Жители Мортэма

— Таким образом, было достигнуто необходимое равенство во многих сферах, что делает и ангелов, и демонов полноправными членами Мортэма, — писклявый голосок ангелицы со второго курса, которая идеально вписывается в свое наследуемое положение. Классическое добро, в самом наивном виде. Дазай ненавидел таких. В мире всегда главенствовали демоны, они и должны были остаться. Человек идет к уверенности и благополучию, идет по головам, не задумываясь ни о чём. Он видит себя в первую очередь и никакая призрачная доброта, чаще всего остающаяся без должной благодарности, уже не привлекает его. Но чертовы ангелы бастуют, что они равноправные члены общества, что альтруизм и вечная благодетель лучше настоящей, оттого и жестокой справедливости. Им нужен мир в укорененном аду, но всё же, стоит отдать должное, именно благодаря им многие держат в себе многолетнюю гниль, веря в свою благородность. Ангелы имели вес, из-за чего многовековым традициям пришлось подвинуться. Всё настолько стало искажаться, что прочитав первый вариант священного писания можно прийти в ужас. Ведь описываемое предполагалось, как совершенно иное, правильное и безукоризненное, а не эта мода за равноправием и попыткой совладать с великим дьяволом похожими крылышками и верой в их посланника, предрекшего белому — место быть. Он не смотрит на ангелов, как на «полноценных жителей Мортэма», они — прислуга, они — ничто. По крайней мере, так его учили. — Умница, девочка, — Мори-сенсей, что наизусть помнит всю родословную демонической части класса уже третий год путает имя бедной ангелицы, — напомни, как… — Хигучи. Ичие, — она отчеканила настолько четко, что изо рта летела слюна. Дазай и сидящие с ним демоны прыснули. Мори разделял с ними взгляды, как и все уважающие себя верховные демоны. Однако, находились конечно и поддерживающие равенство с их стороны, что для него означало закрытую дверь. Не всегда, конечно. Это считалось неправильным, вне священных законов. Звон колокола, все повставали с мест, особенно ангелы, показательно игнорируя и гремя учебниками, заглушая мерный голос Огая. Непокорные, дикие, любящие себя и святую жертвенность, только стоит учесть, добро по отношению к любым, кроме демонов. Своеобразная добродетельная дискриминация. Дазай лениво встал, разминая крылья. Неудачное приземление во время лётного турнира дало о себе знать. Что ж, порадовали хотя бы ангельские черлидерши, которые, вопреки продолжавшейся борьбе за равенство, всегда кружили вокруг Дазая, дарили себя и соглашались со всеми его словами. Это льстило, хоть таких прелестных девочек ненавидела другая сторона белого сообщества. А зря. Они, согласно его установкам, знали свое место, в отличие от некоторых, мешающих жить. Рыжее недоразумение, именуемое Накахарой Чуей, которого даже верховные демоны не трогали из-за тесной связи с их предводительницей, ее светлого величества, Озаки Коё, которая, отдавая себя на верный (неверный) путь равенства, заключила брачный союз с главенствующим на данный момент верховным демоном. Он был из тех, кто не терпел привычного для многих унижения, что из-за родства с сестрицей давало ему преимущества. Главарь местной банды справедливости, которой Дазай не видел, упорно показывая ему его «настоящее» место, из-за чего частенько ходил с бинтованными крыльями. Встряхнув голову, попытавшись вытряхнуть оттуда и Накахару, Дазай наконец собрал свои учебники, собираясь покинуть класс. — Меня беспокоит направление твоих мыслей, — привычная манера Мори-сенсея, смотреть исподлобья, делая из первых слов кричащий заголовок газетной статьи. Дазай прищурил глаз, не одаривая учителя своим взглядом, также продолжая собирать книги. — Вы не умеете читать мысли, — демон вышел, оставляя створку открытой, дожидаясь ответа сенсея. — На твоем лице всегда одно и тоже выражение, когда ты думаешь о нем. Пока он тебе не дастся, ты будешь пытаться его присвоить. Даже бессознательно. Суть демонов, но здесь опасная территория. Кончай с этим, — Мори сделал жест и дверь с грохотом закрылась прямо перед носом Дазая. ** — Как ты выносишь этого обмудка? — Чуя причёсывал волосы сестрицы позолоченным гребнем, делая плавное движение, чтобы установить его высоко на голове. — Самое главное, наше священное дело, верно? — Коё часто говорила, будто бы летая в облаках, говоря