un jour, mon amour

Это занятие было последним перед весенними каникулами (а, если быть точным – французский), поэтому Блейн позволил себе немного помечтать. Сегодня он размышлял о родственных душах, задумываясь, когда же сам встретит свою (если такое вообще произойдет). В тот момент, когда он увидит этого мужчину – а Блейн был абсолютно уверен, что в его случае речь шла именно о мужчине, хоть родители и относились к его предположению скептически - Андерсон точно знал, что заветные инициалы немедля появятся на его коже, сопровождаясь сильным жжением. А еще Блейну было известно, что этот человек мог быть где угодно, что, несомненно, пугало. Занятие закончилось, поэтому Блейн прервал свои мечтания и встал с места, намереваясь покинуть аудиторию, и помахал своим одноклассникам, которых не увидит теперь целую неделю. – Господин Андерсон, не задержитесь на минутку? Не успев сделать и шага за дверь, Блейн с недоумением развернулся; он понятия не имел, по какой причине мог понадобиться преподавателю – мадемуазель Беллами. Оценки парня были неплохими, несмотря на то, что французский не был его сильным местом. – Что-то не так? – спросил Блейн и направился к кафедре, нахмурив брови. – Я пропустил какое-то задание? Она с легкой улыбкой покачала головой. – Нет, вообще-то я хотела предложить тебе кое-что. Тебя интересует история Франции? Блейн кивнул – это не было его пламенной страстью, но история в целом всегда его интриговала. Кроме того, Андерсону было любопытно, что же за предложение созрело у преподавателя. – Ну что же, я задумала занятную вещицу, которая может помочь студенту в практике языка помимо учебников. Так язык оказывается непосредственно связан с культурой и историей, что улучшает понимание предмета. Тебе ясно, о чем я говорю? – Конечно, – нерешительно ответил Блейн. – Но почему вы предлагаете это только мне? – Не думай, будто это из-за того, что ты плохой ученик, – быстро произнесла мадемуазель Беллами. – Ты один из лучших, если уж говорить откровенно, но мне кажется, что ты стал все больше разочаровываться в предмете. Андерсон пожал плечами, потому что, да, он уже разочарован. Ему нравилась простота, а французский язык был сложнее, чем казался в самом начале. – И что я должен прочитать? – Любой французский текст в оригинале, который придется тебе по вкусу, – сказала она. – Я не ограничиваю тебя ни в чем. Хотя, если тебе нравится история, попробуй поискать что-нибудь, написанное в разные промежутки времени. – Хорошо, – поблагодарил ее Блейн и попрощался, в раздумьях направившись к выходу. У него и так было много дел, но в этом случае Блейну хотелось углубить свои познания. Именно по этой причине той же ночью он оказался в университетской библиотеке, перебирая бесконечные французские издания в поисках чего-то интересного. Ничем не примечательная книга в черной обложке чем-то его зацепила, поэтому Блейн спросил о ней заведующего библиотекой. – Это дневник из Франции 17-го века, – пояснила она, не отрываясь от своего занятия. – Разумеется, копия. Я бы никогда не позволила студенту взять с собой настоящую вещь. Это было странно – книга в его руке была тяжелой, хотя на вид была достаточно маленькой. Блейн решил взять ее, а затем ярко улыбнулся библиотекарше, которая, казалось, немного посветлела от такого обращения, и направился обратно в общежитие. Комната была пуста – его сосед, Джеймс, на каникулы уехал домой раньше, поэтому на всю следующую неделю помещение было в его распоряжении. Конечно, он и сам мог бы вернуться в родные края, но поездка из Нью-Йорка в Огайо значительно потрепала бы его бюджет. Да и не то, чтобы Блейна привлекала перспектива в очередной раз выслушивать восклицания Купера о съемках в новой рекламе. Андерсон зевнул и лег на кровать – целая неделя свободы предоставляла отличную возможность для лишних часов сна. Но дневник, спокойно лежащий на краю заваленного бумагами стола, то и дело возникал перед его