Für Elise

Сад медленно, но верно увядал. Гуляя по дорожкам, присыпанным пожелтевшей листвой, Элиза чувствовала себя так же, как в заброшенном, заросшем коридоре, где они с Даниэлем нашли портрет незнакомой женщины. С того дня как будто прошла целая вечность — хотя на деле это были всего лишь несколько дней, одинаковые до невозможности, монотонные и пустые, в которых не было ничего, кроме шелеста метлы, грохота лифта и голосов — невнятных, звавших откуда-то снизу и говоривших за углом о вещах, которых Элиза не понимала. Зато в саду было по-настоящему тихо. Элиза сама не заметила, как полюбила подолгу сидеть на скамейке, глядя на отцветающие кусты и касаясь рукой цветов, которые в середине августа только-только распустились в полную силу. Однажды она даже принесла с собой из архивов огромный ботанический справочник, сверяя обитателей сада с пожелтевшими схематичными рисунками, и удивилась, узнав, сколько разных растений росло в Бренненбургском саду, который, к сожалению, вот уже почти две недели был заброшен своим хозяином. Только дамасские розы Александр одаривал вниманием, раз в несколько дней срезая соцветия. Элизе было интересно, зачем барону столько лепестков, если в ящике на кухне лежал всего лишь небольшой мешочек, чтобы заваривать чай, но она не решалась об этом спрашивать. Даже дикая орхидея, темно-вишневый колос из крохотных цветочков на слабеньком стебле, которой барон так гордился, на глазах умирала несмотря на то, что Элиза каждый день вырывала угрожавшие ей сорняки. Орхидея была для этого места слишком капризной — слишком много внимания ей требовалось от барона, чтобы жить дальше. Пока Александр и Даниэль, мрачные, уставшие, но необыкновенно решительные, проводили целые дни в подземельях, Элиза жила своей жизнью. Она гуляла по саду, читала, много читала, и находила развлечение в мелких безвредных шалостях, которые при всем желании никто бы не заметил. Она каталась на каменных перилах, ни разу не упав, и иногда ловила во дворе кур и приносила в замок, держа напротив флага с черным орлом и рассказывая, что Анхела и Генриетта смогут стать такими же большими и царственными, как он, если будут хорошо нестись. Анхела послушалась — Генриетту же пришлось зарубить, но и её жертва не была напрасной, ведь даже барон, в последние дни редко появлявшийся за обедом, похвалил сваренный из неё суп. Элиза разглядывала куст жёлтых рододендронов, когда услышала за спиной быстрые шаги. Она думала увидеть Даниэля или, вдруг, барона, хотя его сопровождали бы удары трости по брусчатке, но вместо них по садовым дорожкам торопливо шел Габриэль. Нервно поправляя шляпу, он оглядывался по сторонам и выглядел необычно бледным — Элиза испугалась, как бы чего не произошло. — Габриэль! — окликнула она, подходя к верховому. — Ты чего? — Я искал тебя в замке, — ответил Габриэль. — Даниэль сказал, ты здесь. — Я думала, ты приедешь завтра. Что случилось? Габриэль глубоко выдохнул и провёл ладонью по лицу, пытаясь привести себя в порядок. Он никогда не умел прятать своих чувств и тем более врать, так что его попытки говорить спокойным, уверенным тоном не имели никакого смысла — Элиза читала его, как открытую книгу, как ее саму когда-то читал Александр. Те дни, когда жизнь была такой простой, теперь казались невероятно далекими. У нее тоже появились свои секреты, которые приходилось хранить ото всех. — Все в порядке, — соврал он. — Я просто… Просто хотел с тобой поговорить. — Ты мне не нравишься, Габриэль. — Давай пройдемся. Верховой схватил ее под руку и повел вглубь сада, продолжая временами оглядываться, как будто боясь, что кто-то их подслушает. Его поведение начинало злить Элизу. За эти несколько дней она выслушала слишком много полуправды и откровенного вранья, чтобы еще и Габриэль вот так темнил прямо перед ней. Когда они отошли достаточно далеко, Элиза встала посреди дорожки и заглянула ему в глаза. — Рассказывай. Мы и так далеко отошли. — Я… я тебя искал, — повторил Габриэль. — Послушай, Элиза, я знаю, ты сейчас начнешь спорить, но дай мне сказать, хорошо? — Говори. Я жду. — В городе неспокойно, — сказал он, ни капли не удивив Элизу. — Я думаю, скоро, через пару дней, что-то произойдет, и я хотел… Я хотел, чтобы ты вернулась домой. Не обязательно к себе, ты можешь пожить у меня, пока все не успокоится, но… — Стой, — перебила Элиза грубо. — Я ничего не понимаю. В городе собирается бунт, а ты говоришь об этом мне, а не барону? Ты ведь обещал… — Не говори про него вообще! — лицо Габриэля сделалось жестким. — Ты… Ты не представляешь, что происходит. Люди пропадают. Сначала пропали несколько пьяниц, и все подумали, что они просто замерзли где-то или загуляли, а теперь… Теперь исчез сын герра Шнайдера, дурачок. — Это ты не представляешь, какую чепуху сейчас мелешь! — заговорила Элиза тихо, но твердо. — С чего вы взяли, что это из-за барона они пропадают?! Сами придумали?! А Ганс… Я уверена, он опять убежал и заблудился в лесу, такое ведь уже было, ты забыл? — Его ищут уже несколько дней. И про Клааса все помнят. В ту ночь никто не видел никакого гонца, Элиза. Ты ведь… Ты ведь лучше всех остальных