для себя. — Но почему ты? — она на это не ответит, поэтому он продолжил, — Вы уже пожили немного вместе, может стоит втихаря разъехаться? — Втихаря разъехаться, говоришь, — она улыбнулась, глядя через зеркало прямо в глаза Чуе, — Он не так плох, как ты думаешь. Тем более я должна буду родить наследника. — Но смешанные дети долго не живут, — совсем тихо, смотря вбок и нежно теребя выступающее белое перышко, сказал он. — Да, ведь раньше их убивали, а теперь, — она встала, задрала голову, — Новое время для всех нас. Твой будущий племянник, — она улыбнулась, — Или племянница будут жить. Таков приказ. — Приказ жить? — Приказ не убивать, — она заправила ему прядь за ухо, нежно огладив щёку, — Я скажу, чтобы тебя проводили. Становилось холодно, темнело. Ночь — время ада, их полноправного главенства, и, как ни крути, они вертят носы, не моля, а скорее указывая, что ночь создана ими же и хоть здесь ангелы должны уступить. Время — общее, но не доказать этим эгоистичным придуркам, что не они здесь короли жизни. Друг семьи, присутствовавший в их жизни с рождения, Фукудзава Юкичи, после смерти своих друзей, родителей Коё и Чуи, преклонил колено, обязав себя стать надежной опорой для осиротевших, если так можно сказать, детей. Большую часть времени проводил с Коё, иногда казалось, что те разговаривают на своем языке, Чуя совершенно не понимал, а когда обижался, получал лишь снисходительные улыбки обоих и выделенное время на внимание. Чуя смотрел, как Юкичи о чем-то переговаривался с сестрицей, но те, не видя ни времени, ни окружающих их существ, продолжали болтать, как и в детстве проверяя выдержку Чуи. Он повернулся, отошел на несколько шагов в тень, где яркий свет приближенных звезд уже не доставал его. Не заметили. Это было ожидаемо. Он шагнул поближе к обрыву, откуда, нырнув и пролетев семь пролетов и стадион можно оказаться в доме покойных родителей. Совсем недалеко, а так можно не напрягать лишних, ну… Чуя бросился, пролетев вниз головой пару метров, прежде чем открыть свои белоснежные крылья. Сестрица прекрасна, Фукудзава умен, он не винит их, они хотя бы, идеально подходят к определению белого благородства, не говоря о Чуе, который больше походил на демоненка, как выражалась в шутку его мать. Он скучал по ним, но те пали в войне неравенства еще давно, так что воспоминания с каждым годом меркли, и к Чуе, вместо постоянной злости начала приходить осозанность. Опрометчиво он летел с закрытыми глазами, полностью предаваясь воспоминаниям. Крыло резко заныло и стоило Чуе обратить внимание, как заметил потухающий огонек, опаливший несколько белых перьев. Он сдул образовавшуюся сажу. Что за? Следом налетело еще несколько и только чудом удалось от них оторваться. Слышен был смех, это, вероятно, демоны собрались на стадионе обсуждать свое превосходство. Что ж, только этого не хватало. Они кричали что-то Чуе, зазывали к себе, он пытался воспарить повыше, не угодив в ветряной поток, да не выходило, его заносило, он снижался, а ветер становился всё сильнее. Перьевые крылья не приспособлены для ночного часа, как и демонам трудно парить днём. Обжигающие огни догнали его, заставив прикусить губы до крови, но ни в коем случае не издавать звука. Опаленные участки пульсировали, но Чуя безутешно махал полусожженными крыльями, пытаясь выровнять направление. Оставалось около пятидесяти метров, а дальше он знал бы, как скрыться. — Что же ты, мотылёк, всё летишь к свету? — в буквальном смысле обжигающее дыхание одного из демонов, который в мгновение оказался за спиной. Чуя вздрогнул, демонам словно и не нужны крылья ночью, они передвигаются молниеносно и без того. — Отвали, — он пытался выпутаться из загребущих лап демона, пока его тело не пронзила резкая боль. На глазах выступили слезы, а сломанное в районе лучевой кости крыло, безжизненно повисло, заставив инстинктивно поджаться и второе. Он полетел вниз под звонкий смех дьяволиц и приземлившегося того урода-демона. Оставаясь в сознании еще несколько секунд, он чувствовал, как с него сдирают штаны, а волосы наматывают на кулак. — Ну что ты, детка, мы всего лишь поиграм, — последнее, что отпечаталось в сознании. ** — Нахуя он тебе сдался? Сдох бы там и поле стало бы чище, — под полем Акутагава-четверокурсник определено имел не тот стадион, где Чуя вчера вечером