Неконтролируемое падение

Цзышу сидел в полутьме, перебирая пальцами длинные белые кисти янтарной подвески, полностью погрузившись в свои невесёлые мысли. Кэсин, простояв так с одну палочку, заставил себя отлепиться от стены, и пойти сменить одежду, он не мог явиться к А-Сюю в таком виде и встревожить его, а то, что он сейчас был больше похож на кровавый призрак, чем на человека, ему и без зеркала было предельно ясно. Что ж. Как бы там ни было, нужно доходить до собственного предела, и Кэсин сделает то, что нужно, чтобы наконец быть полноценно там, где и должен быть. А сейчас ему хотелось лишь одного — незаметно, стараясь не разбудить, улечься, впитывая родное сонное тепло, и забыться до позднего утра. Бесшумно открыв дверь, Кэсин вздрогнул, наткнувшись взглядом на силуэт в полумраке комнаты. — … А-Сюй? — голос сорвался и перешёл на хрип, отчего имя прозвучало почти неслышно. Цзышу поднял взгляд, а следом поднялся и сам, сделал несколько шагов вперёд, остальное расстояние преодолел рывком, и заключил Кэсина в объятья. — Лао Вэнь… — и замер. Кэсин почти вплавился в эти объятия, осторожно обнимая в ответ. — А-Сюй, почему ты не спишь?.. Прости, я… — он опустил глаза, и хотя Цзышу этого не видел, то мог чувствовать его состояние, — заставил тебя ждать… опять. — Лао Вэнь, — с нежностью до боли прошептал Цзышу, — шиди… Ты меня прости… Ты в порядке? Я чую кровь… От тона Цзышу защемило в груди ответной нежностью. — О чем ты? Тебе за что просить прощения? Это же меня опять где только черти не мотали… — усмехнулся мысленно, решив, что действительно наивно было надеяться, что Цзышу и не заметит. — Извини, это не моя. Всё в порядке, просто… — мягко попытался отстраниться. — Хочешь, я пойду приведу себя в порядок? — Нет, — Цзышу только крепче обнял его, не позволяя отойти, — Нет, Лао Вэнь… — полуприкрыл глаза, — Я помогу тебе. Наберу воды, — он с печальной улыбкой заглянул в глаза. Кэсин, успевший убрать уже руки, обнял Цзышу снова и только теперь обратил внимание, что тот держит янтарную подвеску. Цзышу тоже на мгновение остановил на ней взгляд. — Это тебе… — он протянул подвеску, — Я долго искал янтарь, а сегодня понял что зря… Нам надо поговорить. Давай, ты немного отдохнешь и… Стоило Цзышу удержать его, как Кэсин почувствовал, до какой крайности он измотался, и поднял глаза в благодарности, встречая взгляд Цзышу, безмерно тёплый, но будто чем-то огорченный. Не успев в очередной раз прокрутить в голове мысль: «вот же я недостойный», — о чем Кэсин думал, не переставая, которую неделю — как заметил в руках у А-Сюя на вид будто бы лучащийся теплом и солнечным светом редчайший в их местах камень. Протянул ладони, забирая руки а-Сюя в свои, и возвращая полный недоумения взгляд. — Он прекрасен… Ты… Ты для меня искал его… — Кэсин смолк, воспринимая слова Цзышу, как знак того, что он не достоин подарка, — прости меня… Ещё немного, ещё совсем немного, и я смогу быть там, где на самом деле должен быть, а не там, куда меня зовет невольный долг… — Лао Вэнь, — Цзышу погладил его по склоненной голове, — Я говорил, что не буду вмешиваться в твои дела, и я сейчас очень жалею об этом. Жалею, что не настоял биться с тобой плечом к плечу. — он повел уставшего, почти висящего на нём Лао Вэня к большой бочке с водой, а по дороге продолжал говорить, — Я искал янтарь, думал этот драконий камень идет тебе, а сегодня понял, что ты мой белый нефрит, — с улыбкой поцеловал полусонного в щеку. — Раздевайся. Я пока горячую воду принесу. От всего, сказанного Цзышу, на душе у Кэсина посветлело, и он заинтересованно спросил. — Почему белый нефрит? Что, всё так плохо? Я совсем бледный, да? — сбросил верхнее ханьфу, но не остался сидеть на месте, а увязался за А-Сюем, не желая сейчас оставаться в одиночестве, без него, ни на минуту. Когда