Квест для Охры

      Охра должен был почуять подставу сразу же. Как только увидел эту зелёную траву, как в какой-то ебаной дотке. Ярко-ярко-зелёную, победа сил Света, блядь. Но ему всегда был по душе противоположный лагерь, вот, видимо, и не прочухал. Не признал. И чуть не объебался на радостях.       Шёл он по этой травушке, смотрел в голубое — как, блядь, вся его натура — небо, жмурился от солнца, от которого даже очки не спасали, и даже не думал, что всё вокруг какое-то не такое. И мерзкое ощущения холодка его не смущало, хотя стоило задаться вопросом: откуда мурашки, раз травка зеленеет, солнышко блестит? Ласточек вот не наблюдалось, никакой экспресс-доставки весны, но в остальном-то — не с чего мёрзнуть. На нём джинсы, худос любимый, наоборот, жарко должно было быть. Но хуй там плавал — Охра до таких мелочей не снизошёл своей царственной мыслью.       Потому что Ванечка, да.       Сидел Ванечка вдалеке на бережке и камушки в воду швырял. Что это именно он был, Охра не сомневался: ну кто ещё-то это мог быть такой красивый? В футболке на пару размеров больше, с растоптанными кроссовками рядом, с растрёпанными волосами. Только его Ванечка умел при таких вводных выглядеть секси-шмекси. И потому Охра мчался вперёд, не замечая ничего вокруг, движимый одним желанием: наконец обнять, прижаться, зарыться носом в эти дебильные лохмы и никогда больше никуда от себя не отпускать. И так слишком долго прохлаждался…       На этом месте мысли как будто спотыкались, сворачивали в сторону, обходя опасный угол. Ванечку Охра давно не видел, но причины этого оставались где-то в тумане; ну как будто просто… не получалось. И блядская соображалка тут могла бы и подсказать правильное решение, но она ушла в отпуск. Или куда там мозги стекают, когда Ванечка размахивается и запускает блинчик, тянется за ним как будто всем телом, а потом вскидывает руки в победном жесте, подсчитав, что снаряд подпрыгивает семь раз и только на восьмом тонет.       Мозги, в общем, ушли на блядки; Охра нёсся впереди собственного визга навстречу счастью. Счастье же внаглую отказывалось приближаться, сколько бы он ни напрягался. Манило пантомимой — звуков почему-то не было — и злобно ржало, то есть нет, конечно, звуки же кто-то отключил. Но где-то внутри Охра именно это и чувствовал: что над ним насмехаются. И ещё чёртов холод!       Сколько бы он сейчас отдал за то, чтобы Ванечка обернулся и, улыбнувшись, как только он и умеет, поинтересовался:       — Чего так долго, дядь?       Да всё бы отдал: и худос любимый, и найки новенькие, и все полоски на адидасе. И последнюю сигарету, и первый поцелуй, и камеру любимую, да хату б прозакладывал, лишь бы снова… Снова…       И вот тут-то его и обожгло: какая камера, блядь? Какая хата? Ты, сука, в палатке посреди леса, тебе в бок приклад обреза упирается, а не телевик, тебе пиздец холодно, потому что ноябрь на дворе, а солнце выключили ещё десять лет назад, да так и не включили обратно. Вместо худоса у тебя теперь камуфло во всех местах, берцы вместо кед, пустота вместо сердца.       А Ванечка уже полгода как… того.       И ещё ты спишь и видишь сон, чего, конечно, делать не стоит ни при каких обстоятельствах.       — Дядь, нахуй, просыпайся!       …Охра вскинулся, задел башкой полог, запутался в нём, рванулся, спросонья не сообразив, что это не нападение, вывалился кувырком наружу. И только когда ветер взвыл, бросив в лицо снежную крошку, охолонул, замер на промёрзшей земле, откинувшись навзничь. Руки сами потянулись к лицу: спрятаться, не показать слабость, пусть даже некому смотреть, нельзя, чтобы влага позорная подмочила и без того небезупречную репутацию.       