***
Малфой смотрит на неё слишком внимательно, слишком пристально, слишком ощутимо (до покалывания в месте фразы на латыни), так, что это заставляет её с неуместным стыдом вспоминать свой сон про лифт и миллиарды касаний друг друга. Но она смотрит ему в глаза в ответ, молясь всем известным ей великим волшебникам и ведьмам, лишь бы он не читал её мысли. Если бы за такие грешные думы была предусмотрена смертная казнь, как наказание за её позор, она бы горела на костре. Вероятнее всего, заживо. И так происходит каждый раз, когда они пересекаются на работе, в течение недели. Гермиона стала чаще видеть его неподалеку в Министерстве, хотя раньше такого не случалось. Или она не помнила. Но суть была не в этом. Суть была в том, что… пожалуй, она чувствовала себя намного лучше, когда узнала, кто её соулмейт. Театр абсурда, не иначе. И зуд и свечение появлялись теперь чаще: они находились рядом друг с другом, и теперь она могла разумно идентифицировать эти явления родственной связи. Теперь она могла думать о том, что сама Судьба — крайне жестокая и обиженная на всех во Вселенной сука. Хочешь связи? Получи. Не хочешь? Всё равно получи. Выбор родственной души? Ха-ха, ишь чего захотела. Будешь плясать только под мою дудку. Гермиону часто посещала одна и та же весёлая (нет) мысль: «Не везёт так не везёт». И тяжёлый такой вздох — протяжный, ноющий, отчаянный, расстроенный. Её соулмейт — грёбанный Драко Малфой! А что ещё хуже — его, видимо, совершенно это не беспокоило. Грейнджер помнила его заносчивым маленьким противным грубияном, который никак не мог прикусить язык и, кажется, питался людскими страданиями. С тех пор прошло довольно много лет. На повторном курсе она его не видела: Министерство Магии заперло его в стенах поместья и посадило под домашний арест, подразумевающим под собой и домашнее обучение. А после окончания школы Драко Малфой мог работать только на правительство Магической Британии, не имея практически никаких шансов на то, чтобы заняться чем-то своим. Кроме того, его манера язвить никуда не делась. Конечно, сейчас его детсадовские подколки воспринимались совершенно безобидно: он не стремился вкладывать в свои слова обзывательства, хамство, неуважение и презрение ко всем и каждому. Тем не менее, подколы были и иногда задевали Гермиону. У Драко Малфоя, насколько она знала, не было шансов вести двойную игру (она могла поставить всё своё материальное состояние на то, что играл бы он грязно, если бы только мог!): один крохотный шаг не в ту сторону — и Малфоя посадили бы в Азкабан, припомнив ему все его грехи. Было, правда, одно «но», которое Гермиона не желала признавать… По закону волшебного мира, связанного с родственными душами и их связью, его могли оправдать при повторном задержании. Прям как в Средневековье. Вроде бы в Польше существовал такой обычай… Для оправданных бывших Пожирателей (и прочих опасных преступников) было только одно, почти неоспоримое наказание — смертная казнь. Но и её можно было бы обойти, если у заключённого есть соулмейт. Перед смертной казнью родственная душа заключённого в определённый момент могла выкрикнуть «Он мой!», и его помилуют. С одной стороны это был полнейший бред, дань старым традициям, устоявшимся действительно с давних времён. С другой стороны… в этом был особый смысл. В волшебном мире очень ценили и уважали душевную связь между волшебниками, какими бы отвратительными не были их поступки. И всячески поддерживали эту социальную группу, поскольку соулмейтов в волшебном мире было не так уж и много, большинство из них чистокровные, реже — полукровки, почти никогда — магглорождённые. Если бы каждого, кто подходил под какую статью, казнили, соулмейты бы умирали от разрыва связи и от тоски. Так что Гермионе было страшно умирать. Она была той ещё эгоисткой и потому надеялась, что Драко Малфою хватит ума вести себя нормально и никуда не вляпаться. Ещё ей было жуть как интересно, остались ли у него прежние помыслы. Но это совершенно