Как ostro и tramontana. Часть 1: Сокол с перебитым крылом

К счастью, на этот раз связывать Леонардо никто не стал, но ему досталось место в телеге, а швейцарцы держались рядом и глаз с него не спускали. В условиях вынужденного близкого соседства делать вид, что дюжина человек вокруг – пустое место, было затруднительно. От природы общительный, Леонардо перезнакомился со всем отрядом. Их было двенадцать, не считая самого Риарио, и почти всех Леонардо уже в разной степени знал. Рассудительного Флеккенштайна и рьяного Джунту он помнил с самого начала: эти двое охраняли его комнату еще во время болезни. Крепкий коренастый Цумтор держал его, когда испытывали водой Фьоретту, а потом по приказу Риарио столкнул в реку. Гигант Брюнинг, сам того не ведая, брошенной в подходящий момент фразой помог спасти монахинь. Кильхольц, по словам Риарио, умел точно определять вес, не используя весы. Ланденбергер, Гартман, Валлелайн и Шмид сопровождали их тем жутким вечером в пыточной камере Барджелло. Таким образом, совершенно новым стало знакомство лишь со Шварцем, Бернаскони и Алленбахом. По принципу «ничего личного, работа такая» швейцарцы относились к Леонардо довольно дружелюбно, хотя слегка опасливо. История о его не то чересчур удачном падении, не то поразительном спуске по гладкой стене оставалась на слуху. И все же они с удовольствием слушали байки о флорентийской жизни и забавные эпизоды, имевшие место в мастерской Верроккьо, а в ответ потчевали Леонардо эпичными, явно приукрашенными описаниями сражений и смешными случаями, преимущественно малоприличными, которыми военные походы богаты в той же степени, что примерами воинской доблести. Пока уши и язык были заняты, глаза и руки тоже трудились: Леонардо изучал сорванные на привалах травы и цветы, следил за полетом насекомых и птиц, делал зарисовки и пометки. У стрекозы пары крыльев поднимались и опускались по-разному: когда передняя пара была поднята, задняя оставалась внизу, и создавалось презабавное ощущение, что первые два крыла очень спешат, а вторые два изо всех сил стараются за ними поспеть. Голуби, пока били крыльями, опускали их чуть быстрее, нежели поднимали, а у ворон дело обстояло аккурат наоборот, в то время как сороки взмахивали крыльями ровно. В продолжение наблюдений Леонардо грызла тоскливая тревога, и приходилось насильно гнать ее прочь, принуждая себя сосредоточиться исключительно на механике полета, а не на мыслях о медленно темнеющей синеве неба и вольном ветре. Любопытный Джунта сунул нос в книжку, но, выслушав разъяснения, сделал большие глаза и отошел. До самого вечера он таращился на пролетающих мимо стрекоз, качал головой и крестился. Леонардо, запоздало сообразив, что аудитория для таких лекций едва ли подходящая, в надежде его отвлечь переключился на портреты и нарисовал забавные карикатуры на всех присутствующих, включая себя, чтобы никому обидно не было. Швейцарцы разглядывали картинки, тыкали пальцами в особо удачно подмеченные детали и восхищались шумно, как малые дети. На горячие, пусть высказанные шепотом, подначки нарисовать в той же манере Риарио Леонардо, однако, не повелся, хотя тот с его резкими чертами, длинным носом, большими глазами и привычкой носить исключительно черное, несомненно, вышел бы очень узнаваемой фигурой. Сам Риарио посматривал на веселье с явным неодобрением, но не вмешивался ни словом, ни делом. В очередной раз Леонардо стал для него будто пустым местом, и этот факт приносил одновременно облегчение и смутную досаду. С одной стороны, Леонардо терпеть не мог открытое игнорирование, с другой – Риарио был не из тех людей, чьё внимание сулит что-то хорошее. * Как ни хотелось прогуляться по знакомым улицам, разыскать друзей и сообщить, что он жив и здоров, пришлось до вечера просидеть на постоялом дворе недалеко от ворот. За дело отряд принялся по обыкновению с наступлением темноты. Хозяева встретили их у крыльца, но, распахнув двери, сразу же опасливо попятились, шепча и крестясь. Заглянув внутрь, Леонардо понял причину их нежелания входить: в трех-четырех шагах от двери стояло платье. Недешевое, из добротного красно-оранжевого материала, с квадратным воротом и изящным шитьем. В платье, что примечательно, никого не было, очевидно, плотная ткань держала форму, не позволяя ему упасть. В дрожащем свете факелов зрелище получилось зловещее. Как выяснилось чуть позже, история за платьем крылась не менее зловещая. Переступить порог пострадавшие отказались наотрез, поэтому для опроса все проследовали в соседний дом. Риарио велел выпроводить любопытных, оставив лишь тех свидетелей, которые были задействованы в происходящем непосредственно – пожилую семейную пару, Анибалле и Скарлатту, и очень полного мужчину лет тридцати на вид по имени Лауро. Утирая слезы (Скарлатта), громко вздыхая (Анибалле) и натужно сопя (Лауро), свидетели поведали совершенно безумную по меркам любого здравомыслящего человека историю о юной Беатриче, которая приходилась младшей дочерью семейной паре и женой толстяку Лауро. Беатриче – Биче, как ее называли домашние и знакомые – была веселой, как пташка, и довольно своенравной. Впрочем, против Лауро в качестве жениха она ничего не имела, хотя были в округе парни и покрасивее. Родители втихомолку радовались, ибо отец Лауро, работавший нотариусом, в деле своем преуспевал, и вовсю готовились к свадьбе. Однако в одно далеко не прекрасное утро Биче во всеуслышание объявила, что выйдет замуж только за того, у кого красные зубы. Поначалу все решили, что Биче шутит: в конце концов, родственникам и друзьям семьи не раз приходилось испытывать на себе розыгрыши, изобретаемые ее хорошенькой кудрявой головкой, и остроты, во множестве слетающие с розового язычка. Посмеявшись над очередной «глупостью», на ее заявление не обратили никакого внимания, только подтрунивали над Лауро, что надо бы ему пожевать глину или охру. Однако Биче стремительно грустнела и бледнела, ее птичий щебет в комнатах и на лестницах сошел на нет, а через три дня она слегла со слабостью и горячкой, бредя о незнакомце с красными зубами, который неминуемо явится и спасет ее от гибели. Самое странное, когда Биче лежала уже при смерти, незнакомец действительно явился, и стоило ему открыть рот, приветствуя безутешную пару, тем показалось, что из его бледных десен выглядывают драгоценные рубины. Если не считать этой примечательной детали, был гость довольно зауряден – не особенно молод, не особенно красив, одет по-походному, хоть, вроде, и не бедно. Незнакомец заявил, что они с Биче познакомились на ярмарке и немедля влюбились. Не сказать, чтобы родители порадовались такому заявлению, но терять им было нечего, и гостя допустили к ложу умирающей. Уже потом вспомнилось, что по ярмаркам Биче если и ходила, то строго с сопровождением, и из дома совершенно точно не сбегала, но тогда как-то не до того было. При виде незнакомца с больной случилось замечательное преображение: на щеки ее вернулся румянец, в глаза – блеск, а на язык – десятки нежных слов, коими она тут же осыпала гостя. Анибалле, Скарлатта, а также Лауро, который буквально переселился к несостоявшимся родственникам, только диву давались, глядя, как Биче ведет себя так, будто уже давно замужем, причем по самой что ни на есть истинной любви. Гость, который так и не назвал своего имени, не требовал ни приданого, ни церемонии, ни празднеств. Тем же вечером он уехал, увозя счастливую невесту, небольшой сундучок с ее личными вещами да Розалину, любимую ослицу, с которой Биче не пожелала расстаться. Родителям осталось лишь гадать, как рассказать родственникам и соседям, что дочь буквально сбежала с первым встречным, и утешаться фактом, что она, по крайней мере, жива и, вроде бы, счастлива. На этом история не закончилась. Минули зима и весна, только-только начали утихать толки и пересуды, как улицу потрясла неожиданная весть: Биче вернулась. Она пришла одна и наотрез отказывалась рассказать, где все это время пробыла, куда делся муж и что стряслось. Одежда на ней выглядела относительно чистой, башмаки не сбитыми – похоже, если она и шла пешком, то недолго. Однако была Биче худая и бледная, а характером сделалась тихая, пугливая и послушная. Все, не сговариваясь, решили, что муж с ней скверно обращался и она сбежала. Тем не менее, возвращаться, хватать непокорную жену и везти обратно краснозубый незнакомец не спешил. Минуло некоторое время. Муж так и не явился, Биче скользила по дому тенью себя прежней. Когда Лауро изъявил желание все-таки жениться на ней, не боясь шепотков о «порченом товаре», она тут же согласилась, поставив одно лишь условие: Лауро ни в коем разе не должен ругаться на нее. Требование показалось странным, но Лауро рассудил, что на ту покорную тихоню, которой стала Биче, голос повышать все равно не за что, а если и доведется ругнуться, даже и поколотить, так что с того? Силы в ней, как в цыпленке, идти ей некуда. Он дал обещание, и пара сочеталась браком, уже законным, по всем полагающимся правилам. И жили они тихо и спокойно до того самого рокового вечера. – Нас пригласила тетка, – бубнил Лауро. – Позвала на ужин и танцы. Мы приоделись, но перед самым выходом мне очень захотелось пить. Видать, суп за обедом пересолили… Биче несла чашку вина, споткнулась и забрызгала мой наряд. Я даже подумать не успел… назвал ее… нехорошим словом… замахнулся… и она… она… – он умолк, бросил отчаянный взгляд на Риарио и развел руками. – Она – что? – невозмутимо уточнил Риарио. Лауро хватал ртом воздух, как вытащенная из воды рыба, и вращал глазами. – Платье, – наконец, выдохнул он. – Что с ним? – Осталось, – выдавил Лауро. – Только платье. – То есть, – вскинул бровь Риарио, – Беатриче исчезла? – Вроде того… Вроде, просыпалось там что-то, но я не присматривался… – Лауро шумно выпустил воздух из легких и обмяк на стуле. Леонардо понимал его душевное состояние. Нелегко рассказывать о подобных вещах, и не только из-за скорби: за неимением лучшего обвиняемого того и гляди сам в ответе окажешься. – Я так понимаю, платье никто не осматривал? – Риарио поднялся. – Какое там, – слабо отозвался Лауро. – Оно… уже который день там стоит. Тронуть боязно. Ума не приложу, что делать, когда аренда комнат выйдет. – Мы об этом позаботимся, – сухо улыбнулся Риарио. * В комнату принесли больше света, и теперь сцена выглядела не столь зловещей – платье как платье, будто готовое к примерке. Осенив наряд крестом и сбрызнув святой водой, швейцарцы с силой пихнули его ножнами, и платье, отлетев, легло на пол тяжелой бесформенной грудой. Под ним обнаружились туфли, а в них и вокруг примерно горсть светло-серого порошка. Леонардо утянул щепоть, понюхал, коснулся кончиком языка. – Прах, – заключил он. Со стороны группки наемников донеслось несколько приглушенных звуков отвращения. – Ты это на вкус определил? – деловито осведомился Риарио. – По запаху, – поспешно возразил Леонардо. А то еще решат, что он только и делает, что мертвых на язык пробует, и обвинят в осквернении трупов или, того хуже, людоедстве. А потом внезапно окажется, что он младенцев на обед ворует. – Пахнет золой. Одежда осталась, а тело исчезло, но просто так люди в воздухе не растворяются, правильно? Я читал в старых манускриптах о человеческих самовозгораниях… – Дьявольский огонь, – пробормотал Риарио. – Она продала душу сатане, но не выполнила уговор, и он испепелил ее дотла? Похоже, они читали одни и те же манускрипты. Правда, в то, что это козни сатаны, Леонардо не верил. И подозревал, что Риарио не верит. Ну, не вполне всерьез верит, во всяком случае. Просто подгоняет свои убеждения под требования церкви. – А на вкус я по привычке попробовал, – Леонардо счел вопрос риторическим. – Я всегда всё пробую. – Странно, что жив до сих пор, – прокомментировал Риарио. – С такими-то привычками. Леонардо пожал плечами. Швейцарцы обыскали комнату, но ничего подозрительного или хотя бы привлекающего внимания не обнаружили. Все снова собрались вокруг туфель и в молчании уставились на прах, будто ждали от него ответов. Собственно, а почему бы не… – Мы уже сталкивались с этим… – Риарио поискал слово, но, видно, с подходящим не определился, – человеком. Выслеживали его несколько дней, но он хитер, как лисица, и, судя по всему, сильный колдун. Весьма жаль, что Беатриче постигла такая печальная судьба, иначе она бы рассказала, где его логово. Очень хотелось ввернуть пару слов насчет того, что в первую очередь жалеть Беатриче стоило бы по совершенно другому поводу, но Леонардо сдержался. Тут взывать к сочувствию – как воду в ступе толочь. – Досадно, что нельзя вернуть мертвеца с того света и спросить, а? – брякнул Джунта. На него зашикали, а Риарио выразительно возвел глаза к потолку. Кажется, он даже не разозлился. – Ну вообще-то… – рассеянно обронил Леонардо. Риарио развернулся к нему молниеносно, как атакующая змея, и его взгляд, еще мгновение назад полный снисходительной насмешки, сделался пытливым и недобрым. – Все за дверь, – коротко велел он. Когда они