Выступившие слёзы Охра стёр остервенело, не обращая внимание на то, как саднит обветренная кожа. Сознание затапливала какая-то совершенно безумная и бездумная ярость — ничего общего с тем, что он должен был чувствовать, но, видимо, как и обычно, с ним всё пошло не по плану. Другие видевшие сны, если их и будили, всегда оставались вялыми, сознание как будто не возвращалось полностью: ну как в старом суеверии, что у спящего человека душа где-то путешествует. В новом мире это стало почти правдой, только уходила, наверное, всё-таки не душа, а что-то более приземлённое. Так или иначе, тот, кто не был достаточно осторожен, терял всякий интерес к жизни и медленно угасал, а лекарства от этого пока не придумали. Человек всё время стремился спать, и теперь Охра понимал, почему.       Он бы, наверное, тоже с радостью провёл побольше времени там, где его ждал Ванечка. Или даже всё оставшееся из отпущенного ему времени. И плевать, что тусоваться пришлось бы не с настоящим Ванечкой, а с его проекцией — они ведь достаточно прожили вместе, чтобы подсознание Охры воссоздало точную копию. Вон как заорал будильником, почти как живой. Вечно ему по утрам не спалось, засранцу.       Вскочив на ноги — жопа основательно закоченела валяться на земле, — Охра пнул палатку. Что за тримудохуеблядская жизнь! Почему он тут, а Ванечка там?! Спит, блядь, и в жопу дышит! И срать ему на всех и вся, принцесса, нахуй, почивать изволит! А ты, Охра, как хочешь, так и выкручивайся! Ищи, сука, средство, панацею, ебучую витаминку, излечивающую тех, кто на самом деле и не болеет. И сам ласты не склей, а то кто ж тапочки в зубах к постельке принесёт?!       Следом за палаткой Охра отпинал ближайшее дерево, оно бодро дало сдачи, осыпав его снегом. Это отрезвило, но ярость всё равно требовала выхода. Схватить обрез и выстрелить, вытащить нож и всадить его по рукоятку в тёплое мясо, да хоть палкой отходить что-нибудь живое… Конечно, ничего подобного он себе позволить не мог. Вместо этого, собрав волю в кулак, Охра свернул палатку — она порвалась, но бросать добро всё равно жаба не позволила. Рюкзак он не разбирал, однако на всякий случай проверил застёжки, заглянул в верхний карман: чуда не произошло, сигареты там не материализовались по охриному веленью и его же хотенью.       — В следующий раз угощай дробью, а не куревом, — пробормотал он себе под нос.       Обрез он пристроил на сгибе локтя, подпрыгнул несколько раз на месте, проверяя, не болтается ли чего, не гремит ли. Выучка последних лет сказывалась — всё лежало плотно, чтобы не мешаться, если вдруг придётся бежать, и всегда быть под рукой, если понадобится.       До того, как началась сонная эпидемия, было ещё терпимо. Да, солнца не видели, в масках постоянно ходили, чтобы не надышаться пылью, ну да к этому привыкнуть оказалось не так и сложно, тем более Охре, который толком и не помнил, как могло быть иначе. В домах ещё оставалось электричество, и если резаться в дотку по двадцать часов в сутки, прерываясь только на пожрать и поссать, то казалось, что всё абсолютно нормально. С Ванечкой они в игре и познакомились: случай закинул в одну тиму, присмотрелись друг к другу, поняли, что их стиль игры рождает идеальный симбиоз; вывозили катку за каткой, даже самые потные, орали матерные частушки и приказы в дискорде, шокируя сокомандников, потом создали свою гильдию. И как-то незаметно стали переписываться и кидать голосовухи уже вне поля боя.       Ванечка часто слал фотки рыжего кота. У Охры одна сохранилась — он её успел распечатать, прежде чем электричество стало дефицитом, а про личные компьютеры пришлось забыть. Именно она, сложенная в четыре раза, с заломами и разлохматившимися краями, лежала теперь во внутреннем кармане куртки у сердца. Гришенька был их маленьким секретом, тайной фразой, безмолвным признанием. Мохнатой апельсинкой, эвфемизмом к «люблю тебя». Он не пережил начала бессонницы, когда люди стали сходить с ума, его убил какой-то неадекватный папашка, решивший, что животное угрожает его деточке. Деточка, правда, года полтора спустя благополучно докончила начатое, навернувшись на ровном месте и приземлившись на арматуру; сколько в этом было случайности, Охра старался не думать. Ванечка же тогда прямо сказал, что однажды убивший беззащитное существо убьёт снова и что таких он бы отстреливал по-настоящему.       