глазами, стоило их только закрыть. Это выходило практически бессознательно. Блейн застонал, пробормотав: «Оставь меня в покое», – что, конечно же, ничем не помогло – а после сел снова, бросив взгляд на книгу. Прежде чем Блейн понял, что же делает, она была уже у него в руках, раскрытая на первой странице, а он откинулся обратно на подушки. Читать было трудно – скопированные страницы были исписаны мелким и самым настоящим готическим почерком 17-го века, немного подтертым тут и там, а пара фраз и вовсе были нечитаемыми. «Bonjour, mon ami», – тихо прочитал Блейн, немного прищурившись. Добрый день, мой друг. Если ты придерживаешься того же мнения, что и все вокруг, тогда тебе, вероятно, интересно, как же я приобрел навыки чтения и письма. Это просто – близкий друг семьи научил меня. Не стану раскрывать его имя в целях его же безопасности, или же моей собственной, если уж на то пошло. Я искренне надеюсь, что ты, читающий сейчас эти строки, не знаешь моего имени, или же, если оно тебе уже известно, меня давно уже здесь нет – вероятнее всего, я направился в Париж. Я пишу историю моей жизни, но, по большей части, моих разочарований. Быть сыном кузнеца вряд ли благородное занятие, особенно для меня. Я вижу всех этих людей из высшего класса и задумываюсь, кто же решил мою судьбу за меня? Я бы с гораздо большим удовольствием одевался в хорошую одежду и общался с практически членами королевских семей, нежели обучаться ремеслу моего отца. Не пойми меня неправильно. Я люблю и глубоко его уважаю, и он единственный важный человек в моей жизни. Но я не могу избавиться от ощущения, будто стою гораздо большего, чем судьба предлагает мне. Мне следует найти укромное место, чтобы спрятать этот дневник, пока отец не придет за мной. До следующего раза, — К. Блейн уставился на подпись, внезапно почувствовав прилив любопытства. Узнать, кто же этот человек, внезапно приобрело первостепенную важность, что не имело ни малейшего смысла, потому что кем бы ни был этот загадочный К, он жил приблизительно 350 лет назад. Он не имел никакого отношения к его жизни, если не считать того, что Андерсон, как и автор этих строк, остро ощущал несоответствие своего положения с внутренними потребностями. Поэтому Блейн забыл об этом, погрузившись в принудительный сон, а после пропустив стаканчик-другой с друзьями, что еще не уехали домой. Он старался не думать о том, что даже проживая в Нью-Йорке и ежедневно встречаясь с тысячами людей на улицах, до сих пор не встретил свою родственную душу. Не было даже проблеска… – Следующий будет за мой счет, – сказал парень с короткими черными волосами, подсаживаясь к нему около бара. Блейн приподнял бровь и медленно кивнул. – При одном условии, – осторожно добавил парень, и Андерсон не смог отказать себе в слабости немного отвлечься с помощью громкой музыки и другого тела. Это было возбуждающе, хоть и немного странно в том смысле, который Блейн никогда раньше не знал. Словно он внезапно преступил какую-то невидимую границу, на что до этого у него не хватало смелости. И все же Блейн принял приглашение в квартиру незнакомца и на следующее утро проснулся с болью в определенных местах и ужасным похмельем. Тихо выскользнув из комнаты, Андерсон вернулся к себе, и вся поездка прошла в каком-то тумане, пока парень не лег на кровать с бутылкой воды и полузадушенным в подушке стоном. Приподняв голову, Блейн заметил дневник на том же месте, где и оставил его накануне – на стуле, поверх каких-то книг Джеймса, которые тот не взял с собой. Замешкавшись на минутку, Андерсон приподнялся (слишком быстро; в голове невероятно звенело). Ему точно не стоило читать это сейчас, а нужно было отдохнуть. Но сама мысль о том, что Блейн сможет узнать немного больше об этом загадочном «К» в сочетании с желанием погрузиться в красоту французского языка, быстро расставила все приоритеты. Поэтому Андерсон облокотился на изголовье кровати, намеренно игнорируя пульсирующую