Очертание её сердца

— Ты совсем не думаешь своей головой, Грейнджер? Гермиона вздыхает от недовольства и наливает себе вино. Затем дёргает бутылкой, спрашивая, не хочет ли собеседник. — Ты едва не сожгла Королевскую Оперу, — Блейз швыряет газету ей под ноги, когда Грейнджер оказывается рядом. — И что? — безразлично спрашивает Гермиона. — И что? Грейнджер, тебя раскроют. Забини злится. Гермиона не понимала. Он переживает? Может быть, она стала ему чересчур близким человеком за всё время и, может быть, смириться с её потерей будет сложно, но это её не трогает. Это его чувства. Так что пусть разбирается сам. — Перестань. Ты же знаешь, что нет, — она делает глоток красной жидкости. — Рано или поздно поймут, почему никто не может тебя рассекретить, и найдут антидот твоему зелью, которое позволяет оставаться неузнанной. Люди не тупые. Особенно, когда собраны воедино. Что ты будешь делать тогда? — Как всегда. Блейз знал, что она имела ввиду, но не стал акцентировать на этом внимание. — Со мной ничего не случится, если ты по этому поводу переживаешь, — её голос стал тише, а глаза чуть смягчились. Совсем немного. — Я тебе не верю, — фыркнул Блейз. — И я не собираюсь что-то в этом менять. С каких пор ты такой противник острых чувств? — Не называй это острыми чувствами. Это буквально прямая дорога к смерти. Гермиона цокнула языком, закатила глаза и встала. Блейз был её точной копией со школы. — Ты, когда дружила с Поттером, была более сдержанной. Может, это я на тебя так влияю? — с усмешкой спрашивает он. Её тело слегка содрогается. — Меня не ты изменил, а обстоятельства, — девушка оставила свою обиду, перерастающую в гнев, не позволив ей выйти сквозь горло. Поэтому её голос звучал достаточно спокойно. — И я не хочу говорить о них. — О «них»? Даже не по имени, — иронично проговорил Блейз. Его всегда игривое состояние вернулось. — Мы теперь по разные стороны. Я не обвиняю их, но и обсуждать не хочу. Бокал в её руках едва не треснул под давлением пальцев. — Прости, конечно, но твою сторону не одобряю даже я. Было бы гораздо забавнее, если бы та заучка Грейнджер стояла тут и зубрила книги, — он закатил глаза. — И кстати, Поттер не встал бы на тёмную сторону под любым предлогом. По-моему, это ожидаемо. Иначе какой бы смысл был всю свою жизнь бороться за добро? Не разделяю твоего разочарования. Гермиона лишь пожала плечами. — Мне не нужно, чтобы кто-то становился на тёмную сторону, Блейз. И я тоже не на тёмной стороне. Забини вскинул бровь. — Я только возвращаю то, что у меня отобрали, — объясняет Гермиона, и Блейз улавливает её тихое, почти неслышное рычание, которое она отчаянно пытается скрыть. — Не хочу показаться душнилой, но у тебя магглы ничего не отбирали, а весь тот ужас, который ты творишь, достаётся именно им. Я почти уверен, что ты на грани срыва. — И это говорит мне тот, кто… — она вздохнула, — не важно. И… в каком смысле «на грани срыва»? — Ты уже просто не анализируешь, кого пытать, а кого нет. Знаешь, что это значит? Ещё один глоток. — Знаю. Что с такими диагнозами тебе лучше заткнуться, а то я и сейчас могу не проанализировать. Гермиона распрощалась со здравым мышлением ещё на первом курсе. Просто только сейчас оно покинуло её окончательно. — Нет. Это значит, что рано или поздно это станет твоим лечением. И ты перестанешь различать нужду и удовольствия. Это как наркотик, понимаешь? — в его голосе появилась нотка грусти. — Я помню, что было с Тео. И я тоже подходил к этому пределу. Гермиона выдыхает. Слишком тяжело. — И? — заинтересовано спрашивает она. — Ты вовремя подвернулась. Девушка вопросительно кивает. — Ты забрала у нас всё время. Я и другие были чересчур увлечены твоим делом, чтобы думать о собственном. Это отвлекло, за что я тебе очень благодарен, — объясняет он. Она выдавила лёгкую улыбку. — Может быть, и ты поделишься со мной какой-нибудь