***
— Ты уже болеешь около месяца, Гермиона! Это совершенно ненормально! Гарри расхаживал в её кухне, иногда кидая осуждающие и вместе с тем сочувствующие взгляды на подругу, сидящую за барной стойкой. И ведь правда — через три дня будет месяц с её больничного. И вообще по закону её должны были давным-давно выписать и отправить на работу, но начались осложнения — сплошные симптомы гриппа: высокая температура, жар, озноб, кашель, сильный насморк, упадническое настроение и бред. В бреду она пребывала часто. Не фильтровала речь, несла полную чушь, рыдала, билась в агонии, видела неутешительные и мрачные картинки перед глазами будучи в бодрствовании, слышала какие-то звуки и совершенно не владела собой. В такие моменты её разум будто пылал в огне небытия. Её не существовало как целого человека, полноценной личности. Поттер этим вечером аппарировал прямиком к ней домой. Беспокойство за близкого человека разъедало его изнутри. И он знал причину этому беспорядку в её жизни. Называется он «Отстранение от соулмейтовской связи». Они с Тео уже такое проходили, только в лёгкой форме. Покашляли и взяли себя в руки. Почему морозилась Гермиона — оставалось загадкой. С одной стороны, он, конечно, мог её понять. Но к Малфою он питал дружеские чувства и прекрасно знал, что тот давно догадался об их связи и даже положил глаз на Грейнджер. Гермиона же не была к этому готова. Ни тогда, когда получила метку с заглавными буквами, ни сейчас, когда она узнала, кто её предначертанный. Естественно, это шок. Для неё — больше, чем шок. Не так Гермиона Грейнджер представляла свою жизнь в таком возрасте. Она боялась. Она не хотела. Не даром же просто работала с документами и отчётами. Её спокойный мир рухнул в тот вечер. Она больше не хотела давать шанс этой системе. Гарри ничего не узнавал, не выпытывал, не тревожил их обоих. Хоть он и не всегда мог о чём-то догадываться, но годы работы в Аврорате научили его некоторым психологическим приёмам. Помимо того, что он видел надписи и буквы на их руках, Поттер также заметил перемену как в их отношениях, так и в их настроениях. Очевидные вещи не всегда заметны человеческому глазу. Порой, истина лежит на поверхности, а не запрятана где-то глубоко внутри. И это навело его на определённые мысли. Он по-прежнему ничего не спрашивал у Малфоя или у Гермионы. Это было априори. Вероятно, Тео тоже догадывался, или знал от самого Драко. Скорее всего, Малфой просил никому об этом не говорить. Сам же потомок древнего аристократического рода ничего не предпринимал. Не заговаривал, не старался чаще видеть свою родственную душу, не пытался сблизиться с девушкой, узнать что-то у её друзей. Малфою хватало лишь одного наблюдения за ней. В этом был свой особый смысл. Он давал ей надежду на выбор. Он буквально продлевал ей жизнь. Столкновение родственных душ было лишь вопросом времени и решением Судьбы. Всё это — поганая лажа. Не всем везёт так, как Биллу и Флёр, как Теодору и Гарри, как Пэнси и Невиллу, как Блэйзу. У них у всех была хоть какая-то симпатия, у кого-то даже односторонняя. Наличие скудного общения, которое переросло в привязанность и потребность друг в друге. У этих двоих — ничего. Гермиона проклинала своё «везение». Малфой — молча провожал её взглядом и, порой, вздыхал. И если Малфой был настроен на поддержание связи и, возможно даже, на выход на новый уровень взаимоотношений с девушкой, то Грейнджер морозилась по всем фронтам. Гарри искренне ей сочувствовал. Она это не выбирала. Она это не контролировала. Она была в этой ситуации как рыба на суше — медленно умирала. И, что самое печальное, — отстранение от связи соулмейтов сыграло с ней самую злую шутку. Заболела. Не простудилась, не просквозило её нигде. От тоски. Связь в ней тосковала по прикосновениям. Соулмейты, уже состоящие в крепких или завязывающихся отношениях, знают практически всё об этом: как тоскует сердце, как долго волшебник будет чахнуть без предначертанного, что нужно делать, чтобы оживить себя, как влияет на магический внутренний сосуд