боль в голове. На второй странице К описывал свой дом: простой, но tres belle. Его мать умерла, когда К был еще ребенком, поэтому они с отцом жили в одиночестве. Он не то, чтобы не любил работать в кузнице – просто это не было его мечтой. К чувствовал себя застрявшим, atre coince doit atre mis en cage. Словно запертым в клетке. Мой дом – это красивая, золотая клетка, но я с трудом вижу разницу между золотыми кирпичиками привилегированных клеток и теми, сырыми, украшающими стены тюрьмы. Иногда мне помогает пение. Я верю, что в мире нет ничего более освобождающего или прекрасного, чем песня, особенно спетая просто ради того, чтобы спеть. Если бы кто-то в деревне услышал меня, я знаю – меня бы осудили. В нашем мире – это неписанный закон, что мужчины нашего уровня не занимаются искусством, только если оно не имеет отношения к торговле. Мы все застряли в наших селах, наших деревнях, поэтому я задумываюсь, как кому-то удается найти свою родственную душу. Я все еще надеюсь выяснить это сам, но с каждым днем мои мечты все больше угасают. Сконцентрировавшись, Блейн прикусил губу – на одном колене – телефон с раскрытым приложением французско-английского словаря, на другом – дневник человека из 17 столетия. Было странно думать, что кто-то когда-то давно писал эти слова. Но ещё более странно было сознавать, что этот кто-то чувствовал себя точно так же, как и Блейн. Андерсон сумел выбраться из клетки под названием Огайо, но не был даже близок к тому, чтобы найти свою ame soeur, родственную душу. Следующие несколько страниц были скорее полны заметок о жизни К, нежели о мыслях. Вполне очевидно, что рядом с ним было несколько парней его возраста, что делало его несчастным – это не было, правда, столь ужасным, судя по его тону. Но Блейн мог и ошибаться. Он вновь перевернул страничку, задумавшись, и быстро принялся читать. «Cher ami, j’al quelque chose e avouer», пробормотал он, нахмурившись. Дорогой друг, я должен тебе кое в чем признаться. В нынешних обстоятельствах я не могу открыться никому другому, но я должен попробовать рассеять этот туман в голове. Кем бы ты ни был, надеюсь, ты не станешь осуждать меня слишком сильно за то, что я собираюсь сказать. После некоторого времени, проведенного в изучении данного предмета, я обнаружил, что вовсе не люблю женщин. Они прекрасны и очаровательны, но на самом деле меня привлекают мужчины, насколько я успел в этом убедиться. Мужеложество – это ужасный грех, караемый худшими из наказаний, ну или мне так сказали. Этот термин имеет такой же статус, как и зоофилия. Так что ты должен понять, почему я отказываюсь говорить об этом во всеуслышание. Даже без королевской библиотеки в моем распоряжении, я прекрасно знаю, что существует множество песен и историй, написанных о любви – возможно, их гораздо больше, чем можно прочитать за всю жизнь. Это яд и лекарство, мимолетное удовлетворение и вечность. Именно здесь берут свое начало музыка и искусство. Но в тот момент, когда один мужчина любит другого, это является воплощением зла. Принять такое о себе для меня действительно сложно, особенно в окружении такой веры. Я бы солгал, сказав, что никогда не задумывался будто со мной что-то не так. Но что не так может быть в любви? Прошу простить меня. Мои мысли путаются в этом вопросе. Проще говоря, я считаю, что моей родственной душой является мужчина, правильно это или нет. — К. Блейн, наконец, вздохнул, когда закончил читать эту страницу, застыв, лишенный дара речи (не то, чтобы рядом был кто-то, с кем можно было бы поговорить, кроме него самого; ох, как бы ему хотелось переброситься несколькими словами с давно уже умершим парнем). Его головная боль уменьшилась настолько, что Андерсон смог встать и пройтись по комнате, выбирая наряд для улицы (Блейн решил выйти на свет Божий и купить себе кофе). Он даже подумал, чтобы взять дневник с собой, но что-то его остановило. Это было слишком личным, что вообще не имело