откровенностью? — Не припоминаю, чтобы я просила тебя откровенничать со мной. А уж тем более, обещала за это услугу. Блейз надавливает на неё взглядом. Делится откровениями — это слишком интимно. — Думаю, я тоже тогда была на пределе, — коротко проговаривает она, давая Забини понять, что продолжения этого диалога не будет. Её взгляд становится безэмоциальным снова. — Ну и зачем ты подожгла театр? — он сразу переводит тему, помотав головой, будто этот разговор приносил ему дискомфорт. Гермиона могла поклясться, что увидела отвращение на его лице. — Я не хотела поджигать театр. За кого ты меня вообще принимаешь? Я сказала поджечь тело, но не объяснила, что делать это в зале так ещё и со шторами не лучшая идея. Видимо, некоторые недостаточно умны для этого, — сказала Гермиона. — Но с этими кретинами покончено. Я больше не нуждаюсь в их услугах. «Не нуждаюсь в их услугах». И что теперь? Найдёт себе других пешек, которым придётся платить? Или применит силу? Что с ней вообще творится? Блейз прищурился и вопросительно дёрнул головой. — Про… — как странно, что ей всё ещё мерзко говорить это своим ртом. Понимать, что это всё она. — Про убийство того мужчины никто не в курсе. Потому что большинство подумали, что он самостоятельно поджог себя вместе с закрытым театром. Близкие ему люди говорят, что у него уже давно были отклонения, — говорит Гермиона. — Не могу поверить, что всё так сложилось. Кто-нибудь. Остановите планету. Гермиона Грейнджер улыбается, потому что сделала две ужасные вещи одновременно и вышла сухой и чистой из всего этого. — Ты ликуешь? — спрашивает парень. — Может быть. Нет. Конечно, нет. Это одно из худших чувств, которые она когда-либо испытывала. Но ему об этом знать не обязательно. Пусть лучше думает, что она поехала головой, нежели что стала одержимой. — Почему ты вообще убила его? Гермиона остановила его рукой, словно приказывая помолчать минутку. — Кстати об этом. Смотри, что мне удалось найти, прежде чем устроить это фаер шоу, — она достала из кармана своих обтягивающих джинсов карту и бросила возле него на кровать. Блейз медленно разворачивает свёрток бумаги. Ничего на его лице не меняется, когда он рассматривает разные пометки. — Я ожидала большей реакции. — Я примерно понимаю, что ты здесь увидела. Собираешься обходить каждую помеченную территорию? Может, он вообще какую-то хуйню, которая ему досталась от прапрабабушки, искал. Ты просто зря потратишь время. Блейз замечает, как Грейнджер дёргается на ругательстве, и это вызывает ухмылку. Единственное, пожалуй, что не изменилось в Гермионе Грейнджер, — это культурность. — Меня это не беспокоит. Если нужно будет потратить все свои годы молодости на это, я так и сделаю, — фыркает Гермиона. Её то ли хитрый, то ли соблазнительный взгляд вводит его в ступор. Так сильно, что все раньше возникшие вопросы в голове испарились, словно их и не было. Блейз поднялся и подошёл ближе. — Делай, как знаешь. Но не ставь над собой угрозу. Малфоя нет. Не кому будет вытаскивать тебя из дерьма, — сурово сказал слизеринец. Гермиона чувствовала себя пятилетним ребёнком. — А как же ты? Не выручишь меня в сложной ситуации? — она наклоняет голову и несколько секунд молчит. — Я думала, мы теперь… друзья? — Я всегда за тебя, куколка. Но это не значит, что я компетентен в спасении сумасшедших суицидниц и действительно буду тебе полезным. Что-то проскользнуло в её взгляде и губы вернулись в расслабленное положение. В следующую секунду гриффиндорка оставляет бокал на свой туалетный столик и обнимает Блейза за плечи, приподнимаясь на носочках. Он не реагирует. Все слизеринцы, даже чересчур забавные и легкомысленные, ещё и ко всему очень гордые. Он не станет её обнимать в ответ, однако Гермионе известно, что прямо сейчас она применила тот трюк, который для него называется успокоительным. Словно обещание, что она будет осторожна.