остались вдвоем, Риарио склонил голову к плечу: – Уж не пытаешься ли ты сказать, что умеешь призывать души с того света? – Нет, – отрезал Леонардо, мысленно ругая свой чересчур торопливый язык. Риарио мигом сменил тон, положил руку ему на плечо и заговорщицки понизил голос: – Полно, да Винчи. Если дело выгорит, обещаю, тебе за это ничего не будет. Много веры твоим обещаниям, тоскливо подумал Леонардо, а вслух осторожно проговорил: – Я ничего подобного не умею и не думаю, что кто-нибудь умеет. Но полагаю, вместе с Зо мы бы могли что-нибудь придумать. Риарио разочарованно закатил глаза и руку убрал. – А, просто уловка, чтобы воссоединиться со своим vademecum и сбежать? Не держи меня за дурака, художник. – Если я сбегу, ты меня все равно найдешь, – вздохнул Леонардо. Риарио начал мерить шагами комнату. Сперва он расхаживал вдоль стен, затем принялся наворачивать круги вокруг злосчастных платья и туфель. Очевидно, скептицизм боролся в нем со слабенькой надеждой из разряда «ну а вдруг». – Хочешь сказать, твой пёс смыслит что-то в подобных вещах? – он резко остановился и покосился в сторону терпеливо ждущего Леонардо. – Хотя… Ну да, могу представить. Небось, заявляет глупой вдовушке, что в него вселился дух её покойного мужа с великой миссией зачать еще одного наследника? Леонардо едва не хохотнул, потому что Зо, плутовская его душа, пару раз провернул именно такой трюк. Если верить его похвальбе, конечно. Но то было ради монет и забавы. На самом деле он знал и умел больше. Гораздо больше. Не дождавшись ответа – или вовсе его не ожидая – Риарио походил еще немного, сердито поглядывая на прах, после чего тяжело вздохнул и неохотно осведомился: – Где он живет? – Тебе зачем? Риарио посмотрел на него, как на слабоумного. – Чтобы послать за ним, разумеется. Или среди ваших многочисленных совместных талантов числится умение общаться на расстоянии? – Я думал пойти к нему. – Вот еще, – отрезал Риарио. – Не думай. – Могут понадобиться какие-то особенные вещи. – Напиши, что вы собираетесь делать, и он, полагаю, сообразит, что с собой брать. Гартман отнесет записку. – А если прочитает? – Значит, Валлелайн отнесет, он читать не умеет. – А если ты прочитаешь? – не унимался Леонардо. Риарио спрятал лицо в ладонях. – А у меня и так уже с десяток поводов отправить тебя на костер, – процедил он из-за пальцев. – Еще парочка большой разницы не сделает. С дальнейшими возражениями Леонардо не нашелся. Послание он написал в самых обтекаемых выражениях и справа налево. Не мудрена шифровка, конечно, но хотя бы мельком не прочтешь. Плюс, Зо сразу увидит, что писал именно он. Адреса Леонардо давать не стал – велел отнести записку в «Брехливого Пса» и вручить Ванессе строго в руки: если Зо не там, то рано или поздно обязательно зайдет и сообщение получит. Но час был уже ночной, и пришлось дожидаться утра. Как ни ворчал Риарио, как ни ругался, что из-за выкрутасов Леонардо они теряют драгоценное время, выдать место жительства Зо тот отказался наотрез. Ядовито пообещав выяснить адрес «несносной шавки» чисто из принципа, Риарио, наконец, угомонился. На ночлег отряд устроился прямо в комнатах, кто где, но на всякий случай подальше от светло-серой кучки на полу. * Зо явился вскоре после возвращения Валлелайна. Он ступил в приветственно открытую дверь, настороженно озираясь и сжимая в руке кинжал. – Брось, – отрывисто велел Риарио, не здороваясь. – Не то дальше порога не пройдешь. Зо покосился на изготовившихся швейцарцев, потом на отчаянно кивающего Леонардо, сердито фыркнул и, присев, толкнул кинжал к ногам Цумтора. Поднявшись, он застыл на момент, напружинившись, словно ожидал, что, едва он останется без оружия, на него тут же накинутся всем скопом, а затем быстро шагнул к Леонардо и заключил его в медвежьи объятия. – Ловушка? – щекотнул ухо шепот. Леонардо отрицательно мотнул головой, обнимая Зо в ответ. Оказывается, он успел соскучиться. Зо отстранился, обернулся к Риарио и ехидно фыркнул: – Ну и рожа у тебя, граф. Как будто на собачью свадьбу любуешься. – Как минимум наполовину, – ядовито бросил Риарио. – Тебя сюда не миловаться позвали, а по делу. – Кстати, о деле, – вступился Леонардо прежде, чем успела вспыхнуть свара. – Тебе и всем остальным придется обождать снаружи. – Они обождут, я останусь. – Нет! – уперся Зо. – Тогда я даже пальцем не шевельну. Несколько мгновений Риарио сверлил его таким взглядом, что Леонардо испугался, что Зо сейчас уволокут в Барджелло, дабы призвать к сговорчивости, а то и прямо тут за дело примутся с помощью подручных предметов, но в этот момент Риарио раздраженно дернул плечами. – Мы и так потеряли много времени из-за упрямства твоего приятеля, – ледяным тоном проговорил он. – Если бы не спешка, разговор был бы другим. – Если бы да кабы да во рту росли грибы, – ухмыльнулся Зо. Риарио вздохнул – смиренно, будто человек, утомленный выходками докучливого, но безобидного идиота на городской площади, и подбородком указал на дверь. Швейцарцы послушно высыпали на улицу. – Вам ничего не нужно? – несмотря на это «вам», обратился Риарио демонстративно только к Леонардо. – Баранинки бы, – влез Зо. Риарио удивленно вскинул брови. – Вы что, собрались, как Одиссей, души на жертвенную кровь приманивать? – Нет, я просто голодный. Только-только в бар сунулся, а тут записка. Даже позавтракать не успел. Риарио плюнул и под заливистый хохот выскочил за дверь. Смех сразу же оборвался. – Не стоит выводить его из себя, – понизил голос Леонардо. – Я ему еще зачем-то нужен, а с тобой, чуть что, он церемониться не станет. – Господи, Лео, – Зо снова притянул его к себе, сжал плечи, запястья, провел ладонями по бокам и спине. – Я только-только… Верроккьо рассказал, что тебя потащили в gran albergo. Ты цел? Что они там с тобой делали? – Об этом следовало спрашивать прежде, чем крушить мне ребра, – увидев изменившееся лицо друга, Леонардо поспешно добавил: – Ничего такого, что повлекло бы непоправимые последствия. Но и приятного было мало, я должен признать. Поэтому говорю тебе снова, не зли его. – Сукин сын, вот же сукин сын, – пробормотал Зо. – Мы не стали за тобой ехать. Боялись, как бы хуже не сделать. – И правильно, – успокоил Леонардо. – Видишь, я жив и здоров. Давай лучше к делу. – Да, – встряхнулся Зо. – Я захватил кое-чего по мелочи, но твоя писулька была так таинственна, что я не уверен, правильно ли ее понял. Леонардо показал ему платье и прах и поведал печальную историю Беатриче. – Ага, значит, всё необходимое у нас есть, – Зо принялся доставать из сумки пузырьки и расставлять их на столе. – Будь добр, запри двери и закрой ставни, а то эти идиоты начнут заглядывать в окна и чего доброго вломятся не вовремя, как увидят, что мы тут делаем. – А что именно мы собираемся делать? – поинтересовался Леонардо, выполняя указание. – Узнать искомое из первых рук. Не совсем как Одиссей, но я нахватался кой-чего в еврейской общине, а они в таких делах толк знают, – Зо принялся осторожно заметать прах на лист бумаги. – Набери кружку воды и высыпь туда порошок из красной коробочки. На запах и вид получившийся раствор показался знакомым. Зловеще знакомым. – Это что, высушенная кровь??? – Ага, – хмыкнул Зо. – Христианских младенцев, не при его сиятельстве будет сказано. – Врешь! – не поверил Леонардо. – Ну конечно, вру. Кровавый Навет – чушь на постном масле, а прошлогодняя история с Симонио в Тренто – чистой воды клевета. Мацу на крови выпекать, придумали тоже… – Зо разделил прах на две части, одну насыпал кучкой на стол, а другую оставил на бумаге, но распределил по листу тонким слоем. – Это моя кровь, Лео. Отданная совершенно сознательно и добровольно. В процессе, кроме некоего Зороастра, никто не пострадал. Так, с ворчанием и прибаутками, он добавил в раствор по щепоти каких-то порошков и вылил часть его в середину серой кучки, получив таким образом густую красноватую грязь, похожую на глину. Из этой грязи он вылепил фигурку по пояс, грубую, но безошибочно женскую. Фигурка выглядывала из той доли праха, что осталась сухой, и, благодаря этому, держалась вертикально. Зо сунул Леонардо маленький нож, который прятал под одеждой: – Отрежь кусок подола. Леонардо отрезал от платья лоскут, и Зо, проделав в дыру в ткани, надел ее на фигурку примерным подобием одежды. Затем уколол палец и капнул на темечко скульптурки пару капель крови. Наконец, пошептав, он провозгласил торжественно и насмешливо: – Да будет человек! О, слышал бы это Риарио. Живыми они бы отсюда точно не вышли. Сжег бы, наверно, их вместе с платьем и домом заодно. Тут в дверь грохнули кулаком, и Леонардо в испуге подскочил: уж больно точно мысли совпали со звуком. – Мы здесь! – Зо, в отличие от него, не растерялся. – Никуда не делись! Работаем, ждите! Кажется, им поверили: во всяком случае, стук не повторился. А фигурка, меж тем, начала шевелиться. Едва заметно: там затрепетала и пошла морщинами ткань, тут поползли и осыпались подсохшие крупицы. – Ага! – победно воскликнул Зо. Он быстро сформировал тонкую дорожку праха от груды, которую венчала фигурка, к присыпанному листу и толкнул Леонардо локтем. – Спрашивай давай. И не тяни, тут жизненной силы одно подобие да и то на два прихлопа. От волнения у Леонардо пересохло во рту. Нет, он подозревал, что Зо умеет многое, включая даже такие чудеса, но одно дело знать, другое – видеть воочию. – Донна Беатриче? – спросил он. Больше всего Леонардо тревожился, что фигурка каким-то образом в самом деле начнет говорить, голос услышат снаружи и с целью выяснить, откуда внутри взялась женщина, вынесут дверь. Но у фигурки даже рта не было, какие тут разговоры. Зато на прахе, рассыпанном по листу, начали появляться буквы, подобно тому, как дети чертят палочкой в уличной пыли. «Да». – С вами это произошло из-за человека с красными зубами? «Да». – Это можно как-то обратить? – Не о том спрашиваешь, – прошипел сквозь зубы Зо. Но Леонардо с надеждой смотрел на лист и печально вздохнул, прочитав на нем «Нет». – Мы накажем его. Вы ведь жили с ним? Что произошло? Где нам его искать? Слова бежали по листу, затирались и бежали снова – так поспешно, что прах слетал с краев, разметывался, иногда даже понемногу поднимался в воздух и развеивался, тогда Зо досыпал его, отгребая от краев кучки. Если бы Беатриче говорила вслух, наверняка бы частила, захлебывалась и повторялась. Несмотря на тревоги Зо, она успела рассказать всё целиком. Человек с красными зубами, назвавшийся Джакомо, гнал лошадей всю ночь при свете масляной лампы, и вскоре после восхода они подъехали к большому серому дому, стоящему на лесной поляне. Биче была словно бы не в себе, будто по-прежнему в жару и бреду. Три дня она не покидала дом и не брала в рот ничего, кроме питья, которое приносил Джакомо каждое утро. На четвертый день она ощутила такой голод, что чуть было не впилась зубами в собственные пальцы. После привычной чаши питья Джакомо взял ее за руку и зашагал по лесной тропе. Тропа вывела их на сельское кладбище. Тут Джакомо сказал ей, что раз теперь они муж и жена, единая плоть, то должно ей питаться мертвечиной и пить кровь, как делает он. Так и повелось. Они вместе раскапывали свежие могилы, а когда новых захоронений не случалось – глодали старые кости. Должно быть, колдун наложил на нее чары, потому что ничего неправильного во всем происходящем Биче не видела. Напротив, если приходилось совсем голодно, просила мужа пойти и изловить кого-нибудь в деревне, но тот, руководствуясь какими-то своими соображениями, отказывался сам и не пускал ее. По утрам Биче неизменно выпивала чашу питья, днями чаще всего спала, а Джакомо уезжал. Он всегда возвращался к закату, и ночью они отправлялись на поиски пропитания. Однако тем вечером он не вернулся. Биче беспокоилась, даже не пошла на кладбище, хотя голод мучил ее, а всю ночь сидела и ждала. Но и к утру Джакомо не появился. Весь день Биче в тоске бродила по дому, вечером, обессилев, уснула, а на заре проснулась с ясной головой и полным осознанием, кто она, где она и чем именно все это время занималась. Биче показалась, что она сейчас потеряет рассудок, но чувства оставили ее на несколько мгновений, а когда Биче пришла в себя, всё прошедшее, хоть и не перестало быть ужасной правдой, воспринималось затянувшимся ночным кошмаром. Поборов нахлынувшую тошноту, она выскочила из дома, оседлала любимую ослицу Розалину и… сообразила, что понятия не имеет, в какую сторону направляться. Однако умница Розалина, почувствовав ослабшие поводья, уверенно затрусила сперва по колее, а после по выезженной тропе. Биче во всем положилась на чувства ослицы. Обратный путь занял куда больше времени, но в конце концов вокруг потянулись поля, и Биче, голодная и ослабевшая, с несказанной радостью увидела вдали городские стены. И тут Розалина рухнула. Биче упала в пыль и почти не ушиблась. Она подползла к Розалине и затянула тяжелую ушастую голову себе на колени, силясь понять, что произошло. И тогда ослица заговорила. Покрытые пеной губы не шевелились, но