчиняться заведенным церковью порядкам. Леонардо тут же вспомнил о предполагаемом родстве Риарио и Сикста, куда более тесном, чем официально заявлялось, и переполз к другому окну, поближе. Потом и вовсе под прикрытием затаившихся в углах и у стен плотных теней пробрался внутрь и забился в небольшую выемку, не то позабытую строителями, не то оставленную для каких-то загадочных целей. Здесь его не увидит никто, даже если станет высматривать нарочно, зато он сам видел все происходящее отлично. Он принялся жадно изучать ярко освещенные профили мужчин, стоящего и сидящего, пытаясь углядеть родственное сходство. Возраст и обвислая кожа Сикста скрадывали черты, однако кое-что общее Леонардо все же уловил: резкие скулы, покатый лоб, горбинка на переносице, широкие нервные ноздри. Однако узкое лицо, заостренный нос и эти огромные темные глаза, выпуклые и живые, несмотря на тяжеловатые веки, Риарио явно унаследовал от неизвестной матери. Интересно, кто она, где сейчас? Или Риарио о ней ничего не знает точно так же, как не знает о своей он? – …занимаешься черти чем! Только когда рассерженный голос Сикста возвысился и гулко прокатился под пустыми сводами, Леонардо сосредоточил внимание на беседе. Беседа покамест была скорее монологом. Сикст упрекал Риарио, что тот совершенно забросил порученные ему обязанности и вместо того, чтобы трудиться во имя Господа и на благо Рима, карая неверных, добывая информацию и подготавливая почву для расширения территорий, копается в пыльных манускриптах и бегает за «этим флорентийским безбожником, как кобель за течной сукой». На последнем сравнении Риарио вспыхнул и вскинул глаза, но сдержался и начал разъяснения про уникальное оружие, перепланировку города и потенциально бесценные, но покуда скрытые знания. Сикст, однако, не стал слушать дальше двух-трех сбивчивых фраз и обрушил на голову Риарио новый поток укоров. А Леонардо тем временем мысленно дивился: если вот это – «совершенно забросил обязанности», то что бы вышло, занимайся Риарио возложенным на него делом в полную силу? Наверное, гильдия ведьм опустела бы разом, словно городские кварталы после разгула черной смерти, а вдобавок досталось бы и порядочному числу горемык, которые вообще о ведьмовстве ни сном ни духом. Обстановка тем временем накалялась. – Возьмись за ум, Джироламо! – Сикст подался вперед, лицо его побагровело. – Выкинь из головы все эти глупости! Риарио побледнел, но оставался спокоен. – Это не глупости, – глухо возразил он. Что было весьма опрометчиво с его стороны. Сикст сделал движение, будто собирается встать, и Риарио попятился, но тот откинулся на спинку кресла, едва приподнявшись. – Ты рожден во грехе, Джироламо, – гораздо благодушнее проговорил он. – А грех, как известно, хуже яда ибо от последнего умирает лишь тело. Тем не менее, в этом есть и моя вина, посему я твердо намерен спасти твою душу от преисподней. По мере того, как его голос полнился спокойствием, на лицо Риарио наползала тревога. – Я позаботился о том, чтобы тебя воспитали при монастыре, – продолжал Сикст. – я дал тебе работу, которая по нраву Господу. Я делаю всё, чтобы ты заслужил прощение. Однако порой, вот как сейчас, мне чудится, что ты добиваешься ровно противоположного. И тогда я спрашиваю себя, чьей воле ты поступаешь наперекор, моей или Его? – Ты наместник Его и Пастырь всей Церкви на сей земле, – тревога сменилась стылой понуростью. – Твоя воля – Его воля. – Поступать наперекор Божьей воле – грех и глупость, Джироламо, – подхватил Сикст. – Помнишь, что говорится на сей счет в Писании? «Глупость привязалась к сердцу юноши, но исправительная розга удалит ее от него». – «Не оставляй юноши без наказания: если накажешь его розгою, он не умрет; ты накажешь его розгою и спасешь душу его от преисподней», – блекло процитировал Риарио, уставившись в пол. – Именно о спасении твоей души я и хлопочу, мальчик мой. И как бы ты по неразумности своей не противился, я не