знаешь, что в замке происходит какая-то чертовщина. Меня ты, конечно, можешь убеждать в том, что это все неправда, но себе-то ты врать не можешь, правда? Габриэль был неправ. Себя Элиза обманывала лучше, чем кого бы то ни было, и его слова нисколько не открыли ей глаза. Обо всех этих вещах она начала догадываться еще давно — еще когда пропал Клаас, только в то, что Александр похищал людей из города, ей было тяжело поверить, пусть она и прекрасно слышала вой, раздававшийся по всему замку ночами из темницы, которая должна стоять заброшенной, и помнила ощущение чужого присутствия, когда Александр уехал. — Я видел Собирателя, — прошептал Габриэль, наклонившись к ее лицу, и Элиза видела, как дрожат его губы. — Он бежал в сторону замка. Я боюсь за тебя, ты понимаешь? Если я потеряю еще и тебя, то… — Я понимаю, — она погладила его по небритой щеке. — Но мой дом теперь здесь, Габриэль, и я отсюда не уйду. К тому же, здесь я в безопасности. — Почему ты так уверена? — Подумай сам. Если ты прав, то страшнее барона здесь никого нет, — сказала она, выдавив улыбку. — А он точно не даст меня в обиду. — Ты ему веришь? — Да. Не переживай обо мне. — Извините, я не помешаю вам? Элиза вздрогнула и отпрянула назад, услышав невдалеке чужой голос. Крепко сжимая садовые ножницы, Даниэль стоял в десяти шагах и смотрел на них с выражением мрачного веселья и интереса на лице. Как и Габриэль, он был бледен, только на щеках проступили красные пятна. Верховой, увидев его, помрачнел еще сильнее. Ножницы щелкнули в руках Даниэля, и Элиза снова дернулась от резкого звука, но англичанин просто перехватил их и подошел к кусту дамасских роз. — Не обращайте на меня внимание, — сказал он, смерив обоих тяжелым взглядом, как будто подражая Александру. — Я уже ухожу, — Габриэль беспокойно поправил шляпу. — До свидания. — До свидания. — Увидимся, — проронила Элиза, не отрывая взгляд от Даниэля, который с напускной безразличностью срезал цветы и складывал в корзинку. Барон делал это куда аккуратнее и точнее, когда как руки его подмастерья дрожали и срезали слишком много лишнего, то вовсе обрезая соцветия так, что они чуть ли не распадались на лепестки. Габриэль ушел, скрывшись за поворотом, и вскоре англичанин тоже оставил свое занятие, небрежно бросив ножницы в корзинку. Он повернулся к Элизе, не решавшейся уйти или сказать что-то первой. Сейчас, когда они остались наедине, Даниэль успокоился — черты его лица словно стали мягче, а мрачное выражение стало скорее обидчивым, как будто он… ревновал? Она тут же отогнала глупую мысль, пришедшую в голову. Наверняка Даниэль знал, что верховой ей был как старший брат, не больше и не меньше, поэтому ревновать Элизу к нему было глупо, но другого объяснения его поведению найти она просто не могла. — О чем вы разговаривали? — спросил он как бы между делом, отведя глаза в сторону и укладывая цветы. — Ни о чем. Габриэль приехал сказать, что моя младшая сестра заболела. Он тоже за нее переживает. — У тебя есть сестра? — Она ляпнула первое, что пришло в голову, но Даниэль поверил и заинтересовался. — Ты не говорила. — Как-то к слову не пришлось, — Элиза пожала плечами. — Но да, есть. Ее зовут Маргарет. — И сколько ей лет? — Десять. Через месяц будет одиннадцать. — Вот как, — он выглядел опечаленным, как будто Элиза задела в нем что-то важное. — У меня тоже есть… есть сестра. Ей пятнадцать, ее зовут Хейзел. Когда я уезжал в Алжир, она лежала в больнице. — Я помолюсь за нее, — пообещала она, положив Даниэлю ладонь на плечо. — Уверена, она уже поправилась и ждет, когда ты вернешься. — Вернусь? — Вернешься, конечно. Куда же ты денешься? Разговор о сестре выбил Даниэля из колеи, и он выглядел как никогда растерянным и грустным, словно находясь в Бренненбурге он совсем позабыл о мире, что лежал за его пределами. Элиза чувствовала себя виноватой за то, что вот так напомнила ему о Хейзел — наверняка он по-настоящему любил ее, раз так переживал. Элизе всегда хотелось знать, каково это, когда у тебя есть вот такой старший брат, который любит тебя и переживает, находясь так далеко от дома. У нее был только мертвец Фридрих, при жизни бывшей отменной сволочью, которого она братом-то не считала. Вдвоем, не говоря друг другу ни слова, они пошли обратно в замок. Даниэль нес в руках корзину с розами, но Элизе не хотелось спрашивать, зачем они ему и почему барон не пошел сам. Она прокручивала в голове слова Габриэля, не зная, верить им или нет. С одной стороны, она действительно как никто другой знала, что в замке что-то не так, и она давно догадалась, что в подземельях происходило нечто куда опаснее и страшнее, чем обычные эксперименты, но мысли о том, чтобы сбежать в город, бросив Александра, она даже не допускала. В конце концов, что бы он ни делал, ее это пока что не коснулось. Они наткнулись на барона в зале, где он стоял напротив Гертруды, сосредоточенно разглядывая каменное лицо. Впервые на памяти Элизы Александр задумался о чем-то настолько сильно, что не заметил чужого появления — только когда Даниэль громко окликнул его, он пришел в себя. — Твои цветы, — бросил Даниэль небрежно. — Хорошо, — кивнул