голос совершенно точно исходил из ее рта и принадлежал – Биче похолодела – Джакомо, ее мужу, колдуну и людоеду. «Улетела птичка, – прошелестел голос. – А ведь я тебя кормил, поил, не поднял ни разу ни руки, ни голоса. Не желаешь больше моей супругой быть? Ладно. Но знай же, не выйдешь скоро замуж – прахом рассыплешься, но коли прикрикнет на тебя муж – жди той же судьбы!» Стряхнув оцепенение, Биче в ужасе отшатнулась и вскочила. И вовремя: изо рта ослицы хлынула черная кровь, копытца перестали взбивать пыль, а выкаченные глаза остановились и помутнели. До города Биче добралась пешком и никому ничего не рассказала. Пророчество (вернее, проклятье) колдуна исполнилось в точности. К концу рассказа слова начали появляться медленнее и уже едва тревожили серую поверхность. Да и поверхности той осталось немного. Зо прекратил подкладывать прах и сидел, свесив голову – Леонардо, который в продолжение всего повествования вглядывался в текст, заметил это только сейчас. В дверь снова забарабанили. Зо, не поднимая головы, судорожно махнул в сторону звука. – Почти всё! – заорал Леонардо и, понизив голос, зашептал: – Вы запомнили обратную дорогу? Как нам найти его дом? «Я… по…ка…жу…» Леонардо думал, она сейчас начнет рисовать карту, и приготовился запоминать, тревожась одновременно о Зо, швейцарцах, продолжающих колотить в дверь, и что сила, поддерживающая в фигурке подобие жизни, иссякнет прежде, чем появится карта. Однако фигурка вдруг вспыхнула алым пламенем и в мгновение ока спеклась в большую, с грецкий орех, черную бусину – вместе с лоскутом платья и остатками праха. – Спрячь, – шепнул Зо и обмяк, уронив голову на скрещенные на столе руки, словно кто-то невидимый перерезал удерживающие его ниточки. Едва Леонардо сунул бусину в поясную сумку, раздался особенно мощный удар и дверь повисла на сорванных петлях. Наемники расступились, и в комнату быстрым шагом вошел Риарио. – Что вы тут… – он осмотрел стол, зацепился взглядом сперва за пузырьки, коробочки и серые следы на листе, затем за кровавый раствор, коего в кружке осталась примерно треть. Риарио сунул пальцы в подернувшуюся пленкой жидкость, растер, понюхал, и лицо его исказилось. – Да чем вы тут занимались, язычники? В его голосе явственно проскользнул невольный страх, и спина Зо мелко задрожала. От смеха, понял Леонардо. Понял это и Риарио. – Мы всё выяснили! – выпалил Леонардо, не давая графу времени разъяриться и натворить дел, потом понизил голос и добавил: – Ты же обещал. Но Риарио и сам уже справился с эмоциями. – В случае удачного завершения расследования, – отрезал он и взял Зо за плечо. – Что с ним? Лекарь нужен? Плечо под его пальцами отрывисто дернулось. – Н-не трожь. – Не нужен, – быстро ответил Леонардо. – Но завтрак бы не помешал. И вино. – И прибрать здесь, – Риарио с отвращением взглянул на последствия ритуала. Джунта и Алленбах отправились в ближайшую таверну, пока Шварц и Брюнинг, морщась и бормоча молитвы, ветошью сгребали все со стола в мешок, чтобы позднее сжечь. Когда воцарился относительный порядок и на столе вместо праха, крови и алхимических пузырьков выстроились кружки и блюда с едой, Риарио отправил завтракать всех, кроме злополучной четверки, знакомой Леонардо по Барджелло, и потребовал объяснений. Руки у Зо тряслись так, что Леонардо поначалу пришлось держать кружку поверх его пальцев. Зо угрожающе поглядывал на Риарио, ожидая, видно, что тот начнет насмешничать, но Риарио в его сторону даже не смотрел. Одновременно Леонардо рассказал, что удалось узнать от Биче. О самом ритуале Риарио не спрашивал, должно быть, не хотел проявлять интерес в присутствии Зо. Леонардо, однако, не сомневался, что когда они останутся без свидетелей, граф не преминет вытянуть все детали до последней мелочи. Он рассказал всё, только бусину не упомянул. Соврал, что Биче нарисовала карту, а он запечатлел ее в памяти. Риарио знает о его талантах как в составлении карт, так и в запоминании, так что поверит без проблем. – Мы как раз тогда за ним гонялись, – только и обронил Риарио, выслушав рассказ. – Потому он и запоздал с возвращением. После пары кружек вина и хорошего куска телятины Зо совсем оправился. – Граф, пару слов с ним наедине, – попросил Леонардо. Риарио пожал плечами и удалился вместе с наемниками, прихватив початую бутыль вина и половину цыпленка. – Я поем, и мы едем, – бросил он, прежде чем исчезнуть из виду. – Уф, – Зо покачал головой. – Будешь должен, дружище. Я чуть жив. Еще и этот облапал. – Он не облапал, он беспокоился, что прямо-таки удивительно, – фыркнул Леонардо и достал бусину. – Есть идеи, что с этим делать? Мне же всех куда-то вести надо. – Ближайшее болото мнится мне подходящим пунктом назначения, – хохотнул Зо. Все же он взял бусину, вгляделся в идеально гладкую поверхность и восхищенно охнул. Леонардо моментально завладел бусиной и завороженно уставился на маленькое, но четкое отражение дороги и окрестностей. Картинка двигалась, будто Леонардо смотрел глазами всадника. – Невероятно, – пробормотал он. – Вот вернешься, мне за услуги и отдашь, – вредным голосом постановил Зо. Пришлось согласиться, хоть и с превеликим сожалением. * Бусину Леонардо вложил в прорезанный тайник в толще листов записной книжки, чтобы можно было притворяться, будто там нарисованная по памяти карта, и если что, быстро прикрыть другой страницей, на которой он в самом деле начертил карту, правда, созданную исключительно воображением. Риарио пытался вытребовать ее, но Леонардо отговорился тем, что чертил карту под себя, с пометками, сокращениями и условными знаками, которые никто больше не поймет. Смутно пригрозив «Попробуй только обмануть…», Риарио выделил ему коня и позволил ехать впереди. Отряд был вооружен легкими арбалетами, и Риарио, должно быть, счел их достаточным стимулом, чтобы проводник не замыслил побег. Переход не был отмечен никакими событиями. Риарио, заставив Леонардо еще раз пересказать всю историю и расспросив о ритуале, больше его не беспокоил. Путь весьма удобно отражался на черных блестящих боках немного наперед. Леонардо не переставал дивиться и все мечтал, как бы создать нечто похожее. Однако по всему выходило, что места механике и оптике тут не оставалось, а всем заправляла чистая магия. С наступлением темноты они выехали к лесу. Именно там, где-то за деревьями, судя по всему, и проживал колдун. Возник вопрос: с одной стороны, если заведенный распорядок именно таков, каким его описала Биче, застать Джакомо дома – или хотя бы в его окрестностях – можно было исключительно по ночам; с другой стороны, тащиться ночью через лес было неудобно и небезопасно. – Выедем на рассвете, – постановил Риарио и с кривой улыбкой добавил: – Может, по дороге встретим. А нет, заявимся в гости и подождем хозяина. Ночью, несмотря на выставленных часовых, не спал почти никто. Леонардо сидел у костра и думал одновременно ни о чем и обо всем сразу, пока рука двигалась над страницами будто по собственной воле. На бумаге появлялись вперемешку резные надгробные памятники и деревянные куколки, разрозненные кости и пушистые ослята с толстыми коленками. Иногда он тайком поглядывал на бусину, иногда – так же тайком – на Риарио, сидящего по другую сторону огня и погруженного то ли в мысли, то ли в тревожную дрему. Порой Леонардо вздрагивал и осознавал, что луна успела переменить положение, очередной рисунок сорвался извилистой линией, а угольный карандаш вот-вот вывалится из пальцев. – …здесь? Леонардо встрепенулся и не сразу понял, что с ним заговорил Риарио. – Ч-что? Риарио хмыкнул и поворошил костер палкой, отчего пламя затрещало, выплевывая искры. – Спишь? – не дождавшись ответа, он повторил: – Как по-твоему, колдун знает, что мы здесь? – Не имею ни малейшего понятия, – честно отозвался Леонардо. – Я с ним не знаком и даже не видел ни разу. Как я могу знать, что он умеет, а что нет? Риарио бросил на него быстрый взгляд над язычками огня: – Ну вот твой Зороастр, к примеру, он может видеть то, что происходит на расстоянии? Леонардо в свою очередь взглянул исподлобья, но выражение лица графа было сложно разобрать из-за игры рыжих бликов и дрожащего от жара воздуха. Проведенная им параллель настораживала. – Все могут видеть то, что происходит на расстоянии, – съязвил Леонардо. – А если глаз острый и день ясный, то на весьма порядочном расстоянии. За исключением слепцов, конечно. – Очень остроумно. – Не втягивай сюда Зо. Больше, чем уже втянул. Риарио тихо рассмеялся. – Так ты ведь сам втянул. Запамятовал уже? И правда. Леонардо чертыхнулся под нос. Он хотел увидеться с другом и лелеял надежду, что девушку можно еще как-то вернуть к жизни, а потому совершенно не подумал, что привлекает к Зо опасное внимание. – Полно, художник, – Риарио разгадал его мысли. – Я же обещал, если всё закончится успешно, увиденное я забуду. На время, мрачно дополнил Леонардо. Пока не появится повод вспомнить. – Впрочем, – задумчиво добавил Риарио, – если предприятие завершится неудачей, беспокоиться тоже не о чем. Коли никто не вернется, так и под суд твою дворнягу отдавать будет некому. – Какое облегчение… Ты всегда такой жизнелюб? – Только перед встречей с опасными колдунами, – серьезно отозвался Риарио, после чего зевнул в кулак, окрикнул часовых и, получив отклик, прилег на бок, натянув на ухо одеяло. Уяснив, что беседа окончена, Леонардо посидел немного, глядя на начавшее светлеть небо, и незаметно задремал. * Поднявшееся в зенит солнце застало отряд на хорошо выезженной тропе. До жилища колдуна осталось всего ничего: бусина уже показала, что тропа превратится в колею, а та выведет их точнехонько на поляну, занятую домом и пристройками. Тропа была широкая, с отчетливыми следами копыт и колес. Очевидно, скрывать путь к своему жилищу Джакомо нужным не считал. Тем становилось тревожнее касательно того, что ждет незваных гостей внутри. Услуги Леонардо больше не требовались, и его оттеснили ближе к концу вереницы всадников. Картинка, показываемая бусиной, застыла, и Леонардо, покачиваясь в седле, вглядывался в нее, пытаясь рассмотреть детали. Из созерцания его выдернули панические звуки, что ворвались в шелест листвы, щебет птиц и приглушенный топот копыт и разбили полуденное лесное спокойствие подобно взрыву. Сквозь дикое ржание, испуганные вопли и грязную ругань пробивался громкий голос Риарио: – Назад! Все назад! На берег! Сообразив, что приказ не подразумевает поспешное бегство, Леонардо приподнялся в седле. Впереди протекала лесная речушка, довольно широкая, но мелкая: сквозь прозрачную толщу воды видно было коричневое дно. И в этой прозрачной толще непостижимым образом увязли четверо всадников, которые скакали впереди и, не подозревая ничего дурного, пустили лошадей вброд. Очевидно, в какой-то момент вода стремительно сгустилась, кони резко встали, люди слетели с седел и тоже увязли. Хорошо хоть, у всех головы остались над поверхностью. Спешившись, Леонардо ощупал воду с помощью длинной палки. Именно, что ощупал – та оказалась будто упругий лед. Лошади бились в истерике, мотая головами и разбрасывая хлопья пены, но не могли сдвинуться с места, люди тоже увязли намертво, однако все, вроде, остались невредимы. – Все живы, – мрачно подтвердил Риарио, наблюдая, как швейцарцы безуспешно пытаются вытащить неудачливых соратников с помощью палок и веревок. – Главное, чтобы эта штука, в которую превратилась вода, не начала твердеть еще больше и сжиматься. Однако к тому времени, как стало ясно, что ничего не поделаешь, никаких видимых изменений с застывшей водой не произошло. – Интересно, можно теперь пройти по верху? – вслух задумался Риарио. – Ты просто бросишь своих друзей здесь? – возмутился Леонардо. – Они не друзья, а наемники. Они со мной только пока я плачу. Нет денег – нет швейцарца, слыхал такое? Леонардо только руками развел. Пробовать идти по застывшей водной глади он отсоветовал: уверенности, что вода не сделается жидкой или полужидкой на время, достаточное, чтобы принять в себя еще с полдесятка жертв, не было. – Искать обход долго, – сказал Риарио. – Да Винчи, у тебя ведь были в книжке разборные мосты? Закипела работа. Не обращая внимания на вялую ругань отчаявшихся людей, то и дело заглушаемую жалобным ржанием утомившихся коней, их оставшиеся на свободе товарищи под руководством Леонардо соорудили из стволов деревьев, веревок и камней небольшой вращающийся мост, застелили наскоро вырезанными досками и опустили второй его конец на противоположный берег. – Как-то оно выглядит… ненадежно, – проговорил Цумтор. – И держится непонятно на чем, – поддакнул Гартман. – А коли он под нами развалится, так еще бревнами сверху пришибет, – заключил Брюнинг. – Ничего подобного! – горячо возразил Леонардо. – Модель из тонких палочек держала стопку толстенных книг, а по бревнам хоть армию переправить можно. Но если вы так тревожитесь, будем переходить по очереди. – Постой-ка, – встрял Риарио. – Ты их вообще раньше строил? – Ну… – Леонардо немного смешался. – Такого размера не приходилось. Они