Часть 11
11 марта 2022 г. в 15:56
На следующее утро Элиза вновь встретила Даниэля в саду. Пошатываясь, точно пьяный, он шёл между кустами спиреи, протянувшимися вдоль дороги, как будто сплошная изгородь, сделанная из белых шариков соцветий. Увидев вдалеке Элизу, англичанин остановился, и повернулся в ее сторону, не оставив ей другого выбора, кроме как подойти и поздороваться.
— Доброе утро, Даниэль, — сказала она. — Как Вам спалось?
— Доброе утро. Не особо, — он пожал плечами. — Сегодня ночью было как-то шумно, вам не показалось?
— Не знаю. Я спала.
— Может, мне просто показалось, — улыбка на лице Даниэля на несколько мгновений застыла, как маска. — Знаете, хорошо, что я встретил вас сейчас. Я собирался зайти к вам чуть позже, но…
Он убрал руку из-за спины и протянул Элизе букет из цветов прострел-травы и львиного зёва, наверняка сорванный за стенами замка — она еще давно заприметила у обвалившейся башни заросли аконита. Смущенно улыбнувшись, Элиза с опаской взяла из его рук букет, держа его подальше от лица.
— Простите, — Даниэль заметил ее осторожность и тяжело вздохнул. — Вам не нравится?
— Вовсе нет, — ответила она с улыбкой. — Просто эти цветы очень ядовитые. Вы… помойте руки, когда придете обратно, хорошо?
— Я не знал. Простите, — он снова извинился, а затем забрал букет из рук Элизы и зашвырнул куда-то вдаль, за кусты. — Я ничего такого не хотел, просто решил, что они красивые.
— Ничего страшного. Они действительно красивые.
— Знаете, вы прямо как Александр. Он тоже… — Даниэль замялся.
— Люблю умничать? — Элиза рассмеялась. Он вспыхнул до корней волос.
— Я не это имел в виду! — сказал он, все еще неуверенный в своих словах. — Он тоже много знает о растениях, и вообще...
— Мне до его светлости ещё расти и расти. Я просто понемногу читала, пока убиралась в архивах, вот и всё.
— Вы прибедняетесь, Элиза, — Даниэль искренне улыбнулся. — Давайте пройдёмся?
Он протянул ей руку, и Элизе пришлось принять предложение и побрести вместе с Даниэлем по дорожкам вглубь сада. Она старалась не подавать вида, но находиться рядом с англичанином было тяжело, тоскливо и даже страшновато — после его последних выходок она постоянно ждала подвоха, и вместе с тем — тосковала по тому короткому времени, когда между ними всё было хорошо. Даниэль молчал, смотря под ноги и пиная попадавшиеся по пути камушки, пусть и выглядел так, будто хотел что-то сказать.
Они дошли до середины сада, когда англичанин предложил сесть на скамейку. Он ни на мгновение не выпускал ладони Элизы из своей, но до сих пор не сказал ни слова. На его лице, казавшемся в свете дня необычно бледным, застыло выражение, которое уже было ей знакомо — так же выглядел Клаас, когда мучился, размышляя над своей жуткой догадкой.
— Элиза, — сказал наконец Даниэль тихим, надломленным голосом. — Скажи мне честно. Александр рассказывал тебе о том, что мы с ним делаем?
— Нет, — ответила она честно. — Я совсем ничего не знаю.
— Оно и к лучшему, — он вздохнул. — Пожалуйста, скажи… Если мне в этом деле потребуется помощь… Ты мне поможешь?
Элиза не знала, что ответить. Она не могла отказаться — слишком жалко ей было Даниэля, сидевшего перед ней согнувшись и не смея взглянуть ей в лицо, но и согласиться сразу она тоже не могла. «Это дело» пока приносило только беды, до неузнаваемости меняя и замок, — а Элиза была уверена, что та плесень, неожиданно появившаяся и исчезнувшая до поры до времени, связана именно с ним, — и его обитателей. В конце концов, она не знала толком, хотелось ей спуститься на лифте в подземелья, чтобы узнать правду, какой бы страшной она ни была, или и дальше прятаться в дальней комнате, надеясь, что ее это не коснется.