барон. — Тебе нужно отдохнуть, Даниэль. Мы продолжим позже. Он хотел возразить, но, бросив недовольный взгляд на Элизу, замолчал и отдал Александру корзину. Рядом с ними она чувствовала себя лишней, и это чувство, вместе с неконтролируемым желанием убежать и спрятаться, лишь бы не мешать, пробуждали в ней что-то еще — до этого почти что незнакомое, но не менее тяжелое и гадкое. В такие моменты Даниэль раздражал ее. Ей хотелось, вздернув голову, отчитать его за грубость и фамильярность и заставить извиняться, хоть никакого права она на это не имела, будучи и младше, и ниже по статусу. Ей хотелось сделать что-то, чтобы Александр снова обратил на нее внимание, хоть закричать, что она здесь, хоть с грохотом опрокинуть сложенные в углу пустые ящики. — Все хорошо? — спросил барон. Элиза, задумавшись, не заметила, как Даниэль ушел, а сама она уже несколько минут просто стояла, глядя в никуда. — Да, то есть… — она начала мямлить, растерявшись. — Я задумалась, и… Я хотела с вами поговорить, господин. — Говорите, — Александр пожал плечами. — Мне показалось, приезжал Габриэль. Что-то произошло? Элиза поджала губы и сделала шаг к барону, боясь, что кто-то посторонний услышит, если она будет говорить слишком громко. Она вспомнила Ганса — безобидного парня, который был ровесником Элизы и выше ее на целую голову, но вел себя, как пятилетний ребенок. Дети в городе терпеть не могли играть с ним, и он частенько убегал, спасаясь от насмешек. Об Александре могли думать что угодно — но такому, как Ганс, он бы точно не причинил вреда. — Габриэль сказал, в городе… — она задумалась, не зная, что сказать, и решила выложить правду, как есть. — В городе думают, что вы похищаете людей, и он думает, что скоро они поднимут бунт. Элиза подняла глаза, заметив, как лицо Александра на долю секунды дернулось, как от судороги, но он не был удивлен или испуган, или же не подавал вида. Подумав немного, он тяжело вздохнул и спросил устало и безразлично, как будто речь шла о закончившемся невовремя мясе: — Сколько человек пропало? — Габриэль сказал, несколько пьяниц и Ганс, дурачок, — ответила Элиза. — Я сказала ему, он и раньше убегал в лес и его искали, так что ничего необычного тут нет. — Вот как. Я отправлю шерифу письмо, чтобы он прислал людей прочесать лес. — Мне надо будет его отнести? — Нет. Не волнуйтесь об этом. — Господин барон, — позвала Элиза, боясь, что он сейчас уйдет. — А если они действительно… — Придут в замок? — закончил за нее барон. — В Нойберге расположен гарнизон Ордена. Они доберутся до Бренненбурга в течение нескольких часов. Ворота замка не взять и за целую ночь. — Я поняла. Только… Можно мне еще кое-что спросить? — Спрашивайте, — кивнул Александр. — Почему… Откуда в тюрьме под замком люди, если всех отвозят как раз в Нойберг? Барон взглянул ей в глаза, и Элиза отпрянула, испугавшись, что спросила что-то лишнее, но этот вопрос мучил ее еще с самой первой ночи в замке — тогда она была слишком занята работой, чтобы думать о таких мелочах, но последние несколько ночей вой, который никак нельзя было принять за гуляющий по замку сквозняк, не давал ей спать. Ей постоянно слышались мольбы, и временами даже казалось, что некоторые голоса ей смутно знакомы. — Тюрьма в Нойберге часто бывает переполнена. У нас с градоначальником есть договоренность в таких случаях привозить преступников в Бренненбург. Здесь тюрьма древняя и влияет на людей намного… лучше. Элиза кивнула, соглашаясь. Ей все еще было тяжело и тоскливо, и, как бы она ни храбрилась, страшно, но она не знала, как успокоиться. Она обняла себя за плечи, пытаясь унять дрожь, как будто от холода. Александр, заметив это, ободряюще улыбнулся. — На вас сейчас держится весь замок, — сказал он. — Я представляю, как вам сейчас тяжело, Элиза. — Мне страшно, — призналась она. — К тому же… Даниэль увидел нас с Габриэлем в саду, и мне пришлось ему соврать. Она не знала, зачем сказала это. В детстве у нее была странная привычка — даже нахулиганив где-то, Элиза в конце концов все рассказывала матери, считая, что чистосердечное признание смягчит ее гнев. Ее хватало не больше, чем на несколько часов молчания, пусть с возрастом и появились тайны, о которых она не рассказывала вообще никому. К Александру она теперь чувствовала что-то похожее: своим признанием, даже в такой мелочи, она надеялась или просто облегчить душу, или даже получить от него одобрение, которого ей так не хватало. Она переоценила себя, когда, глядя на дикую орхидею, подумала, что не нуждается во внимании и может жить самостоятельно. — Вы быстро учитесь, — Александр снова улыбнулся, но теперь это больше походило на ухмылку. — Даниэлю знать об этом не за чем. Скажите мне, у вас с ним все хорошо? — Да, — Элиза пожала плечами. — Хотя мне кажется, что он… Поменялся, наверное. Он ведет себя с вами очень грубо. — Я могу ему это простить, но вы все равно должны быть с ним осторожнее. Неизвестно, что с Даниэлем будет дальше. — Почему? — Можно сказать, мы с ним ученые на пороге открытия. Даниэль очень молод и взволнован, поэтому иногда забывается. Вряд ли он будет намеренно вредить