предназначены для войны, а небеса пока миловали… Но я все хорошо просчитал и сконструировал множество моделей! – О Господи, – пробормотал Риарио. Вслед за чем перекрестился, взял коня под уздцы и повел его к мосту. Жеребец храпел, выкатывал глаза и упирался, но Риарио понукал и уговаривал его, и вскоре копыта загрохотали по дощатому настилу. Под встревоженными взглядами пара благополучно пересекла мост и ступила на другой берег. Увидев, что с предводителем ничего не случилось, его примеру последовали и остальные. Последним переправился Леонардо. И они продолжили путь, не оглядываясь, только Леонардо озирался через плечо еще долго после того, как оставшейся – брошенной – части отряда не стало слышно вообще. – Уймись, – Риарио придержал коня и поравнялся с ним. – Уверен, как только убьем колдуна, вода снова сделается такой, какой создал ее Творец, и мы подберем их на обратном пути. Леонардо не стал спрашивать, что, по мнению Риарио, станет с пленниками реки, если они не убьют колдуна. Когда лес поредел, и сквозь стволы вдалеке сделалось видно серое строение, путь преградила еще одна речушка. Над ней, однако, мост уже стоял – горбатый, довольно широкий и основательный, прочный на вид, хоть камень, едва видный под густым ковром вьющихся растений, замшел и раскрошился. – Я где-то слыхал, что все старые мосты выстроены дьяволом, – обронил Риарио. – А я слыхал, что слова pontefice и ponte не зря звучат весьма схоже, – подначил Леонардо. – Куда бедному старому дьяволу в такую компанию. Риарио возвел глаза к небу. – Если тебе обязательно надо кого-то жалеть, жалей лучше их, – он указал через плечо в сторону, откуда они пришли. – А дьявол как-нибудь без твоего сочувствия обойдется, – и без перехода заявил: – Я впереди. На всякий случай все спешились. За Риарио на мост шагнул Флеккенштайн, а Леонардо втиснулся третьим. Он подспудно ожидал подвоха, например, что мост провалится и вода под ним проделает точно такой же трюк, как первая речушка, однако ничего подобного не случилось. – Вроде, безопасно, – удовлетворенно заметил Леонардо, когда мост остался позади. В этот момент черный жеребец взвился на дыбы, а Риарио выскользнул из седла и зачем-то нырнул ему под брюхо. За спиной раздалось дикое ржание и вопли. Обернувшись, Леонардо увидел, что старый камень полностью обнажился, а покрывавший его ковер вьющихся растений разбился на змеевидные плети и оплел всех, кто в этот миг находился на мосту. Более того, побеги принялись выстреливать в разные стороны, нацелившись на тех, кто уже перебрался на другой берег или не успел начать переправу. Один из толстых стеблей закрутился вокруг лодыжки Леонардо и сдернул его с лошадиной спины. Падая, он успел краем глаза заметить, что черный конь грянул на бок, пронзительно визжа и дергая спутанными ногами, а Риарио, зайдя за его тело, размахивает мечом. Удар об землю, хоть и смягченный густой травой, вышиб из него дух. Жалея, что все оружие давно отобрали, Леонардо попытался крикнуть, чтобы кто-нибудь бросил нож или меч, но не смог набрать в стесненную грудь воздуху. Инстинктивно он вцепился в путо бестолково топчущейся рядом лошади, рискуя угодить под копыта, а побег, между тем, потянул его к мосту, где зеленая растительная масса извивалась, подобно растревоженному клубку гигантских гадюк. Около головы упал кинжал. Схватив оружие, Леонардо обрубил стебель, вскочил, хотя разом заныли ребра, отбежал с открытого места и юркнул за дерево. Когда он выглянул из-за древесного ствола, битва была окончена, и побеги, как насытившиеся звери, преследовать беглецов не сочли нужным. На ногах остались он сам, Риарио, Флеккенштайн и Кильхольц. Остальные, включая всех лошадей, превратились в шумно дышащие подергивающиеся груды, похожие на разновеликие валуны, густо покрытые зеленью. – Проклятье… – прошипел Риарио, прикипев взглядом к одному из них. – Там принц! – Откуда уже взялся принц? – удивился Леонардо. Как будто графа мало. Может, Риарио головой ударился? Или конь копытом задел, пока плясал на задних ногах? – Мой конь! Леонардо сообразил, что «принц» полагается понимать с заглавной буквы – Принц. – А, – не сдержался он. – Мы убьем колдуна и подберем твоего коня на обратном пути. Лошадь ему, значит, жалко. А на людей плевать. Нет, нередко Леонардо задумывался о том, что бессловесные твари, пожалуй, бывают благороднее людей и уж точно честнее. Отец, случалось, выговаривал ему за самоотверженное выхаживание хворающих и раненых зверей всех видов и твердил: кто к животным относится, как к людям, тот к людям станет относиться, как к животным. И все же, без колебаний пустить в расход людей, служащих тебе верой и правдой, но моментально загореться тревогой из-за коня? Риарио бросил на него очень красноречивый взгляд и протянул руку: – Верни кинжал и пойдем. Леонардо отдал кинжал, только сейчас сообразив, кому он принадлежит. Рассмотреть оружие он не успел, отметил лишь, что тот удобно ложится в руку, рукоять позолочена, а на клинке выгравированы латинские слова. – Спасибо, – запоздало поблагодарил он. – Будешь должен, – фыркнул Риарио и примирительно добавил: – Насколько я вижу, и тут все живы. Странно. – Может, они колдуну для чего-то живыми нужны? – вмешался Флеккенштайн. Судя по лицам, все немедленно и в красках представили, для каких именно целей колдуну могут понадобиться живые люди и звери. – Пойдем скорее, – помрачнел Риарио. – Разберемся с этой чертовщиной. Невысокая плетеная изгородь огораживала сам дом – низкое длинное здание из серого камня, две маленькие пристройки и захламленный двор, на краю которого стояла повозка и были привязаны две лошади. Хозяин дома вышел навстречу. Он стоял в дверях с мечом в руке – худой и высокий, с изжелта-бледным лицом. Завидев незваных гостей, он широко улыбнулся, оскалив зубы, и с двух десятков шагов почудилось, что под носом у него разверзлась кровавая рана. Леонардо никогда ничего подобного не видал. Риарио решительно метнулся в открытую калитку, а колдун в тот же момент отступил и скрылся в доме. – Я войду первым, – заявил Флеккенштайн. – Криста за мной, потом вы. Риарио с досадой поморщился, но кивнул и, развернувшись к Леонардо, велел: – Ты жди здесь. Если увидишь что-то странное, кричи. Не улыбалось Леонардо оставаться снаружи, пока всё самое важное проходит в стенах, но он рассудил, что Риарио и его люди давно сработались и лучше знают, как действовать, к тому же излишнее столпотворение в замкнутом пространстве ни к чему. В этот самый момент в неподвижном воздухе непонятно, но явственно потянуло мертвечиной. Стоящий перед Леонардо Кильхольц изменился в лице. – Что за… – проговорил тот, таращась в сторону калитки. Обернувшись, Леонардо увидел, как во двор, пошатываясь, медленно входят четверо. То, что они неживые, ясно было и без отвратительного запаха: серая пергаментная кожа, провалы глазниц, редкие пряди волос, обнажившиеся в подобии зловещих ухмылок зубы, в прорехах истлевших погребальных одежд нет-нет да и проглядывают кости. Очевидно, колдун не только ел мертвецов, но и владел даром поднимать их из могил. – Планы меняются, – спокойно вымолвил Риарио. – Убейте их либо, если это невозможно, не пускайте в дом. Да Винчи – за мной. С мечом хоть умеешь обращаться? – С двумя умею, – отозвался Леонардо. – Только у меня ни одного нет. Риарио издал раздраженный возглас и снова достал кинжал. – Держи. Подсобишь, ежели что, но под руку не лезь. С этими словами он направился к двери. Ухватив краем глаза разворачивающуюся около калитки битву, будто рожденную одурманенным опиумом сознанием, Леонардо поспешил следом. Комната была просторная, но такая же захламленная, как двор. Странный запах щекотал ноздри. Зазвенел металл. Риарио и Джакомо уже сошлись в поединке, и заметно было, что непросто придется обоим: того и гляди споткнешься о лавку или табурет, зацепишь мечом светильник или свисающие сверху тряпки и длинные гирлянды не пойми чего. Несколько мгновений клинки сражающихся сталкивались почти непрерывно, однако после первого яростного напора оба не то притомились, не то заосторожничали: кружили, шумно дыша, обмениваясь одиночными ударами и приглядываясь, выискивая, должно быть, брешь в обороне противника. Риарио пригибался и шаркал подошвами: как видно, боялся споткнуться. В этом смысле Джакомо было легче, он хотя бы знал, что и где у него лежит. Леонардо, сжимая рукоять кинжала и затаив дыхание, следил за каждым движением соперников, одновременно пытаясь вслушиваться в звуки со двора и поглядывать на дверь, на случай, если в дом ворвется мертвец. Именно поэтому, когда трухлявая кадка, тяжело ворочаясь, начала скользить по полу, Леонардо решил, что ему почудилось. Кадка двигалась медленно и неуклюже, однако, будто терпеливый хищник, явственно намеревалась подшибить Риарио сзади под колени в самый неудобный момент. Нервно хихикнув сравнению бочки с хищником, Леонардо схватил тяжелый котелок и с силой метнул его в кадку. Удар вышел что надо: та отлетела и развалилась, и обручи не спасли. Риарио быстро оглянулся на шум, и Леонардо мысленно попенял ему за то, что отвлекся, но к счастью, точно так же отвлекся и Джакомо – на то, чтобы уколоть Леонардо злобным взглядом. Леонардо, не сдержавшись, показал ему средний палец. Какое счастье, что колдун не был всемогущ. Страшно подумать, что бы он мог устроить, если б с легкостью командовал любыми предметами. А так внимание его, очевидно, рассеивалось, и следующие попытки призвать на помощь домашнюю утварь Леонардо пресек так же успешно. И тут два события произошли почти одновременно: Риарио, изловчившись, выбил из рук Джакомо меч, но, когда колдун попятился, тут же рухнул на пол, борясь с большим клоком рванины, что спланировал сверху и обволок его, подобно морской медузе. Корчась вслепую, он откатился за нагромождение сундуков и скрылся из виду. Леонардо бросился было на подмогу, но щиколотку пронзила резкая боль, и он тоже упал. Неловко вывернувшись, он увидел, что элемент опоры массивного напольного светильника сделался гибким, словно змея, и захлестнул ногу, весьма и весьма ощутимо сдавив даже через сапог. С хриплым победным возгласом Джакомо тоже скрылся за сундуками. О том, что там происходит, Леонардо гадать быстро перестал, ибо его собственное положение сделалось плачевным: в чаше сам по себе вспыхнул огонь, и через несколько заполошных ударов сердца запахло паленой кожей. Черное железо сделалось темно-коричневым, а чаша и вовсе покраснела подобно углям в печи, и Леонардо с ужасом понял, что если ничего не предпримет прямо сейчас, то останется калекой. При условии, что выйдет из этой заварушки живым. В мыслях, подернутых маревом животной паники, вспыхнуло и отпечаталось одно: шея толще, тело круглее, ноги тоньше. Он перекинулся, без труда выдернул лапу из захлестнутого накалившейся петлей сапога, избавился от штанов и, с болтающейся на плечах рубахой, скакнул за сундуки. Колдун склонился над Риарио, но Леонардо не приглядывался – насел сзади и вонзил клыки в беззащитную шею, целясь перебить позвонки. Хрустнули кости, в рот хлынула горячая кровь, в горле заклокотало торжествующее громовое рычание… А потом на череп обрушился обжигающий удар, словно каленое железо все-таки добралось до него, и стало очень темно. *** лето 1466 г. – Спрячь меня! Спрячь меня скорее! Леонардо не успел особенно рассмотреть, кто в него врезался, но этот кто-то вырвал у него из рук драпировку, выбив заодно все остальное, и юркнул в глубокую тень, где хлопнулся прямо в пыль, прикрылся сверху драпировкой и замер. Леонардо машинально натянул край ткани на дрыгающуюся ногу и принялся собирать свое имущество. Спустя несколько мгновений послышались быстрые тяжелые шаги, и из узкой улочки выскочили трое запыхавшихся стражников. – Ты кто такой? – резко спросил один из них. – Леонардо, синьор, – он не стал подниматься с корточек, только вскинул голову. – Сын нотариуса Пьеро из Винчи. – А, – стражник кивнул с узнаванием, но без интереса. – Скажи-ка, юноша, тут не пробегал такой… смуглый, кудрявый и разодетый, как павлин? – Кто-то пробегал, – Леонардо сделал большие честные глаза и продемонстрировал посеревший от пыли узел с художественными принадлежностями. – Врезался в меня и побежал туда, кажется, – он махнул в сторону Виа делла Форка. – Но я его не разглядел. Стражники глянули в указанном направлении и залились хохотом. – Туда ему самая дорога, – проговорил один. Второй прищурился и ухмыльнулся: – Поди ж ты, кто б знал, что у Пьеро такой красавчик подрастает. Ступай домой, bel ragazzo, стемнеет скоро, а то как бы шапочку не отобрали. Стражники снова загоготали, после чего, шумно топоча, потрусили в указанном направлении. Леонардо поднялся, прижимая к груди узел, и свободной рукой поправил новехонький берет. – Идиоты, – весело прошептали сзади. Леонардо развернулся и смог, наконец, разглядеть незнакомца получше. Тот оказался юношей лет пятнадцати на вид, как и сам Леонардо, в самом деле смуглым и кудрявым. Он