Преданный

В Императорском дворце Снежной почти круглый год было слегка прохладно. Это могло быть связано с бушующими за окнами снежными ураганами, которые стихали только весной и дождливым летом, а затем снова возвращались к осени. Или холод стоял из-за замёрзшего сердца Царицы, прозрачным взором серых глаз глядевшей на мир у своих ног. Сколько бы дней ни грело солнце, снег никогда не таял. Зимой страшные бури выли месяцами напролёт, наметая сугробы до крыш крестьянских домов, а летом ледяные дожди сковывали землю хрустящей бледной коркой. В конечном счёте, жителям Снежной удавалось увидеть солнце и небо всего пару недель в году. В такие дни кроме звона капели по крышам в витражах Дворца отражался свет, земля пахла теплом и обычно однотонный мир внезапно становился цветным. К сожалению, Чайлд редко мог застать такие дни. Глядя на весенние фестивали из своей комнаты или рыцарских казарм, он не сокрушался как остальные. Он спал на огромной кровати с балдахином из золотых нитей, изучал политику и этикет с лучшими репетиторами, ел жирную свинину в тавернах с рыцарями, потел на тренировках с мечом и мало заботился о чём-то другом. В особенно удачные дни — напивался на банкетах, соблазнял пустоголовых аристократок сладкими речами и разбивал им сердца забавы ради. К своему двадцать первому году жизни, Тарталье абсолютно наскучила жизнь. Он не впал в депрессию, не стал буйным, но глядя на веселящийся сброд, приглашённый ко Двору в честь очередного празднества, не находил в пышном блеске ничего, кроме повседневности. Даже лютые морозы, обгладывающие до костей, не приносили ничего, кроме утомления. — В этом году будет много гостей, — Синьора оправляет кружевной манжет своего платья с таким напускным величием, что становится дурно. Чайлд раскачивает стул на задних ножках, прикидывая, сколько кусков торта его заставят перепробовать на этот раз, — виконтесса Эллиот тоже прибудет и ради Архонтов, ведите себя пристойно. — Даже для тебя слово «пристойно» звучит старомодно, — он с лязгом возвращает стул в исходное положение, ножки звонко проезжаются по полу. Синьора не выглядит довольной таким небрежным высказыванием и ещё выскажет об этом репетитору по этикету, — она тупая, как камень, — Чайлд прикладывает указательный палец к виску, — спросила у меня в чём разница между демократией и тоталитаризмом. А потом попыталась залезть в постель к Юрию, раз принц отказал, понимаешь? — Ваше Высочество, — бледная ладонь Синьоры, словно выточенная из льда, тяжело опускается на стол с такой силой, что опрокидывается чернильница, — вы нанесли ей серьёзное оскорбление и будь это кто-то статусом выше — простым конфликтом с аристократией дело бы не кончилось. В этот раз на праздновании победы будут присутствовать послы других стран и дело может свестись к новой войне. Стол безнадёжно испорчен. Чайлд завороженно наблюдает, как растекается по дорогущей древесине тёмная лужа. Он встаёт, только когда чернила начинают капать на пол. Очередной изуродованный по неоглашенными причинами жилет прачки не потерпят. Явно разнесут слух, как он истязал безвинную жертву в библиотеке или насиловал очередную беднягу в печатной мастерской. Всего лишь пятна от чернил на одежде и репутация, бегущая далеко впереди. — Хорошо, — отвечает Чайлд, но прежде чем Синьора успеет выдохнуть, добавляет, — давай начнём войну, я не против. — Да как Вы можете такое говорить?! — Я уже сражался, — напоминает Тарталья и зимняя стужа с рёвом врезается в окно. В комнате становится темно и тихо, свечи ещё не зажгли и сгущающиеся тучи мраком окутывают стены Дворца, — видел смерть и сдружился с ней. Если кто-то осмелится объявить нам войну — пускай дерзнут, — Чайлд клацает зубами, дикий зверь внутри него рвётся на цепи, с пеной у пасти и кровавыми глазами, грозится вот-вот сорваться, — я просто разорву на части любого, кто решит со мной потягаться, хорошо? — Вы глупый и самонадеянный мальчишка, — бросает Синьора в пустоту комнаты, когда за Чайлдом закрываются двери, — убивать можно не только мечом. Но будет так, как прикажет Его Высочество. / Снежная — самая большая страна Тейвата. Это знают даже самые необразованные простолюдины, каждый ребёнок и собака. В отличие от островной Инадзумы или Мондштадта с его плодоносными полями, страна вечных морозов находится далеко на севере континента. Не имея возможности зарабатывать на сельском хозяйстве из-за холодного климата, но обладая самым высоким уровнем военной мощи, Царская семья всё ещё удерживает влияние среди более везучих соседей. Снежная — страна пугающих людей и больших возможностей. Казна растёт из года в год за счёт наёмников и технического прогресса, достигающего небывалых высот. И, хоть академии Снежной ничуть не уступают зарвавшимся снобам из Сумеру, мало кто стремится получить образование в этой ледяной пустыне, полной монстров, крови