étoile filante

Ноябрь, 1979 год       Задний двор Вудчестерской усадьбы давно наглухо зарос. С тех пор, как Регулус Блэк первый почил этот мир и усадьба перешла в руки Альфарду, все здесь ждало своего момента оставить след в истории. Сад, в котором некогда хоронили великих и достойных представителей семейства не имел ничего общего с былой роскошью, доставшейся им от предков их грандиозного семейства. Сириус сплюнул на землю, закуривая по счету третью сигарету за десять минут и все виду давался, как его благочестивые родственники могли тут все запустить. Глаза смолил промозглый ветер, тучи все сгущались и вот вот польёт ливень — но Сириус и не собирался уходить. Все таки он зашёл в гости к дядюшке, и следовало бы навестить бедного больного родственника, который единственный в этой семье, кроме, пожалуйста Меды, относился к нему не как к скоту. Но Сириус стоял здесь, прожигал взглядом могильное надгробие и курил, курил, курил. Имя, высеченное на надгробии, сверкая даже в столь мрачную погоду, мозолило ему глаза.       «Самая яркая звезда в созвездии льва» — подумалось Сириусу и он горько ухмыльнулся, находя во всем этом подлую закономерность. «Подлой свинье — подлая смерть» все вертелось на языку, но сказать это в слух он не позволяет сам себе, чувствуя внутри нотки горечи и утраты. Сзади послышался звук аппарации, и, как завещал Грюм, Сириус был всегда начеку, поэтому без проблем нашёл источник. У главных ворот образовалась темная фигурка, и Сириус без проблем узнал того, кто шёл в его сторону. Направив на неё палочку он сначала струсил, но в какой то момент его крепкая хватка стала чуть крепче, а уверенности, с которой он насылает проклятья — чуть больше. — Я так и знала что ты здесь, — глухо говорит она, стараясь крепче держать норовящий слететь чёрный берет. Каштановые кудри все по прежнему идеально уложены, а бордовая помада давно сменилась на простой блеск для губ. Он без труда узнал её, по уверенной походке, и тому как она разговаривает, до боли похожая на мать. — И вот мы снова втроём, Сири, как раньше, — она подходит вплотную и ему становится действительно больно. Кудри у неё развеялись на ветру, и оголилось лицо — не утратившая ни капли своей красоты, она стояла перед ним, горлом упираясь в наконечник палочки. — Не смей называть меня так, — огрызнулся он, убирая палочку в карман. — Но между тем ты думаешь, что смеешь стоять на могиле нашего брата, — огрызается она в ответ и подходит ближе. Они стояли плечом к плечу, и молча смотрят на надгробие того, кто в этот момент должен стоять здесь, молча, но рядом, полностью погрязший в свои мысли. Он молчит: впервые за столько лет не находит что ей сказать. Они не виделись больше четырёх лет, и, наверно, с тех самых пор как Сириус покинул площадь Гриммо, они стали друг другу никем, но меж тем он не мог отделаться от стойкого чувства привязанности и безграничной любви к этому человеку. Он смотрит на неё, а она не обернётся: все таранит взглядом надгробие Регулуса.       Сириусу больно: он ненавидел своих брата и сестру такой чистой ненавистью, какой только можно было и был стойко уверен в правоте своих чувств, что сейчас ему морально тошно и от себя, и от проронившей на землю слезу сестры, и от этих ужасных, маминых любимым георгинов, покоящихся на сырой могильной земле. Что-то в нем изменилось за последний год: с начала войны он все больше и больше испытывал чувства жалости, сочувствия и долга помочь всем сирым и беспомощным; начинал больше задумываться о том, что все они — бравые войны лишь пешки в руках министерства в безжалостной войне; замечал, что тревога и беспокойство за друзей не утихает ни на процент, а волнения за свои семьи, охватившие всю Англию, коснулись и его. И, как оказалось, не напрасно.       Винить себя было глупо, но по-другому он и не мог: только холодел от взгляда на надгробие и как безумный, в голове крутил мысль о том, что если бы он вовремя помог младшему брату, он бы сейчас заправлял всем на Гриммо и непременно бы все наладил. Но он посчитал, что брат не стоит его помощи.       Становилось холоднее, но они все стояли, все сильнее кутаясь в воротники своих пальто, пока наконец их не заприметил больной и исхудавший дядя Альфард, выглянувший в окно своей спальни. — Мне пора идти, — она шмыгнула носом, выпрямила спину и оправила пальто, старательнее делая вид, что её здесь и не было. Бросив последний взгляд на Сириуса, она поспешила удалиться. — Подожди! — Сириус сделал несколько шагов в её сторону, не ведомый, что им движет. В какой то степени он чувствовал, что наверное сейчас самое время побыть вновь вместе, хотя бы пару часов, заглушить эту одинаковую по степени тяжести для них обоих потерю.       Она прочитала его мысли. Вот так просто разрушила барьер, натренированный годами и потом, она сломала его за несколько секунд и усмехнулась: то ли его мыслям, толи слабости его магии. — Ты нисколько не меняешься со своими гриффиндорскими замашками, Сириус. Я не могу остаться сегодня, Барти меня ждёт домой, — она посмотрела в сторону старого дуба, на вершине которого виделся флюгер старого домика на дереве, — я думаю наши пути разошлись ещё очень давно, Сириус. Прощай, — на её лице отразилась доля грусти и жалости, но при всем этом она ни на секунду не засомневалась в своих словах. Она отвернулась, и, прошагав до главных ворот, аппарировала к себе домой, оставляя Сириуса с самим собой. Альфард отошёл от окна, должно быть прилёг на кровать и подавно заснул, а он все стоял на фамильном кладбище Блэков, куря сигарету за сигаретой. Глупо было приглашать её к дяде в дом, но им словно с концами овладели все чувства: она была нужна ему. Какая простая истина, в которой сложно было признаться даже самому себе: он не справлялся без своей сумасшедшей семейки справится с горем, чувством, несвойственным ни одному из «правильных» Блэков.       Свет во всей усадьбе погас: Альфард и правда лёг спать. А значит, Сириусу здесь больше нечего. Потушив последнюю сигарету и притоптав в землю у могилы, он, последний раз взглянув на сверкающую надгробную надпись, аппарировал прямиком в Годрикову впадину, намереваясь как можно сильнее напиться и затушить боль, о которой его друзьям знать не обязательно.