улыбался, показывая зубы, из-под густых подвижных бровей озорно сверкали темные глаза. Крупные кольца волос, цвет кожи и монументальный горбатый нос, кончик которого смотрел вниз, явственно указывали на смешанную кровь. Одевался незнакомец под стать экзотичной наружности – ярко и непривычно глазу. – Налюбовался? – не меняя веселого тона, поинтересовался юноша. – Даже жаль, что я шапочки не ношу… Одолжишь беретик? – Да я просто… – смешался Леонардо, – …я художник! – Это все объясняет, – серьезно кивнул юноша, хотя в глазах продолжали скакать бесы, и сунул Леонардо смятую драпировку. – Ты ведь недавно в городе, bel ragazzo? Я здесь каждую собаку знаю, а тебя раньше не видел. – Меня зовут Леонардо, и ты это слышал, – фыркнул Леонардо. – Я в учениках у маэстро Верроккьо. Совсем недавно. Отец привез меня из Винчи. – Оно и видно, что деревенщина, – прозвучало это совершенно необидно. Они вышли из подворотни и побрели по улице в другую сторону, подальше от скрывшейся из виду стражи. – А ты-то? Посмотреть как хорохоришься, так будто из самого Рима. – Кому он нужен, этот Рим? – юноша сплюнул в сторону. – Я из Перетолы, а это во сто крат лучше! – И что ты делаешь тут, раз в Перетоле так чудесно? – поддел Леонардо. Он слышал о Перетоле. То была деревушка в паре миль от Флоренции, и новый знакомый вполне мог путешествовать туда-обратно. – Всем хороша, да вино дрянь. Гниль, плесень и труха – букет отменный. Приходится пить здесь. Дневной урок Леонардо выполнил, потому никуда не спешил, и ноги несли его к Арно. Новый знакомый без возражений следовал за ним. Воцарилось молчание, и мысли Леонардо начали ускользать. Они шагали по узким улочкам, лавируя между прохожими, ослами и маленькими храмами, украшенными лампами и букетиками цветов, которые оставляли дети. – А твой отец птица важная… Леонардо ди сер Пьеро да Винчи, выходит, – со значением вымолвил новый знакомый. – Пока договоришь, состаришься. Я буду звать тебя Лео. Леонардо рывком вернулся в действительность, но за словом за пазуху не полез. – Раз у тебя на меня такие серьезные планы, может, представишься? Юноша отвесил поклон, не сбавляя шага. – Зороастр к твоим услугам. – Это не настоящее имя, – фыркнул Леонардо и вернул шпильку: – Пока договоришь, состаришься. Я буду звать тебя Зо. Зороастр – Зо – философски пожал плечами. – Хоть горшком назови, главное, в печь не суй. Хотя мог бы обращаться поуважительнее, я в дальнем родстве с Медичи, между прочим, прихожусь сыном родичу Лоренцо. – Не верю. – Незаконнорожденным, – уточнил Зо. – Все равно не верю, – Леонардо решил сменить тему. – А что ты со стражниками не поделил? Спер что? – И это тоже, – легко признался Зо. – Но гнались они за мной не потому. Ты знал, что на Понте-Веккьо обитает призрак? Разговор принял неожиданный оборот. – Ни разу не видел, – уклончиво отозвался Леонардо. – Если прийти на мост после полуночи, он будет стоять там, опершись на перила, в облике нищего или стражника. Он не разговаривает, но если его спросить: «Кто я?», начнет хохотать, – Зо тяжело вздохнул. – В общем, прихожу я ночью на мост. Вижу – стоит, красавец. Опершись на перила и в облике стражника, все как полагается. Подхожу я к нему и спрашиваю: «Кто я?» – А он что? – искренне полюбопытствовал Леонардо. – А он в ответ: «Дебил ты, вот кто! Что на улице после комендантского часа делаешь?!» Леонардо расхохотался так, что вынужден был прислониться к стене. – Лампу схватил – и за мной, – скорбно продолжал Зо. – Ну, в ночи я-то удрал, конечно. А сейчас иду, никого не трогаю, мясца сушеного спер на ужин, и тут этот болван мало того, что меня узнал, так еще и дружков кликнул. Уф, полгорода пробежал, аж проголодался. Он извлек из-за пазухи порядочный шмат сушеного мяса и предложил Леонардо: – Хочешь куснуть? – Нет, – все еще посмеиваясь, отозвался Леонардо. – Я мяса не ем. – Дружище, такие предпочтения даже реже встречаются, чем призраки, – Зо впился зубами в мясо, пожевал, сглотнул и добавил: – Эй, а я тебе не кажусь чокнутым? Со всеми этими разговорами о призраках? – Ничуть, – отрезал Леонардо. Не далее как в начале весны он носился по полям Винчи псом, путаясь в по-щенячьи длинных лапах. Если бывают такие, как он, почему призракам не бывать? – Эй, а хочешь тогда я тебе речных фей покажу? – Зо ткнул его локтем под ребра и заговорщицки понизил голос: – Го-лых. Феи? Да еще и голые? До рисования обнаженной натуры Леонардо не допускали, разумеется, и он с предвкушением отозвался, прикидывая, сколько пустых страниц осталось в старой записной книжке: – Шутишь? Еще бы! *** – Я же не знал, что он вас защищал. Я думал, колдуна дожрет и за вас примется! – оправдывался Флеккенштайн. – Думал – креститься надо, – огрызнулся Риарио. Хотя внутренне понимал, что тот и не виноват вовсе. Вот ты только что сражался с ожившими мертвецами, а потом услышал леденящий душу рев, ворвался в проклятый дом и увидел, как здоровенная зверюга кого-то жрет. Тут любому самообладание изменит. – Откуда здесь вообще волк? – вмешался Кильхольц. Оба вышли из схватки с нежитью вонючими и перепачканными, но невредимыми. – Это собака, – поправил Риарио. Отчасти для того, чтобы потянуть время. Сам он все понял почти сразу, но теперь представления не имел, как будет объяснять произошедшее. – А где художник? – Кильхольц огляделся и спросил совсем растерянно: – И почему вся его одежда там, а рубашка – здесь, на этой соба?.. – он хрюкнул и умолк. – Так не бывает, – решительно сказал Флеккенштайн. – Если бывают ведьмы, колдуны и ходячие покойники, так почему бы перевертышам не быть? – парировал Риарио. – Легенд не читал, что ли? О существовании оборотней он даже не подозревал и ошеломлен был не менее остальных, однако изо всех сил старался держаться так, будто невероятная метаморфоза не произвела на него ровно никакого впечатления. – В легендах говорится, что они после смерти должны снова принять человеческий облик. Из чего напрашивался вывод, что легенды Флеккенштайн читал или хотя бы слышал. И еще одно, весьма обнадеживающее предположение. За горячкой боя, безмерным изумлением и такой же безмерной досадой Риарио не додумался проверить, а так ли этот… пес мертв, как кажется на первый взгляд. Арбалетный болт застрял в голове колдуна, который к моменту выстрела наверняка был уже покойником. Что касается пса, наконечник всего лишь чиркнул его по черепу, сорвав длинный клок шкуры, так что обнаружилось, что зверь хоть окровавлен и сильно оглушен, но вполне себе жив. – Свяжите и сделайте намордник из чего-нибудь, – приказал Риарио. Он не знал наверняка, владеет ли собой да Винчи в этом облике. Вроде, в самом деле его спасал. А может, действительно просто набросился на первого, кто под клыки попался, с намерением приняться за вторую жертву попозже. Но это можно выяснить и потом, а пока излишняя осторожность не помешает. Пока Кильхольц и Флеккенштайн ворочали тяжелое мохнатое тело, возясь с веревками, палками, ремнями и полосами разорванной ткани, Риарио прошелся по дому. Всяческих странных предметов тут было предостаточно, большей частью совершенно непонятных и весьма мерзких. Один из безобидных на вид – портрет юной девушки, выполненный из полупрозрачного стекла – он решил взять с собой. Мнилось отчего-то, что это вполне может оказаться Беатриче, надо будет родственникам дать глянуть. Затем Риарио собрал с пола одежду, только сапог, намертво застрявший в металлической петле, высвободить не удалось. Интересно, да Винчи намеренно не морочится со шнурованием да так и носит рубахи с вырезом до пупа, чтобы ворот при непредвиденном превращении шею не давил? Подобрав сумку и отлетевший в сторону кинжал, Риарио направился к телу колдуна: голова, хоть и порядком поврежденная, послужит отменным доказательством выполненной работы, а впоследствии – любопытной диковиной в коллекции Секретного архива. Когда они выехали со двора в трофейной повозке, внутренности каменного дома весело пылали, а с ними четыре неизвестных порубленных мертвеца и обезглавленное тело колдуна с красными зубами. Божий мир сделался еще капельку чище. * У Риарио голова кругом шла. По всему выходило, он раскрыл тайну, которую пытался вырвать и добром, и пыткой, однако вопросы никуда не делись – напротив. Пес уступал размерами волку, но только чуть, такой мимо охраны незамеченным не проскользнет, в окошко меж прутьев не пролезет и уж точно по стене не спустится. Разве что да Винчи еще в кого-нибудь превращается. В блоху, например. Риарио судорожно хохотнул и заскреб ложкой по дну миски, собирая гущу. Далеко уехать не удалось. Как он и думал, после смерти колдуна растения и река освободили свою добычу, но люди остались совершенно без сил, что физических, что душевных. Даже историю о сражении с ходячими мертвецами и сбивчивые объяснения касательно того, куда делся художник и откуда взялась собака (эту задачу Риарио малодушно спихнул на Флеккенштайна), они выслушали вяловато. Что касается лошадей, те и вовсе пребывали в маловменяемом состоянии. Как бы не передохли от потрясения. Пришлось разбить лагерь там же, на берегу, и надеяться, что к утру всем станет получше. Долгое время Риарио провозился с Принцем – гладил, чесал, совал в мягкие губы ломти хлеба, бормотал ласковую бессмыслицу в прядающие уши. Сперва его усилия не оказывали никакого воздействия: конь продолжал сверкать белками, дергать шкурой, озираться и жалобно фыркать – но постепенно Принц расслабился, прекратил шарахаться от каждого прикосновения и живо заинтересовался травой под ногами. Аппетитный хруст заставил Риарио вспомнить, что у него самого с рассвета ни крошки во рту не было. Покончив с ужином, он нашел взглядом темнеющую в сумерках груду под корявым деревом. Велев Джунте плеснуть в опустевшую миску немного мясной жижи, Риарио зажег лампу и приблизился к зверю, который уже пришел в себя и развернул на звук шагов треугольное ухо. – Не того я псом называл, а? – сказал Риарио просто, чтобы что-то сказать. Зверь не шелохнулся, но глухое рокочущее рычание зародилось где-то глубоко в его теле, выплеснулось наружу и, почти оглушая, эхом заметалось между стволами. Кони отозвались тревожным ржанием. – Прекрати пугать лошадей, – Риарио бесстрашно вытянул из-под мохнатого головы край попоны и уселся, поджав ноги. – Они и так пуганые. Будешь шуметь, кинем в реку. На бесстрашие особых усилий не требовалось: швейцарцы потрудились над псом, как парочка старательных пауков над мухой. Могучие челюсти смыкались на палке, всунутой за клыками, и удерживаемой толстой веревкой и ремешками потоньше. Палка упиралась концом в землю, отчего голова была слегка поднята и неловко вывернута; ноги тоже были накрепко связаны. Свободным остался только толстый лохматый хвост, неподвижно лежащий на лесной подстилке и уже нацеплявший щепок и сухих травинок. – Тебе дали неправильное имя, – помолчав, добавил Риарио. – Нужно было назвать Адольфо или Райль. Ну или Кателло на худой конец. Кажется, его поняли. Возможно, даже обиделись. Вместо угрожающего рыка послышалось, однако, глухое горловое ворчание, а оборвалось оно и вовсе тонким поскуливанием. Риарио не мог притерпеться к мысли, что под этой мохнатой шкурой скрывается человек. Не мог разглядеть и кровожадное чудовище из преданий. Несмотря на все усилия, он видел перед собой просто большую собаку, раненую и страдающую. И это была катастрофа, потому что собак, как и лошадей, Риарио любил. Да, он не упускал случая назвать Зороастра псом или дворнягой, намереваясь оскорбить, ну так то было оскорбление Зороастру, а не собакам. Впрочем, сочувствие сочувствием, а здравый смысл никто не отменял. Снять путы среди леса Риарио не мог. А вот предложить немного еды мог – в конце концов, да Винчи (верно, это он, под личиной мохнатого зверя, чертов художник, как будто и без того мало от него проблем) тоже почти ничего не съел сегодня. Ну разве пару кусочков колдуна, внезапно подумал Риарио и проглотил истерический смешок. Под едва слышное протестующее ворчание он осторожно уложил собачью голову себе на колени и сунул миску под наморщенный нос. – Есть хочешь? Ворчание не смолкло, но ноздри расширились, жадно втягивая воздух, а из приоткрытой пасти побежала слюна. Прямо Риарио на штаны, разумеется. – Хочешь, – со вздохом определил Риарио и принялся ложкой понемногу вливать остывший отвар за уголок черных губ. Пес булькал, давился, чихал и страдальчески щурился, но глотал исправно. Одежда продолжала покрываться каплями похлебки, слюны и соплей. Чего и следовало ожидать. Если бы ему так рот заткнули, он бы тоже застольными манерами не блистал. Поймав себя на этой мысли, Риарио снова ощутил беспомощную досаду. Да Винчи ничего не стоило вывести его из терпения, а вот на собаку эту злиться он не мог. Даже ощущаемая досада была легкая – примерно то же чувствовалось, когда Принц зафыркивал ему только что вычищенный плащ. Пес снова начал ворчать и дергать головой. – Всё? – Риарио в один глоток допил остатки через край, отставил миску в сторону, а лампу, напротив, придвинул