***

Часы по-прежнему тикают. Время — это грязная игра. Время всегда находит способ обхитрить. Она позволила себе отдохнуть несколько часов, прежде чем вернуться к постоянной работе. Её ресницы всё тяжелее и тяжелее. Глаза медленно закрываются, и Гермиона погружается в сон, с надеждой увидеть, как она умрёт сегодня. Но ничего не происходит.

***

Она живёт, ежедневно умирая. Именно это осознает Гермиона каждый раз, когда не получает результата. Она отличница. Этот синдром заложен в ней до конца дней. И смирится с тем фактом, что сегодня у неё снова ничего не получилось, словно сгорание заживо. — Только, пожалуйста! Не трогайте ребёнка! — кричит девушка. Грейнджер сидит в кресле, распластавшись поудобнее. Её взгляд непоколебим. Её губы не дрогнули ни на мгновение. Сегодня утром она начала путь по той карте. Первая отметина — это никакая не прабабушкина фигня, как говорил Блейз; это большой дом возле озера, где живёт маленькая семья. Мужчина, женщина и дочь. Наверное, ей лет пять. И она наверху, в своей комнате. Муж прижимает жену к себе. Это пустяк. Всё, о чём она сожалела в данное время, — это ребёнок. Гермиона кивает Пэнси, несмотря на неё, и та поднимается на второй этаж. — Оставь свою жену со мной, — говорит Гермиона тихим и холодным голосом. У девушки дрожат руки. А по-моему, у меня вполне ангельское личико. Увидев, что мужчина не собирается покидать её, гриффиндорка предупреждающе взглянула на него, после чего сказала: — Не испытывай мое терпение, — прорычала Грейнджер. — Немедленно выйди и, возможно, никто не пострадает. После долгого молчания и зрительного контакта, брюнет всё же выходит на улицу, а гриффиндорка кивает Тео, чтобы тот пошёл с ним. Тем временем, Гермиона поднимается с кресла и наливает воды. После — достаёт бутылёк из своего кармана и капает несколько мелких капель внутрь. Содержимое ещё одного — на этот раз другого флакона смешивается с водой. Гермиона протягивает трясущейся девушке жидкость. Та с недоверием смотрит. Её взгляд озлобленный, напуганный, полный непредсказуемости. — Это успокоительное. Выпей. Тебе полегчает, — чеканит Гермиона, всё ещё держа этот, кажется, невыносимо тяжёлый стакан. Девушка игнорирует. На минуту Гермионе даже жаль. Она была в похожем состоянии,когда неизвестность поглощает тебя; когда ты поистине боишься, и даже не так сильно за себя, как за своих близких; когда ты дрожишь так сильно, что не можешь даже пошевелиться; когда ты совсем беззащитна и всё, что остаётся, это зарыться лицом в дрожащие колени. Когда у тебя нет выбора. — Если бы я хотела убить тебя, то сделала бы это уже. Девушка ещё время смотрит. И прежде чем взять стакан, тихо спрашивает: — Что вы сделаете с...? — она задыхается. Кажется, ей даже думать об этом невыносимо. Гермиона плюхается обратно в кресло, жестом приглашая собеседницу так же присесть. — Ничего, — отвечает гриффиндорка. — Сейчас твоя дочь играет в своей комнате игрушками, которые я же ей и подарила. По крайней мере, я надеюсь, что Пэнси это сделала. — Что вы хотите взамен? — она делает глоток воды. С каждым разом, когда стакан опустошался хотя бы на миллилитр, работа Гермионы становилась всё легче и легче. Сыворотка правды. — Я задам тебе вопросы — ты на них ответишь. А потом мы мирно покинем ваш дом и больше никогда не потревожим членов вашей семьи. Девушка тупо смотрела на Гермиону, не понимая, что эта незнакомка может от неё хотеть? На какие вопросы придётся отвечать? — Сколько здесь проживает твоя семья? — Три месяца, — отвечает та. — Кто до этого жил в этом доме? — Женщина… н-не знаю имени. — Можешь описать? Десять секунд молчания кажутся более утомительными и долгими, чем когда-либо. — Высокая и темноволосая. Выше вас — это точно. В тот раз, когда мы виделись, она была одета в зелёное платье, а её туфли… чёрные и блестящие от чистоты, поэтому я и обратила внимание. Она вообще была будто… не знаю, как сказать… считала себя выше нашего уровня, будто ей даже смотреть на нас было мерзко, — объясняет девушка. Знакомый почерк, не так ли? Следующий щелчок в голове был таким громким, что она впилась ногтями в кресло, порвав ткань. Это может быть обыкновенным совпадением. — Почему она уехала отсюда? Ты знаешь? — продолжает Гермиона. Её голос намного ниже, чем прежде. — Говори. — Не знаю. Дом достаточно новый, может, ей просто не понравилось здесь что-то. Не обжилась. — Насколько новый? — Месяца четыре — не больше. Вот почему на карте пустое место. Потому что сама грёбаная карта старая. Строить дом вдалеке от цивилизации… Кому ещё это нужно, как тем, кому нужно спрятаться? Гермиона мысленно прорычала и сжала руки на кресле ещё сильнее. — Она была с кем-то, когда вы виделись? Мужчина, женщина, одна? — Не помню. — Не помнишь? — Гермиона подняла брови, будто ей только что сказали самое странное, что только можно было придумать. То есть она помнит взгляд, цвет платья, начищенность туфель, но не помнит общей картины? Она ведь не просит описать спутника, просто интересуется, был ли таковой вообще! Пробелы в памяти? — Почему? — Не знаю. — Знаешь! Хоть силуэт ты должна была уловить! Еще раз. Мужчина, женщина или она была одна? — Не могу дать ответ. Гермиона рвано выдохнула, устало, нервно, недовольно потирая переносицу. Бесполезно. Ладно. — Она о чём-то просила тебя напоследок? О чём угодно: не трогать какой-то из кустов в саду, не заплывать далеко в озеро, молчать, что её видела? Или, может, она как-то странно себя вела? — Нет. Грейнджер встаёт и толкает кресло ногой. Её крыша едет. Не знаю. Нет. Не могу дать ответ. Эти слова проносятся снова и снова. Это будто разговор со стеной. И хоть Грейнджер понимает, что женщина не виновата в этом, ей всё равно хочется схватить её за плечи и хорошенько встряхнуть. Тео сразу же идёт за ней, когда девушка покидает дом и мчится вперёд. — Не иди за мной. Сотри им всем память. С ребёнком осторожнее, — неодобрительно сказала Гермиона.