отступлюсь, доколе есть надежда. Воцарилась короткая тяжелая тишина. Потом Сикст кашлянул, и из тени выступил человек, которого Леонардо, увлекшись сперва сравнением наружности дяди и племянника (или все же отца и сына?), затем разговором, не заметил. В руке у человека была ременная плеть. Не поднимая глаз, Риарио развязал шейный платок, стянул дублет и рубаху, судорожно сминая ткань. Дорогая щегольская одежда упала на пол неопрятным комом, а Риарио развернулся спиной к алтарю и опустился на колени. «Наказывай сына своего, доколе есть надежда…» Плеть поднималась и опускалась снова и снова: свист и хлесткие шлепки сменяли друг друга. Удары, однако, ложились вполсилы; спина у Риарио, насколько Леонардо видел, была чистая, без заметных шрамов, а на лице, частично скрытом упавшими прядями волос, читалась не агония, а угрюмая обреченность упрямого мальчишки, который знает, что после взбучки пойдет и так или иначе всё сделает по-своему – не впервой. Однако сама мысль о том, что этот всесильный безжалостный человек на самом деле не такой уж и всесильный, что он тоже бывает покорным и уязвимым… Оторвав взгляд от розовых полос, набухающих на гладкой влажной коже, Леонардо вскинул глаза на Сикста и вздрогнул: он ожидал увидеть хоть самодовольство, хоть напускное сострадание, хоть брезгливость, но Сикст улыбался – плотоядно, почти сладострастно. Леонардо поймал себя на том, что очень хочет верить, будто причиной тому плохо скрываемый стыд Риарио, а не его обнажившееся тело. А что если, змейкой скользнула непрошеная мысль, враждебное отвращение Риарио к тому, что он прозвал il gioco di dretto, вызвано не только и не столько приверженностью церковным догматам? Омерзительно. «…и не возмущайся криком его». Все же, когда Риарио негромко вскрикнул, экзекуция тотчас прекратилась. Человек опустил плеть, поклонился Сиксту и отступил в сторону. Риарио остался сидеть на коленях, сгорбившись и повесив голову. – Джироламо, – придав лицу выражение холодного благочестия, Сикст вытянул руку. Риарио вскочил на ноги, приблизился к креслу и приложился губами к перстню. – Vade in pace, сын мой, – тонкий рот Сикста хранил отголоски той улыбки. – И впредь не разочаровывай нас. Риарио не глядя сгреб с пола одежду и быстрым шагом, почти бегом, покинул пустую залу. Леонардо тоже не стал задерживаться. Ему пришло в голову, что Риарио может вернуться в комнату, чтобы продолжить прерванные расспросы и выместить заодно пережитое унижение. Как ни печально, в такой ситуации лучше будет, если он найдет Леонардо на месте. Выбравшись из убежища, Леонардо пустился в обратное путешествие. * Отец… Святой Отец был не прав. Он не пренебрегал обязанностями. Однако почти десяток лет ключ жег если не кожу под рубахой, то память и изнанку век. И вот выдался редкостный шанс открыть истину. Убедиться, что ключ особенный не просто в грезах двух безумных женщин. Приоткрыть завесу тайны и заглянуть за нее хотя бы глазком. Загнанный в угол, в конце концов, художник выдал местоположение второго ключа, пусть и приблизительное. Увы, возможности отправиться в крохотный городок недалеко от Флоренции в полном одиночестве, пробыть там неопределенное количество времени и не возбудить при этом ничьих подозрений Риарио пока не нашел. И не найдет в ближайшее время, ибо Святой Отец настороже. Как ни доверял он своим людям (насколько вообще умел доверять), но какой угодно из них в любой момент мог… нет, не обернуться против него – не посметь воспротивиться прямому приказу Папы Римского. Риарио сам не смел, как он мог ожидать этого от подчиненных? Они стали ему и отрядом, и конвоем. Но он старался. Господи, прости за поминание имени Твоего всуе, он старался изо всех сил. Он пытался угодить Богу и Его наместнику на земле, он пытался заслужить прощение и добиться признания, он ревностно преследовал зло и попутно гнался за знаниями, выкраивая время за счет сна и отдыха… Пока по всему выходило, что удается это