вам, — Александр отвел глаза в сторону. — Но вы все равно должны быть настороже. — Я поняла. Барон перехватил трость и удалился. Элиза снова осталась наедине с замком, который после слов Александра действительно ощущался неприятной тяжестью, навалившейся на плечи, и со своими собственными мыслями. Ее до сих пор не покидало чувство, что от нее что-то скрывают — причем что-то невероятно важное и в то же время простое, что объяснило бы все в Бренненбурге странности. В детстве она слышала о замке много историй. Часть была откровенным вымыслом, страшилками, призванными оградить детей от походов через лес. Часть рассказывали только шепотом — но и то только для того, чтобы пощекотать себе нервы или взять кого-нибудь из товарищей на слабо, заставив пробраться к самым воротам, постучаться в них и тут же бежать, боясь, что они вдруг откроются. Элиза помнила о Собирателях, названных так потому, что они воровали из города животных и загулявшихся допоздна детей, о бессчетных призраках, ходивших по лесу и умолявших избавить их от страданий, но никогда не воспринимала россказни всерьез. Если бы в Бренненбурге водились привидения, ей было бы суждено стать одним из них, как и барону, как и Даниэлю — хотя Даниэль уже им стал. От вежливого, обходительного юноши, приехавшего в замок каких-то две недели назад, не осталось почти ничего. Чем бы они с бароном ни занимались, их открытия меняли Даниэля до неузнаваемости — он стал подозрительным, нервным и грубым, хотя с Элизой все еще пытался обходиться вежливо, но она не была идиоткой. Иногда, убираясь, она замечала на себе тяжелый взгляд из-за угла, как будто он ждал от нее какого-то подвоха — Элиза даже представить не могла, какого, и делала вид, что ничего не видела. Иногда, как сегодняшним утром, Даниэль словно приходил в себя, и выглядел подавленным и измученным. Он напоминал человека, очнувшегося после горячки — он с трудом узнавал знакомые места и многое забывал. Элиза могла предположить, в чем причина — убираясь, она находила в его комнате пустые флаконы, пахнущие чем-то приторным и тяжелым. Сам Даниэль говорил, что опиум ему назначил врач, но Элиза в это не верила. Она вышла на улицу, собираясь проведать Анхелу. Барон больше не отправлял ее в город, впрочем, Элиза и сама не горела желанием туда ехать. Для жителей Альтштадта она не была больше Элизой Циммерман, дочкой фермера, плясавшей по пятницам в «Мельнице» и прячущейся от отцовского гнева в гостиничной каморке — она теперь баронская горничная, которая доложит, если увидит в городе что-то не то. Или же с нее можно будет спросить за преступления, которые приписывали самому барону. Иногда Элизе хотелось кричать от бессилия — она не могла помочь ни Александру, ни Даниэлю, и на недовольных горожан повлиять тоже не могла. Все, что ей оставалось, это делать свою работу молча и следить, чтобы хотя бы внешне Бренненбург оставался если не идеальным, то хотя бы сносным — чистым, теплым, без мясных наростов по углам. С ними она почти справилась, несколько дней подряд поливая наросты кислотой, и они, пусть и не пропали совсем, стали намного меньше, словно неизвестная зараза отступила — или затаилась на время, чтобы собраться с силами и захватить замок целиком. Пересекая внутренний двор, Элиза, к своему удивлению, услышала за крепостной стеной знакомые голоса. Кто-то — с английским акцентом, вставляя между слов английские же ругательства, говорил что-то про барона и уважение, а кто-то, несмотря на дрожь в голосе, пытался дерзить. Элиза вышла за ворота и увидела у стены Даниэля, держащего за руку сопротивляющегося Джейкоба, у ног которого валялось ведерко и кисть, испачканная в белой краске. — Что здесь происходит?! — Она подбежала к молодым людям, встревая между ними. — Что вы делаете? — А вы разве не видите?! — возмутился Даниэль, не выпуская мальчишку. — Это ваша работа — следить, чтобы никакая шпана не портила стены замка, Элиза! — Не смей так с ней разговаривать, ты! — Замолчите оба! — закричала она. — Вы правы, Даниэль, это моя работа, поэтому будьте так добры, отпустите его! Думаете, господин будет в восторге, если вы сломаете руку одному из его подданных? Элиза оттеснила Джейкоба назад и гордо вздернула голову, пытаясь скрыть дрожь в теле. Разница в росте с англичанином еще никогда не казалась ей такой угрожающей — при желании Даниэль мог взять ее и сломать пополам, но он только свирепо посмотрел на нее, с силой стиснул челюсть и наконец отошел на шаг назад. Упоминая при нем барона, она не знала точно, как он отреагирует, но, к счастью, имя Александра для него еще что-то да значило. Снова выругавшись на английском, Даниэль развернулся и пошел обратно в замок, по дороге ударив кулаком по створке ворот. Только тогда Элиза смогла облегченно выдохнуть и взглянуть на Джейкоба, который был напуган не меньше, чем она. — Объясняйся, — устало, но строго сказала Элиза. — Что ты тут делал? — Мы с ребятами пришли, — ответил Джейкоб грубовато. — Хотели на стене написать, что барон — убийца, но выбежал вот этот. Все разбежались, а я… — Что ты хотел написать? — она схватила мальчишку за руку. — С ума