Даниэль ждал, низко склонив голову. Где-то высоко, под крошащейся крышей замка, заливались птицы, свившие там свои гнезда, и им отвечал ветер, гулявший между зеленой листвой, между которой уже проглядывали желтые листья. Лето клонилось к концу — уже перевалил за половину август, и каждый следующий день становился прохладнее предыдущего. Над самым ухом Элизы, заставив ее вздрогнуть, прожужжал крупный шмель, облюбовавший цветок шиповника за ее спиной. Покачиваясь в воздухе, он приземлился прямо в сердцевину, сразу покрывшись желтоватой пыльцой.
— Пожалуйста, Элиза, — услышала она голос, слабевший с каждым словом. — Пообещай, что поможешь.
— Я не могу обещать, — ответила она уклончиво, поглаживая холодную ладонь Даниэля. — Но я постараюсь сделать все, что в моих силах, если ты попросишь. Идет?
— Идет. Прости, что я прошу о таком, это… Это все из-за меня, и я не должен никого впутывать, но…
— Нет ничего плохого в том, чтобы просить помощи. Я же сказала, я сделаю для тебя все, что смогу.
Даниэль больше ничего не сказал и положил голову ей на плечо, глядя из-под опущенных ресниц на дорожку. Элиза осторожно приобняла его, выдавив из себя ободряющую улыбку, хотя в глубине души надеялась, что ее помощь никогда не понадобится. Спустя некоторое время, прошедшее в тишине, нарушаемой только шумом сада, она услышала рядом тихое сопение — Даниэль, пристроившись, задремал. Элиза вспомнила события прошедшей ночи. Может, крик ей и показался, но вот их с бароном разговор он мог и услышать.
— Даниэль, — позвала она робко, когда рука совсем разболелась из-за тяжести. — Проснись.
— А? — англичанин распахнул глаза и выпрямился. — Прости, я… Я много проспал?
— Нет, — Элиза хихикнула, глядя на его растерянное лицо. — У меня просто рука затекла. Так бы я дала тебе поспать подольше.
— Прости, пожалуйста, — пробормотал он смущенно. — Пойдем обратно. Наверняка у тебя много дел, а я тут…
— Пойдем, — кивнула Элиза. — Но ты не переживай. Все хорошо.
Они вернулись в замок, болтая по дороге о пустяках. Даниэль наконец-то отвлекся от своих мрачных мыслей и с упоением рассказывал ей о своей учебе в университете, первых раскопках и вещах, которые они с профессором находили. У Герберта, по его словам, был настоящий нюх на древности — никто не мог понять, как ему удавалось находить вещи, до которых никто другой бы ни за что не добрался.
— А почему ты вообще решил стать археологом?
— Мне это очень интересно. Знаешь, ведь именно мы отслеживаем путь, который проходит человечество. Взять, например, вот это, — он показал на булавку, которую Элиза носила приколотой к переднику на всякий случай, как всегда делала фрау Циммерман. — Для тебя это обычная булавка, полезная, конечно, но если ты ее потеряешь, то особо не расстроишься. А через сто лет кто-нибудь найдет ее, и для него эта мелочь будет великим открытием, но при этом бесполезным — заколоть он ей уже ничего не сможет.
— Так чудно, — она улыбнулась. — Я никогда раньше не думала об этом так серьезно.
— Наверное, все науки в этом и заключаются — думать серьезно о несерьезных вещах, — ответил Даниэль.