довольно скверно. Что ж, значит, нужно стараться прилежнее. Риарио оперся локтями о колени и поморщился. Мазь, которую Зита щедро наложила на вздувшиеся от ударов полосы, приятно холодила кожу, но спину все равно пощипывало и жгло. Пустяки, конечно, не в первый раз и не в последний, да и силы в замахах было хорошо если вполовину: уже очень давно его не секли по-настоящему, всякий раз это было просто для острастки, чтобы знал свое место. Риарио свое место знал, и оно ему не нравилось. Даже тут его не воспринимали серьезно. И понятно, вроде, умом, что вовсе не в интересах Святого Отца доводить карающий меч Святой Церкви до физической неспособности вершить свое богоугодное дело… Но все равно стыдно. Вот всё, что ощущал Риарио под ударами плети, – стыд. Стыд жег куда сильнее перевитых ремней и сильнее даже взгляда, который он буквально осязал чувствительной, будто истончившейся кожей. Когда-то ему случилось увидеть этот взгляд, мельком, и с тех пор он радовался, что в продолжение всей смехотворной расправы повернут в противоположную сторону, а после – пока не удалялся на приличное расстояние – тщательно опускал глаза. Некоторые вещи в самом деле лучше не знать. – Господин? – подала голос Зита. – Вам холодно? В камине пылал огонь, и Риарио не зяб. Усилием воли он прогнал противную мелкую дрожь, потом, не глядя, завел руку назад и нащупал мягкую горячую ладонь. – Я принесу теплого вина… – Зита начала подниматься. – Не вставай, – остановил ее Риарио. – Просто сквозняк. Мазь впитается, и я оденусь. – Вы… не останетесь? Зита безропотно рассказала всё без утайки, так же спокойно, как перечисляла меню к завтрашнему ужину или новые итальянские слова, выученные за день. Как выкрала ключи, как вывела да Винчи и его друзей в город по верху стены и попросила знакомого торговца спрятать их и вывезти за ворота. «Он ведь как вы, словно птица в клетке, – пояснила она свой поступок. – Хотя бы ему я способна помочь». Риарио не стал вдумываться в эти «как вы» и «хотя бы ему», решил, что себе дороже. Никаких любопытных обстоятельств побега Зита припомнить не смогла: когда она встретила художника и его компанию, те были уже за пределами камеры, а да Винчи носил одежду тюремного охранника. Что произошло до того, осталось тайной. Риарио был зол, ясное дело. Но не взбешен. За воровство и пособничество полагалась суровая кара, однако он не сумел отдать приказ убить или изувечить единственного человека, который был к нему добр. Не предан. Уже не предан. Вместо ярости почему-то накатывала тоска. Риарио схватил Зиту за хрупкие запястья, хорошенько встряхнул и пригрозил беспощадной расправой, если нечто подобное повторится. Потом отослал прочь и велел не показываться на глаза. Но когда она пришла, он не смог ее прогнать. Размазня… Меч Церкви Господней, называется. Какой там меч, скорее, лоскутье в подворотне. Гнилое и расползающееся от одного взгляда. – Вы не останетесь? – повторила Зита. – Мне уйти? Соблазн был велик. Сбросить оставшуюся одежду, забраться под одеяла и проверить, не смогут ли тонкие руки и сочные губы Зиты хотя бы на время прогнать жгучие нити стыда, стянувшие грудь, и призрачную липкость нежеланных взглядов… Однако под кожей не унимался зуд, требующий куда-то бежать и что-то делать. Доказать свою полезность. Перестать думать, наконец. – У меня дела, – туманно отозвался Риарио. – Но ты оставайся. Несмотря на то, что время перевалило за полночь, ему было чем заняться, пусть среди вероятных дел не было ни одного срочного. Почему бы, например, не вернуться и не дожать да Винчи? Оторвать его от очередных путаных расчетов или, еще лучше, вытащить из постели. Вырвать тайну, которая уже у самой-самой поверхности, но по-прежнему дразняще недоступна, будто поверхность затянута непрозрачным черным льдом. Лед – Риарио это чувствовал – подтаивал и истончался с каждым днем их противостояния. Можно ждать, пока треснет сам, а можно ударить каблуком и позволить