сошел?! — Это правда! Так все говорят, и Габриэль видел, как Собиратель бежал в замок! — Замолчи немедленно! — Элиза огляделась по сторонам, боясь, как бы не вернулся Даниэль. — Ты бы хоть постеснялся мне в лицо это говорить. — С чего бы? Я знаю, что тебя здесь держат насильно. Ты ведь не от хорошей жизни пошла прислугой работать, а теперь не можешь никуда деться, потому что иначе тебя тоже убьют, разве я не прав? — Нет, не прав. Попытки Джейкоба раскусить ее и надавить на точки, которые он сам себе придумал, выводили ее из себя, и Элиза еле сдерживалась от того, чтобы залепить мальчишке подзатыльник. Мало того, что из-за него у нее теперь возникли проблемы с Даниэлем, который такое вряд ли забудет, так еще и стену придется оттирать — половину он все написал. Наверняка ребятня, которая была с ним, уже вернулась в город и рассказали все родителям, и без того подлив масла в огонь. Теперь, кроме слухов о самом бароне, они начнут говорить о том, что его гость такой же сумасшедший, так еще и бросается на детей. — Заставить бы тебя все это оттирать, — вздохнула Элиза. — Только видеть тебя больше здесь не хочу. Проваливай, пока я не передумала. — Если ты пойдешь со мной, я тебя спрячу. — Голову свою спрячь! — она замахнулась, и Джейкоб отскочил назад. — Пошел вон! Он побежал вниз по холму, к лесу. Элиза, тяжело вздохнув, вернулась во двор за ведром и тряпкой. Пусть оттирание художеств Джейкоба не заняло у нее много времени, она чувствовала такую усталость, будто таскала туда-сюда тяжелые мешки. Защищать честь своего господина было всего лишь еще одной обязанностью, но Элизе казалось, что она совсем для нее не подходила — таким должен заниматься управляющий в богатом фраке, ведущий себя безупречнее любого дворянина, а такая, как Элиза, должна ходить у него в подчинении и только и делать, что мыть полы да стирать одежду. Но управляющего в Бренненбурге, кажется, никогда и не было — по крайней мере, Габриэль никогда о нем не упоминал и решал вопросы лично через барона. Александра можно было понять, ведь наверняка он хотел и сэкономить на прислуге, и не любил шума, который непременно возник бы, живи в замке еще несколько человек. Закончив с надписью, она вернулась в замок, с осторожностью пробираясь по коридорам к своей спальне — меньше всего сейчас ей хотелось налететь на Даниэля. Элизе хотелось верить, что он сам зайдет к ней ближе к вечеру и извинится, но она понимала, что он не придет. Еще три дня назад — пришел бы, неделю назад — и вовсе не позволил бы себя так вести, но сегодняшний Даниэль не имел с собой из прошлого ничего общего, кроме лица и имени, и Элизе приходилось признавать, что Александр на его счет был целиком и полностью прав. Она не представляла, чем они подолгу занимались в подвалах, но Даниэль из-за этого совсем потерял голову, и уже никто не знал, что с ним будет дальше. Может, барон и пошутил насчет их свадьбы, но иногда, перед сном, Элиза представляла себе этот день — она представляла себя в мамином подвенечном платье, которое висело в платяном шкафу в их комнате и ждало своего часа, Даниэля, красивого и веселого, всех ее друзей, собравшихся вместе, даже его больная сестра по такому поводу приехала бы. К алтарю ее непременно вел бы Александр — герра Циммермана не пустили бы даже на порог церкви. Этот день стал бы самым счастливым в ее жизни, если бы он только мог стать реальностью. — Я хочу, чтобы все было хорошо, — прошептала она себе под нос, вздрогнув от неожиданно накатившего чувства тоски и тревоги. — Как раньше. Как раньше — хотя бы как неделю назад, когда они еще собирались в столовой, и Элизе не приходилось разносить ужин по разным комнатам. Она скучала по вечерам, проведенным в комнате с фортепиано, которая теперь пустовала с того самого дня, когда приехал Даниэль. В свободные часы Элиза уходила туда, как будто во всем замке эта комната была ее безопасной гаванью. Здесь не было слышно зловещего грохота лифта, заставлявшего содрогаться вековые стены, и она могла позволить себе побыть в тишине. С книг об истории и искусстве, которые ей поначалу советовал Александр, Элиза плавно перешла на научные трактаты, пусть они и читались намного тяжелее из-за сложного и запутанного языка. Помня и о словах Клааса, она нашла в одной из секций даже книгу по магии, с удивлением обнаружив, что она была посвящена «верному другу и учителю Генриху Корнелию Агриппе». Читать о таких вещах Элизе было одновременно страшно и интересно. Магия, которая ассоциировалась у нее с пожилой ведьмой, жившей на окраине Альтштадта, к которой ходили в основном жены, недовольные своими мужьями, оказалась куда глубже, словно нить, опутывающая собой все мироздание. Читая о вещах, которые ей, деревенской девочке, никогда не понять, она представляла, как предки барона, или даже он сам, много лет собирали книги о колдовстве, а после повторяли описанные в них жуткие ритуалы. Кто знал, может, и сейчас в подвалах замка Александр и Даниэль занимались тем же самым. Когда пробило шесть часов вечера, Элиза отнесла поднос с ужином в коридорчик перед баронским кабинетом, а после, собравшись наконец с