никакого смысла, но Андерсон отбросил эту мысль и вышел за дверь с ключами в руке и сумкой за плечами, полной домашней работы. Блейн совсем не думал о К, пока работал над заданием по французскому, как ни странно. Однако, когда он увидел чьи-то сомкнутые под столом ладони, мысли все же настигли его, и когда Блейн заметил легкое подмигивание, и когда мужчина в летах наклонился, чтобы поцеловать свою жену в щечку. Андерсон задумался, нашел ли К это, а после спросил себя, найдет ли такое сам. Не просто чужое тело, а родственное сердце, и мысли, и душу. – О, боже мой! Блейн, глубоко погруженный в свои мысли, подпрыгнул от неожиданно раздавшегося голоса и оглянулся. – Это ведь ты пел в Callbacks на прошлой неделе? – говорящей оказалась молодая девушка с громким голосом и длинными, темными волосами. Андерсон кивнул, немного напуганный – что, действительно нужно быть столь оглушительной в кафе? – Я так и знала! Она села напротив, и Блейн моргнул, отодвигая некоторые свои бумаги, дабы освободить пространство для незнакомки. – Эээм, привет? – Ой, прости, я должна была представиться, – сказала она. – Меня зовут Рейчел Берри, и я учусь на младшем курсе в НЙАДИ. – НЙАДИ? – Блейн был впечатлен. Он и сам подумывал, чтобы подать туда заявление, но не нашел достаточно поддержки со стороны близких. Ненароком он заметил крошечные буквы ФХ на внутренне стороне ее правого запястья – значит, она нашла его. – Ммм. Что насчет тебя? Могу поклясться, что и ты там учишься, раз уж выступал в Callbakcs. – Нет, нет, я учусь в Нью-Йоркском университете, – пробормотал Блейн. – Блейн Андерсон, – инстинктивно он протянул руку, и Рейчел, приподняв бровь, одобряюще ее пожала. – Ооо, еще и джентльмен. Он просто обзавидуется. – Кто? – Мой лучший друг и сосед по комнате, – пренебрежительно ответила она. – Он должен был пойти со мной тем вечером, а после не поверил мне, когда я сказала, что он пропустил одного из самых талантливых исполнителей, что я когда-либо видела. И я говорю о тебе, – добавила Рейчел, когда Блейн в недоумении нахмурил брови. – Спасибо, – удалось ему выдавить. – Ты должен быть благодарен, ведь это очень серьезный комплимент от меня, – кивнув, сказала она. - Ты должен как-нибудь заглянуть на урок в НЙАДИ и подумать о том, чтобы туда поступить! Есть у нас один кружок актерского мастерства, который К… – Рейчел остановилась и неожиданно вынула телефон. – Прости, – ртом показала она и поднесла прибор к уху. – Ничего страшного, – уверил ее Андерсон, а затем сосредоточился на лежащей перед ним бумаге. И в этот момент французский показался ему еще иностраннее, чем обычно. Фигурально выражаясь. – Нет, я не с Броди… – начала Рейчел, а затем фыркнула. – Мы с Финном сейчас не вместе, так что я обладаю полной свободой в своих поисках. Это не значит, что я оставила мысли о нем, ты ведь знаешь это. Да, я в курсе, что он твой сводный брат, и да, ты просто пытаешься убедиться, что он счастлив – я тоже этого хочу. Ладно, мне пора идти, я сейчас кое с кем разговариваю, увидимся дома. Ага-ага. Нет, очередной чизкейк я покупать тебе не буду. Пока. – Сосед? – с любопытством спросил Блейн. Берри кивнула. – Он мне почти, как брат, но тогда это было бы странно, ведь его сводный брат – мой бывший и, ну, – ее глаза метнулись к буквам на запястье, и Андерсон тотчас осознал, кто такой этот ФХ. – Вы давно друг друга знаете? – Ох, еще со школы. Мы не были друзьями до определенного момента, потому что мы оба – самые настоящие дивы. Но с тех пор мы повзрослели. А теперь вместе проживаем наши мечты. Блейн улыбнулся, ведь Рейчел выглядела такой жизнерадостной, что он просто не мог воспротивиться желанию порадоваться за нее и ее друга, кем бы он ни был. Было абсолютно ясно, что этих двоих связывает крепкая дружба, если не что-то большее. – Какие планы на весенние каникулы? – тогда спросила Берри, и Блейн пожал плечами. – Домашняя работа, – скорчил он гримасу. – Может, я выступлю