заодно чужой боли сделать то, на что не способна чужая ласка. Да Винчи уникален, верно. Его дарования невероятны, да. Но, по-видимому, в их число входит талант привести в бешенство хоть святого своим неисправимым позерством и безрассудным упрямством, ехидными насмешками и выставляемыми напоказ пороками. В самом начале, увидев потрясающие ум чертежи и рисунки, Риарио благоговел, но благоговение стремительно сменилось всепоглощающим желанием указать да Винчи его место, подчинить его так же, как Церковь подчиняет земли и умы. И если, чтобы подчинить его разум, придется подчинить его тело, ибо плоть неизменно слабее, так тому и быть. На миг Риарио вернулся мыслями в домовую церковь. Мысленно поставил на свое место – на колени – да Винчи, а сам взял в руку плеть. Он сек бы в полную силу и не остановился бы при первом же крике. Он бы выбил из художника всё, а потом бы добавил за то, что тот молчал так долго. Бил бы, пока сам не позабыл, каково это – горбиться под жалящими ударами, задыхаясь от позора и гадливости. Из написанной воображением картины его вырвали маленькие крепкие пальцы, обвившие запястье. – Прилягте, – попросила Зита. – Всего на чуть-чуть. – Мне надо идти, – пробормотал Риарио, не делая, впрочем, попытки встать. – Мазь не впиталась, – указала Зита. – Вы испачкаете рубашку. На чуть-чуть, решил Риарио, пока не впитается мазь. Он стащил сапоги и осторожно вытянулся на животе, уткнувшись лбом в подушку. Зита начала по кругу растирать ему затылок и массировать шею. Риарио с удивлением обнаружил, что у него болела голова. Он просто не осознавал присутствия боли, пока та не исчезла. Вместе с болью пропал и беспокойный зуд под кожей, а мысли о крови и подчинении сменились подернувшимися дымкой воспоминаниями о покое кельи и щебете птиц в монастырском саду. … Птицы щебетали наяву. Риарио открыл глаза и увидел, что огонь в камине прогорел, а в окно льется солнечный свет. Зита, уже одетая, хлопотала у небольшого столика, расставляя кувшины и тарелки. Она обернулась и широко улыбнулась, сверкнув зубами. – Я принесла вам завтрак, господин. Вы так хорошо спали. Риарио сдавленно застонал в подушку. Он всё проспал. Хотя, что именно «всё», не знал и сам. Что ж, не оставалось ничего другого, как не спеша одеться в свежее, прочесть молитву, умыться и поесть. Настроение с ночи разительно улучшилось, спина почти не болела, в голове прояснилось. Тем не менее, дела не рассосались за ночь сами по себе. Прихватив из блюда яблоко и апельсин, Риарио – пусть уже далеко не с такими кровожадными намерениями – направился к комнате да Винчи. *** Кажется, пора было уже и привыкнуть, но Леонардо дернулся, скатился с кровати и чуть не рухнул, запутавшись в ночной рубашке. Ночью, не дождавшись повторного визита, он пытался работать дальше, но не мог сосредоточиться на расчетах, так что немного порисовал и завалился спать. Спал он крепко и без снов – тем неожиданнее показалось пробуждение. Риарио был один, и Леонардо воспринял это хорошим признаком. Значит, с большой вероятностью не собирается делать ничего такого, для чего потребовались бы посторонние руки. В общем и целом, Риарио выглядел расслабленным и отдохнувшим. – Утро доброе, художник, солнышко уже высоко, – проговорил он почти нараспев. Леонардо невнятно отозвался скомканным приветствием, во все глаза разглядывая графа и пытаясь подметить скованность движений или неестественную прямоту, исходящую из усилий не дать одежде тереться о раздраженную кожу. Пока на ночные события не указывало ничего. Положив на столик принесенные фрукты, Риарио поднял лист бумаги, на котором Леонардо изобразил бледное подобие колдовского водоворота, увиденного в кругу. Запахи и звуки, увы, на бумагу ложиться отказывались наотрез. – Что это? – ожидаемо поинтересовался Риарио. – Пляски фей. Строго говоря, на рисунке не было ни фей, ни плясок, однако Риарио не стал выражать недоумение по этому поводу. – Любопытно, – заметил