развлекался. — Ты серьезно не понимаешь? — Дазай, который в драке за отключившегося ангелочка, получил огромную гематому на лице, курил в окно, попутно листая какой-то учебник, — если его, золотого мальчика, нашли бы растленным демонами, какой скандал разразился бы? — он подчеркнул что-то в книге. — Оттрахали бы его и сидел бы смирно, тебя бы не доставал, — Акутагава приподнял веко отключившегося, но тот лежал, закатив глаза. — Не трогай его, — Дазай сверкнул глазами под неоднозначный хмык соседа, — заразишься. Акутагава кашлянул, окинул еще раз взглядом презабавную картину. Дазай ненавидел ангелов, но сейчас даже слова не сказал, более того, потратил свои драгоценные бинты на сломанное крылышко золотого ангелочка. Вздохнув, он вышел. Сейчас, когда Дазай занят, он может понаблюдать за своим ангелом, но об этом его другу знать, конечно же, не следовало. Рюноске поспешил. А Осаму, тем временем, потушил окурок, задвинул створку и подошел к находке. Он спит или умер? Достав из-под пояса зеленый бутылек с какой-то вонючей жидкостью и, усмехнувшись, откупорил ее, не забыв задержать дыхание. Едва поднеся к носу ненавистного, тот в ужасе на секунду раскрыл глаза, перекатившись на больное крыло. Безнадёжный. Сам причиняет себе боль. Ресницы рыжего мелко подрагивали, он начал учащенно дышать. Что ж, жив, как славно. Дазай толкнул окно, встал на створку и, распахнув черные крылья, исчез в свете первых лучей солнца. Борясь с режущей болью, распространявшейся по всему телу, Чуя приподнял туловище, пошевелив здоровым крылом. Перед глазами были светящиеся глаза того ночного урода. Ему казалось, что он сейчас бежит, дыхание никак не выравнивалось, а тело неоднозначно реагировало. Мешающие запрещенные им же самим слезы, дрожащие руки, нарушенная координация делали из него, как ему казалось, посмешище. Он заключил с собой пари никогда не быть слабым, никогда не унижаться, а вчерашнее абсолютно перечеркивало все убеждения, касательно себя, он чувствовал ненависть в первую очередь к себе, во вторую — к ним. Сам подставился, сам получил. Встал ангел только через несколько часов, когда потрепанную временем дверь начали нещадно колотить. — Где ты был? — удар по щеке под истерический вопль сестрицы он ожидал меньше всего, — почему не дождался? Коё, которая только заметила практически вывернутого наизнанку брата, отшатнулась, затем в одно мгновение зашла в дом, заперев дверь. Она подошла и аккуратно обняла Чую, а его плечо, носящее здоровое крыло опалило теплыми слезами. — Чуя, — она перебирала его золотые пряди, — ты дурак. Я все знаю. Накахара вспыхнул, ведь если названная верхушка знает, то не является ли он сейчас основной звездой унижения? Он стыдливо отвел глаза. — Ты потерял равновесие и свалился в дремучий сад, — наконец вынесла вердикт она, — и рассказали мне об этом демоны. Сердце пропустило удар, он вспомнил свои вчерашние ощущения, едва подавив рвотный рефлекс. — Я? М, ну, — он инстинктивно сжал крылья, только после болевого удара вспомнив о сломанном. — Впредь ты будешь дожидаться нас, ты понимаешь, на кого мог наткнутся? Тебе повезло, что это были деревья. Ты же знаешь, какая у нас ситуация, — Кое прошла в комнату, принюхиваясь и замечая бычок демонических сигар на семейном сервизном блюдце, передаваемым по наследству, — Я понимаю, тебе тяжело. Но, Чуя, — она подняла окурок, прищурив глаза. А сам ангел стоял, уже ничего не понимая. ** Открестившись от друзей-сообщников смутными объяснениями, с того дня он закрылся в себе. Ни драк, ни кинутого слова, ни даже укоризненного взгляда отныне демоны не удостаивались. Чуя-кун отрекся от привычного поведения. Он смотрел через них, глухо реагируя на все выпады и лишь зло сжимая зубы при упоминании о заживающем крыле. А приходя домой, запирался у себя, ложился на кровать и старался скорее забыться. Снов они не видели, только как вещий знак, да и то, это всегда предвещало беду. Поэтому, побыть в темной думе после нагнетающих мыслей всегда оказывалось выигрышным делом. В очередной такой день, наспех отобедав, уже на автомате занимая себя всяческими мыслями, неосознанно отодвигая разговор с самим собой, он прибрался, уже собираясь лечь, как по дому пронесся тихий стук. Это должно быть Ацуши-кун. Никто из его знакомых, приходящих к нему домой, не стучит так, как это делает