Дойдя до зала, они разошлись — он пошел к себе, чтобы передохнуть, а Элиза отправилась на кухню, напевая под нос глупую песенку. Перед тем, как начать готовить, она с мылом вымыла руки и сменила передник, помня о несчастном букете аконита. Вряд ли Даниэль всерьез хотел отравить ее — он меньше всего был похож на человека, который хоть сколько-то разбирался в травах. Это она была деревенской девчонкой, все детство прокопавшейся в земле и проходившей в лес, когда как в Лондоне наверняка были другие развлечения.
Элиза даже представить не могла, какой он, Лондон. Кёнигсберг она видела на почтовых открытках и на иллюстрациях в книгах, а вот об английской столице не знала почти ничего, кроме рассказов о том, что там всегда туманно и холодно. В глубине души она лелеяла надежду отправиться в путешествие — если не самой, то хоть с бароном, увидеть мир дальше Альтштадта и соседнего Нойберга, в котором было всего лишь на несколько улиц больше.
Она чувствовала странное воодушевление, как будто море ей было по колено, и вот-вот — не сегодня, так завтра, — ее жизнь чудесным образом изменится в лучшую сторону, и все, о чем она мечтала, засыпая, сбудется. Конечно, это обманчивое чувство не продлилось бы долго, до первой проблемы, даже самой небольшой, но именно сейчас, накрывая на стол, Элиза могла сказать, что она была счастлива. Она словно заново осознала, что у нее есть дом и работа, и вокруг нее — действительно хорошие люди, пусть и со своими странностями и секретами.
Пробило два часа, но в столовой никто не появился. Элиза подождала немного, надеясь, что хоть сегодня всё будет по-старому, но ей снова пришлось разносить обед по разным комнатам. Даниэль так и сидел в своей комнате — когда она пришла с подносом, на котором еще дымился суп и жаркое, он снова писал что-то в дневник. Элиза больше не пыталась заглянуть в него, но одного случайного взгляда ей хватило, чтобы понять — Даниэлю становилось хуже. Его почерк, немного вытянутый и угловатый, которым были написаны его путевые заметки об Алжире, которые он иногда читал ей вслух, превратился в дерганное, абсолютно нечитаемое месиво, которое на буквы-то больше не походило. Он поблагодарил её, и Элиза поспешила уйти, не желая мешать.
Если с Даниэлем проблем у неё не возникло, то вот Александра пришлось поискать — ни в кабинете, ни в спальне его не было, и Элиза уже думала, что барон снова спустился в подземелья, но в итоге наткнулась на него в коридоре — Александр возвращался откуда-то со стороны архивов, неся с собой мешок, в котором что-то позвякивало. Он приказал отнести обед в спальню, и когда Элиза пришла, то увидела у него на столе разложенные кучу мелких шестеренок и болтов, полый металлический цилиндр и голубые камни правильной формы, похожие на отшлифованную гальку — из такого камня в прошлый раз она услышала голоса.
— Поставьте здесь, — Александр, погруженный в свои мысли, указал на небольшой столик. — Можете идти.
— Как прикажете, — кивнула Элиза, но всё же не сдержала любопытства.— Господин барон, а чем Вы занимаетесь?
— Это? — Он поднял голову, рассеянно оглядывая то шестерёнки, то её. — Ерунда. Одна занятная игрушка, ни больше, ни меньше.
— Понятно. Не буду Вам мешать.
— Да, — кивнул Александр, задержав на ней долгий, почему-то полный сожаления взгляд. — Идите.
Она побоялась спросить больше, иначе выдала бы себя с головой, но с другой стороны, ей хотелось понять, что особенного было в этих камнях и почему Александр вел себя так странно — еще никогда Элиза не видела его таким растерянным. В голове у неё появилось глупое предположение, что эти камни могли быть тоже своего рода дневником, только делать записи в них надо было не чернилами, а голосом, и именно этим Александр и собирался заняться, если бы она его не отвлекла. Но тогда почему и как внутри камня оказалась их ссора с братом — не мог же он, помещенный в уже старый и погнутый цилиндр, заработать самостоятельно и впитать в себя случайный отрывок разговора? Элиза покачала головой, отгоняя глупые мысли. Если бы такие вещи существовали — хотя, с другой стороны, они уже существовали, раз она сама трогала одну, — их бы давно использовали все, кому не лень, ведь наболтать ерунды в такой камушек куда проще, чем писать от руки, постоянно беспокоясь, что затупится перо или кончатся чернила. Элизе так точно стало бы легче: читала она бегло, а вот письмо всегда шло туго.