набрали горячей воды, вылили её, и всё подготовили, только тогда Цзышу ответил. — Не бледный. Чистый. Кэсин не сдержал смешок. — Ага, такой чистый, что кровью разит за версту! — продолжая улыбаться он погрузился в приятную тёплую воду и расслабился. — Хотя, ведь кровь не оставляет пятен на белом нефрите. Тогда… этот камень идеально подошёл бы тебе, — он уютным тёплым жестом коснулся щеки Цзышу. Цзышу отвернулся, отводя взгляд, и едва сдержал жёсткое высказывание: «А мне его и подарили!» Лао Вэнь сам не понял, как это прозвучало — он имел в виду, что никакая кровь, которую он приносит на себе и с собой, которую проливает, не может испачкать его Цзышу, а получилось, будто реки крови, пролитые Цзышу не пачкают его самого. Оба смысла были верны, и оба жгли как огонь. Профессор Шэнь, выбирая подвеску, имел в виду второй смысл — что для него Цзышу всегда чист, чтобы он ни делал. И то что Лао Вэнь, сам того не зная, повторил ту же мысль, просто сводило с ума. Цзышу ушёл от касания и будто потемнел взглядом, но так и не смог понять, почему вдруг сделал это. Сиюминутно ощутив вину, он вздохнул и, осторожно протянув руку к Лао Вэню, тронул его за плечо. Кэсин с мукой в глазах перехватил руку, крепко сжал, а потом поднес к лицу, прижал к щеке и поцеловал. — Лао Вэнь! — сказал Цзышу с болью, обречённо тихим голосом, — Лао Вэнь… Я опять попал в ловушку. И я очень боюсь за тебя. Если ты снова из-за меня пострадаешь, если снова оборвется твоя жизнь… Я… не знаю, каким демоном я стану и какие твари сожрут меня. Кэсин, враз растеряв весь налёт сонливости, вскинул на Цзышу обеспокоенный взгляд. — … Снова? О чем ты? И не бери в голову, собственную кровь я так просто проливать не собираюсь, у меня совсем другие устремления! Но. В какую ловушку, что могло случиться? Цзышу собрался с силами и начал рассказывать. — Профессор Шэнь и есть бессмертный в черном плаще. Он очень сильный. Очень. И он нужен… — Цзышу не назвал имя, но Лао Вэнь всегда помнил, чья тень лежала на них двоих. — Надо было поддержать профессора, с одной стороны из-за Юньланя, а с другой… Мы дружили, но в какой-то момент всё… изменилось. Моя ошибка. Я подошел слишком близко. Был уверен, что Юньланя в его сердце ничто не перешибет. Не учел его обиду на Юньланя в этом перерождении, и то, что он изголодался по теплу так, что… трудно себе представить как. А еще… — качнул головой не зная, как сказать, не ранив, и всё же решил сказать как есть, — еще он вобрал в себя те качества, на которые я ведусь. Ты понимаешь, шиди, я не смог бы обмануть его игрой и ложью. Шэнь Вэй… Вся его страсть, весь голод теперь обращены ко мне. И я понимаю, что не могу его оттолкнуть… Мы расплатимся, если Шэнь Вэй сделает что-то непоправимое. Он не хочет видеть, не хочет помнить, что я не один. Он не видит тебя. Намеренно он тебя никогда не убьет, но… Я не знаю что делать, шиди… Не знаю, как уберечь тебя Кэсин слушал Цзышу со всей остротой внимания. Посланник в черном, Зиллах, вселенские проблемы, — всё, вроде бы примерно, как обычно, но в какой-то момент Цзышу словно начал говорить на каком-то незнакомом языке, слова не складывались в смысл, не укладывались ни во что, будто бы симфония звона в ушах, и Кэсин невольно встряхнул головой, пытаясь отогнать наваждение. Потому что за словами беспокойства, за желанием уберечь от внезапно образовавшейся непонятной напасти, будто за пеленой, маячит что-то… что-то такое, что срочно нужно ухватить, но сознание избегает этого, словно знает: ухватишь — обожжет. Не в силах ничего произнести, он вцепился за предплечья Цзышу обеими руками, будто прося дать опору в беснующейся стихии, и посмотрел в глаза. Цзышу ничего не оставалось, как податься вперед и обнять его, мокрого с взволнованным сердцебиением. Цзышу ощущал себя последней тварью, что вывалил