как можно ближе. Несколько мгновений он бездумно разглядывал подсохшую рану, потом не сдержался и легонько пригладил короткую шерстку над переносьем. И после этого уже не мог перестать трогать – щупал толстые, округлые на кончиках уши, осторожно провел пальцем по жесткой от запекшейся крови макушке, по вздернутой губе под ремешками самодельного намордника. Потом оторвал взгляд от влажного желтоватого клыка почти с его мизинец длиной и едва не отдернул руку. – У тебя глаза прежние, – восхищенно заметил он. Глаза и вправду оказались не карие, какие ожидалось увидеть у собаки с темной шерстью, а зеленовато-серые, только чуть-чуть коричневые около самого зрачка. А еще какие-то… не вполне собачьи. Не настолько, чтобы выглядеть на звериной морде противоестественно, но слегка чудные. Или он это сам себе надумал, потому что знал, что собака не просто собака? Пес шумно вздохнул и опустил веки. Должно быть, устал. Риарио принялся чесать его за ушами и сам уже начал клевать носом, а потом вдруг ощутил, что собачья голова едва заметно ворочается, подставляясь под пальцы, и увидел, как шевелится кончик хвоста. Смешок, полный приятного удивления, вырвался прежде, чем он смог сдержаться, а одновременно накатила странная запоздалая неловкость. Почему-то именно это решительно собачье поведение заставило задуматься, насколько его действия неуместны по отношению к человеку внутри. Какой же безумный выдался день. Риарио осторожно отодвинулся, хлопнул пса по тому месту, где у людей располагается плечо, и поднялся. – Ладно. Мы все отдохнем и поговорим завтра, так? Ответа он, разумеется, не дождался. * К счастью, наутро и люди, и животные пришли в себя настолько, что можно было отправляться в обратный путь. Когда выбрались на дорогу, Риарио все же решил выпустить пса размять лапы и облегчиться. К импровизированному ошейнику прицепили целый длинный моток веревки, после чего ноги развязали, хотя намордник оставили. Даже если бросаться ни на кого пес не станет, перегрызть пеньковые волокна вполне способен, с такими-то зубищами. Некоторое время пес шатался на непослушных ногах, как новорожденный телок, а потом, когда в занемевшие конечности вернулась кровь, принялся беситься. Сперва он скакал вокруг повозок, облаивая лошадей, и звуки из замотанных челюстей вырывались такие уморительные, что весь отряд над ним дружно потешался. Затем пес придирчиво перенюхал с десяток деревьев и, задрав рядом с облюбованным стволом лапу, долго и с наслаждением мочился. И смотрел при этом, паршивец, прямо на Риарио. Когда же он отправился перепахивать мордой склон песчаного пригорка, швейцарцы хором выразил сомнение, что в псе присутствует хоть капля разумности. – Это ж просто шавка лохматая, – высказался Брюнинг. – Давайте к повозке привяжем, пущай бежит следом. А ежели мясом подманить, побежит, чай, и без привязи. Пес, припав грудью к земле и задрав круп, тер о песок то один, то другой конец палки. Худой зад ходуном ходил, лохматый хвост вертелся, будто крылья ветряка. – На диких свиней натаскаем, будем с мясом! – подали голос с одной стороны. – Фокусам выучим, деньжат на ярмарке заработаем! – добавили с другой. Риарио терпеливо подождал, пока им наскучит упражняться в острословии, и кивнул в направлении пригорка. – А он уже достаточно ученый. Пес сел в сторонке и разразился чередой сдавленных чихов. На песке – криво, но крупно и разборчиво – значилось: IDIOTI. Воцарилась изумленная тишина. Риарио запрокинул голову и расхохотался. * Добравшись до города, Риарио заглянул к родным Беатриче, продемонстрировал голову колдуна и объяснил, что девушка отомщена, платье с обувью можно сжечь, а комнаты освятить и спокойно жить дальше. Скарлатта рыдала и норовила его обнять, Анибалле пытался всучить деньги, Лауро сопел и вертел в руках стеклянный портрет. Тот действительно изображал Беатриче, и Риарио его отдал: ему самому стекляшка была ни к чему. Распрощавшись с докучливой семейкой, Риарио, наконец, смог заняться действительно важным делом. Терять время и ждать темноты не хотелось, поэтому пес переправился до Барджелло на конской спине и в мешке. Зверь здоровенный, поди разбери, кто там под тканью ворочается. Пусть в Библии и сказано: «Взыскать можно от каждого зверя», а во Франции вовсю судили и казнили свиней, кошек и даже слизней, устраивать потеху случайным зевакам и стражникам Риарио не хотел. Что важнее, он не хотел, чтобы пес видел, куда его везут, а то визг поднимется до небес. Когда Гартман и Валлелайн вытряхнули пса на охапку соломы, тот подхватился, заозирался и, покрутившись на месте, прижался к стене. Пушистый хвост плотно улегся меж ног, а от свирепого рычания заложило уши. Едва пес умолк, чтобы перевести дыхание, Риарио поспешно проговорил: – Да Винчи, это не то, что ты подумал. Просто здесь нас точно никто не побеспокоит, и ты сможешь спокойно превратиться обратно. Зверь все еще стоял, сгорбившись и напружинившись, но больше не рычал, и Риарио как мог убедительнее добавил: – Посмотри вокруг, здесь пусто, ничего страшного нет. Сейчас снимут намордник, и ты превратишься обратно, договорились? Дьявол! Тон и слова по-прежнему выходили такие, будто он говорил с ребенком или напуганным животным. Как-то безотчетно получалось. Ну ладно, художник примет прежний облик, и все пойдет привычно, по-старому. Пес прижал уши, вытянул шею и зажмурился. Гартман и Валлелайн, не снимая из предосторожности толстых кожаных перчаток (больше для успокоения, с такими-то клыками), не без труда высвободили собачью голову из плена сложной конструкции из палки, веревки и ремешков. Улегшись на брюхо, пес принялся облизываться и тереть морду лапами. Риарио стоически выждал, покуда он закончит приводить себя в порядок, положил на пол приготовленный узел и еще раз окликнул: – Да Винчи, перекидывайся уже. Вот твоя одежда и вещи. Всё в целости и сохранности, только сапоги новые, а то один как-то умудрился намертво застрять в светильнике. Пес посмотрел на узел, будто в сомнении, потом тяжеловато поднялся, развернулся и снова лег, уткнувшись мордой в угол. О нет. – Художник? – Риарио прищурился. – Что это ты задумал? Пес в его сторону даже ухом не повел. Распроклятый своенравец. Дьявольское отродье. Риарио пнул узел к стене и громко выругался. * Всю дорогу до дома Риарио размышлял, как заставить да Винчи принять человеческий облик. Было бы легко не позволить ему превратиться из человека в собаку: узкий металлический ошейник помешает шее раздаться в объеме – у собаки она куда толще. Однако сперва требуется вынудить его стать человеком. Средства исцеления от ликантропии, описываемые в известных Риарио источниках, здесь явно не подходили. Снова угрожать друзьям и родственникам? Плавали, знаем. И потом, друзья и родственники никуда не денутся, пускай пока остаются запасным вариантом. Риарио решил подождать и покопаться в Секретном архиве. Может, там найдется средство. Может, художнику самому наскучит зверем бегать. А нет – придется снова давить на близких. Кто там еще остался? Отец? Пусть да Винчи с ним не в ладах, но и смерти наверняка не желает. Интересно, а знает ли старик Пьеро, что его сын порой на четырех лапах рыскает? А соседи? Приятели? Хотя если бы соседи знали, знал бы и весь город заодно. Да Винчи весь путь изображал из себя образцово-показательную собаку. Риарио мстительно велел снова нацепить на него намордник, правда, уже полегче и попроще, и привязать к задку телеги. Непохоже, что пса это сильно огорчило: он безмятежно взбивал мохнатыми лапищами дорожную пыль и басовито облаивал встречных путников, а на ночевках хлебал суп и храпел в соломе, принимаясь временами тоненько повизгивать и гоняться за кем-то во сне. Рана на голове, кстати, зажила со скоростью просто-таки невероятной, оставив лишь светлый рубец, который обещал быстро скрыться под наросшей шерстью. А на последнем привале у пса даже хватило наглости подползти к Риарио, дурашливо извиваясь всем телом, и боднуть его под локоть. – Ты переигрываешь, – сдавленно от рвущегося наружу смеха сказал ему Риарио. – Я не буду чесать тебе уши. Ответом ему стал щенячий взгляд из-под едва намеченных более светлой шерстью бровей. Уши Риарио в итоге все-таки почесал. * Леонардо был накрепко уверен: узнай Риарио о его тайне – и ему не жить. Однако, когда на принятие решения остались считанные мгновения, выбор за него сделали инстинкты. Потом, может, и не жить, а в данный момент жить хотелось даже очень. Так же инстинктивно Леонардо бросился на угрозу и убил ее. Убил человека. Первый раз в жизни. Задуматься по этому поводу он не успел. Когда темная завеса рассеялась, Леонардо поначалу решил, что мертв и очутился в загробной жизни, что бы она из себя ни представляла. Похоже, загробная жизнь представляла из себя адскую головную боль, лезущие в нос травинки и почти полную невозможность пошевелиться. И если последнее было довольно логично для трупа, первые два пункта в представление Леонардо о посмертии не вписывались настолько, что сам собой напрашивался вывод: он все-таки жив. Утешения этот вывод принес мало. Некоторое время Леонардо в деталях рисовал в воображении свою дальнейшую судьбу в когтях Святой Церкви, причем каждая следующая деталь пыталась перещеголять предыдущую в болезненности и кровавости. Однако же, когда он начал с тоской подумывать, что медленное сожжение на костре – самый удачный исход, который его может ожидать, пришел Риарио и внезапно оказалось, что будущее не так беспросветно. Очевидно, граф питал слабость не только к лошадям, но и собакам. Очевидно, с тем, чтобы разделять человеческую и звериную личины Леонардо, у него возникли определенные сложности. Что было весьма на руку Леонардо. То есть, с поправкой на облик, на лапу. Подставляя уши под чуткие пальцы, которые поскребывали в точности там, где хотелось, и чувствуя, как хвост принимается вилять словно сам по себе, Леонардо решил, раз такое дело, обратно пока не превращаться. Иначе у Риарио снова возникнут вопросы, что ничего хорошего Леонардо-человеку не сулит. А к псу граф относился… как к обычному псу. То есть, очень снисходительно и даже с симпатией. Значит, надо выждать. Беспрепятственно подумать, что делать дальше. Подлизаться немного, если получится. Что человеку не позволяет гордость, собаке не зазорно. Авось впоследствии частичка благосклонного отношения перейдет и на человека. * Когда Святой Отец осведомился об успехах, Риарио продемонстрировал ему голову и рассказал, что поход прошел благополучно, без потерь. Ну, почти. Потому что художника пустили на приманку растениям, которым злое колдовство дало извращенное подобие жизни, да там он и остался. На обратном пути его не видели – сгинул, должно быть. Сикст был доволен. Голову – уже подгнившую и дурно пахнущую – он отдал выварить, чтобы пополнить богатства Секретного архива еще одной диковиной, а, услышав вести о судьбе да Винчи, добродушно рассмеялся: – Ну слава Богу, теперь не за кем будет увиваться, как за юбкой, так хоть делом займешься. Риарио даже почти не потребовалось усилий, чтобы сохранить бесстрастное выражение лица. Он уже собирался испросить разрешения откланяться, но тут из-за настежь раскрытого по случаю хорошей погоды окна донесся заливистый лай. – Это еще что? – удивился Сикст. – Я купил собаку, – объяснил Риарио, мысленно ругая голосистого пса во все закорки. Он отлично знал, что понтифик неравнодушен к красоте, что в равной мере касалось и вещей, и людей, и животных. Когда он видел что-то красивое, он желал это заполучить тем или иным способом – и неизменно получал. Привлекательность «племянника» он упоминал вскользь, когда сулил в мужья Катерине Сфорца, внебрачной дочери ныне покойного миланского герцога (Катерина, впрочем, пребывала на момент тех переговоров в нежном возрасте десяти лет, рыжая большеглазая девчонка, эдакий олененок, так что в ближайшем будущем брака не предвиделось). Святой Отец находил его красивым. Но Риарио и так всецело принадлежал ему, плоть от плоти. И хорошо, а то в самом начале служения в кошмарных снах он видел себя на месте тех мальчишек, которые, послужив коротким развлечением, встречали рассвет в Тибре с перерезанными глотками. Зита время от времени проводила ночи в папских покоях, и Риарио оставалось только бессильно скрежетать зубами, ворочаясь в холодной постели. Он не то жалел ее, не то ревновал, не то элементарно не хотел делиться своей собственностью – сам не разобрался и старался особенно не задумываться. Ну хоть Принц безраздельно принадлежал ему: верховая езда не прельщала Сикста уже очень-очень давно. Из да Винчи, надо признать, пес вышел отменный – огромный, с мощными плечами, крепкими челюстями и густым темным мехом. У подножия похожего на трон кресла он смотрелся бы почти так же внушительно, как пантера. Сикст вполне мог затребовать его себе в качестве украшения, компаньона и защитника. Что натворит в этом качестве да Винчи, Риарио даже представить себе боялся. А Сикст, разумеется, захотел взглянуть на