Прохаживаясь по пустым коридорам, она всё чаще ловила себя на мысли, что жизнь в Бренненбурге отучила её удивляться вещам, будь то наполовину живой своевольный фонтан или волшебные камни, из которых звучали голоса. Хотя, правильнее было сказать, что она не перестала удивляться — она просто перестала бояться неизведанного, желая только поскорее в нем разобраться и подчинить себе, прямо как Александр подчинил себе замок и всё, что в нём обитало — и фонтан, и странного извозчика, и даже красные наросты, не появлявшиеся в углах уже несколько дней.
Окинув взглядом пустой зал, Элиза решила все-таки отправиться в архивы. За посудой она собиралась вернуться позже, когда барон и его гость освободятся — еще раз отвлекать их она попросту боялась. Отец научил ее не соваться, когда он не в духе или занят, и терпеливо ждать, пока он не заговорит с ней первой. Александр с Даниэлем, конечно, не кинулись бы на нее с кулаками, но испытывать их терпение Элиза все равно не хотела.
Она вернулась в кабинет, в котором когда-то работал Клаас и который Элиза переделала под себя: перетащила, пусть и с большим трудом, из неиспользуемой комнаты кресло, принесла свечи, оттерла стол от многолетнего слоя копоти, растопила печку — в общем, сделала все, чтобы кабинет стал хоть немного уютнее. Ее уже дожидались книги, оставшиеся с прошлого визита: том практической магии Иоганна Вейера и несчастная «Праматерь», которую Элиза все никак не могла дочитать. Пусть она успела похвастаться Александру, что дошла до половины, дальше она не прочитала ни строчки. Каждый раз, когда она пыталась сесть за «Праматерь», слова и буквы превращались в однородное месиво, и ей приходилось перечитывать одну реплику по нескольку раз из-за того, что она постоянно то теряла суть предложения, то спотыкалась об рифму.
С тоской взглянув на книги, Элиза поняла, что вовсе не хочет читать. Подперев голову рукой, она просто сидела за столом, изучая трещины. Наверняка не было ничего плохого в том, чтобы сидеть вот так просто, ничего не делая, но почему-то Элиза чувствовала себя виноватой, как будто просто так теряла время, которое могла потратить на полезное дело. Повинуясь невнятному порыву, она даже раскрыла том Вейера на странице, которую заложила шелковой ленточкой, но только немного поразглядывала картинки с изображением непонятных символов и пентаграмм, чтобы с раздражением захлопнуть книгу.
Ей хотелось почитать что-то простое и легкое, но таких книг в Бренненбурге не водилось. Самым увлекательным, что находила Элиза, был справочник по анатомии. Изображения внутренностей, пусть и давным-давно выцветшие, притягивали взгляд, хоть у Элизы и в голове не укладывалось, что внутри нее все точно такое же, как нарисовано в книге. Вдохновившись, она даже попросила Александра позволить ей посмотреть, как он будет ставить эксперименты над животными, но барон снова ответил жестким отказом — его не убедило даже то, что Элиза вместе с отцом резала скот и не боялась крови.