вот так на безоружного, беззащитного всю эту немыслимую… весь этот кошмар. — Шиди, — гладил он Кэсина по волосам, — Я люблю тебя. Я люблю тебя. Ты моя половина. Ты часть меня. Лучшая часть. Мы всегда во всех перерождениях будем вместе. Прости меня. Прости… Что хочешь со мной делай… Прости… любимый прости… Почему-то от слов Цзышу, от тех слов, которые… слышать которые было бесценным даром, сейчас становилось страшнее, а когда тот начал просить прощения — будто бы кусочки головоломки вдруг собрались в ужасающую картину, но открыть глаза и посмотреть на неё было невыносимо, а не смотреть самоубийственно. Кэсин несколько долгих минут боролся с самим собой, чтобы, наконец, выдавить из себя эти слова. — А-Сюй… Ты… Почему??! Как Зиллах может принуждать к такому??? Почему ты? Можно же что-то сделать, можно же… — он отчаянно замотал головой, пытаясь не позволить яду осознания впитаться, но… «Не смог бы обмануть игрой и ложью» — что это значит, ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ? — слова невольно срываются с губ, — А-Сюй, у меня сейчас душа разорвётся в клочья, объясни мне, пожалуйста, А-Сюй, объясни. — Кэсин заглядывает Цзышу в глаза и дрожит мелкой дрожью. Наверняка, наверняка всему этому есть объяснение. Объяснений у Цзышу не было. Он молча потянул шиди вверх и поднял на ноги, схватил полотенце, обернул вокруг его плеч. В голове билось: «Да убей меня, я это заслужил», но в то же время понимал, что и Лао Вэнь после этого долго не протянет — или один или второй бессмертный расправится с ним. Сейчас Цзышу предпочел бы любые муки, лишь бы не видеть этой пропасти боли в глазах своего шиди. Кэсин дал вытащить себя из воды, вытереть и накинуть нижнее ханьфу, практически не замечая, что происходит. Цзышу не отвечал, и Кэсин с каждой секундой ощущал всё сильнее и сильнее, будто погружается под воду или смотрит на всё сквозь полупрозрачную завесу, кончики пальцев покалывало… — Шиди! Шиди! — Цзышу потряс его, увидев пугающе пустое лицо, — Лао Вэнь! Да очнись же ты! Да! Да я предал тебя! Я… — и выдохнувшись тихо добавил, — Я люблю тебя, и я тебя предал. А-Сюй тряс его, но не это, а именно сказанные слова выдернули его в пугающе чёткую и безжалостную реальность, в которой его самый близкий, единственно родной человек, смотрел таким взглядом, как будто только что вонзил в него меч. — Что ты сделал? — очень нежно взял лицо Цзышу в ладони, в полной готовности отпустить, если тот хоть на миг отстранится, но внутренне умоляя небо, чтобы тот не отводил взгляда, — Почему ты говоришь, что предал меня, если я жив? И ты… — тон его голоса ушёл в полушёпот, — ты говоришь, что любишь… Что именно ты сделал, а-Сюй, скажи, пожалуйста? — однако, пока говорил это, вдруг понял, что если бы дело было в ком угодно ещё, если бы Цзышу попал в западню бессмертных и был вынужден пойти на что-то вопреки своей воле, то не смотрел бы на него ТАК, вот ЭТИМ своим взглядом — я предал и уничтожил всё, что мне было дорого — который Кэсин прекрасно у него помнил, но никогда не думал, что этот взгляд однажды устремиться к нему. Цзышу не двигался. Если минуту назад он мечтал о смерти, то сейчас уже смирился с тем, что ему предстоит сделать, через что провести Лао Вэня и пройти самому. Другого пути не было. Он открыл рот, но не произнёс ни звука, словно воздух застрял и отказался выходить из легких, а может, так оно и было. Далеко не сразу он смог, наконец, дать ответ. — Я… не знаю, как тебе объяснить. Это только моя вина. Я увлекся. Я не хочу врать тебе, говоря что он для меня ничего не значит, кусок моего сердца у него в руках. Но он значит намного, намного меньше, чем ты. Я не знаю, как тебе рассказать, что случилось, чтобы это не выглядело жалкими и гадкими оправданиями. Я понимаю, что простить меня нельзя, единственное, о чем