он. – Так вот как выглядит волшебство. – Очень приблизительно, – осторожно добавил Леонардо. Он все еще стоял у края кровати и не знал, чего ждать. Отложив лист, Риарио подтянул стул, поискал взглядом нож и обнаружил его под ворохом художественным принадлежностей. Приблизившись к плотной зеленовато-оранжевой кожице, лезвие застыло. – Ты же им никого не вскрывал? – подозрительно осведомился Риарио. Вопрос застал Леонардо врасплох. Он заморгал. – С чего бы? – У тебя в книжке много анатомических зарисовок, – пояснил Риарио и принялся чистить апельсин. Точнее, терзать апельсин, потому что сколь-нибудь серьезного оружия гостю (читай, пленнику) никто бы не оставил, и по этой причине ножик был маленький и тупой. На первых порах Леонардо намеревался попробовать наточить его с помощью подручных материалов, но потом передумал: как бы стража не решила, что он замыслил нападение и побег. – Не то чтобы тут было кого вскрывать, – Леонардо опустился на краешек кровати и позволил себе шутку. – Охрана что-то не спешит предлагать себя в качестве анатомического материала. – Думаю, я могу их понять, – в тон откликнулся Риарио. – Я же не знаю, вдруг ты мышь поймал. Или твои феи тебе материал таскают. – Уверен, феям и без меня есть, чем заняться. Повисло молчание. Все сильнее пахло апельсиновым соком, который выступал из помятого фрукта, тек по измочаленной кожуре и пачкал пальцы Риарио. – Даже если бы я поймал мышь, нож такой тупой, что вскрыть ее зубами, верно, было бы легче. Риарио поднял глаза от своего занятия и вскинул бровь: – А ты пробовал? – Не доводилось, – бесстрастно отозвался Леонардо. – Твоими заботами кормят меня неплохо. Ложь. Обе его ипостаси были хищниками и требовали своего. Леонардо держал их в узде, но порой подгадывал момент, когда заканчивались образцы для исследований, и давал себе волю в полях и лугах за городскими стенами, где в изобилии водились мыши и кролики. Он прекрасно знал, как легко пробивается тонкая шкурка, как ощущаются на голодном языке горячая кровь и еще живая плоть. Иногда, стыдно признать, по завершении «научной экскурсии» материала для исследований оставалось немного. С одной стороны, убийство претило Леонардо – человеком мяса он не ел. С другой, считал зряшной затеей подавлять естественные желания – охотничьего рвения это тоже касалось. Двойственность подчас утомляла. Риарио наскучило мучиться с ножом, и он срывал остатки кожуры просто пальцами. – У тебя есть кинжал, – наконец, заметил Леонардо, сглотнув набежавшую слюну. – Он не для чистки фруктов. Отложив истерзанный апельсин, Риарио кончиками пальцев выудил из-за полы платок и принялся тщательно вытирать руки. – Что будешь? – спросил он. – Апельсин, – выпалил Леонардо. Яблоко выглядело куда аккуратнее, но пробуждало куда меньше аппетита. После этого воцарилось молчание. Риарио отпиливал от яблока маленькие ломтики и отправлял их в рот. При этом он задумчиво глазел на Леонардо, отчего тот едва не давился апельсиновым соком. Когда от яблока осталось меньше половины, Риарио вздохнул. – Что ж, – начал он, – прошлой ночью мы не договорили. Так значит, вчера были наемники и унижения, а сегодня апельсины? Подход не нов. Хотелось бы, конечно, верить, что после «беседы» с Папой Риарио проникся сочувствием к ближнему своему, но очень-очень сомнительно. – Проверяешь, что действеннее, кнут или пряник? Может, почудилось, а может, при упоминании кнута Риарио едва заметно поежился. Но ответил невозмутимо и расплывчато: – Зита печет изумительный пряник, знаешь? В нем интереснейшим образом сочетаются противоположности. С одной стороны, всевозможные сласти: сушеные фрукты, мед, орехи – с другой же, изрядное количество перца. В некоторых рецептах жгучего. Но все вместе дает нам восхитительный десерт. Один из моих любимых. – И… что мне под этим полагается понимать? – недоуменно спросил Леонардо. – А то, что ты мне всё расскажешь, да Винчи, – Риарио подался вперед и понизил