Ее взгляд снова упал на «Праматерь». Кроме нее художественных — Элиза теперь знала, что книги не о науке назывались так, — книг у барона почти не водилось. В архивах стояли только пыльные сборники стихов Гёте, которые сразу показались ей слишком занудными и высокопарными, словно он писал их не для людей, а для того, чтобы полюбоваться самим собой. Но именно в «Праматери» была еще одна проблема, кроме того, что стихи давались Элизе нелегко — выдуманный замок, в котором доживал свой век выдуманный граф, слишком сильно походили на то, что перед собой каждый день видела Элиза, а саму прародительницу дома Боротин, несчастную при жизни и страдающую после смерти, она представляла только как женщину с портрета, который они нашли тогда с Даниэлем.
Элиза не знала ни ее имени, ни кем она была, даже то, что именно ее любил Александр, было всего лишь глупым предположением, но от этого незнакомку, навсегда запертую в восточном крыле, становилось только жальче. Во всем замке Элиза не нашла ни одного ее упоминания, кроме случайно подслушанного разговора — хотя, может, она просто плохо искала. Спрашивать у барона о таком она тоже не решалась, потому что боялась разбередить старую рану. Раз уж он не оставил в замке ни одного изображения своих родителей, потому что не хотел о них вспоминать, то о несчастной любви точно забыл давным-давно, и она просто не имела права напоминать.
Стоило подумать об Александре, он явился. Проходя по коридору, он увидел приоткрытую дверь в кабинет и решил заглянуть. Может быть, он ожидал увидеть здесь Даниэля, а нашел только служанку, полностью погрузившуюся в мысли, тоскливые настолько, что она не заметила, как глаза заслезились.
— Элиза, — окликнул барон. — Чем занимаетесь?
— Я? — она села ровно, обернулась, а затем спохватилась и вскочила со стула. — Извините. Я хотела почитать, но как-то… Не получилось.
Александр зашел в комнату и взглянул на книги. «Праматерь» вызвала на его лице легкую усмешку, а вот от книги Вейера он шарахнулся, как от огня. Увидев, что барон помрачнел, Элиза поспешила отойти на несколько шагов, боясь, как бы ей тоже не досталось. Она понимала, что лезет в запретные вещи, еще когда начинала ее читать, но не думала, что Александр разозлится так сильно.
— Вам не стоит читать о таких вещах, — сказал он тяжело, забирая книгу. — А если уж так интересно, то возьмите другого автора.
— Почему? — ляпнула Элиза. — А что не так с…
— Вейер — бездарность, — произнес Александр таким тоном, будто Иоганн Вейер, живший двести лет назад, каждое утро лично портил ему кашу. — Я думал, его бредней в моем замке не осталось.
— Простите. Я не хотела…
— Вы не виноваты. Хотя я уже говорил, что серьезные науки — это не ваше, ваша тяга к знаниям достойна похвалы.
— А что тогда мое? — не выдержав, спросила Элиза. — Я просто… Я не хочу прожить всю жизнь, умея только варить супы и подметать пол. То есть…
— Я займусь вашим образованием, когда решится проблема с Даниэлем, можете не переживать, — прервал Александр с легким раздражением в голосе. — Конечно, я не допущу, чтобы моя служанка оставалась необразованной, и я даю вам полный доступ к своей библиотеке. Другое дело, что некоторые вещи для вам слишком сложные…
Он раскрыл трагедию на месте, где заложила Элиза. Самая середина, как она и говорила — дальше не шло, как она ни пыталась. Покраснев от злости, она подошла к столу и взглянула на строчки, которые с первого взгляда понять не могла.
— Она мне не нравится, — сказала она тоном обиженного ребенка. — Слишком скучно.
— Почему? — спросил Александр, усмехнувшись.
— Когда я ее читаю, у меня такое чувство, как будто я смотрю на Бренненбург со стороны. Вы иногда себя ведете, прямо как граф. А праматерь…
— Что — праматерь?
— Прямо как та женщина в черном, — призналась она наконец, тяжело вздохнув. — Мы с Даниэлем нашли портрет в восточном крыле, и я все никак не могла у вас спросить, кто она.
— Вас это не касается, Элиза, — услышав о незнакомке, Александр побледнел и тут же попытался увести тему — значит, ее догадки были верны.