***

— Ты уверена, что всё правильно поняла? — возмущается Паркинсон, пока со сбитым дыханием спешит за Гермионой. — У Малфоя много врагов и влюбленных девчонок, которые с удовольствием уничтожили бы тебя из-за ревности. — Не пойму твоего удивления. Я уверена, — её рычание перекрикивало шум дождя. — Не могу принять только тот факт, что я не смогла догадаться об этом раньше. Гермиона несётся по дороге к Малфой Мэнору, словно сумасшедшая. Её мокрые, теперь почти чёрные волосы прилипают к лицу и шее, а она раздражённо их убирает, пока ветер развеивает их обратно. Холодно. Хочется согреться. Но ещё больше хочется вырвать каждую прядь, что мешает ей видеть путь. Ей хочется переломать себе ноги, чтобы не то что идти медленнее, а не ходить вообще. Взгляд Грейнджер настолько озлобленный, что Тео, которому надоело гнаться за ней, приходится развернуть её к себе за плечи и легонько встряхнуть. — Успокойся. Позволь себе успокоиться, прежде чем натворить что-то, — спокойно и тихо проговаривает Нотт. Как он может быть таким спокойным? Пэнси в это время летит вперёд, не успевая понять, когда жизнь успела замедлиться. Гриффиндорка смотрит на него, проклиная взглядом, пока капли стекают по её лицу и телу. И нужно всего десять секунд, чтобы её громкий выдох и закрытие глаза стали свидетельством — она держит себя в руках. Неважно, сколько это продлится. Главное, что это есть. Сейчас. Эта нить спокойствия поймана. — Ты ведь уже придумала план мести, не так ли? Не спеши, — его голос немного вибрирует от холода. — Для начала лучше найти её. — Я не собираюсь убивать её, — огрызнулась она. Это слишком просто. Вместо этого я буду всю жизнь издеваться над ней, пока она не сойдёт с ума. Пока однажды ночью не придёт просить меня всё же уничтожить её. Наверное, если бы рядом было что-то, кроме грязи и луж, Гермиона бы разнесла всё к чертям. Однако вместо этого она лишь резко выскользнула из чужих рук и снова помчалась вперёд. И кто бы мог подумать, что Пэнси Паркинсон броситься ей вслед уже не впервые за этот год.

***

Гриффиндорка швыряет свой насквозь промокший плащ аврору, стоявшему в коридоре на входе в поместье. Наверное, они для этого там и стоят, чтобы ловить её вещи, когда она сгорает от злости. Иначе зачем ещё, если больше нет их руководителя. Грейнджер толкает дверь. Её волосы хлещут по тонким плечам, обтянутым бордовым чересчур объёмным свитером. — Миссис Малфой! — она хотела, чтобы та пришла, однако рычание в её голосе должно было отбить желание приходить. — У меня важные новости. Гермиона снимает свои грязные ботинки. Сворачивает за левый угол стены и тут же замирает на месте, когда серые глаза натыкаются на её.