Юный фараон

Ребро ныло еще много дней. Понимая, что к мадам Помфри ему нельзя ни под каким предлогом, Хонс терпел боль как мужчина — хорошо, что лекарства Хека действуют, и скоро забыл о своей боли. Но жизнь шла своим чередом — и скоро год начал клониться к концу. Ребята оживились, и рассуждали о том, кто куда поедет на зимних каникулах. Хонс никуда на каникулах не собирался — это было решение отца-фараона. Да и особенно не хотелось, так как впервые он видел такую зиму, со снегом и морозом, и замок преображался на его глазах. Да, такой холод был для парня необычным — приходилось надевать много теплых одежд, а заниматься физическим трудом в замке, в комнате, но снег, тем не менее, был прекрасен. Мальчик не мог налюбоваться на горы, покрытые снежными шапками, не мог нарадоваться на пусть холодный, липкий снег, принимающий самые разные формы, и зимнее веселье. Белое полотно, похожее на самый тонкий и дорогой хлопок, покрыло все предметы: землю, деревья, озеро и лес. Невилл смеялся такой восторженной реакции друга на снег, хотя Хонс его честно предупредил — такого он раньше не видел, так как жил на Востоке. Снега там не было… Много-много писем исписал в восторге мальчик в Египтус, восхищаясь зимней природой. О маленьком происшествии мальчик так папе и не доложил… *** Прошли первые игры факультета по квиддичу; Слизерин играл с их факультетом, выиграл с минимальным перевесом в десять баллов, но Хонс остался холоден к игре — по сути, все зависело от ловца, а в этом их ловцу со слизеринским не тягаться. Совы из-за непогоды прилетали с опозданием, но письмо от отца Хонс все-таки получил и прочитал с удовольствием. Отец выражал ему свое почтение, интересовался здоровьем наследника и был рад хорошим оценкам (всем родственникам и опекунам высылались полугодовые табели). Так же он передовал ему краткое поздравление с праздниками им не свойственными, но тут, видимо, ему об этом ясно рассказал Хека — если бы фараон это не написал, было бы весьма странным. *** На уроках тоже было холодно — замок остыл, и каменные стены отдавали леденящим воздухом. Круче всего было на наименее любимых уроках Хонса — зельеварение. Ученики надевали теплые куртки, мантии и пальто и максимально прижимались к кипящим котлам, нередко получая ожоги. Снейп, иногда слыша короткие вскрики детей от ожогов, кажется бывал особенно довольным. Хонс старался на него вообще не смотреть и не помнить, хотя гнев поднимался в нем подобно царским уреям. Когда последний — в этом году урок по зельям истек, Хонс и Невилл с облегчением покинули мрачное подземелье, и поднялись на ужин в Большой зал, и, пораженные красотой, остановились в дверном проеме. Большой зал выглядел просто потрясающе. В нём стояло не менее дюжины высоченных пихт: одни поблёскивали нерастаявшими сосульками, другие сияли сотнями прикреплённых к веткам свечей. На стенах висели традиционные рождественские венки из белой омелы и ветвей остролиста. Невилл коротко пояснил Хонсу значение омелы и остролиста, и парень понимающе фыркнул. Учителя украшали золотыми шарами зеленые хвойные ветви; Хонс почти сразу загорелся идеей преподнести отцу такую вот украшенную красавицу, правда небольшую, но отмел ее как несостоятельную — Невилл на его вопрос ответил, что это маловероятно: что елочка сможет прижиться в пустыне, путь и на благодатных почвах — слишком ей будет жарко. Но зато колдографию парень смог отправить ему вполне, показывая местные красоты. — Завтра Сочельник, — сообщил Невилл парню, — я уже собрался. Поезд сегодня… — Значит, уезжаешь? Долгопупс кивнул: — Да, моя бабушка очень ждет меня… — Я понимаю, — спокойно проговорил друг, — но жизнь в одной спальне с Уизли кошмар… Невилл понимающе рассмеялся. Тут послышался сигнал звонка сбора — и многие стали есть быстрее, либо кончили ужинать. Парень и его друг тоже сразу закончили ужинать — и Невилл поспешил наверх за своим чемоданом, как и многие ученики. МакГонагалл со свитком в руках стояла в