Кто же знал, что брошенные в сердцах слова сбудутся, да ещё и так скоро.       А потом — что удача их покинет.       Охра тряхнул головой, отгоняя навязчивые мысли. До рассвета, судя по часам, оставалось достаточно времени, чтобы выбраться из леса и преодолеть как минимум половину пути через поля, не особенно светя ебальничком. Всё-таки территории тут были дикие, люди нецивилизованные, нравы и того хуже. Охра, может, и перерос пятый уровень, но никто не гарантировал, что тут не водилось бигбоссов.       На карте, которую ему подсунул блаженный Слава, кто-то наставил непонятных отметок и не приложил легенду. Рассматривая её, они оба вдосталь нагиенились, придумывая расшифровки одну тупей другой; потом, правда, как-то одновременно оглянулись на лежащего под тонким одеялом Ванечку и заткнулись, как выключили их. Ванечка больше напоминал покойника, чем спящего: дыхание практически не считывалось, он не шевелился, не укладывался поудобнее, подгребая под себя подушки, одеяло и Охру, чтобы свить гнездо. Он покоился — другое слово сюда не подходило — на спине, чинно вытянув руки вдоль тела. И словно бы укорял друганов за то, что они развеселились из-за какой-то глупости.       — Хуйня какая-то, — сказал Слава, когда тишина стала невыносимой. — Да он первым бы над нами поржал. Вместе с нами.       Охра кивнул, ещё раз проследил предполагаемый маршрут, запоминая на всякий случай отмеченные места. Идти одному не хотелось; оставлять Ванечку не хотелось ещё больше. Но какой был другой выход? Славу, каланчу двухметровую, отправить? Он до кухни-то не доходил без приключений, какое уж там путешествие к краю изведанной земли. Без Ванечки он вряд ли бы протянул так долго — повезло ему, что в школу одну ходили и подружились. Нет, в целом он был нормальным пацаном, а что раздражал Охру — так никто не идеален. Вон карту добыл, пообщавшись с окрестными убежищами: языком он трепал непревзойдённо. И мозги правильно работали, искали выход, радио наладили мозги эти, спасибо и низкий поклон им.       За картой тоже Охра бегал, кстати, но ему не в напряг было, наоборот, он даже порадовался возможности хоть ненадолго вырваться из их берлоги. Знал же: туда-обратно сгоняет, соскучиться не успеет, но проветрится. А теперь вот… Уже третью неделю бродил. И с каждым днём всё меньше верил, что не зря. С чего они решили, что кто-то может помочь? Что сидит где-то в глуши одинокий гений, нашедший волшебную таблетку? И так охуевает от своей крутости, что готов отдать её первому, кто до него доберётся, ага.       Как задание в тупой игрушке. Доберись до замка и спаси принцессу, Марио!       А пометки на карте оказались просто рисунками. Ну или Охра неправильно их запомнил. Он пару раз сворачивал с пути, чтобы проверить, но сколько ни искал, ни с чем нестандартным не встречался. Что вообще можно было обозначить треугольником? Кривым цветочком? Перевёрнутым смайликом? За такие контурные карты в школе влепили бы двойку не глядя. Однажды Охра напоролся на землянку, но внутри нашёл только обрывки полиэтилена и мышиный помёт: если там и спрятали что-то ценное когда-то, то давно уже забрали.       Самыми неприятными были, конечно, встречи с людьми. Хоть Охра и скрывался изо всех сил, не попасться никому на глаза оказалось не так-то просто. Последний раз ему пришлось отдать остатки сигарет, чтобы откупиться от чрезмерно любопытных мужиков; до этого удалось напугать пацана, изобразив рык. В сочетании с маской, на которой талантливый Ванечка нарисовал фосфоресцирующей краской клыкастую пасть, вышло, должно быть, по-настоящему устрашающе — по крайней мере, запашок повис в воздухе вполне характерный. Учитывая, что малолетний шкет подбирался к нему с зажатым в зубах ножом, стыдно Охре не было.       