голос до угрожающего шепота. – Я от тебя не отстану. И даже если не выйдет применить кнут, в конце концов, пряника ты начнешь страшиться не меньше. Его пятерня сжалась на остатке яблока, и куски хрусткой мякоти разлетелись во все стороны, меж пальцев побежал пенящийся белесый сок. Несколько мгновений они оба безмолвно, точно в оцепенении, разглядывали перепачканную ладонь. Риарио выглядел так, будто случившееся стало неожиданностью для него самого. Леонардо не был уверен, что момент подходящий, но решил немного разрядить обстановку. – Если ты не успел насытиться, у меня еще осталось немного, – предложил он и приглашающе вытянул руку. Риарио поднял глаза и бесконечно долго буравил взглядом порядком помятые апельсиновые дольки. – Не подлизывайся, – наконец, буркнул он. – Ешь сам. И думай, что мне ответишь, когда закончишь. – Зачем тебе всё это? – спросил Леонардо. – Я сказал «ответишь», а не «спросишь»! – рявкнул Риарио. Но Леонардо пропустил мимо ушей и реплику, и сердитый тон. – Я построю для твоего… дяди идеальный город, – продолжал он. – Нарисую портреты и картины. Церковь вашу распишу, хотя искусство стенной живописи никогда не было моей сильной стороной. Сделаю оружие. Что угодно. Тайные знания, волшебство, феи, мое к этому отношение… На кой тебе все это сдалось? Чтобы преследовать ведьм? Ты прекрасно справлялся и без этого. – Когда ты так говоришь, то странным образом напоминаешь Святого Отца, – Риарио хмыкнул. – Хотя необыкновенно трудно вообразить более разных людей, чем ты и он. Леонардо закинул в рот последнюю дольку и принялся ее медленно разжевывать. Он не просто тянул время, хотя понимал, что вот сейчас последние капли сока стекут в горло и в самом деле придется что-то отвечать. Ему было искренне любопытно, зачем Риарио так усердно и разными средствами пытается вытянуть то, что любой другой не удостоил и повторной мысли, посчитав ересью или помешательством. – Насчет оружия ты врешь, – насмешливо бросил Риарио. – Либо не сделаешь, либо нарочно допустишь существенные ошибки. Сам ведь понимаешь, против какого города это оружие в первую очередь обратится. Леонардо открыл было рот, но Риарио не дал ему вставить и слово. – Я видел чертеж чудной боевой колесницы у тебя в книжке, – продолжал он. – Со всеми пушками и броней выглядит весьма внушительно. Но шестерни расположены так, что эта колесница и с места не сдвинется. Скажешь, случайно? Разумеется, ошибки были сделаны намеренно. Как раз на подобный случай. – Что касается картин, мне не единожды и не дважды говорили, что ждать их от тебя приходится до второго пришествия, потому как многие заказы ты даже не начинаешь, а если и начинаешь, то не заканчиваешь. Что надежнее заказать их у кого-нибудь другого. Кого угодно другого. Может, не так красиво, зато гонорар не пропадет впустую. Ну а про роспись церкви после этого можно и не заикаться. Здесь Леонардо оправдаться было нечем. Да, он мог бы возразить, что быстрота исполнения есть достоинство лишь в глазах глупцов и лентяев и что он испытывает склонность к изучению бесконечного, а посему окончание чего бы то ни было ему противно… Но очевидно, эти возражения казались убедительными лишь ему одному. С недовольными заказчиками они не имели большого успеха. С графом не возымеют точно. – Как прикажешь с тобой работать? Тебя невозможно уговорить, а заставить еще труднее, – Риарио сложил руки в почти молитвенном жесте, и в тон его пробилось снисходительное сочувствие. – Твои записи и разум, которым они порождены, полны чудес, да Винчи, – доверительно проговорил он. – Но практически… практически ты для Рима бесполезен. Разве что портреты малевать, если найдутся те, кто рискнет попробовать их дождаться. Неправда, хотел сказать Леонардо. Прекрати врать. Мало мне отца и всех прочих, твердящих, что я ни на что не годен? Но вслух он бросил короткое: – Тогда отпусти меня домой. – А здесь мы приходим к твоему изначальному вопросу, – Риарио