входных дверей, отмечая отбывающих. Кареты уже ждали их. — Пока. Веселых праздников, — с улыбкой проводил друга юный фараон. — Веселых праздников. И Невилл покинул Хонса. Чтож, парень побрел обратно в гостиную. Замок постепенно пустел — все больше и больше отбывало по домам. Мимо Хонса протянулись и старшие ученики, и он, как-то на автомате, зашел в незнакомый ему пока коридор. Коридор плохо освещался — факелы чадили, везде лежала пыль и были протянуты нити паутины. Статуи были мрачны и полуразрушены, стерты. Какой-то вспышкой пришло к мальчику осознание — это же запретный третий этаж! Нужно было выбираться отсюда… Но он не успел. Послышались знакомые всем ученикам шаркающие шаги Филча, и парень начал лихорадочно искать — куда бы спрятаться. Ничего ему не оставалось — он рванул вперед со всех ног. *** Как назло, все двери на его пути были закрыты. Вот и последняя дверь… и Хонс отчаянно применяет заклинание которое показал ему Хека — чтобы ему ее распахнуть, и тем самым спрятаться там. Дверь очень неохотно подчинилась — и мальчик нырнул в незнакомый кабинет, и прислонился к двери, затаив дыхание и прислушиваясь к доносящемуся снаружи шуму и звукам. Филч снаружи потоптался, затем позвал свою кошку, и они прокинули третий этаж. Хонс устало отвернулся от двери — и оцепенел. Перед его глазами предстало новое диво магического мира. На крупной цепи — такой крупной цепи мальчику видеть еще не доводилось, прибитой к стене, сидел пес размером со среднюю пирамиду. Пес отличался не только размерами, но и трехголовостью. Пес как раз явно открыл глаза… три пары глаз, и уже начал принюхиваться тремя носами к пареньку. С его трех пастей и острых зубов капала слюна… Хонс сглотнул: его рука позади нашарила дверную ручку, и он со всех своих ног выскочил в коридор и рванул как только мог прочь, наверх. *** Он остановился, когда между псом и нем было как минимум пять этажей. Но он выдохся, и прислонился к стене. Нет, это потрясающая школа — тролли горные по школе разгуливают, трехголовые псы на цепи сидят… Гермионе понадобилась помощь мадам Помфри — чтобы очухаться от вида мертвого тролля, так как память от шока у нее отшибло. Стоп! Хонс вспомнил, что пес сидел не на полу, а на люке. Это было последнее, что он различил — прежде чем сбежать с места преступления. Значит эта… трехголовая псина что-то охраняет, именно поэтому Дамблдор велел сюда не ходить… *** Утром Хонс осознал, что все уехали не сразу; единственными обитателями спальни были они с Уизли, который в данный момент храпел изо всех сил. Его вещи как попало были разбросаны по всей спальне, чистые и грязные вперемешку, и Хонса обычно это бесило. Рассердило парня это и сейчас. С каким-то редкостным озлоблением Хонс мстительно воспользовался клеющим заклинанием, и все вещи скрепились в тугой ком, который будет сложно расклеить, не зная антизаклятия. А с магией у Рона Уизли до сих пор были большие проблемы… А сам Хонс спокойно вышел из спальни. Вопль гнева Рональда достиг ушей юного фараона внизу, в гостиной, через два часа — Хонс решил освободить себя от домашних заданий на каникулы, и сейчас дописывал уже второй свиток пергамента. И мальчик решил убраться с линии огня: он сгреб свитки со стола, как попало отправил их в сумку, и быстрым шагом пересек гостиную, достигнув выхода. *** Пробежал Сочельник, и настало Рождество. Хонс подарков не ожидал, но пара-тройка свертков у ели в гостиной была подписана его именем. Сразу же он заметил подарок от Невилла — ярлычок был подписан знакомым почерком, и из развернутых бумаг ему выпал чудесный том по магии и чарам Востока. Если вдуматься — нужная вещь, так как маги Египтуса иногда были не в курсе того или иного заклинания. Самому Невиллу парень, с разрешения отца отправил адаптированный перевод древней египтуской рукописи о травах и деревьях, который точно не встретится тому в обычных книгах. Но свертки еще оставались… На одном свертке у него сработал перстень со скарабеем — индикатор плохой магии. Кинжалом парень подцепил и быстро пронес сверток к камину, и кинул его в огонь, где тот радостно полыхнул всеми цветами радуги. Хонс, зажав нос, спешно отбежал от камина, где сгорало нечто заколдованное. Последний сверток оказался легчайшим. Парень развернул бумагу, и к его ногам упало нечто серебристое, а сверху спланировала рукописная записка. Хонс в недоумении поднял клочек бумаги. «Незадолго до своей смерти твоя семья оставила эту вещь мне. Пришло время вернуть её сыну. Используй её с умом. Желаю тебе очень счастливого Рождества.» Мальчик в каком-то забытьи поднял ткань. Ткань, словно шелк, легла в руке, и сделала ее прозрачной. Это была мантия-невидимка, они с Невиллом недавно читали для Флитвика о магических артефактах… Из уголков глаз закапали, заструились слезы ярости и боли. Хонс держал в руках возможное спасение своей матери… Он не сдержал горестного всхлипа, рвущегося из груди. Браслет, который тоже дал ему напоследок фараон, моментально раскалился, тем самым показывая, что владельцу в данный момент очень плохо… *** Кефер был со своим Золотым воинством — точнее обедал, когда вдруг его руку словно обожгло пламя. Воины, весело гомонившие, тут же замолчали — так как Золотой фараон от резкой боли в руке уронил кубок с вином на пол. Моментально к нему, как к отцу, пришло осознание — что-то случилось с наследником, Хонсом. — Фараон! — испуганно вскочил Гор, подбегая к фараону, — что с тобой? — Не со мной. Хонс. Браслет, — отрывисто проговорил Кефер вставая. Его лицо побледнело. — Срочно найдите Рамзеса и Гиксоса… Нужно узнать, что с Хонсом. *** Браслет все еще был горяч, хоть больше так и не полыхал, показывая, что наследник все еще жив, хоть и в состоянии опасности. Кефер прервал ужин-пир, и сейчас, меря нервными шагами зал, ожидал вестей. Рамзес и Гиксос, предупрежденные о том, что нужно одеться потеплее, уже спешили в школу… *** Хонс, глотая слезы, и сжимая в руке злополучную записку и мантию, мчался не разбирая дороги. Ноги принесли паренька в Астрономическую башню, где он, прислонившись к парапету, наконец дал волю эмоциям, зарыдав, сползая вниз, на колени, и не замечая леденящего холода. Сильная магия, которая сейчас никем не сдерживалась, бушевала вокруг замка бурей, вздымая океан белоснежной пыли и с мощью била в окна, которые подрагивали. — Фараон! — послышались два мужских голоса. Хонс, целиком и полностью погруженный в себя, вздрогнул. Рамзес в теплой шкуре первым подбежал к мальчику; следом за ним бежал гибкий Гиксос, который едва тут же не упал, подскользнувшись на наледи. Хонс попытался кое-как стереть слезы с лица, но сил на это у него не было, и поэтому он позорно спрятал лицо в ладонях. — Хонс, — более ласково проговорил Гиксос, — что случилось? — Что случилось? — вторил ему Рамзес, — Хонс, ты ранен? — Нет, — с трудом проговорил мальчик, — я… Но говорить сейчас было выше его сил. Он едва понимал, что он говорит, что говорят ему воины отца… Сделав над собой титаническое усилие, и собрав последние силы в кулак, он наспех вытер слезы рукавом мантии, встал с колен, и уставился на двух мужчин-воинов. Оба тут же ощутили себя под его взглядом непросто неуютно, а бабочками, приколотыми к картону для коллекции. Нехороший это был взгляд — злой, полный гнева, боли и ненависти. — Мне надо немедленно к отцу. Это не обсуждается. Рамзес, тебе придется меня заменить. Замок кое-как ты знаешь, если что — спрашивай все у картин, они не сообразят много… Мальчик, который у меня в спальне — жуткий неряха, не обращай на него внимание… Вообще с ним не заговаривай. Рамзес кивнул — он понял, что что-то случилось. Что-то страшное. Хонс не был похож сам на себя. Глаза его лихорадочно блестели, на щеках были дорожки слез. Его голос приобрел доселе невиданную властность. Пока воин принимал его облик, Гиксос с потрясением разглядывал изменившегося юного фараона. — Идем, — бросил холодно Хонс, когда переоделся в теплую шкуру Рамзеса, а