Он в принципе не особенно любил общение. Живое — в интернете-то его сложно было остановить, особенно если казалось, что кто-то не прав. Такие разгромные посты писал… Иногда рифмовал, но чаще просто по полочкам раскладывал, почему конкретный мудак действительно мудак. Любил припечатать, чего уж там. И радовался, если попадался достойный противник — с таким они могли играть в словесный пинбол до утра, а то и дольше. Ванечка этого увлечения не понимал, хотя, по мнению Охры, мог бы составить ему конкуренцию.       Он это в полной мере продемонстрировал при первой встрече. Охра тогда аж присел, когда увидел мелкого вертлявого типа, сходу обложившего его хуями, правда, потом выяснилось, что он принял его за кого-то другого. Они собрались на дотерскую сходку, там было полно всяких подозрительных типочков, и даже их собственная тима оказалась какой-то совсем не такой, как в игре. Ванечка предложил сбежать где-то минут через сорок после того, как они загрузились в бар, и Охра согласился не раздумывая.       — Ебал я их в рот! — орал он двумя часами позже, уже основательно загрузившись алкашкой. — И всех их баб! И не баб! И баобаб! Ебать мой хуй, баобаб же дерево!       Охра ржал так, что вискарь носом пошёл. Пьяный Ванечка сквернословил напропалую, но не особенно следил за тем, чтобы сохранять смысл; трезвый подбирал слова гораздо точнее. И именно трезвым первым высказал то, что подспудно чувствовал Охра долгое время: не быть им друзьями. Друзья не смотрят так друг на друга; друзья не тянутся коснуться в любой подходящий момент; друзья не залипают на губах, когда второй что-то рассказывает; друзья не дрочат, вспоминая, как глупо смотрелся Ванечка, задумчиво облизывая горлышко бутылки. На что дрочил сам Ванечка, Охра не спрашивал; но по тому, как тот отдавался в их первый раз, как яростно целовал, почти кусал, как стискивал пальцами, оставляя синяки на коже, было ясно: хотел он этого тоже уже очень давно.       Каждый их секс был крышесносным. И неважно, забежали они подрочить на брудершафт в туалет паба, неспешно наслаждались друг другом на простынях в хате родаков, пока те торчали на работе, или утверждали своё право в тёмной подворотне после встречи с каким-нибудь слишком сладеньким козлом. Ванечка показал себя чертовски ревнивым, и Охре порой даже казалось, что тот с радостью бы запер его в подвале дома и выпускал только до ветру. Но как же круто было стискивать его в объятиях, ловить ртом его стоны и знать, что всё это принадлежит лишь ему!..       Громкий треск слева заставил Охру броситься на землю и замереть. Гнилое бревно удачно прикрыло его, он вскинул обрез, напряжённо вглядываясь в сумрак. Конечно, можно было списать этот звук на естественные причины, но Охра бы не протянул так долго, если бы позволял себе подобную беспечность. В новом мире выживали те, кто считал, что лучше перебдеть, чем недобдеть.       Зверь, дерево, человек? Охра прищурился, силясь рассмотреть хоть что-нибудь, но перед взором как будто пелена стояла. Он моргнул несколько раз, но не помогло; потёр глаза свободной рукой с тем же эффектом. Туману в ноябре взяться было неоткуда, лес в целом рос прозрачный, без кустов, создающих ощущение занавесок своими голыми ветками. Дымовая завеса, кто-то бросил шашку из каэсочки?       От абсурдности мысли Охра едва не заржал, сдержался чудом. Весь мир — стратегия в реальном времени, и люди в нём будущие трупы, ага.       — Мне лестно, конечно, — пробормотал Охра, сползая пониже, — но откажусь от чести сидеть в первом ряду.       