я сейчас думаю, как вывести тебя из-под удара, под который я же тебя и подставил. Лао Вэнь, шиди… позволь мне позаботиться о тебе, чтобы я ни натворил, ты моя душа, ты моя жизнь. Мне всё равно, что будет со мной, я хочу что б ты жил и никто из этих бессмертных не украл и не разбил твою душу. Чтобы хоть в следующих жизнях у меня был шанс… Слово за словом секли по душе раскалённой плетью. Кэсин крепко сжал А-Сюя за плечи. — Не говори мне о следующих жизнях так, будто эта уже закончилась!!! Да, я жалкий смертный, куда мне соперничать с тысячелетними тварями! Всё, что я могу — отдать свою ничтожную жизнь — тебе или за тебя, потому что никому, НИКОМУ кроме тебя она не принадлежит! — он почти прокричал это в лицо Цзышу, — Но почему ты снова взваливаешь на себя всю вину и всю тяжесть? Неужели ты думаешь, что я не понимаю, что этого не случилось бы, если бы я был рядом, когда нужно? Если бы я мог дать тебе всё, чего ты хочешь! Если бы у меня было то, что ты нашёл в нём! — он проглотил глупый вопрос, готовый было сорваться с губ (что ты в нем нашёл?) вместе с пытавшимися застить глаза слезами, проглотил, понимая, что не вынесет услышать от Цзышу, что Шень Вэй мудрее его, сильнее и могущественнее, что за его спиной целый другой увлекательный мир, и что он… невыносимо об этом было даже просто думать, а услышать и того хуже. Цзышу обнял, обнял так крепко, как смог. Вот так всегда, шиди взваливает на себя лишнее. — Ты сказал, что твоя жизнь принадлежит мне, так пообещай её сберечь. Хватит мне и одного раза… — он не договорил, полагая, что завершения фразы и так понятно им обоим. — Я люблю тебя за то, что ты смертный, живой... Мы равные, шиди, мы равные. Мы есть друг у друга и понимаем друг друга, и принимаем, — Цзышу немного помолчал и добавил, — Я пошел на это отчасти из любопытства, отчасти по приказу, вполне приемлемому — подружиться и помочь, оттянуть внимание на себя — моя вина, что это зашло так далеко. Так быстро и так далеко. Я недооценил, я сильно недооценил… И опасность недооценил… В объятиях Цзышу, которые должны были бы успокоить, Кэсин вдруг почувствовал какой-то иррациональный ужас, будто Цзышу утекает водой сквозь пальцы, испаряется у него на глазах. Он отрешённо кивнул на просьбу беречь свою жизнь, отчётливо понимая, что этого обещания может и не сдержать. — Как… «так далеко», А-Сюй? Цзышу чуть отстранился, заглядывая ему в глаза. Первым порывом было промолчать, но слова словно сами упали с губ помимо его воли. — Я был с ним. И не раз. И сейчас у него есть моё признание. Я дал его в трезвом уме. Кэсин встретил взгляд Цзышу, отвёл, а затем встретил снова, наконец, позволяя смыслу слов проникнуть в сердце, разрезать его тонкими острыми лезвиями. Кэсин замер, боясь, что если шевельнется, то разлетится на осколки, распадётся на мириады маленьких обуглившихся звёзд и наконец в полной мере осознал, что значило это: «я тебя предал». И вместе с пониманием этого, ощутил и влагу на щеках — слёзы, стекающие к подбородку по коже. Ему хватило сил сложить путанные мысли в слова, которые сухие губы не хотели произносить, горло не желало извлекать звуки, и ему пришлось шептать, прилагая усилия: — Что ты хочешь, чтобы я сделал, Чжоу Цзышу? — Я хочу, чтоб ты жил, — так же тихо произнёс Цзышу, — Чтоб ты пережил это. Чтобы смог жить с этим или смог оставить меня в прошлом. Я хочу, чтоб ты жил. — То есть, бесполезно просить, чтобы ты убил меня своими руками прямо сейчас, да? — откуда-то нашлись силы на болезненную усмешку, будто бы давно подавленное безумие передало привет из подсознания, предлагая взять на себя то, с чем сам Кэсин, кажется, не справлялся. Усилием воли он подавил эту волну, утратив последние силы. Он медленно отпустил Цзышу, заставил непослушные ноги сделать несколько шагов в сторону, чтобы