Рамзес накинул на себя мантию Хонса. Хонс довел Рамзеса до гостиной, сказал ему пароль (и велел запомнить), и объяснил, как добраться до Большого зала. После они с Гиксосом вышли из замка, причем Гиксос едва успевал за парнем, который шел необычайно скоро, против обыкновения. *** Внутри Хонса все бурлило, как кипящий котел с лекарствами у Осириса в лаборатории, и сейчас он только чудом удержался от крика, когда его прямо на входе в Золотую пирамиду тормознули Гор, Каа и Апис. — Хонс, ты… — едва заикнулся было Гор, но тут у мальчика уже кончилось терпение — щелчок пальцев — и трех едва ли не самых сильных воинов отшвырнуло с его пути как горсть песка. Гор и Апис встретились со стеной, а Каа проехался по песку. — С дороги! Кажется сейчас мальчика бы не остановил и Эксатон с тысячью своих лучших воинов-мумий. Гиксос кинулся помочь подняться Гору, Каа и Апису, понимая, что навряд ли он сейчас нужен юному фараон. Юный Золотой фараон Хонс скрылся в галереях; Каа отряхивался от песка, а Гор и Апис трясли головами, решительно не понимая, что творится с наследником престола. На их скрестившиеся вопросительные взгляды Гиксос только развел руками. *** Стража у покоев фараона только шарахнулась в стороны едва поймав взгляд юного наследника — Хонсу было плевать на принятый политес, а камикадзе охрана отродясь не являлась. Кефер, который приготовился встречать наследника с улыбкой, понял, что это слишком неуместно, это ошибка, едва встретившись взглядом с сыном. Глаза Хонса сейчас словно светились красными огнями ненависти изнутри. — Папа только не спрашивай меня, что случилось… — обессилено проговорил подросток, поднимая вверх руки. — Мне тебя только не хватает… Кефер жестом руки отозвал охрану, и та почти что выбежала из зала. А давно сдерживающего себя Хонса просто буквально вновь, с новой силой, прорвало… Он упал у отцовского трона на каменные ступени и с новой силой зарыдал… *** Более-менее прорыдавшийся и рассказавший все отцу-фараону Хонс очнулся лежащим, будто в детстве, на груди у отца. Оба сейчас сидели на ступеньках у трона. Кефер прижимал сына к своей груди, и грустно гладил его по голове. Его взгляд был задумчиво устремлен вдаль. — Отец, — тихо сказал Хонс, и тем самым вырвал его из тяжких дум. — Такое ощущение, что с тобой и мамой играли… Что даже мое рождение было запланировано… что их смерть тоже была в чьем-то плане… — Ты знаешь, чей это почерк? — спросил очень тихо Кефер, который узнав о том, что Лили, его любимая Лили, возможно, была бы сейчас жива, если бы эта вещь была у нее в руках. Он это воспринял так же тяжело, как и Хонс. — В записке… — Да. Я узнал. Моего директора. Дамблдора. Он писал письмо… адрес на конверте. Кефер, как и сын, тоже «закипел». Сейчас фараон отбросил в сторону то, что он должен вести себя как осторожный правитель, и, вытащив меч и издав вой-вопль ярости, отправил молнию энергии в ближайшую колонну, сокрушая ее в пыль. Хонсу от этого стало немного легче, пусть на него и посыпалась пыль, штукатурка и мелкие камни. В этот миг в зал вбежали все — и Золотое воинство — при полном боевом облачении, и стража. — Ну, — спокойно в этот раз проговорил им всем громко Хонс, — в этот раз вы вовремя… *** Фараон выставил стражу вон, а вот воинство успокоить удалось далеко не сразу. Пока он кратко пересказал все случившееся в этот день с Хонсом, тот все так же гордо восседал на ступеньках у трона. Золотое воинство, как и сам Кефер, тоже пришло далеко не в мирный настрой от известия о еще одном возможном варианте спасения возможной царицы Египтуса. — Хонс, — обратился к нему Кефер, пряча свой меч, — иди отдохни в свои покои. И с тебя… и с меня… хватит на сегодня… Мы идем в свои покои, отдыхать. — Прошу меня… простить, — искренне проговорил Хонс, глядя поочередно на Гора, Каа и Аписа. — За мою вспышку. Это было недостойно меня, как будущего фараона… — Мы все понимаем, — пробасил Апис, — я б тоже на твоем месте пришел в такую же ярость…