в паре-тройке баров. – Ты должен еще раз спеть в Callbacks. В понедельник вечером. – Это приказ или предложение? – спросил Блейн, приподняв бровь. Рейчел улыбнулась. – Ох, Блейн. Я бы никогда даже не попыталась заставить тебя что-то сделать, но, думаю, что смогу уговорить Мистера Скептика прийти со мной. Я должна доказать ему кое-что. – В таком случае, сделаю все, что в моих силах. После этого они еще поговорили в течение нескольких минут, а затем Рейчел проверила, который час, и поняла, что ей пора бежать. – Курт меня убьет, если я не принесу все покупки домой вовремя, и он опоздает с обедом, – поспешно пробормотала она, собирая сумочку. Блейн же, по некоторым причинам, не мог дышать какое-то время. – Увидимся! Он помахал ей на прощание, все еще озадаченный своей реакцией на… что-то. Андерсон не был уверен, что же на самом деле случилось, но это точно не было нормальным. У людей не перехватывает дыхание просто так. Возможно, он просто так бурно среагировал. – Ты слишком бурно среагировал, – сказал он сам себе и встал с места, собирая бумаги и книги в сумку. И поверил в это. В дневнике оставалось лишь несколько страниц, что Блейн и припомнил, когда обнаружил, что у него нет никаких планов на субботнюю ночь (опять), но ужин все равно следовало приготовить. И убраться в комнате. И запланировать несколько интервью. И, может, он действительно откладывал чтение дневника, но правда, это не так важно. Или так продолжал себе говорить Андерсон каждые пару минут, когда вновь принимался раздумывать над чтением. Блейну успешно удавалось откладывать читку до утра понедельника, которое он обычно начинал с небольшого завтрака в потрясающем ресторанчике в конце улицы, но сегодня он был закрыт. Поэтому ничто не сдерживало Андерсона от того, чтобы взять книгу с отполированной поверхности стола и вновь начать читать. И с первых слов, он почувствовал себя, как дома. Мой друг, ты не поверишь. Я, такой, к несчастью, некультурный, начал рисовать. Я не настоящий художник, и музыка все равно остается моей величайшей страстью, но я решил, что хочу оставить собственную работу в дневнике, чтобы кто-то действительно мог это увидеть. Некоторое время назад в деревеньке появился странствующий художник, и она ко мне необычайно добра. Она для меня учитель, так сказать, пока не придет время ей покинуть нас. Надеюсь, она сможет продать достаточно работ в наших краях, дабы задержаться подольше и закончить мое обучение. Возможно, тогда я смогу оставить автопортрет на этих страницах, чтобы ты, мой друг и наперсник, смог бы приложить лицо к этим словам. Прошу прощения за краткость этого отрывка, но вскоре меня ожидает урок мазков, на который я не могу опоздать. — К Блейн улыбнулся – конечно, это произошло века назад, но, тем не менее, его переполняла радость, что К все-таки обрел нечто действительно хорошее. Он сам пытался однажды рисовать, и это обернулось полнейшей катастрофой. Но счастливой; если кто-то упорно старается создать шедевр, то выбора нет - бери краски и пачкай ими невинные полотна. Или другого человека, если бы ему позволили выбирать. Это даже веселее. Андерсон вновь перевернул страничку – предпоследнюю, понял он, и мысли заполонили его разум. Теперь французский Блейна был куда лучше, учитывая, что он больше не обращался к телефону каждый раз, узрев новое слово, но Андерсон уже скорбел по потере К в каком-то смысле. Дорогой друг, Я абсолютно безнадежен, к чему я вовсе не привык. Не уверен, что привело к этому, но один мужчина в деревне очень своеобразно на меня реагирует. Не могу себе представить, что у него на уме, и я предпочитаю даже не стараться. То, как он на меня смотрит… я чувствую себя в какой-то степени грязным. И теперь я вовсе не ощущаю себя комфортно в одиночестве в деревне. Отец понимает, но нет ничего такого, что он мог бы предпринять в связи с этим, кроме как пытаться оставаться со мной. На меня поглядывают, и я опасаюсь, что эти страницы