силами, понесла такой же поднос в гостиную. Она надеялась застать Даниэля спящим или не застать вовсе, но, к сожалению, англичанин был у себя и сидел за столом и, сгорбившись, записывал что-то в дневник. Услышав за спиной шаги, он резко выпрямился, но увидев, что это была всего лишь Элиза, облегченно выдохнул, поднялся и забрал у нее поднос. Она понадеялась, что при этом он не заметил, как сильно у нее дрожали руки. — Спасибо. Вы очень добры, — сказал Даниэль, улыбнувшись, но улыбка вышла неискренней. — Знаете, я хотел с вами поговорить. — Да? — она собиралась поскорее уйти, но остановилась. Не сдержавшись, она бросила быстрый взгляд на раскрытый дневник, но разглядела только написанный крупными буквами заголовок вверху страницы: «Ритуал». — Я хотел извиниться за свое поведение, — заметив ее взгляд, он отодвинул дневник в сторону и закрыл. — Я вел себя непозволительно грубо. Пожалуйста, простите меня, Элиза. — Хорошо, — ответила она. — Я вас прощаю. — Понимаете, барон ведь ничего не сказал мне о настроениях в городе, — продолжил оправдываться Даниэль. — Я ведь хотел как лучше… — Раз его светлость не посчитал нужным вам рассказывать, значит, так надо, — Элиза пожала плечами. — Конечно, конечно. Я не сомневаюсь в его решениях, как и вы. — В любом случае, я все решила. Вам больше не о чем беспокоиться, — «кроме недовольной толпы горожан, которые вот-вот решат прийти по ваши с Александром души, если вы так и продолжите», мрачно подумала Элиза, но вслух ничего не сказала. — Как скажете. Еще раз простите меня. Я обязательно придумаю способ, как загладить свою вину. — Не стоит. Присев в поклоне, она улыбнулась так же неискренне и вышла из комнаты. Вернувшись в зал, Элиза наконец вздохнула полной грудью. Разговаривать с Даниэлем было тяжело — ей казалось, что от одного неверного слова он взорвется и набросится на нее, как на Джейкоба. Что-то в нем, будь то неискренние слова, нервные жесты, выдававшие не то волнение, не то злость, или бегающий стеклянный взгляд, создавали жуткое ощущение, будто она говорила не с живым человеком, а с пустой оболочкой, под которой пряталось нечто во много раз хуже. Она провела остаток вечера за чтением, пытаясь отвлечься и не думать ни о Даниэле, ни об альтштадцах, но получалось плохо. Она ловила себя на том, что по пять минут смотрела невидящим взглядом на каждую страницу, прокручивая в голове все, что произошло за последние дни. Последний серьезный бунт, когда люди были всерьез недовольны бароном Бренненбургским, случился еще до рождения Элизы, но она слышала из рассказов, что тогда Александру пришлось вызывать подкрепление из столицы, ведь гарнизона в замке он не держал. Тогда, двадцать лет назад, все удалось решить малой кровью — несколько особо буйных посадили в темницу, а налоги, из-за которых все и началось, понизили обратно. Но сейчас все было намного, намного сложнее. Она не заметила, как задремала в кресле, и ей снова снилось, как она шла к алтарю, где ее уже ждал Даниэль — высокий, красивый и почему-то взволнованный и мрачный, как и все, кто собрался в часовне. Оглядываясь по сторонам, Элиза с каждым мгновением все сильнее понимала, что что-то было не так — каждый, на кого она смотрела, виновато отводил взгляд. Фрау Циммерман, стоявшая ближе всех, тихонько плакала, вытирая слезы платком. Александр, державший ее под руку, тоже выглядел печальным — он виновато отворачивался, но при этом не выпускал ее, продолжая тащить к алтарю, даже когда Элиза попыталась сопротивляться. Когда они подошли совсем близко, она пригляделась к Даниэлю и увидела, что рубашка у него вся в крови, прямо как в тот раз, когда он выбежал из лифта. Витражи за его спиной, которые она так любила в детстве, тоже изменились — вместо святых на них были изображены жуткие темно-синие фигуры, лишь отдаленно похожие на людей. Элиза снова попыталась вырваться и убежать, но безуспешно. Священник, появившийся из ниоткуда, бубнил на незнакомом, отрывистом языке, хотя почему-то ей казалось, что что-то похожее она уже слышала. — Элиза! — услышала она вопль и обернулась. На пороге часовни появился знакомый силуэт. — Элиза!!! Она вздрогнула и открыла глаза. Крик, разбудивший ее, как будто прозвучал не во сне, а наяву — он явно шел из коридора, как будто кто-то пытался пересечь зал и добраться до ее комнаты. Подумав, Элиза все-таки встала и, взяв с собой свечу, вышла. Как она и предполагала, вокруг было пусто — замок мирно спал, вздыхая сквозняками, гулявшими между стен. Желая убедиться в своей правоте, она прошлась по залу, кивнув притихшей Гертруде, и обнаружила кое-что интересное. Дверь в старое хранилище, всегда закрытая, от которой у нее не было даже ключей, была приоткрыта, и по ступенькам к ней тянулся след чего-то темного. Воровато оглядевшись по сторонам, Элиза, прижавшись к стене, спустилась вниз и приоткрыла дверцу, заглядывая в кромешную темноту. Не задумываясь, Элиза скользнула внутрь, поднимая свечу выше. В хранилище не было ничего примечательного — сваленные у стен груды ящиков, мусор и бочки, наверняка пустые. Она прошла еще немного, пока вдруг не заметила невдалеке перед собой