сама связь. И самое важное: Судьба сводит людей не от балды. Гермиона, специально громко сёрбая горячий крепкий мятный чай, заговорила: — Я не хочу умирать. Но и не хочу этого всего. Я ненавижу себя и Судьбу за это. Это просто… Знаешь… Как очередной сюжетный поворот в мелодраме. Типа тех, которые любит Джинни, — они оба поморщились от воспоминаний совместного похода в кино. — Я понимаю, Гермиона. Поначалу и мне этого не хотелось, но вышло так, что мне пришлось с этим смириться. — Я не цирковая мартышка, чтобы меня усмирять, — фыркнула ведьма, сделав ещё один глоток. Чай обжигал горло. Её всю клонило в сон. Она знала: если уснёт сейчас — проснётся в диком животном бреду. Поттер тяжело вздыхает и садится напротив подруги, беря её руки в свои, отставляя кружку-ведро в сторону. — Попробуй хотя бы увидеться с ним. Поговорить, обдумать всё. Знаешь, иногда люди так делают — словами через рот решают общие проблемы. — И когда ты стал таким умным?! — У меня были хорошие учителя, — не повёлся мужчина на её подколку. — Но я серьёзно. Поговори с ним. Грейнджер вздыхает, поджимает губы, отворачивается, забирает свои руки из больших и тёплых. Снова закрывается в себе. Снова решает делать так, как ей хочется, а не колется. — Почему-то он не спешил мне говорить о том, что давно знал, что мы повязаны. Это, знаешь ли, обижает, когда тебя не ставят в известность таких важных вещей. Если бы он сказал мне, что знал об этом, мы бы поговорили. Меня обидели, понимаешь? А когда я спросила у него, правда ли он знал об этом ещё до того, как мы коснулись друг друга, он виновато молчал. Может, конечно, и не виновато, но молчал! Как о таком можно молчать? Гарри качает головой. — Поставь себя на его место. Будь ты оправданным Драко Малфоем, было бы ли тебе так просто говорить об этом с девчонкой, которую ты презираешь и оскорбляешь долгие годы? Возможно, его сжирает совесть, — он смотрит на свои наручные часы, подаренные Ноттом. — Возможно, прямо сейчас. — Бьюсь об заклад, Драко Малфой не знает, что такое совесть. Бьюсь об заклад, что и прямо сейчас не узнает.***
Совесть Драко Малфоя появляется только на третий день после разговора с Поттером. Те разы, что он появлялся у неё перед дверью после того случая в конференц-зале, не считаются. Камин Гермионы теперь открыт почти всегда, кроме ночи. Неизвестно, в какой момент ей может стать сильно плохо и когда придётся нажать на тревожную кнопку, чтобы подмога подоспела и помогла хоть чем-то. Потому что было ей реально плохо. И было, в принципе, всё равно, нападут на неё или нет. Защитные чары хоть и стоят, но двери-то открыты: заходи, не стесняйся. Она почти не спала. Металась в тревожном сне, потела, мёрзла, иногда кричала, чаще — бормотала что-то невнятное, дёргалась, просыпалась и больше не могла уснуть. Гостиная стала новой спальней. Язык заплетался большую часть времени. Грейнджер казалось, что она станет инвалидом быстрее, чем словит паническую атаку. Пиздец. В тот знаменательный, торжественный (ирония) день ей вроде бы не было так плохо, но говорить она не могла, как и есть, как и спать, как и шевелиться. Лежала перед телевизором и всеми силами заставляла себя не спать. Ночью хуже всего. Ночью галлюцинации выматывали её сильнее всего. Это было так болезненно, что спать после такого не хотелось ввиду страха, а хотелось — из-за усталости. Он появился неожиданно, вышел из камина, изящно стряхнул с себя осевший пепел и взволнованно посмотрел на девушку, которую, можно сказать, обидел. На мутный взгляд Гермионы, Малфой всё равно выглядел лучше неё: болезненная бледность, сутулость, красная сетка на белках глаз, тёмные круги и мешки под глазами. Он пытается шмурыгать носом тихо, но Грейнджер даже в таком состоянии слышит. — Какого хрена пришёл? — в предобморочном состоянии её язык быстрее мозга — мозг-то вообще не планировал разговаривать с Малфоем. Да и с физической точки зрения это было бы невозможно. Агрессия (даже пассивная) была её защитной реакцией. Она не знала, плохо это или нет, но к Драко Малфою