другая история. Грейнджер знала лишь то, что Малфой осознанно и намеренно вступил в отряд Пожирателей Смерти (со своими мотивами и доводами, разумеется) и не жалел. Знала, что ему было страшно убивать директора. Знала, что он изменил своё мнение, когда кинул палочку Гарри, но лишь потому (она всегда мысленно подчёркивала это!), что ему это было выгодно: Драко Малфой заранее понял, к чему ведёт война, чья сторона в процентном соотношении близка к победе и что для его семьи выгоднее. Грёбанная трусливая изворотливая змея. Естественно, она была зла на него за это. Потом усмиряла свой гнев и старалась относиться к нему так, как он относился к ней на протяжении многих лет работы в Министерстве — никак. Малфой никак её не замечал раньше, не смотрел так, как это делал после столкновения в лифте, с едва заметной ухмылкой, с призывающим блеском в серых глазах. Гермиону это смущало, ставило в неловкое положение. Изредка она зависала, на секунды забывая, что делала или куда шла. Такова была её ноша. Слишком тяжёлая для Гермионы Грейнджер. Она уже говорила, что не хотела быть предначертанной ни под каким предлогом? Вероятно, да. Что ж, она готова повторять об этом постоянно. И ладно бы, если бы он оставался таким же несносным и нахальным типом, коим был раньше. Ладно! Ничего бы не изменилось. Но за столько лет работы в одном месте он, кажется, взял себя в руки и перестал вести себя, как ребёнок. Его родители были заперты в Малфой-мэноре. Он сам работал в Аврорате с Гарри и жил, насколько она знала, в квартире в нескольких кварталах от Министерства. Часто ходил на рейды, выполнял свою работу практически идеально, и именно его Гарри посылал на собрания сдавать отчёт, так как Поттер в прошлом году проводил на пенсию своего прямого начальника и из заместителя превратился в главного аврора. Ну, и потому, что Поттер ненавидел общие собрания. Хитрый жук, думала Гермиона каждый раз, в тайне мечтая поступать так же, как и её лучший друг. К сожалению, она не могла позволить себе такой роскоши в силу своей должности и в силу мерзкого нрава своего начальника.***
В конце этого месяца Поттер снова посылает Малфоя на собрание для сдачи отчёта из отдела, что совершенно бессовестно с его стороны. Он начальник аврората, в конце концов! Стоит признать, что не он один так делал. Гермиону тоже посылал отдуваться за весь отдел её скотина-начальник, потому что мужик не мог поднять свою задницу и ничего не смыслил в составлении и презентации подобных документов. Как он справлялся без Грейнджер до её прихода, она не понимала. Скорее всего, до неё были люди, которые тоже это делали. Впрочем, сидеть за бумажками ей нравилось больше, чем ловить оставшихся ПСов. Как бы она не любила практическое применение магии, после войны ей хотелось спокойствия и рутины. Возможно, в будущем она переведётся в Отдел тайн, чтобы использовать свои навыки, знания и умения в нужное русло, но не сейчас. И всё же работа с бумажками чаще всего утомляла: почти все документы для сдачи приходилось переделывать, поскольку её коллеги и подчинённые были непроходимыми идиотами, не умеющими по шаблону составлять простые предложения. Ей нужен был отпуск. В срочном порядке. Чтобы человек хорошо работал, ему нужно хорошо отдыхать. Так ведь говорят? В конференц-зале пока никого не было. Из-за своей пунктуальности Грейнджер приходила на некоторое время раньше остальных членов собрания. Чтобы не опоздать. И чтобы подумать над тем, что происходит в её жизни. Сплошной абзац, Гермиона. Сколько бы она не обдумывала свою ситуацию и вообще коммьюнити предназначенных, в её голове не укладывались некоторые вещи касательно её самой. Многие детали по-прежнему оставались для неё загадкой. Да, это были просто детали, но порой детали играют более важную роль, чем можно себе представить. У неё были тысячи вопросов, ответы на которые она могла узнать сама и только от одного человека. Нужно было подтвердить всего лишь одну теорию. Через некоторое время в