вскоре откроются взору отца или Бог весть кому еще, но у меня осталась последняя мысль, которую мне бы хотелось донести, прежде чем я уйду. Моей родственной душе, моей любви. Я абсолютно уверен, что никогда не увижу твое лицо и не узнаю твое имя, и мое сердце уже оплакивает твое отсутствие. Однако, я отказываюсь верить, что не смогу быть счастливым без тебя. Я покину эту деревню так скоро, как только смогу в поисках своего счастья. И если дорожка приведет меня к тебе, так даже лучше. Сомнения одолевают меня, прочитаешь ли ты когда-либо мои слова, но я пишу их в надежде, что ты все равно каким-то образом узнаешь: я никогда не расставался с мыслью о тебе, единственном человеке, который сделает мое существование полным, а сердце цельным. Говорят, что узы некоторых душ гораздо крепче, чем других. Я верю, что наша станет самой крепкой из всех, если только мы позволим это. Возможно, это позволит даже преодолеть время. До того дня, когда мы, наконец, встретимся, я покидаю тебя, мой друг, моя вторая половинка, и я желаю тебе всего самого лучшего в этой вечности. — К Блейн не плакал, но одинокая слезинка скатилась по его щеке, и парень сделал глубокий вдох. К двинулся дальше. Дальше. И тот факт, что это было на самом деле (ну, в каком-то смысле), делало его таковым. Человек со своими недостатками, беспокойствами, мечтами и проблемами написал эти страницы несмотря ни на что, и Блейна это тронуло. Он перевернул страницу и заметил портрет К, плохо скопированный, но все же различимый. Нарисованный самим парнем, вспомнил Андерсон, и он был прекрасен. Блейн еще ни разу не видел человека, который нес в себе столько благородства. А затем кожу на запястье его левой руки стало прожигать изнутри, остро и болезненно. – Нет, – тихо прошептал он, потому что для этого не было никакой причины. Его родственная душа не могла жить в 17 веке, разве нет? Это было какой-то жестокой шуткой; слезы, наконец, пробили оборону, потому что чертова вселенная решила связать его с парнем, который умер триста лет назад. По крайней мере, живи его родственная душа в Индии или еще где, Андерсон верил бы, что у него есть шанс. А что же сейчас? Боже, ему нужно выпить. Ему нужно напиться. х х х х Несколькими часами позднее он был слишком пьян, чтобы заметить инициалы КХ, появившиеся на левом запястье. х х х х Утро понедельника началось точно так же, как и утро воскресенья, только чувствовал он себя в пятьдесят раз хуже. – Чувак, дерьмово выглядишь, – произнес Джон-Из-Соседней-Комнаты, встретив Андерсона в коридоре общежития, и Блейну пришлось подавить в себе желание показать идиоту средний палец. Похмелье или же нет, с разбитым ли он сердцем, Андерсон все еще оставался джентльменом. Или, по крайней мере, пытался им быть. Блейн подумал, что если возьмет такси или любое другое средство передвижения, то его, вероятнее всего, вырвет, поэтому он пешком дошел до ближайшего кафе с приличным кофе. По пути ему попался Callbacks, и Блейн припомнил предложение Рейчел. Он не был уверен, что сильно хочет вновь сделать это, хотя бы по той причине, что предпочел бы пару-тройку дней поваляться и пострадать, прежде чем вновь встретиться лицом к лицу с миром, который придется завоевывать без своей родственной души. Если бы его спросили пару дней назад, Андерсон бы ответил, что не стал бы слишком переживать, не найдя свою вторую половинку. Но тогда все еще оставалась крохотная надежда, искал он её или нет. Сейчас же все изменилось, и сам Блейн не мог исправить тот факт, что теперь он никогда не встретится с мужчиной, который должен был стать его родственной душой. Да, Андерсон чувствовал себя одиноко и ранее, но сейчас в этом была безысходность. Взяв свой стаканчик с кофе, Блейн вернулся домой, прогулкой немного прочистив свою голову. Ему совсем этого не хотелось, но все же он вновь открыл последнюю страницу дневника с портретом. Внизу было написано что-то, чего ранее он не заметил – да и