— Это ваша возлюбленная? — спросила она осторожно, вместе с тем понимая, что терять уже нечего. — Я правильно поняла?
— Правильно, — вновь отмахнулся Александр. — Фройляйн Циммерман, давайте оставим этот разговор до лучших времен.
— Хотя бы скажите, как ее звали, — не унималась Элиза. — Я такого себе надумать успела, вы не представляете!
— Ее зовут Елена.
— Я за нее обязательно помолюсь, — пообещала она. — И за вас тоже.
— Хорошо, — на лице барона промелькнуло подобие улыбки. — Я думаю, вам пора заниматься ужином, Элиза. Идите.
Она взглянула на часы, висевшие под самым потолком, поклонилась и послушно пошла на кухню. Сочинение Вейера Александр забрал с собой, и она боялась, как бы барон не решил его сжечь — автор мог быть хоть трижды дураком и бездарностью, уничтожение книг казалось Элизе самым настоящим преступлением. К тому же, чтиво было пусть непонятным, но интересным — ей нравилось разглядывать картинки и запоминать незнакомые термины и имена, пусть они никогда бы ей не пригодились. Еще и то, что книга была посвящена тому самому Агриппе, про которого говорил Клаас, делало ее ценнее.
Барон мог и не прогонять ее из архивов так рано — Элиза знала, сколько времени ей нужно на готовку и сервировку стола, и лишние полчаса, которые нечем было занять, только раздражали и выбивали из привычного ритма. Зато, наконец, она поняла, что за чувство заставляло ее ходить из угла в угол, пререкаться с Александром и донимать его дурацкими вопросами — Элизе было нечеловечески скучно. Ей хотелось снова заняться чем-нибудь с таким же пылом, как в первые недели, но дел не находилось. Все, что можно было разобрать, она разобрала, ежедневные обязанности выполняла быстро, да и никакой особой радости они не приносили. Ей хотелось вернуть те дни, когда Александр мог лично заниматься ее учебой, а не просиживал целые дни то в кабинете, то в подвале. Даже по Клаасу она начала скучать — тот пусть и пробыл в замке всего три дня, но успел натворить столько, что Элиза еще целую неделю не могла успокоиться.
Она думала, что в столовую снова никто не придет, но когда часы пробили шесть, пришел Александр, а за ним, немного опоздав, явился и его гость. Задумавшись, она по привычке накрыла на стол и уже собиралась убирать тарелки. Если бы ей пришлось ставить их обратно при бароне, он бы точно отчитал ее — когда дело касалось этикета, Александр был необыкновенно строг и требовал, чтобы все было идеально. Только иногда, когда случалось что-то из ряда вон, он позволял Элизе некоторые вольности, но такого почти не происходило. В первое время, когда Александр придирчивым взглядом оценивал, насколько правильно она подавала чай и как училась встречать гостей на проржавевших доспехах, Элиза даже злилась — ей было непонятно, откуда в бароне, полжизни прожившем на отшибе в пустом замке, столько стремления к совершенству.
Ужин прошел в полной тишине. Александр вообще почти не разговаривал за едой, а Даниэль просто выглядел очень сонным и усталым, хотя провел целый день в комнате. Элиза стояла за плечом барона, иногда подливая вино. Невыносимая скука никуда не делась, наоборот казалось, что молчание, прерываемое только стуком вилок и ножей, распаляло ее все сильнее. Элиза уже обдумала, как можно невзначай пролить вино или уронить что-нибудь, чтобы на нее обратили внимание и заговорили, но оставила эти мысли — выслушивать нотации она не была готова.