конференц-зале стали собираться начальники отделов или их «посыльные». Кингсли, зайдя последним, сходу начал ежемесячное собрание, опрашивая присутствующих. Гермиона закончила свой доклад одной из первых, кратко обрисовав все выполненные и невыполненные задачи, что бывало довольно редко — только если её что-то по-настоящему беспокоило и её мысли были заняты другим. Совершенно другим… Малфой выступал последним, и Гермиона не сводила с него глаз всё то время, что он предоставлял сведения о проделанной работе, пойманных Пожирателях, найденных опасных артефактах и прочем, прочем, прочем. Грейнджер внимательно следила за его позой, за жестами, мимикой, артикуляцией, дабы попытаться прочитать его, используя минимальный багаж знаний по психологии. К сожалению, ей этого не удалось. Казалось, Драко Малфой не был взбудоражен, смущён или закрыт. Он всё так же был уверен в себе, спокоен и решителен, зараза такая. Ни одного прокола. И работа была прекрасно выполнена, и отчёт хорошо подготовлен. Что с ним не так? Гермиону что-то явно настораживало, и она не хотела признаваться себе кое в чём, пока не узнает точно. Он был в одной рубашке в этот раз, и она могла видеть, как сквозь лёгкую дорогую белую ткань просвечивается его соулмейтовская надпись. Его пальцы на несколько секунд задержались в том месте и почесали буквы. О-о-о! Её предплечье тоже изнывало от зуда и свечения, но она не хотела проигрывать, что бы это не значило. Край рукава рубашки мужчины напротив неё слегка задрался, и Гермиона смогла разглядеть, как от запястья по предплечью вырисовывались первые буквы: Honor. «Честь». Вот, что это было. Первая буква — начало её имени. Гермиона видела, что одним словом фраза не заканчивается, значит, помимо чести было и что-то ещё. Интересно, однако. Грейнджер знала, что Малфой уходит всегда последним из зала собраний. В самом начале разбросав свои бумаги по столу, она собиралась очень медленно, ожидая, когда все покинут помещение и ей удастся переговорить с Малфоем. Если он не спешил, это не значило, что и она делает вид, будто ничего не произошло. — Грейнджер, я тебя уже раскусил. Девушка подняла бровь, показывая деланное непонимание. Гермиона не считала себя открытой книгой, хоть и не особо скрывала свои эмоции и намерения. И всё же было любопытно. — Что? Драко ухмыльнулся, закрыв свою папку с документами. — Обычно ты уходишь чуть ли не первая, а тут вдруг неожиданно задержалась. Я примерно догадываюсь, чего ты хочешь, но предпочёл бы услышать от тебя напрямую. И снова нахальство в его голосе, такое непрозрачное, что Гермионе сносило башню от раздражения. Она стиснула зубы, стараясь привести себя в состояние покоя. Честно говоря, удавалось с трудом. — Не понимаю, о чём ты, — в её тоне было слышно такое напряжение, что впору было бы вешать табличку «Осторожно!». Желание проверить свою догадку выветривалось с непомерной силой. Все доводы исчезали, рациональность махала рукой на прощание, оставляя у руля эмоции и чувства. Отсутствие выбора. Первоклассно, ничего не скажешь. Девушка всё ещё умоляла Небеса дать ей проснуться и не обнаружить на своём предплечье надпись, не столкнуться в лифте с Драко-черт-его-раздери-Малфоем, не споткнуться, не схватить его за руку и не осознать, что они — солумейты. Буквы чесались, буквы светились, буквы въедались под кожу, пуская по венам ядовитое свечение, которого она не желала так сильно, что готова была взвыть от своего бессилия, разодрав руку в мясо, лишь бы избавиться. На одной чаше весов было это. На другой — тоска по соулмейту. Чувство было сравнимо с тем… Грейнджер слишком много думала об этом в последнее время, чтобы не найти нужного сравнения. Это было похоже на то, как ты влюбляешься. Не по-настоящему, а навязанно. Влюбляешь сам себя в человека, которого никогда бы не стал рассматривать как потенциального партнёра. Выдумываешь себе какие-то отличительные признаки, положительные качества, определённые эмоции, идентифицирующие симпатию. Выдумываешь