прочитать было сложно из-за плохого копирования. «Un jour, mon amour». «Однажды, любовь моя». Внезапно Андерсона осенило, что К – ну, или КХ – точно не одобрил бы его реакцию. Как было написано на предыдущей странице, этот парень также был уверен, что никогда не встретит свою родственную душу. И, исходя из инициалов на запястье, КХ и не встретил. Но все же, насколько Блейн знал, он не сдался. В глубине души Андерсон надеялся, что КХ действительно покинул свою деревеньку и после нашел свое счастье. А затем Блейн решил, что должен поступить так же, ведь даже если они и не могли встретиться, что-то общее у них все же было. Его счастье, решил он, должно начаться с сегодняшнего выступления в Callbacks. х х х х Выступление вновь удалось на славу, и даже вышло немного лучше, чем в первый раз. Блейн уже заметил Рейчел, а также отсутствие ее соседа, но он не слишком переживал по этому поводу. Андерсон был на сцене, пел от самого сердца, и это и было его счастьем – пианино и микрофон, а также целая толпа людей, желающих услышать его голос. – И что ты думаешь? – спросил он Рейчел, когда закончил, широко улыбаясь. – Потрясающе, – ответила она. – И мне кажется, мы должны немедленно спеть дуэтом. – Где же твой друг? – Андерсон не был уверен, почему не произнес его имя – по какой-то причине оно просто вылетело из головы. – Он опаздывает, – ответила Берри, нахмурившись. – Но в скором времени уже должен быть тут. – Он здесь, – раздался позади Блейна уставший, но какой-то особенный голос, – нет нужды следить за каждым моим шагом, Рейч. – Ну… Блейн не услышал концовку предложения девушки, потому что обернулся и увидел его. Курт. КХ. Это должен был быть он, потому что запястье вновь зажгло (хоть и не так сильно), а Курт уставился на него, разомкнув губы, и пальцы его правой руки невольно согнулись. – Курт, – выдохнул Андерсон, и это имя словно шелк слетело с языка. – Ты…, – Курт остановился, качнув головой, а затем приподнял правую руку. – Это ведь твои инициалы, не так ли? – с отчаянием в голосе спросил он. Блейн заметил БА и кивнул. – Блейн Андерсон, – представился он. Рейчел замолчала и рукой прикрыла рот, но никто из парней даже не обратил на нее внимания. – Я думал… – Я не… – начал Курт в то же самое время, и они оба нервно рассмеялись. – Эээм, приятно наконец встретиться с тобой, Блейн. Он прикусил губу. Теперь парень выглядел почти так же, как на портрете К – что было абсолютно невероятно, но Андерсон давно оставил попытки внести хоть какой-то смысл в свою жизнь. – И мне. – Боже мой, – произнесла Берри, и оба повернулись к ней. – Курт, я же говорила тебе, ты должен был прийти сюда еще в первый раз! – Как я, интересно, должен был догадаться, что, цитирую, «Мистер Сексуальный Пианист» окажется моей родственной душой? – Андерсон улыбнулся; услышать, как кто-то – его кто-то, его Курт – называет их во всеуслышание родственными душами, зажгло внутри него что-то очень теплое. И, может, он был кроме того немного польщен прозвищем «Мистер Сексуальный Пианист», как бы странно это не звучало. Но к этому времени Блейн уже начинал понимать всю сущность Рейчел Берри, и это точно соответствовало всем его предположениям. – Моя родственная душа, – не смог он удержаться и повторил это вслух, а Курт посмотрел на него с нежной улыбкой. – Ты и представить себе не можешь, как это странно для меня, – сказал Хаммел, но тон его был жизнерадостным. Блейн подумал, что вряд ли что-то может быть более странным, чем те американские горки, на которых его крутило несколько последних дней, но промолчал. – Боже, что люди вообще обычно делают, когда встречают свою родственную душу? – Ну, Финн и я… – Я знаю, я знаю, вы тут же принялись целоваться в аудитории, а затем каким-то образом воплотили в жизнь сумасшедшую драму, не в силах сойтись в течение нескольких месяцев. После вы разошлись, вновь сошлись, опять разошлись… – Что ты имел в виду? – Я имел в виду, что делают нормальные