Тишина повисла зубодробительная — и нервирующая. Только что, пока он шёл, фоном всё время что-то слышал: то птичка какая ранняя вспорхнёт, то белка какая неусыпная проскачет в поисках своих орехов, то шишка с ёлки упадёт. А теперь как будто выключил кто все звуки, ну или Охра просто оглох. Но последнего точно не могло произойти!       Чтобы унять накатывающую панику, он чуточку поёрзал на месте: должна же ткань куртки заскрипеть, зашуршать о наст, кору, листья? И шорох действительно раздался — но гораздо тише, чем ожидалось.       Проглотив истерическое «Блядь!», Охра снова выглянул из своего ненадёжного укрытия. Будь Ванечка рядом, наверное, было б не так ссыкотно: когда есть кого защищать, думаешь больше о нём, чем о собственной шкуре. Но, с другой стороны, тогда бы он оказался в опасности, а этого Охра не хотел ни при каких обстоятельствах. Достаточно было того, что Ванечка валялся полностью беспомощным в компании одного лишь непутёвого Славы, и рассчитывать оставалось только на то, что на их бункер трудно наткнуться даже случайно. А специально искать никто и не станет, ведь о них не знают… Слава всё-таки не дурак палиться в своих разговорах. Во всяком случае, Охре очень хотелось в это верить.       Горизонт оставался чист и сумрачен.       И всё-таки подозрение, ещё час назад бывшее призраком на границе сознания, наливалось силой: а ну как это с самого начала была ловушка? Хорошо если кто-то просто придумал дурацкий розыгрыш; а вдруг реально решили избавиться от единственного представляющего угрозу члена их крошечной общины на троих? Правда, тогда возникал закономерный вопрос: чтобы что? Спящий Ванечка не представлял никакой ценности; умения и мозги Славы, конечно, стоили побольше, но ради него проворачивать такую сложную схему?       Мышцы задеревенели от холода, а нападения так и не случалось. Охра понимал: ещё несколько минут — и можно будет приходить и брать его голыми руками, потому что никакое сопротивление он не окажет, даже нажать спусковой крючок просто физически не получится. Стиснув зубы, он аккуратно подтянул ноги, поднимаясь на четвереньки; кровь побежала, отдаваясь болью, но не согревая.       И словно по сигналу неестественная тишина отступила, стоило ему кое-как выпрямиться. Взвыл ветер, тряхнул макушки деревьев, дятел ударил клювом, отбивая чечётку в поиске жучков-червячков. Охра огляделся, не заметил ничего чужеродного и скрепя сердце зашагал туда, где на карте была нарисована большая буква «О» с тремя крестами и игреком внутри.       Страх тем не менее не отступал, заставлял прибавлять шаг, а дальше и вовсе побежать. Охра старался дышать правильно, но прокуренные лёгкие жалобно сжались, в боку очень быстро закололо. Деревья расступились, выпуская его на луг, и сразу стало как будто светлее и легче. Серые облака чуточку приподнялись, что в современном мире считалось за утро, и настроение поправилось.       Охра остановился, вдохнул полной грудью. Если он не заплутал, его цель была совсем уже близко, буквально в часе ходьбы. И тогда эта пытка закончится: он узнает, что его наебали, или всё окажется правдой — и седой старец с бородой до хуя выдаст ему красную таблетку и гарантию к ней.       Сердце предательски сжалось. Ванечка, вот что тебе стоило не впадать в этот чёртов анабиоз? Сейчас бы сидели в бункере, резались в картишки, жрали б очередную несъедобную хуйню, ну или вполне себе съедобную, если очередь готовить была Славы; потом завалились бы спать, прижимаясь друг другу, смешивая дыхание. А если б повезло и Слава закрылся в своей радиобудке, то и потрахаться вышло бы. К поцелуям тот привык, но они всё равно старались особенно его не смущать, душили прекрасные порывы, пусть и непросто было, а то, застав их как-то в постели, Слава очень правдоподобно изобразил рвотные позывы. Или не изобразил, а блевать всерьёз побежал? Охра до нюансов не снизошёл: он ржал. Понимал, что тупо, но не мог успокоиться, прорвало почему-то. Ещё и Ванечка так смутился!..       