приобретение. Послали за слугой, и через некоторое время тот втащил пса. Пес, обряженный в новый ошейник, едва заметный под шерстью, оседал на задние лапы, а передними упирался в пол. Пол был скользкий, натертый до блеска, и пес ехал по нему, как по льду. – Полагаю, во дворцах ему бывать не доводилось, – поспешил пояснить Риарио. Однако Сикст не рассердился – напротив, поведение пса явно его позабавило. Одновременно в обманчиво сонных глазах промелькнуло оценивающее выражение, и Риарио понял, что грядет катастрофа. – Сколько ты за него заплатил? – небрежно осведомился Сикст. Но не успел Риарио открыть рот, как пес начал отчаянно чесаться: он скреб уши и шею то одной, то другой задней ногой, потом принялся тереть морду и глаза передними, потом, широко расставив лапы, встряхнулся так, что вся шерсть встала дыбом, после чего плюхнулся на пятую точку и, перебирая передними лапами, описал круг по зале, покряхтывая и поскуливая. Риарио, закусив изнутри губы, с превеликим трудом давил смех. Сикст тоже поджал губы, но явно не от веселья. – Всё бы тебе подбирать да тянуть домой всякую дрянь, – с отвращением проговорил он. – Убери, чтобы глаза мои это убожество не видели. А еще лучше избавься, а то сам червей да блох нахватаешься. – Я займусь этим, Святой Отец, – уклончиво отозвался Риарио. Слуга, понаблюдав за представлением, прикасаться к псу охоты не высказывал, но этого и не требовалось: путь к выходу из залы тот проделал резво и совершенно самостоятельно. Наскоро распрощавшись и велев слуге позвать поломоек, Риарио поспешил следом, но догнал пса только у дверей давнишней спальни. – В тебе погиб лицедей, – Риарио, наконец, позволил себе рассмеяться. Пес согласно чихнул и поскреб лапой дверь. – Нет, собакам собственных покоев не положено. Но если ты превратишься обратно… Пес фыркнул. На этот раз в звуке отчетливо слышалось возражение. То ли Риарио быстро научился его понимать, то ли да Винчи высказывался, пусть без помощи слов, куда выразительнее обычных собак. – Не думаю, что тебе понравится на псарне, – вслух задумался Риарио, зорко следя за реакцией. Реакция последовала незамедлительно: в коротком рыке каким-то образом уместилось все разнообразие соображений, имевшихся у да Винчи относительно проживания на псарне. А в самом деле, на псарню бы его на пару деньков, живо бы передумал собакой бегать. Но оставлять его без надзора Риарио не хотел – не ставить ведь там стражу. – Идем, – Риарио взял пса за ошейник и слегка потянул. – Поживешь пока у меня, чтобы до Святого Отца не дошли вести, что ты со своими предполагаемыми болячками по дворцу разгуливаешь. Пырнет кто-нибудь в коридоре – и конец. Пес мотнул головой и поплелся следом. Когда Зита принесла ужин и, не моргнув глазом, вежливо спросила, чем накормить собаку, Риарио честно рассказал ей подробности произошедшего. Тень удивления, промелькнувшая на открытом скуластом лице, была лишь мимолетной. – Когда я была маленькой девочкой, то слышала истории о кори исмарис, – Зита присела и бесстрашно погладила пса по голове. – Это человек, который может превращаться в гиену после вечерних сумерек. Но превратиться обратно он должен до рассвета, иначе останется зверем до следующей ночи. – Этот может превращаться в любое время, – уверенно сказал Риарио. – Просто не хочет. Пес лизал ласкающие руки и делал вид, что разговор вовсе не о нем. Риарио тронул Зиту за плечо и поманил за дверь. – Мы начинаем работать над чрезвычайно большим и важным делом, посему дома я буду редко, – понизив голос, проговорил он. – Оставайся здесь и позаботься о нем, из комнат не выпускай. Я выставлю охрану на всякий случай. И попытайся уговорить превратиться обратно, хорошо? Он тебя любит, вдруг послушает. Зита серьезно кивнула. Риарио забрал в кулак волнистую прядь, ниспадающую вдоль ее лица, и намотал на пальцы. – И не вздумай снова устроить ему побег, поняла? Второй раз не прощу, убью обоих, ясно? Зита снова кивнула и, когда Риарио слегка потянул ее за волосы, добавила: – Я поняла, господин. То-то же. Риарио высвободил пальцы из плена жестких черных волос и опустил руку, позволив ее тыльной стороне быстро, будто невзначай, коснуться темной бархатистой щеки. – Ест он всё. Но не смотри, что раньше хлебом, сыром и фруктами перебивался – зверю нужно мясо. Вернувшись в комнату, Риарио нашел взглядом пса, который – губа не дура – вольготно растянулся на ковре около камина. – Я вас оставлю, – сказал ему Риарио. – Не делай глупостей, художник. Я все равно тебя отыщу, сам знаешь, а Зита, ежели чего, так легко не отделается. Пес приподнял голову и заворчал. – Просто предупреждаю, – Риарио улыбнулся одними губами. – До встречи. Надеюсь, в следующий раз увижу тебя уже человеком. Пес снова уронил голову на ковер и демонстративно закрыл глаза. * Будущее обещало грандиозные перемены. Во Флоренции, как бы она ни пыжилась безудержными празднествами и буйными карнавалами, дела шли вовсе не так солнечно, как пытались внушить своим подданным Медичи. Зимой от рук заговорщиков погиб миланский герцог Галеаццо Мария Сфорца – тот самый, чью дочь прочили в жены Риарио. Трагедия произошла прямо в церкви, во время праздничной мессы – даже Бога убийцы не побоялись – тем не менее, это прискорбное событие в некотором роде было на руку Риму. Ведь в лице Галеаццо, каким бы неуправляемым безумцем он ни казался народу, Флоренция потеряла давнего верного союзника, и вместо прочных отношений и гарантированной защиты в случае внешней угрозы Медичи получили безобразную свару между вдовой покойного герцога и его же младшим братом Лодовико, прозванным «иль Моро». Занятым грызней за власть родственничкам стало явно не до Флоренции. Отношения Флоренции с Папским государством – а точнее, Лоренцо с Сикстом – продолжали неуклонно портиться. Шаткий союз рассыпался по камушкам, будто очередная искрошившаяся стена Вечного города, которому Святой Отец столь усердно силился вернуть былое величие. Одним из таких камушков стала Пиза. Сикст назначил туда архиепископом Франческо Сальвиати, дальнего родственника, однако, несмотря на то, что Пиза являлась частью Флорентийской республики, обсудить это назначение с Синьорией не счел нужным. По наущению Лоренцо жители Пизы закрыли перед Сальвиати ворота и не пустили его в город. Следующий камушек был крупнее. Сикст неустанно добавлял к владениям Святой Церкви новые земли, а дабы укрепить власть в позабывших свою законную принадлежность графствах и княжествах, передавал правление доверенным людям. Именно таким образом Риарио досталась Имола, графство недалеко от Болоньи. Местечко было крохотное и скучное, по сути, крепость пять на восемь кварталов, располагалось далековато, и, говоря по справедливости, Риарио в нем не нуждался, потому бывал в своих новых владениях крайне редко. Но стратегически располагалось оно весьма выгодно, и так уж вышло, что Святой Отец и Лоренцо положили на него глаз одновременно. В результате, когда, чтобы выкупить Имолу у Милана, Сикст хотел взять кредит у банка Медичи, которые с начала столетия состояли банкирами при папском престоле, Лоренцо принялся юлить и тянуть время. Сикст не стал ни ждать, ни упрашивать – он просто-напросто лишил Медичи статуса папских банкиров, а заодно и монополии на квасцы, которая позднее отошла Гильельмо и Джованни Пацци. Случилось так, что Папа решил проверить счета. Наглец Лоренцо оскорбился, возомнив это предприятие позором для себя. Еще бы, он мог фуфыриться, что твой павлин, однако Флоренция была республикой, и ее негласный правитель формально считался чуть ли не обычным гражданином, не будучи ни персоной благородного происхождения, ни даже важным должностным лицом. Неудивительно, что он так трясется над своим положением в обществе. Риарио с наслаждением лично сообщил ему, что Святой Отец имеет право на любые проверки и тогда, когда ему заблагорассудится. Позднее он так же лично расправился с работниками квасцовых шахт. И познакомился там с да Винчи. Занятное совпадение; пожалуй, на то действительно была воля Божья, хотя большую часть времени художник скорее напоминал Божье проклятие. Но не о нём речь… Имолу Святой Отец все-таки купил – кредит ему дала другая банкирская семья, Пацци. В богатстве Пацци мало уступали Медичи, а в знатности, пожалуй, их превосходили. Несмотря на союз между семьями (Гильельмо с одной стороны и Бьянка с другой состояли в браке, и Гильельмо был вхож в круг приближенных Великолепного), соперничество процветало. Когда же в отместку за тот кредит Лоренцо провернул прямолинейный и грязный трюк с внушительным купеческим наследством, которое, вместо того, чтобы отойти Пацци, оказалось в распоряжении сторонника Медичи, соперничество превратилось в плохо скрываемую вражду. К Риарио обратился лично Франческо Пацци, чьей родственницы касалась история с наследством. Его план был прост и смел, и в случае его удачного осуществления Флоренция оказалась бы в руках Рима. Точнее, в руках семейства Пацци, но у Риарио сразу же возникли собственные соображения по этому поводу, и делиться ими с Франческо он не собирался. Задумка была многообещающей, тем не менее. Для осуществления ее, однако, требовалось много времени и много работы. Надо было отыскать непосредственно исполнителей и внушительное подкрепление. Надо было тщательно разработать план. Надо было, наконец, заручиться поддержкой Святого Отца. Всем этим и занимался Риарио, пытаясь одновременно сладить с упрямцем да Винчи. Одно хорошо, из-за переговоров во Флоренцию он теперь наведывался еще чаще и в свободное время мог вести там и свои дела. Одним из дел был разговор по душам с Зороастром. Как Риарио и подозревал, отыскать его оказалось не так сложно, хотя времени и общения с самыми разными людьми ушло порядочно. Зороастра знали все, но – как и следовало ожидать от мошенника – знали очень по-разному. То он оказывался заморским торговцем диковинами, то бродячим проповедником, то странствующим принцем инкогнито. То проживал в доме богатой вдовы, то во дворце Великолепного, то в руинах за городом. Имен, занятий и адресов Риарио выслушал с дюжину. И это при том, что Флоренция – большое село: с одного конца войди – на другом спросят, зачем явился. Кто-то, заслышав описание Зороастра, расплывался в радостной улыбке, кто-то плевался и ругался. В конце концов, задействовав где угрозы, где нехитрую лесть, где мелкие монеты и постучавшись с полдесятка раз не в те двери, Риарио по узкой лесенке поднялся на второй этаж непримечательного дома, взял у Джунты лампу, и ступил в маленькую темную комнатенку, наполовину отгороженную грязной ширмой. Половица пронзительно скрипнула под сапогом. – Нелла, это ты? – донесся из-за ширмы слабый голос. – Прости, я прихворнул сегодня. Зайди завтра. Или на той неделе. Риарио знаком велел Флеккенштайну и Джунте оставаться в коридоре, сделал два стремительных шага и отдернул тряпку. Окно, под которым стояла узкая кровать, было тоже плотно завешено. Лежащий на кровати Зороастр приподнялся было в развороте, будто собирался, невзирая на высоту, выскочить во двор, но с приглушенным стоном упал на постель. Тем не менее, когда Риарио поставил лампу на пол и неосмотрительно потянулся отодвинуть занавеску, то едва не словил нож меж ребер. Впрочем, Зороастр был, видно, в совсем плачевном состоянии, потому что отпрянуть и выбить оружие Риарио удалось с легкостью. Окно он все-таки открыл, впустив в комнатушку солнечный свет и уличный гомон. Носком сапога толкнул нож куда-то за ширму и подтянул к себе стоящий у изголовья табурет, предварительно убрав с него кувшин с водой. Зороастр, вжавшись в стену, сверлил его настороженным, но слегка плывущим взглядом. Он был так бледен, что казался серым, кучерявые волосы слиплись от пота, в вороте распахнутой рубахи светлели небрежно накрученные повязки и чернели синяки. Судя по всему, кто-то хорошенько намял ему бока, а судя по глазам, крепко досталось и голове. Риарио устроился на табурете и улыбнулся: – Что я вижу, а? Мясники исколотили-таки вороватую дворнягу, и она заползла в канаву подыхать? – Не дождешься, – выплюнул Зороастр, болезненно щурясь. – Уж и помечтать нельзя, – Риарио смерил его преувеличенно подозрительным взглядом. – А что же ты от солнышка прячешься? Может, вы с да Винчи одного поля ягоды, а? Он луны боится, а ты – солнца? – Какое отношение Лео имеет к луне? Ты что, набрался? Или твоя мамаша Сиксту тоже близкой родней приходилась, а тебе только теперь аукнулось? Зороастру явно нездоровилось, и по этому случаю языком он трепал еще неосмотрительнее, нежели обычно. Вырвать бы этот язык из глотки. Риарио, однако, вошел в положение и решил быть снисходительным. Он наклонился, перехватил взметнувшуюся в защитном жесте руку, а свободной без замаха ткнул Зороастра в бок. Потом выпрямился и принялся ждать, покуда тот прекратит со сдавленным воем корчиться на тонком матраце. – Я образно, – пояснил он, когда воцарилась относительная тишина, нарушаемая лишь мелкими судорожными вдохами. – Я пришел сказать, что всё