люди, когда встречают свою родственную душу? – этим парень заслужил небольшой тычок в плечо от Рейчел, которая после фыркнула и направилась к кучке других людей, которые, как предположил Блейн, были такими же студентами НЙАДИ. – В конечном итоге и ты ее полюбишь, – сказал он Андерсону. – Кажется, я ее уже люблю. Хаммел фыркнул. – В таком случае, ты, наверно, очень любвеобильная персона. – Однажды тебе придётся узнать об этом не понаслышке, не так ли? – Курт осторожно на него посмотрел, и его голубые, словно небо во время шторма, глаза мерцали непонятным блеском, которому Андерсон не находил пока названия. Он уже не мог дождаться того времени, когда у него появится возможность узнать всего Курта – от его привычек до маленьких причуд, что есть у всех людей. – Блейн Андерсон, не хотел бы ты поужинать со мной сегодня? – Сегодня? – переспросил он, слегка хохотнув. Хаммел приподнял бровь. – Еще не так поздно, – расплывчато произнес Курт, обвивая руку Блейна своей и направляя их обоих к дверям. – Ты должен знать так же хорошо, как и я, что в Нью-Йорке всегда есть, чем заняться, и неважно, который час. – Не думаю, что хотел бы принять участие в чем-нибудь, происходящим в три часа ночи… – Блейн замолчал, слегка поддразнивая парня, ведь он абсолютно точно знал, что на часах всего лишь десять. – Поверить не могу, что этот вселенский прибор действительно связал меня с тобой, – сказал Курт, широко при этом улыбаясь. – Но я рад, что так получилось. – Я тоже. – Итак, куда? К звездам, подумал Блейн. – Удиви меня, – произнес он. х х х х Через несколько недель Андерсон был в апартаментах Курта и Рейчел. Он планировал переехать к ним к концу семестра – конечно, он уже практически жил здесь, как вечно говорил Хаммел. Но Блейн знал, что ему хотелось бы быть здесь гораздо чаще, и он с трудом мог дождаться этого времени. Андерсон находился в комнате Курта, когда заметил это: мятый лист бумаги, торчащий из верхнего ящика прикроватной тумбочки, которую Блейн никогда не замечал. Похоже, его убрали в спешке, возможно за несколько секунд до его прибытия. Курт и Рейчел были в кухне, как обычно громко споря насчет обеда (Блейн же, со своей стороны, считал, что девушке следует держаться подальше ото всех кухонных приборов, дабы избежать пожара). Поэтому в комнате он был один, и это, вероятно, можно было считать вторжением в личную жизнь, но Андерсон не мог удержаться, а потому кончиком пальца отогнул край листочка и увидел, что это письмо. Письмо, написанное на итальянском языке и датированное 1675 годом, если верить штампу в нижнем левом углу. Он не стал читать все письмо, но взглядом зацепился за последние две строчки. «Ti aspetterò per sempre, amore mio», прочитал он, имея базовые знания об итальянском произношении, но никакого представления о смысле этих слов. Достав из кармана свой верный телефон, Блейн нашел достойный переводчик. И то, что он обнаружил после, перехватило его дыхание. Я буду ждать тебя вечность, любовь моя. — Б Значит, он… Это было самое настоящее безумие, но ничто другое просто не имело смысла (а что вообще тогда имело?) Блейн затолкнул листок бумаги обратно в ящик и направился в сторону кухни, удивив Курта тем, что крепко сомкнул руки у него на талии. – Хэй, – мягко произнес тот, кладя свои ладони поверх Андерсона на своем животе. – Что такое? – Я искал тебя целую вечность, – пробормотал Блейн ему в плечо. И он был уверен, что, каким-то непостижимым образом, это было чистой правдой. Блейну показалось, будто он услышал тихое: «Мальчики», – от Рейчел, а потом она направилась к выходу, но Андерсон не хотел думать об этом. Единственный, кто занимал все его мысли, был Курт; его родственная душа, его возлюбленный, его величайшее счастье. Любовь, что преодолела время. Курт тихо вздохнул, поворачивая голову, чтобы поцеловать Блейна в висок. – Я люблю тебя. – Я тоже тебя люблю. Avoit toujours et pour toujours. Всегда любил и всегда буду.