Ацуши. Объяснил он это, как дань уважения погибшим родителям Чуи, которые, по его мнению, наблюдают за домом. Странный мальчик, но добрый, один из немногих ангелов, сохранивших детскую непосредственность в первозданном виде. — Да, Ацуши-кун, что-то хотел? — Чуя бы не открыл, будь там кто-то другой, кроме сестры и этого первокурсника. — Чуя-сама, — тот замялся, — я… я принес вам мазь, она очень действенна, хоть и имеет демонические корни… — Охо, связался с каким-то демоном? — Чуя отошел на шаг, впустив юношу. — Не то, чтобы! Нет! — Ацуши покраснел, помогая себе в восклицании резкими жестами, — это скорее, как обмен! Я помог одному, но он хороший, не говорил ничего о нас, ну… — Не оправдывайся, я верю тебе, — Чуя взял эту мазь, она пахла как-то… знакомо? — Что ж, хочешь чего-нибудь? — правда после вспомнил, что ничего гостеприимного из еды у него нет. — О, спасибо, но я поел, просто переживал за вас, вы какой-то в последнее время… мрачный. — Спасибо за заботу, я просто устал. — Так отдохните! — выпалил он и Чуе пришлось подавить смешок от умиления. Насколько легки его суждения, насколько же он чист. Чуя надеялся, что это не испортят и всегда старался, не подавая виду, защищать друга. Тем не менее, жестокость может настигнуть внезапно и уж никакое тайное покровительство не сможет помочь. — Как раз собирался лечь, хочешь со мной? Ацуши вспыхнул, а Чуя впервые за несколько дней засмеялся. ** Им не нравился этот порядок. Демонические старейшины, столетиями возглавляющие все существующее, наотрез отказывались следовать новым порядкам. Но, ангелы не промах, они, как упоминалось, имели вес, оттого и изменили ход великой истории, полноправно заняв половину власти. Кряхтящие владыки горели огнем, не мыслимо, чтобы ангелы, небесная прислуга, позаривалась на их власть. Это не в их компетенции, они не предрасположены к этому. Они хорошие слуги и отличные шлюхи и этим всё сказано. Раз в месяц проводилось верховное собрание, где Дазай это слышал из раза в раз. Помнится, вначале он сам заходился в гневных тирадах, где пресловутые толстые судьи с их стороны одобрительно кивали, хваля его отца за правильное воспитание сына. С одной стороны кричащие белые, с другой тёмные, а во главе на двух огромных тронах восседали две молчаливые фигуры, надежно сцепившись за руки. Они не говорили ничего, но слушали всю перебрасываемую грязь, а в конце традиционно взывали к добропорядочности, припоминая жертв, павших ради святого дела. Грациозная Коё и величественный Саргатанас смотрелись органично. Дазай, зевая, наблюдал за ними. Видел сдвинутые у переносицы брови демона и легкую тоску во взгляде его жены. Он держал ее за руку… нежно? Это не казалось фальшивым. К Коё у него не было предвзятого отношения, как ко многим другим святошам. Она первая из ангелов, кто показался ему рациональным, признавала силу демонов, но и видела потребность в преобразованиях. Сидела, склонив голову набок, во время особо громких моментов нежно прикладывала руку к животу. Она похожа на своего брата, был бы он таким же покорным в некоторых случаях… Дазай поднял голову к потолку. Он получал любого, абсолютно любую сущность мог убедить, заставить верить, чтобы насладиться ими сполна. И даже ярых зазноб, даже истеричных «светлых» революционеров удавалось убедить пару раз согласившись с ними. Победно подняв голову, они сами ложились под него, раздвигая ноги. Как глупо. И был бы Чуя демоном, он бы давно перестал чувствовать нарастающий голод по нему, ведь темные априори свободнее. Им не нужны чувства и прочие формальности, сковывающие личность. И ни рыжие демоны, ни рыжие (сначала непокорные) ангелы не могли утолить жажду, растущую каждый день от фактического поражения. Невыносимо ловить себя на разглядывании добычи, на невольном интересе в сторону этой персоны, на проскальзывающих мыслях о нем. Поэтому выводить его на эмоции, смотреть на не присущее ангелам поведение, ярость в глазах — единственное, что оставалось ему. Это отвратительно, хотелось довести его до исступления, чтобы Накахара изнывал от желания, чтобы просил, но тот, словно был обделён этой потребностью и вовсе. Дазай перевел взгляд с подрагивающих рожек одного из жирных знатоков на зал, наткнувшись на пристальный взгляд Мори-сенсея. Он смотрел на ученика неотрывно, хищно улыбаясь и слабо кивая. Черт.