высокую фигуру, склонившуюся над чем-то, лежащим на полу. На столе рядом с ней горело несколько свечей, но сама фигура была закутана в темный плащ, а нечто на полу было бесформенным и грязным, чтобы она различила что-то. Не дожидаясь, пока ее заметят, Элиза юркнула за ближайшую груду ящиков, надеясь, что незнакомец уйдет, и она сможет вернуться обратно — благо, она никуда не успела свернуть. Прикрыв свечу рукой, она, не в силах сдержать любопытство, выглянула. Фигура стояла, почти не шевелясь, только переваливалась с ноги на ногу. Элиза наконец вспомнила, почему она показалась ей знакомой — почти так же с ноги на ногу, тяжело вздыхая, переваливался извозчик, который не понравился ей с первого взгляда. Теперь же мысль о том, что по ночам он пробирался в баронское хранилище, наверняка чтобы своровать что-то, выводила ее из себя. Но услышав позади себя быстрые шаги, Элиза по-настоящему оцепенела от ужаса. Она только хотела выбраться из укрытия, чтобы незаметно вернуться, но спряталась назад и загасила свечу. Александр прошел в метре от нее, но ничего не заметил — его взгляд был направлен исключительно на фигуру, при виде него стушевавшуюся и отошедшую назад. Элиза снова осторожно выглянула, пытаясь разглядеть, что лежало на полу, но теперь обзор ей закрывал барон. — Герих, — зло выплюнул он, держась на расстоянии от извозчика, как будто находиться рядом с ним ему было противно. — Что здесь творится?! Извозчик, наклонив голову, пробормотал что-то невнятное. Его ответ взбесил Александра — он ударил тростью по полу и, показалось Элизе, еле сдержался от того, чтобы пнуть то, что лежало перед ним. Она прищурилась и заметила только, что под этим чем-то расплывалось по полу темное пятно, след от которого тянулся, прерываясь, до самой двери. — Уберись, — скомандовал Александр и опустился на одно колено. — И отнеси эту мерзость обратно. Он еще пригодится. Отряхнувшись, барон поднялся и пошел назад. Элизе показалось, что он приглядывался к темным углам, и вжалась в стену, молясь, чтобы он ее не заметил. Она явно стала свидетельницей чего-то, о чем не должна была узнать вовсе, хотя вместе с этим, ничего она толком и не узнала, кроме того, что в замке все же были обитатели — Александр нисколько не удивился, наткнувшись в запертом хранилище на живого человека. Сейчас некто, названный Герихом, судя по звукам, волок за собой «мерзость», которую барон приказал убрать. В голове у Элизы промелькнула страшная догадка, но она тут же отогнала ее. Это нечто, больше похожее на грязный мокрый мешок картошки, просто не могло быть человеком. Александр ушел, хлопнув за собой дверью, но звука запирающегося замка Элиза не услышала. Выждав некоторое время, когда, по ее расчетам, он должен был дойти до своей спальни, она тихонько прокралась к выходу и перед тем, как выйти, на самую малость приоткрыла дверь, заглядывая в щель. На ступенях никого не было. Элиза выбежала из хранилища и, взлетев по лесенке, выпрямилась и пошла к своей комнате, делая вид, что как обычно прогуливалась ночью. — Фройляйн Циммерман, — окликнул барон. Элиза замерла на месте, слыша только бешеный стук собственного сердца, отдававшийся в ушах. — Вам не спится? — Господин, — она обернулась и даже смогла выдавить из себя дежурную улыбку. — Нет. Я вышла прогуляться. — И далеко же вы гуляли? — Александр подошел ближе и взглянул ей в глаза, как будто мог в них увидеть, как все на самом деле было. На несколько мгновений у Элизы закружилась голова, и она пошатнулась, чудом не упав. — Нет. — Вот как, — сказал он, нахмурившись. — Я бы посоветовал вам лечь обратно, фройляйн Циммерман. Вы выглядите нездорово. — Да, как прикажете, — кивнула Элиза. — Но… Я хотела поговорить с вами. Еще днем. — О чем же? — Даниэль не рассказывал вам? — спросила она тихо и оглянулась. — Про то, что случилось сегодня. Александр тоже огляделся по сторонам, задержав взгляд на закрытой двери в гостиную, и взял Элизу под локоть, уводя дальше по коридору. Она с облегчением выдохнула, радуясь, что он не завел разговор про то, что она здесь делала в такой час и не обратил внимание на приоткрытую дверь в хранилище. По дороге она попыталась приглядеться к следам на полу, уговаривая саму себя, что это точно не кровь, но, заметив это, барон ускорил шаг. — Такие вещи лучше не обсуждать посреди зала, — сказал он, приводя ее в комнату с фортепиано, где на столе стояла открытая бутылка. Элиза села в кресло, пока Александр доставал из буфета второй бокал и разливал вино. — Даниэль вечером говорил мне о чем-то, но я, признаться, из его слов так ничего и не понял. Так что случилось? — Ерунда, — ответила она. — Ну то есть… Не совсем ерунда, конечно. Мальчишки из города прибежали, чтобы написать гадостей на стене замка, и Даниэль застал их за этим. Все разбежались, кроме одного… — Он сказал, вы за него вступились. Зачем? — Я его знаю. Это Джейкоб, он работает в «Мельнице», и он… Он неплохой, просто тоже наслушался этих разговоров в городе. Я испугалась, что Даниэль что-то с ним сделает. — И что же, по-вашему, Даниэль бы с ним сделал? — спросил вдруг Александр, со стуком поставив свой