знаю. – Всё… знает… один твой боженька… – просипел Зороастр, – гордыня… грех… Упорство псины было похвально, но достойно лучшего применения. – Уверен, несмотря на бедственное состояние твоего тела, в нем осталось достаточно целых костей, – сухо сообщил Риарио. – Мы, я и охрана за дверью этой конуры, можем их доломать. Зороастр продолжал жечь его враждебным взглядом, но хотя бы примолк. Риарио так же молча смотрел в ответ. Наконец, Зороастр сморгнул выступившие не то от боли, не от напряжения слезы и сдался: – Зачем явился? – Ты же знаешь про да Винчи, – проговорил Риарио почти без вопросительной интонации. – Мы с десяток лет знакомы, – осторожно отозвался Зороастр. – Я много чего про него знаю. – Бьюсь об заклад, что у него есть собака, ты не знал, – глаза напротив расширились, но Риарио продолжал легким шутливым тоном: – А она есть, и отменный пес, я должен сказать. Здоровенный что твой волк, красовитый, шуба темная, глаза зеленые, а уж мозгов в голове поболее, чем у некоторых советников. – Что ты с ним сделал, сукин сын?! Зороастр бросился на него с кулаками, но пылающие гневом глаза остекленели и закатились уже на полпути. Риарио подхватил его, ощутив пальцами, как под кожей, пышущей жаром даже сквозь рубаху, что-то нехорошо сдвинулось, и опустил обратно на постель. Потом вылил ему на голову половину содержимого кувшина. – Сукин сын у нас ты, – напомнил он, когда Зороастр пришел в себя и начал фыркать, избавляясь от затекшей в нос воды. – Лично я с ним не делал ничего. Он сам перекинулся. А теперь придуривается, что лучшей жизни ему и не надо, и возвращать человеческий облик отказывается. Раз ты с ним много лет знаком, скажи, как превратить его обратно. Несколько мгновений Зороастр лежал неподвижно, потом оскалился и начал мелко трястись. Риарио встревожился было, что от жара или ушиба головы с ним приключились судороги, но быстро сообразил, что засранец так смеется. Просто пытается не двигаться и глубоко не вдыхать. – Никак! – торжествующе проговорил Зороастр, отсмеявшись и отдышавшись. – Лео упертый… что твой мул. А силком… превратить его нельзя… пока сам не захочет. В конце концов, он все равно… убежит… уле… – Считаешь, я не сумею убедить его захотеть? – перебил Риарио. Зороастр устало опустил веки. – Заставить сможешь, убедить – не сумеешь. – Значит, заставлю, – легко согласился Риарио. Зороастр распахнул глаза и дернулся перехватить запястье Риарио, когда тот потянулся к его голове, но Риарио оттолкнул нетвердую руку. – Лежи смирно, а то без уха останешься. В левом ухе Зороастра тускло поблескивала золотая серьга колечком, и Риарио, аккуратно расстегнув, вынул ее из мочки, хотя очень хотелось просто дернуть. Если уж придется убеждать да Винчи, пусть хоть доказательства будут. Заодно продемонстрировать упрямому художнику, что место проживания его закадычного дружка он все-таки отыскал. Хотя, если подумать, угол выглядел чересчур затрапезным, а Зороастр, судя по обычному щегольскому наряду, не подаянием перебивался. Наверное, убежище было временным: куда дополз, там и свалился. Вот уж точно дворняга в канаве. – Обирать больного грех, – бросил Зороастр на прощание. – А ты у меня еще поговори, так я мертвого оберу, – благожелательно отозвался Риарио. Он вышел на лестницу и поманил Флеккенштайна. – Ты, вроде, во врачевании что-то смыслишь? Зайди глянь, что там. Если все совсем плохо, пошли Джунту за доктором. И к аптекарю за опиумной настойкой в любом случае, – он сунул швейцарцу несколько монет. – Я вернусь к остальным сам, не заблужусь. Зороастр, этот мошенник и прохвост, был нужен да Винчи, а значит, и Риарио. До поры до времени. * Строчки дрогнули и поплыли перед глазами. Риарио потер переносицу и сердито уставился в окно. В последние дни зарядили дожди, дороги размыло, и, вместо того, чтобы месить слякоть копытами коня, Риарио взялся написать несколько писем. Казалось бы, приятное разнообразие после долгих часов в седле под пронизывающим ветром и грязными брызгами, но от поиска убедительных аргументов и подходящих формулировок в конце концов начала раскалываться голова. Тучи разошлись, наконец, и теплые солнечные лучи оживили двор и сад. С облегчением отодвинув письменные принадлежности и тщательно спрятав написанное, Риарио решил пройтись по парку. Возможно, запах влажной зелени взбодрит, а шелест листьев и журчание фонтанов прогонят головную боль. Пес привычно лежал у камина; Зита, у которой выдалась свободная минутка, сидела рядом с книгой, одной рукой перелистывая страницы, а другой зарывшись в густую темную шубу. Некоторое время Риарио стоял в дверях и тихо наблюдал, как шевелятся ее губы, как напряженно хмурятся брови (встретилось незнакомое слово, наверное), как тонкие пальцы рассеянно перебирают прядки шерсти. Пес, конечно, услышал его шаги, но виду не подал: только стоячее ухо нет-нет да и разворачивалось в его направлении. Когда Риарио вошел в комнату, Зита вскочила, прижимая книгу к груди, а пес даже головы не поднял, лишь приоткрыл глаз да дважды лениво ударил хвостом по полу. – Работы нет? – спросил Риарио для порядка. – Меня отпустили до ужина, господин, – отозвалась Зита, – но если я могу… – Садись и читай дальше, – Риарио пригнулся и взглянул на заголовок. – Вечером перескажешь, что прочла. Зита снова опустилась на ковер, а Риарио накинул теплый плащ и отыскал ремень, чтобы использовать вместо поводка. – А ты вставай, – он обратился к псу. – Пойдем со мной. А то только ешь да спишь, скоро брюхо по полу таскаться будет. Ожирение псу не грозило, на самом деле. По словам Зиты, ел он на удивление мало для своих размеров. Под шерстью разобрать было сложно, но Риарио пощупал ребра (пес взвизгнул то ли от неожиданности, то ли от щекотки) и убедился, что отощавшим он тоже не кажется. Однако спал пес в самом деле долго и крепко, а когда не спал и не ел, просто лежал неподвижно часами напролет и щурился на огонь. Да что там, он даже по нужде бегал не во двор, а к горшку – Риарио как-то раз нечаянно застал его за этим занятием, и зрелище было до такой степени престранное, что Риарио поспешно ретировался, машинально пробормотав извинение. Да Винчи, помнится, отсутствие занятий для ума причиняло чуть ли не физические страдания. Выходит, в зверином облике по-иному? Или для головы, постоянно разрываемой мыслями, идеями, проектами и наблюдениями, вот это – истинное отдохновение, возможность просто… не думать? Если так, Риарио, пожалуй, немного завидовал. Святой Отец с псом примирился, хотя не упускал возможности подшутить над Риарио, заботливо интересуясь, не чешется ли где, и белым платком сметая невидимых блох. И все же Риарио вывел пса поспешно, оглядываясь на окна, и вздохнул свободно только тогда, когда их скрыли деревья, садовые скульптуры и статуи. – На статуи ногу не задирать, – предупредил он, отвязав ремень. Пес чихнул и принялся рысцой бегать от одной скульптуры к другой, к счастью, не оставляя метки, а внимательно разглядывая мраморные лица и торсы. – Мог бы не смотреть, а рисовать, – не замедлил напомнить Риарио. – Но ты не можешь, у тебя лапы. Пес высунул язык и словно рассмеялся. Так с остановками, занятыми разглядыванием и обнюхиванием, они пересекли парк, но Риарио не повернул обратно. Пытаясь успокоить разум и ни о чем не думать, он достиг в своих усилиях известных успехов, но в результате сам не заметил, как ноги вынесли его за городские стены. Пес тихонько трусил рядом. Риарио остановился, огляделся и понял, где находится. Что ж, раз он все равно здесь… Он стал подниматься на холм, собирая по пути поздние дикие цветы и травы. Пес наблюдал за ним, озадаченно склонив голову набок. – Глаза вывалятся и укатятся, – сказал ему Риарио. Пес фыркнул, ускакал в сторону и вскоре притащил маленький цветущий кустик, выкопанный с корнем. Риарио не сдержал усмешки. На вершине холма в беспорядке торчали каменные надгробия. Риарио отвернулся от них и посмотрел на Рим. Вечный город лежал перед ним как на ладони, залитый солнечным светом. Точно так же у его ног однажды раскинется Флоренция. Риарио безошибочно нашел нужный надгробный камень, положил у его основания собранный букетик и начал бормотать молитву. Он все еще старался ни о чем не думать. Пес ткнул несколько раз носом в имя, высеченное на камне, оглянулся и вопросительно заскулил. – А тебе-то какая разница? – Риарио сбился и решил не продолжать. – Идем, я хочу тебе кое-что показать. Воцарившуюся идиллию последних недель даже жаль было разрушать, но этот визит напомнил Риарио, что нельзя оставаться в уютном коконе – нужно двигаться дальше. Они отошли к склону холма, и Риарио опустился в траву, подсунув под колени полу плаща. Он вынул из ножен кинжал, а из-под ворота серьгу, которую для сохранности пристегнул к шнурку с ключом. У пса вывалился из пасти язык, причем вовсе не от чрезмерного тепла. Серьгу Риарио отцепил и положил на плоский камень: пальцы ему были дороги. – Узнаешь? – осведомился он. – Ты прятал своего Зороастра, а я его нашел. На псе шерсть встала дыбом, нос сморщился, губы вздернулись и разъехались, обнажив частокол клыков. Мгновение – и большая ленивая собака превратилась в чудовище со страниц бестиария. Риарио намотал на руку плащ и провернул кинжал в пальцах, демонстрируя, что в случае прыжка готов пырнуть беззащитный живот. Хоть и возлагал большие надежды на победу человеческого благоразумия. Пес между тем припал к земле и пополз навстречу, плотно прижав уши, растянув губы в неестественной уродливой улыбке и заискивающе поглядывая снизу вверх. Риарио видел подобное. Когда он подползет достаточно близко – кинется, метя в лицо или горло. Риарио приподнял замотанную плащом руку и быстро проговорил: – Он жив. Превращайся, да Винчи. Мы поговорим как разумные люди. Пес замер на мгновение, и Риарио продрало холодом, но вместо того, чтобы броситься на него, пес резко развернулся и метнулся вниз с холма. Риарио вскочил, и прямо у него на глазах зверь, сделав несколько прыжков, превратился в птицу. Превращение было таким стремительным, что Риарио сам не понял, что увидел. Просто теперь на месте лохматого пса оказалась довольно большая хищная птица. Птица взлетела было, но сразу завалилась на правый бок и опустилась в траву, веером расправив хвост и отчаянно молотя острыми крыльями. Упала, подскочила, поднялась в воздух, но тут же рухнула снова. Сделав еще пару безуспешных попыток взлететь, она пешком побежала вниз по склону, подпархивая и спотыкаясь, словно подранок. Потом запуталась в стеблях, рванулась и скатилась к подножию, трепеща крыльями и подминая перья. Опомнившись, Риарио сунул кинжал в ножны и сбежал следом, оскальзываясь на мокрой траве. Догнав птицу, он поймал ее и прижал крылья к туловищу. Это был ланнер, крупный сокол, длинноногий и большеглазый, с ярко-желтыми лапами и надклювьем. Сокол вытянул шею кверху и издал звенящий клекочущий вопль. Громкий пронзительный звук ударил по ушам с такой силой, что Риарио от неожиданности ослабил хватку, птица вырвалась и снова побежала, будто курица, то волоча за собой полураспущенные крылья, то принимаясь отчаянно ими хлопать. Из вскинутого к небу клюва рвался неумолчный надрывный клекот. – Художник… Стой… Леонардо! – Риарио догнал сокола и прижал к земле, стараясь не давить слишком сильно. – Леонардо, прекрати! Хватит! Ты себе навредишь! Под его пальцами и толстым слоем мягкого пуха отчаянно колотилось птичье сердце. Серо-коричневый узор на перьях поплыл, и Риарио отбросило в сторону. На месте сокола появился да Винчи – скорчившись в траве, он рыдал и бормотал что-то нечленораздельное; Риарио, подбежав к нему, разобрал только «небо» и «мои крылья». – Ты научишься заново, – Риарио накинул на него порядком запачканный в земле и травяном соке плащ. – Или сделаешь себе новые, я видел чертежи в твоей книжке… Бормоча утешительную чепуху (именно, что утешительную и чепуху – разве можно сравнивать живые птичьи крылья с обтянутыми холстом деревяшками?), Риарио достал вещицу, которую сделал на заказ и всегда носил с собой. Узкий ошейник гладким обручем, похожий, скорее, на украшение, с крохотным хитрым замочком. Обруч защелкнулся на шее да Винчи, и тот ничего не почувствовал. Мастер клялся и божился, что отмычку не подберешь – только сбивать, да и то не всякий инструмент возьмет. Ну а чтобы художник не добрался до кузнеца, он позаботится. Риарио принялся тянуть да Винчи на себя. – Вернемся в город. Меня, верно, уже отряд ищет, а тебе нужны одежда и горячее питье. Да Винчи встал, пошатываясь, и Риарио повлек его за собой, приобняв и крепко держа за локоть. Художник продолжал смотреть в небо, и Риарио, чуть повернув голову, мог видеть, как бледная синева дрожит и рассыпается в поддернутом влажной пленкой глазу. Только когда до городских стен осталось совсем немного, да Винчи утер лицо кулаком, высморкался в сторону и хрипло спросил: – Что ты сделал с Зо? – Нашел избитым в какой-то норе, позвал лекаря и купил болеутоляющее, – честно откликнулся Риарио. – Пойдем скорее.