Сухая трава в поле шуршала, качаясь на ветру. Удивительно, что выстояла, но, видимо, воли к жизни в ней скопилось побольше, чем в некоторых людях. Охра автоматически сорвал одну метёлку, сунул в рот, покатал из стороны в сторону. Так себе замена сигарете вышла, но другой пока не предвиделось.       Настроение необъяснимо улучшилось, Охра даже поймал себя на том, что его тянет насвистеть какой-нибудь незамысловатый мотивчик. И когда впереди вдруг вырисовался холм с дверью как во всяких фантастических киношках, он едва не припустил вприпрыжку, удержала только благоприобретённая осторожность, подсказывающая: не всё, что выглядит феей-крёстной, принесёт карету и платье; иногда может и нафеячить.       Вблизи стало понятно: дверь-то есть, а вот ключа к ней под ковриком никто не оставил. Охра разве что не обнюхал всё вокруг, прежде чем прийти к неутешительному выводу: он пропустил сайд-квест, где ему должны были отсыпать то, что поможет открыть последнее препятствие. Разочарованно зарычав, он пнул дверь, и не успело стихнуть эхо от удара металла о металл, как за спиной у него категорически вежливо сообщили:       — Вообще-то вон та кнопка — звонок. Стучать не обязательно.       Охра не помнил, когда он последний раз так резво отпрыгивал и разворачивался одновременно. К счастью, подошедший мужик, хоть и не напоминал нарисованного воображением старца, опасным не выглядел: пониже Охры, лысый, улыбчивый, с выдающимся носом. Он стоял, сложив руки на груди; оружия видно не было.       Растерянность словно лишила Охру дара речи. Он смотрел на мужика, тот смотрел на него; ни один из них не двигался.       — Это ты мою растяжку хлопнул, да? — первым нарушил молчание мужик. — Молодец, что не ломанулся вперёд. Там несколько капканов и ловчих ям, не люблю агрессивных незваных гостей.       — Растяжку? — переспросил Охра.       — Дымовая шашка, глушилка, — охотно объяснил мужик. Он выглядел очень довольным: видимо, гордился своим изобретением. — Отваживает всяких неприятных личностей.       Охра помотал головой. Он ничегошеньки не понимал, и это ощущение ему чертовски не нравилось.       — Позволь… — мужик шагнул вперёд, вытягивая перед собой правую руку.       Сердце ухнуло вниз, но мужик всего лишь сунул ключ в замочную скважину, провернул два раза и, навалившись плечом, с видимым трудом открыл дверь.       — Проходи, — кивнул он.       Охра заколебался. С одной стороны, хорошо, что карта — не наёбка; с другой — а где доказательства, что его сейчас не скрутят как Гришеньку и не утащат в страшные казематы под землёй?       Мужик явно заметил его колебания, потому что вздохнул с таким видом, как будто наперёд догадывался, что так всё и будет.       — Слушай, не знаю, как там тебя… Я Мирон. И если ты здесь, то тебе нужно лекарство от летаргии. Я прав? Наверняка прав. Так случилось, что у меня оно есть, но действует через раз и только на тех, кто уснул не сильно давно. Так что — дальше стоять будем или позволим мне тебе помочь?       «Только не вздумай платить натурой, дядь, — как наяву прозвучал в голове Охры Ванечкин голос. — Проснусь и пизды дам».       — Я Ох… Ваня, — сказал Охра. — Да, мне нужна твоя помощь.       Надежда разлилась теплом в груди, вспыхнула ярче, чем Древний сил Света. Пожав протянутую ладонь — сухую, твёрдую и сильную, — Охра смело шагнул в тёмную бездну тоннеля под холмом.       Его спящая красавица и впрямь уже заждалась.       Колокол отчаяния в подсознании наконец замолк: по живым не бьют набат.       А что Ванечка будет жить, Охра больше не сомневался. Он знал: Мирон поможет.

***

      …и так и случилось. Но где вы видели бесплатный сыр от мироздания, а? Вот и Охре он не достался.