сесть. — Могу я тогда кое о чём попросить тебя? Ответь мне, что говорит твоё сердце? Без вот этого вот ради тебя, без слов об опасности, без мыслей о том, что и как я должен вынести, без того, что ты должен, должен, должен… — слова упали с губ, словно капли крови, а тело будто онемело и не желало подчиняться. — Это не ты должен мне, а я тебе. Это ты дал мне больше, чем я когда либо мог сметь пожелать. И если теперь ты скажешь, что больше у тебя для меня ничего нет, я буду не в праве упрекать тебя… — Кэсин на миг смолкает, а затем поднимает ясный взгляд к Цзышу, — ты хочешь, чтобы я ушёл? Цзышу, ощущая себя ослабевшим, потратившим все силы, подошёл к Лао Вэню и опустился на колени, просто чтобы они снова смотрели в глаза друг другу. — Мои желания значения не имеют. Важно лишь то, что ты можешь выдержать. Но, раз ты спрашиваешь, я отвечу. Нет, я не хочу, чтобы ты уходил. Я хочу, чтобы ты был рядом со мной. Но я не вправе просить делить меня с кем-то. А если ты останешься, то придётся. Если бы я хотел, чтобы ты ушел, этого разговора бы не было. Я бы нашел способ сделать это с меньшей болью. Тебе придётся выбрать. Я люблю тебя. Я, с тех пор, как ты вернулся обратно с моста, ни разу не остановил тебя и не ограничил, не решал за тебя. А сейчас и подавно. Кэсин взял руки Цзышу в свои, притянул их к себе и прижал к груди. — Здесь нечего выбирать. Твоё желание — единственное, что имеет сейчас хоть какое-то значение. Я умер бы, если бы ты попросил, я… — он потянул его руки ещё выше, к лицу и прижался к ним губами, — я не знаю, как смог бы уйти, если бы ты попросил, потому что оставить тебя в прошлом и жить выше моих сил, — ему пришлось повысить тон голоса, чтобы Цзышу не перебил его, — но это не важно. Не важно. Делить можно только то, что принадлежит тебе, на что ты имеешь право, а ты не вещь, которую можно спрятать в сундук и оставить себе одному, Цзышу… Ты — это… — Кэсин закрыл глаза не в силах выразить то, что значит для него Цзышу: целый мир, весь мир, — ты, и ты волен поступать так, как… — голос сорвался, и слова упали, разбиваясь, точно хрусталь, — как велит тебе твоё сердце, и… Я выдержу всё, что ты захочешь… Прошу тебя, верь мне… Единственное, чего мне осталось хотеть, это не видеть боль в твоих глазах. Не быть её причиной. Цзышу долго молчал, не отводя взгляда, затем встал, притянул к себе шиди и обнял его. — Ты моя жизнь, половина моей души. Пойдем спать, — он бережно убрал волосы с лица Лао Вэня. — Довольно с этого длинного дня. Единственное, чего я сейчас хочу, чтоб ты уснул в моих объятиях, и я тогда усну. И завтра будет новый день. И мы со всем справимся вместе. — Справимся со всем. Да. Если вместе, то всё остальное… Обо всем остальном можно будет подумать, можно будет найти выход, да. — Кэсин без усилий отогнал все мысли, с этого дня действительно довольно, слишком довольно; он позволил увести себя, просто отдал себя в руки Цзышу, стараясь ни о чем не думать, не позволяя ни горечи, ни ревности, ни страху овладеть собой сейчас, позволяя себе только чувствовать тепло рук, драгоценные касания, дыхание рядом, позволяя обнимать себя и впитывая каждое мгновение как никогда остро. А-Сюй… Его А-Сюй разбил ему сердце, и сейчас держал это сердце в своих руках, не давая развалиться на части. И даже если по-прежнему уже не будет, это не значило, что он не сможет по-новому. Он обязательно найдёт в себе силы принять, выстоять, он не собирался сдаваться так просто, он вообще не собирался сдаваться. Что сердце, если вся его жизнь принадлежала этому человеку, и это был его, Кэсина, выбор, о котором он не жалел никогда и жалеть не будет. Он прижал к себе руки обернувшего его собой Цзышу, и позволил себе провалиться в похожий на блаженное забытье сон. Лао Вэнь уснул, и Цзышу, прислушиваясь к его дыханию, уснул тоже.