В конце концов, Элиза пришла к выводу, что своими дурацкими размышлениями она накликала беду. Сложив тарелки на поднос, она уже взяла его в руки и собиралась отнести на кухню, как вдруг весь замок, от основания до самых башен, содрогнулся от страшного грохота, похожего больше на рёв огромного чудовища, демона, каким-то чудом выбравшегося с иллюстрации к книге Вейера. Пытаясь вспомнить, что произошло в те короткие мгновения, казавшиеся необычно длинными, Элиза видела только красную пелену перед глазами, словно столовую заволокло туманом, а когда он рассеялся, на полу перед ней валялся поднос и осколки посуды, блестящие в луже растекшегося масла. Кто-то — Александр — крепко держал ее за плечи, не давая упасть. Сбоку Элиза слышала короткие, негромкие всхлипы. С трудом повернув голову, которую как будто набили ватой, она увидела Даниэля, который сидел на полу, сжавшись в комок.
— Элиза, — голос барона, звучащий необычно гулко, вывел ее из оцепенения. — Немедленно отправляйтесь в свою комнату и не вздумайте выходить.
Она обернулась. Александр был необыкновенно бледен и наверняка напуган. Пытаясь прийти в себя, Элиза взглянула на свои ладони, покрытые осыпавшейся с потолка побелкой. Она чувствовала, как бешено колотится сердце, видела даже, как дрожат руки, но вместе с этим не ощущала никакого страха, как будто грохот вытряс из нее все чувства, или наоборот она была испугана так сильно, что уже не замечала этого.
— Мне нужно убраться, — возразила Элиза пусто, взглянув на барона. Александр встряхнул ее за плечи.
— Идите к себе! — повторил он, с трудом отпуская ее. — Это приказ, Элиза.
Все еще ничего не понимая, она перешагнула через осколки и взглянула на Даниэля, который после слов барона сжался еще сильнее. Уходя, она видела, как Александр поднял его на ноги и потащил за собой — наверняка в подвал. Наверняка этот рёв был связан с тем, что они там прятали, и если в первый раз Александр смог отмахнуться от нее неправдоподобным враньем о том, что ничего не было, то сейчас все было предельно ясно.
Элиза закрыла дверь в спальню и села на кровать, чувствуя, как ее бьет дрожь. Мыльный пузырь, в котором она ощущала себя всю дорогу до комнаты, наконец-то лопнул, и ее с головой накрыло нечеловеческим ужасом. Накрывшись одеялом, она закрыла лицо руками, не пытаясь вытереть бегущих по лицу слез. Воспоминания стали необыкновенно яркими — она снова слышала этот грохот, больше похожий на крик кого-то гигантского, полный злобы и отчаяния, снова чувствовала, как пол уходит из-под ног. Элиза даже представить не могла, как Александр успел подняться со стула и удержать ее.
Он ушел вниз. Взял с собой Даниэля, от которого не было никакого толка, и снова спустился в проклятое подземелье, с которого все началось, из которого распространялась эта гадость, разрушавшая замок снаружи и изнутри. От мысли, что гул может повториться и подвал просто-напросто завалит камнями, Элиза снова вздрогнула. Ее тошнило от страха и от собственного бессилия — она не могла противостоять тому, что поселилось в Бренненбурге, и никому уже не могла помочь.
Не в силах оставаться на одном месте, она вылезла из-под одеяла и, выглянув из-за двери, медленно вышла в коридор. О прошедшем землетрясении напоминала только пыль на полу, и больше ничего. Крадучись, Элиза добралась до столовой и выдохнула с облегчением, увидев фигуру в плаще, убиравшую осколки — извозчика.
— Господин Герих! — окликнула она, подходя ближе. Слуга резко выпрямился и отпрянул, держа голову низко опущенной, чтобы под капюшоном не было видно лица. — Скажите, где господин барон? С ним все хорошо?
Она подошла на шаг ближе и остановилась, почувствовав в воздухе тяжелый запах пряностей и вина. Слуга наверняка был пьян, но ее это сейчас волновало меньше всего. Элиза повторила вопрос, но Герих только качнул головой и ответил что-то нечленораздельное, поправляя капюшон — она заметила, что руки у него даже в перчатках выглядели необыкновенно раздутыми и непохожими на руки обычных людей.