расцепил пальцы и выпрямил спину. – Во-первых, если что-то попадает мне в руки, я это не отпускаю. А во-вторых… – в его широко распахнувшихся глазах вспыхнул опасный огонек, – я хочу знать, да Винчи. И не тебе мне говорить, что это недостаточное основание. – Ты безумный фанатик, – выдохнул Леонардо. – Не больше, чем ты, – равнодушно парировал Риарио. – Кое-кто сказал мне, что мы похожи. Поначалу я подумал, что за глупости, но если хорошенько поразмыслить, этот человек во многом прав. – Он ошибается, – запротестовал Леонардо. – Предлагаю отложить этот занимательнейший философский вопрос на будущее. А пока сделай то, что можно сделать быстро и легко. Для этого не надо ни строить, ни рисовать, ни даже мизинцем шевелить. Болтать ты горазд, это очевидно. – Риарио впился в него взглядом и отчеканил: – Ну так открой свой чертов рот ради разнообразия по делу и расскажи внятно, как тебе удалось вытащить своих приятелей из камеры. Леонардо бросило в жар. Вот так, значит? Сколько можно позволять этому римскому святоше себя унижать? Лучше уж побои и пытки, чем это изощренное поливание грязью. Он разомкнул стиснутые до боли челюсти и внятно – как просили – проговорил: – А почему бы тебе ради разнообразия не закрыть свой чертов рот и не пойти в задницу? На миг Риарио оцепенел, потом протяжно выдохнул, моргнул и улыбнулся. Глаз, впрочем, улыбка не коснулась. – Не будучи un maledetto finocchio, приглашение вынужден отклонить, – приторным тоном отозвался он. – Но тебе повезло: в Сант’Анджело наверняка найдется пяток-другой занятных штук, которые с радостью примут твое предложение. С этими словами он рывком поднялся и стремительно покинул комнату. Дверь, хотя и распахнулась по резкой дуге, прикрылась аккуратно и почти неслышно. Леонардо сгорбился и обхватил голову руками. Проклятье, что он натворил. Вне сомнения, Риарио намеренно выводил его из себя, а преуспев, взъярился заодно сам. Теперь одними тисками для пальцев точно не отделаешься, а если все же останешься жив, то после «занятных штук» на что та жизнь сгодится? Взгляд и мысли, что метались в одинаковом смятении, обратились к окну. Одежды на теле весьма удобно почти не было. Надо бежать. Если получится взлететь – великолепно. Нет, значит, спланировать вниз, а там ищи-свищи. На полном виду никто не поймет и не узнает. Друзья снова окажутся в опасности, да, но об этом можно будет позаботиться позже. Он обязательно что-нибудь придумает. Леонардо метнулся к окну и дернул завязки рубахи. В этот момент дверь – чересчур скоро – распахнулась снова. В панике он прижался спиной к стене, намереваясь сопротивляться не на жизнь, а на смерть. Однако Риарио по-прежнему был один, и вместо ледяного гнева на лице его читались лишь показное спокойствие и сдержанное нетерпение. – Переодеваешься? – он кивнул на распахнутый ворот. – Отлично, переодевайся. В твоем нечестивом городе опять всё не слава Богу. Мы выезжаем немедленно, и ты едешь с нами. * Работу и проблемы искать не надо – сами находят. Едва Риарио, с трудом сдерживая бешенство, выскочил из комнаты да Винчи, к нему бросился Флеккенштайн. – Вот вы где, граф Риарио, я вас ищу повсюду, – он сунул Риарио распечатанный конверт. – Во Флоренции снова чертовщина. Мне сказали, сам Святой Отец велит разобраться немедленно. Риарио очень хотел послать Флеккенштайна туда, куда его самого только что послал да Винчи. А потом приказать позвать людей, оттащить наглеца в пыточную и… нет, убивать нельзя, калечить тоже. Но и без этого проклятый художник будет извиняться, пока кровь горлом не пойдет. Будет сапоги целовать. Будет… Однако раз Святой Отец велел ехать незамедлительно, надо ехать не мешкая. Особенно сейчас, когда гнев понтифика свеж. Нельзя разочаровывать его еще больше. Их обоих. А да Винчи взять с собой. Если не пригодится, хотя бы будет под присмотром. Затолкав утихающее раздражение поглубже, Риарио приказал собирать отряд, а сам развернулся и зашагал обратно.