она не питала нежных или хотя бы приятельских чувств. И даже когда лучший друг сказал ей поставить себя на место бывшего Пожирателя, она этого не сделала, потому что не могла его понять. Что тут было сложного? Подошёл, взял за руку и уверенно сказал. В чём вообще проблема? Ну, не поверила она бы сначала. Ну, морозилась бы от него, избегала, также бы слегла. Если бы можно было бы вернуться назад в тот день, она бы ничего не меняла. Но если бы Малфой, по возвращении в прошлое, в тот самый день, подтвердил её догадки словесно, возможно они бы нормально поговорили, как взрослые адекватные люди. Он сделал свой выбор. Он выбрал молчание, чем сильнее задел её. Словами через рот не? Не бывает? — Нам надо поговорить?.. — интонация в его хрипловатом голосе (видимо, сел от «болезни») была полувопросительной, будто он сомневался сам в том, что говорит. Или спрашивает у неё разрешение. С одной стороны, Гермионе с его приходом стало легче дышать, сонный — или бредовый — морок понемногу с неё сходил. Грейнджер по-прежнему мучилась от озноба, высокой температуры, боли в горле, насморка, головной боли и много чего другого, но… Знаете, даже если какой-то симптом отступает, становится действительно легче. Будто резво идёшь на поправку. Дурацкие правила связи. С другой же стороны… В душе вместо нескольких камней появился огромный валун, придавивший её к земле. И не встать, не крякнуть, не позвать на помощь. Ничего. Хоть ложись и помирай. Даже с учётом того, что она и так лежала. — Малфой, — язык девушки заплетался; она шмыгнула носом, продолжила: — нам надо было разговаривать ещё месяц назад. Ведьма задыхалась от того, как ей было тяжело говорить. Ой, не потому, что она морально разбита, а потому что болеет. Нос весь забит, дышать можно только через рот, и то — длительные разговоры выматывают её похуже пробежки после полугода ничегонеделания. — Я прекрасно это понимаю, Грейнджер! — Не ори на меня, это я здесь больше всех страдаю. Не то, чтобы это было так, если по правде, то Гермиона реально выглядела и чувствовала себя хуже от этого. Потому что она пыталась отвязаться от связи, подкинутой идиоткой-Судьбой. Малфой же, насколько она правильно поняла, давно это принял в себе и сейчас просто легко отделался — мучился только от расстояния. — Ты сама сделала этот выбор… — пробубнил Драко, опустив взгляд в пол. Он всё ещё стоял возле камина. Гермиона хоть и была воспитанным человеком, но приглашать его пройти не собиралась. Не хотела и не должна. Она потеряла сегодня последние крупицы уважения к нему. — Я не делала выбор, — тихо произнесла она. — У меня его вообще не было. Малфой резко взглянул на неё, пребывая в немом шоке. Он слышал… недовольство в её голосе? Как так? Это же особая магия душ, которая усиливает магию соулмейтов как вместе, так и по отдельности. Многие полукровки и магглорождённые об этом мечтают. Кому-то перепадает такой эксклюзивный шанс, а кому-то нет. Почему в её словах столько пренебрежения? Почему она так расстроена этим фактом? — Предвещая все твои вопросы: я ненавижу отсутствие выбора. Я ненавижу, когда не могу контролировать свою жизнь. Я ненавижу, когда мне что-то навязывают, — Гермиона говорила с одышкой из-за насморка. Вообще она не должна была перед ним оправдываться и как-то объясняться. И всё же она это делала. Потому что Драко Малфой заебал бы её так же, как и Джинни со своими дурацкими разговорами о том, как же ей повезло получить эту метку, да ещё и быть соулмейтом Малфоя, у них будет сильный магический тандем, а дети… Дальше Грейнджер не слушала. Такой бред. Похуже, чем ей видится и снится по вечерам и ночам в течение этих недель. — Мне не нравится, что за меня что-то пытаются решить, Малфой. Я не любитель такого. Не потому, что я сильная и независимая, а потому что я живой свободный человек, живущий в правовом государстве. Думаешь, я просто так стала именно офисным работником? — тяжело дышала, делала перерывы и глоток воды, когда горло пересыхало. Голос хрипел. — Мне поступали разные предложения после