— Я уберу сама, — сказала Элиза, сглотнув. — Не переживайте.
Кроме страха, с которым она вышла из спальни, Элиза ощущала что-то еще — как будто шестое чувство, которое в умных книгах называли интуицией, подсказывало ей держаться от извозчика как можно дальше. Ей хотелось сдернуть с него капюшон — но та самая интуиция подсказывала, что если она это сделает, то тут же пожалеет.
— Пожалуйста, идите, — повторила она. — Его светлость разозлится, если увидит.
Упоминание барона подействовало. Подобрав осколки, Герих, все так же не поднимая головы, быстрой неловкой походкой ушел, оставляя после себя запах алкоголя. Только когда он скрылся за поворотом, Элиза смогла хоть как-то успокоиться. Рядом с извозчиком она чувствовала себя так, будто разговаривала с деревенским дурачком — было жутко, неловко и брезгливо. Масла в огонь подливало то, что она никогда не видела его глаз — даже когда он отвозил барона в Кёнигсберг, Элиза видела только нижнюю часть лица, изуродованную шрамами. В духе Александра было брать такую страхолюдину с собой в столицу, пугать непривыкших к уродству горожан и поддерживать свой образ загадочного отшельника.
Одеревеневшими руками она собрала оставшиеся черепки и кое-как вытерла пятно на полу. Обычные дела отвлекали, возвращая в реальность, которая, по сути своей, нисколько не изменилась: замок остался таким же, как был, только покрылся слоем пыли, осыпавшейся с потолка. Второго удара тоже ничего не предвещало, хотя он мог возникнуть так же внезапно, как первый.
Не зная, куда деться, Элиза решила выйти в зал и подождать Александра там. Кроме горсти мелких камней, валявшихся под местом, где раньше были каменные перила, только одна вещь напоминала об ужасе, который пережил замок: Гертруда молчала. Мраморное лицо с приоткрытым ртом тупо смотрело вперед, на дверь баронского кабинета, и не выражало ничего. Элиза подошла к фонтану, чтобы проверить получше, и обнаружила, что вода, оставшаяся на дне ракушки, помутнела и отдавала железом.
— Бедная, — шепнула она тихо, положив руку на каменное крыло. — Что с тобой случилось?
Встав на цыпочки, Элиза заглянула в отверстие, откуда вытекала вода, и заметила, что оттуда что-то торчало. Подтянувшись и обняв Гертруду за шею, чтобы не упасть, она встала на край ракушки и посмотрела поближе — оказалось, даже туда забился сгусток плоти, с которыми Элиза боролась все это время. Идти до лаборатории она побоялась, поэтому принесла с кухни старый нож, которым никогда не пользовалась. Поковырявшись немного и чуть не упав в грязную воду, она наконец достала изо рта Гертруды плотный комок, плюхнувшийся на дно ракушки и позволивший воде — чистой, ничем не пахнущей, — хлынуть веселым потоком.
— Хоть тебе я могу помочь, — спустившись, Элиза беспокойно усмехнулась. — Без тебя здесь совсем плохо.
Журчание воды нарушило глухую тишину, окутавшую Бренненбург, и Элиза наконец смогла вернуться к себе. Ей все еще было страшно, но уже не так сильно. Распахнув окно, Элиза подставила лицо теплому августовскому ветру, а после, не раздеваясь, легла на кровать. Она надеялась, что сможет задремать и когда проснется, Александр уже вернется и наконец-то объяснит, что произошло.
Элиза не поняла толком, уснула она или нет, но когда она открыла глаза спустя время, казавшееся одновременно необыкновенно долгим и в то же время — пролетевшим за секунду, было уже темно. Из открытого окна доносился стук — кто-то долбил в ворота, прямо как два месяца назад, когда она только обживалась в замке и больше всего на свете боялась, что за ней приде