бокал на стол. Он выжидающе смотрел на Элизу, как будто ее ответ мог что-то значить. — Я не знаю, — призналась она честно, пожав плечами. — Я просто испугалась, вот и все. Джейкоб — мой друг, и я поговорила с ним после, когда Даниэль ушел. — Вы правильно сделали, когда вмешались, — сказал Александр, задумчиво разглядывая вино. — Если бы Даниэль навредил ему, проблем у нас было бы еще больше. — Господин барон, — вздохнула Элиза. — Вы не собираетесь ничего с этим делать? — Кто сказал, что я ничего не делаю, фройляйн? Я уже говорил вам — не переживайте о горожанах. Конечно, я понимаю, что вам может быть страшно, но другого выбора, кроме как довериться мне, у вас нет. — Я понимаю. Простите. Она опустила глаза и отпила из бокала. Вино, темно-красное, в приглушенном свете свечей — черное, горчило, но почему-то нисколько не опьяняло. Элизе казалось, барон изучал ее, как в первые дни — только сейчас он пытался понять, как много она разузнала и могла ли представлять для них с Даниэлем опасность. Если бы только он мог читать мысли, то, безусловно, понял бы, что больше всего на свете Элизе хотелось жить тихо и спокойно, делая свои ежедневные дела и мечтая о простых вещах, вроде рахат-лукума с розами или поездки в Кёнигсберг. — Вы ничего больше не хотели бы рассказать? — спросил он после долгой паузы. Элиза удержалась от того, чтобы нервно прикусить губу. — Нет. Ей казалось, если разговор зайдет о том, что случилось на складе, все будет кончено. И если подтвердится самая страшная догадка, о которой Элиза старалась даже не думать, ее не просто выгонят — Александр сделает все, чтобы она больше не покинула стен замка, прямо как Клаас. Как бы Элизе ни хотелось верить в лучшее, разговаривать о таком ей было просто-напросто страшно. — Хорошо, — сказал он, плохо пряча раздражение в голосе. — Как хотите. Она молчала, чувствуя, что должна сказать хоть что-то, но все мысли разбежались, оставляя в голове только ощущение пустоты. Элизе хотелось хоть как-то успокоить и Александра, и себя саму, но она даже представить не могла, как. Что бы она сейчас ни сказала, оно прозвучало бы вымученным и неестественным, даже если бы шло от всего сердца. Барон, как назло, тоже молчал, смотря то ли на нее, то ли куда-то вдаль. Сейчас, глядя на него, сидящего в глубоком кресле, Элиза поняла одну вещь: Александр ослаб. Еще несколько недель назад он бы приструнил альтштадцев, а Даниэлю ни за что не позволил бы вести себя таким образом в его замке, но теперь он то ли не хотел, то ли больше не мог держать все под контролем. Она помнила слова, услышанные из загадочного устройства, которое нашла тогда в спальне, и теперь картинка в голове более-менее прояснялась. Разочарованным — вот каким казался ей Александр, как будто та цель, из-за которой он рассорился с братом, была ближе, чем когда-либо, но смысла в ее достижении больше не было, или оно уже не принесло бы никакого счастья. — Скажите, Элиза, — он снова нарушил повисшее молчание. — Вы верите в то, что говорят? — Нет, — ответила она сразу. — Я понимаю, что здесь, в замке, все не так просто, как может показаться на первый взгляд, но… Я не хочу знать вещей, которые мне знать не положено, вот и все. — Странно слышать такое от восемнадцатилетней девушки. Вы разве не помните, с каким любопытством все осматривали, когда только пришли сюда? — Помню, но сейчас мне это уже не нужно. Я просто хочу, чтобы все было в порядке. Чтобы я могла делать свою работу, а вы… Что бы вы там ни делали, чтобы у вас тоже все было хорошо. — Вот оно что. — Господин барон, я понимаю, что у вас с Даниэлем все куда серьезнее, чем вы рассказываете, — продолжила Элиза, осмелев. — Пожалуйста, скажите, я могу чем-то помочь? Александр посмотрел на нее долгим взглядом, полным печали, сожаления и чувства вины, уже знакомого Элизе. Точно так же на нее смотрел Даниэль, когда она ляпнула, что знает, чем они занимаются. Наконец, он тяжело вздохнул и отрицательно покачал головой. — Нет, Элиза. Вы уже ничем не можете помочь. — Может, когда придут люди, вы бы позволили сначала мне поговорить с ними. Я могла бы убедить их. — Нет. Это исключено. Вы и так очень много делаете и для Даниэля, и для меня. Не переживайте. Он перевел взгляд на часы. Время было уже глубоко за полночь, и Элиза поняла намек — ей нужно было идти, оставить Александра наедине с собственными мыслями. Она поставила недопитый бокал на стол и поднялась, расправляя складки на платье. Александр встал следом, провожая ее до двери, но когда она почти ушла — неожиданно окликнул и, к удивлению Элизы, крепко обнял. Она почувствовала запах вина, дыма и чего-то резкого и химического — точно так же пахло в лаборатории. Не зная, куда деваться, Элиза обняла его в ответ, положив ладонь на распущенные волосы, наощупь оказавшиеся очень сухими. Александр обнимал ее второй раз за все это время, и если в тот раз он хотел ее утешить, сейчас Элизу не покидало чувство, что теперь утешения искал он сам, устало склонив голову ей на плечо. — Спасибо вам, Элиза, — сказал он, отпуская ее через некоторое время. — Спокойной ночи. — Спокойной ночи, господин. — Берегите себя.