образ, в который потом влюбляешься. И всё это — пустое. Всё это — искусственное, ненатуральное, обманчивое. До скрежета зубов. Из-за того, что однажды что-то произошло. Что-то, что подняло этого человека на уровень твоих глаз. Вот так было на другой чаше весов. И ещё — безысходность. Коктейль. Думая об этом и о своей глупости в стремлении хоть что-то для себя выяснить, Гермиона вдруг засобирала бумаги нарочито быстро и поспешила к выходу из конференц-зала. Всё это изначально было плохой идеей. Она уже успела проклясть себя тысячу раз и миллион раз назвать себя идиоткой. — Так быстро уходишь? Малфой будто бы преградил ей дорогу, при этом оставляя ходы к отступлению. Он давал выбор и в то же время отнимал его. Детские качели: туда-сюда, вверх-вниз, упал-поднялся. Человек-неопределённость, не дающий никакой определённости другим. В эту секунду Гермиону осенило: Драко Малфой был неуверенным человеком. Он вроде и отпускал её, а вроде — держал возле себя. Это ненормально, это — не по-взрослому. Такие люди с трудом меняются, а стоять постоянно у причала ей не хотелось. Пустое, лишённое здравомыслия, ненужное. Грейнджер вздохнула, прекрасно понимая, что ей всё-таки нужно это сделать, чтобы окончательно поставить точку в этом коротком простом предложении с дополнениями и обстоятельствами. — Ответь на один вопрос, Малфой. Честно, прямо и не юли, будь добр. Она на него не смотрела. Косилась в сторону двери, ощущая, как паника задерживается в грудной клетке, замещая кислород, пытаясь создать тот же эффект, но с треском проваливается. — Ты знал об этом? Слова давались с трудом. Тяжесть появлялась в лёгких, будто пеплом оседая в них, делая из неё либо жалкое подобие дракона, либо красивую стеклянную пепельницу. Дым, гарь и накатывающиеся слёзы, собирающиеся в уголках глаз от контраста всех этих ощущений, придающих ей слабости в большей мере, чем ей бы того хотелось. Огромный снежный ком, застрявший в глотке, не таял. Замораживал стенки горла, заставлял давиться и кашлять. Но она держалась. Она стойкая девочка. Она со всем справится. — Ты знал о том, что мы предназначены друг другу? Гермиона подняла рассерженные глаза и скривила губы в злостном оскале. Ответ крутился в её голове, и всё же ей хотелось бы услышать это от Малфоя. Она устала догадываться обо всём сама, выпытывать, скользить между строк и находить пробелы. Драко молчал, пряча тоскливые глаза от своей родственной души. Казалось, ему зашили рот или наложили Силенцио, чтобы, если бы он даже попытался, и малейший звук не смог сорваться с его уст. Говорят, молчание — самый худший крик. Гермиона в этом убедилась именно в этот момент. Только этот крик не исходил от Драко Малфоя. Этот крик был полностью её. Крик, полный того самого отчаяния. Она и сама была соткана из этого мерзкого холодного ощущения. Вся её аура была им пропитана. И именно отчаяние разрывало её на куски. Щемило, сдавливало в когтистых лапах лёгкие, вынуждая чувствовать тот самый осевший пепел, который царапал её изнутри. Он так и не сказал ей ни слова. Похоже, это и был его ответ. — Ты знал… — утверждение забивало последний гвоздь в крышку её гроба. Обида смешивалась с кровью, била поддых, задевала абсолютно все болевые точки. — Ты знал и, сука, ни слова не сказал. Какой ты мудак. Не было ни восклицаний, ни громких криков, споров, ссор. Никаких повышенных тонов. Тихо, вкрадчиво и ошеломительно — в самом плохом смысле. И это — самое худшее, что он когда-либо слышал в свой адрес. Дело было не в «мудаке», нет. Всё было гораздо сложнее, и стало ещё хуже, когда Драко, не смея что-либо сказать, просто следил за тем, как его соулмейт покидает зал собраний, закрыв за собой дверь, оставляя его одного. Даже не успела заметить, как свечение под его рубашкой усилилось от того, насколько близко они стояли друг к другу, и как чётко вырисовывались буквы Honor lucidum tanGit. Она стойкая девочка. Она со всем справится. Хотя с этим справиться она бы никогда не смогла.