войны, во время обучения на повторном курсе, после окончания школы и даже сейчас. «Я хочу просто успокоиться», — слышал в этом потоке Драко. Не смел перебивать, вставлять комментарии. Грейнджер говорила долго, с придыханием. Голова начинала кружиться, в висках стучало. Тяжело. Ей было тяжело. Присутствие родственной души совсем чуточку облегчало её состояние, но не помогало совсем. Система была сложнее, чем она думала. — Ты мне нравишься, — не выдержав, сознался он, перебивая всё-таки её бесконечный поток. Гермиона замолчала. Она не выглядела ошеломлённой и окрылённой, как представлял в своих мыслях Драко. Скорее, озадаченной ещё одной навалившейся проблемой, ни капли не удивлённой и не польщённой. Это печалило. — Я тебя поздравляю. — И это — всё, что ты мне скажешь, Грейнджер? — не то, чтобы пренебрежение его чувствами его злило. Но расстраивало. — А что я могу тебе сказать? Я ничего из этого не хотела. Я ни в чём не виновата, так что, будь добр, не говори со мной таким обиженным тоном. Она пожала плечами, фыркнув, кое-как встала с дивана, поправив задравшуюся старую кофту Тео, и прошла в кухню к барной стойке. Мужчина двинулся за ней, не желая больше стоять на одном месте возле камина, как нашкодивший котёнок. Девушка достала из холодильника коробку персикового сока и наполнила им кружку. Холодное пить нежелательно, тем не менее, ей было так плевать. — Объединение уже произошло, Гермиона. Это его «Гермиона» звучало так жалобно, что на миг ведьма почувствовала себя самой настоящей сукой. Извините, но это так. На первом месте для неё стоял собственный комфорт и личные желания. Какое ей дело до уязвлённого мужчины? Совершенно никакого. Однако внутри что-то неприятно заскреблось. Возможно, такое внимание ей льстило. — Не знаю, чего ты от меня хочешь. Если ты думал, что я сразу после этого прыгну тебе в объятия, ты глубоко ошибался. Я не хочу болеть, но я и не хочу ввязываться в то, чего у меня нет к тебе, — Малфой опешил, бесцеремонно садясь на барный стул напротив неё. — Я про чувства. К собственному сожалению, Малфою казалось, что он ей хотя бы симпатичен. Реальность иногда бывает слишком жестокой. Пару минут они молчали, пока девушка не заговорила: — Я хочу жить как раньше. Для этого существует только один способ. И я знаю, что, относительно моих желаний, он может быть опасным для нас обоих. — Ты предлагаешь…? — Да. Попробовать можно. Я не обещаю любви вечной, симпатии, влюблённости и далее по списку. Я постараюсь отстроить нейтралитет к тебе, как и было раньше на работе. Пойми, Драко, — заботливо произнесла она, видимо, жалея его, — мне сейчас это всё не нужно. Возможно, когда-то в будущем я влюблюсь в человека, но я хочу это сделать только потому, что желаю этого, и потому, что человек этого действительно стоит. Она не вываливает на него гениальный план. Не рассказывает, что много думала и искала какую-то информацию. Ничего такого даже не было. Но она согласна попробовать быть рядом, касаться, когда нужно, общаться с ним чаще и больше, чем раньше. Вот как-то так, подумала Гермиона, когда провела кончиками пальцев по его буквам. У них было какое-то необозримое будущее. И, по крайней мере, один из них был готов за него бороться. Скорее всего, она к нему присоединится, но это будет потом. Потом он будет звать её на кофе, на ужин, на встречу с мамой в кафе-библиотеке, ходить с ней на интеллектуальные игры, читать вслух в её гостиной, покупать ей самые вкусные конфеты с фисташковой и миндально-кремовой начинкой, сидеть в час ночи у него на кухне или за её барной стойкой и рассказывать какие-то забавные или откровенные истории из детства и юности. А сейчас… сейчас они только касались меток друг друга, проводя пальцами по свечению, чувствуя, как искры разбегаются под кожей и приносят удовольствие. Это как смотреть на салют в праздничную ночь — никогда не надоест. Как ездить на цветочные поля, устроив там пикник с венками на головах. Как танцевать после работы у кого-нибудь в квартире под Wham! или U2. Как влюбляться.