и стали. Снежная — страна чудовищ и царская семья тому прямое доказательство. Из поколения в поколения передавая кровавую корону следующему выродку, правящий род только продолжает укрепляться в своём насквозь прогнившем наследии. Всё это золото, драгоценные камни и шелка только отвлекают внимание от того, сколько крови остаётся дорожкой за парадными мантиями. Для Чайлда Снежная — родной дом с горячим, пульсирующим сердцем. Холодные, суровые дни на севере и пышущие жаром камины — всё это дорого ему, почти как… — Брат! У Тони тёмные, медовые кудри и умные глаза. Она обожает писать письма, заставлять швей переделывать свои наряды и притворяться чуть глупее, чем есть на самом деле. У Чайлда сестра и брат — оба младшие и окружённые тем количеством любви, которые он только может в себе найти. В недостатке родительского внимания он сам рос одичавшим и вечно загнанным в угол. Когда Тоня виснет на его шее, Чайлд не возражает, кружит её в объятии до звонкого девчачьего смеха. — Я думала, что ты завтра приезжаешь, — она такая тонкая в своём приталенном платье, ещё не взрослая — уже не ребёнок, а улыбается, как солнечные лучи среди грозовых туч. — Пришлось вернуться раньше, чтобы отдать тебе подарки, — Чайлд щёлкает её по носу, с лёгкостью уворачивается от ответного удара, — в Натлане много интересного, у них драгоценные камни носят даже крестьяне, представляешь? Тоня яркая — вся краски и солнечный блеск. Её перепачканные чернилами пальцы распаковывают подарочные упаковки так же ловко, как и переворачивают страницы древних пыльных фолиантов. Чайлд упирается локтем в подлокотник кресла, наблюдает за ней с весёлым прищуром. Он уже успел навестить Тевкра в его добровольно-принудительном заточении в комнате за отказ есть морковь на обеде. — Я слышала, что дочь Лорда Кусанали настоящая красотка, — беззастенчиво заявляет Тоня за вечерним чаем, — брат, тебе пора искать жену. — Не знаю насчёт дочери Кусанали, — Чайлд осторожно оставляет чашку на блюдце. Его руки не привыкли обращаться с фарфором, после тяжёлых рукоятей меча, поэтому хрупкое стекло с лёгкостью крошится в пальцах, — но девушки Натлана, пресвятые Архонты… Смуглые, поджарые, а какие у них формы! — Замолчи! — Тоня от смущения покрывается алыми пятнами, по-детски зажимает уши ладонями. Как для принцессы, познающей любовь только через девчачьи романы, она думает об этом слишком много. Чайлд потешается, словно попробовал в этой жизни все непотребства, которые только смог придумать, при этом всё ещё сохраняя собственную невинность. В казармах и не такое можно услышать. Кроме пошлых шуток за гранью разумного и очевидного хлюпанья по ночам, Чайлд много чего усвоил о пестиках и тычинках. Тоня отскакивает от него, как от обезумевшего, — Ничего не слышу! Выметайся вон! В комнате Чайлда никто не зажёг камин. В ней холодно и мрачно, как в гробу, на полках недельная пыль. Постель, укрытая одеялами белоснежного меха, пустовала слишком долго. Чайлд пробыл в Натлане всего полгода, но домой вернулся спустя сотню лет. Он едва ли помнит как спать на перинах и где лежат рубашки. По сравнению с тесными палатками военных лагерей его комната слишком огромная и пустая. Тарталья отдаёт приказ отрубить руки всем причастным к этому горничным и уходит спать в другую комнату. Снежная — страна, которой правят чудовища. Царица-мать, чьё сердце промёрзло насквозь и само стало льдом и её ублюдок-первенец, цепной пёс с пастью в горячей крови. Утопая в этой прекрасной гнили и хоронящие свои сердца под золотыми надгробьями, они кладут лёд в черепа, наполненные шампанским, и празднуют конец света, упиваясь горечью фальшивых побед. // — Здесь слишком душно, — шёпотом жалуется Юрий, пытаясь незаметно расстегнуть верхнюю пуговицу своей парадной рубашки, — просто цирк. Чайлд с ним в этом солидарен. Если убить каждого присутствующего сейчас в банкетном зале — все страны континента резко потеряют процентов так восемьдесят знати. Людей много, настолько много, что бусине упасть негде, что уж до кислорода. Все вернувшиеся с войны в Натлане солдаты трутся у стен, принимая неискренние поздравления с победой. Чайлду и группке приближённых офицеров разрешено оставаться на балконе второго этажа, ярко улыбаясь присутствующим. — Потерпи хоть до часа ночи, — в тон отвечает Влад, стараясь не выдать собственного раздражения, — когда Царица объявит начало банкета, можно будет выйти через чёрный ход. — Собираетесь в паб? — Чайлд лениво разглядывает снующих по залу девиц, подпирая щёку кулаком. В отличие от более вольных в действиях рыцарей, ему придётся остаться даже на унизительную танцевальную часть. Победой станет, если его партнёрша будет хоть немного не безнадёжна в танцах, — Бездна бы побрала эти танцы. Мы вырезали целые города ради победы, а теперь выставлены на показ, как мартышки. — Ну-ну, Ваше Высочество, — Юрий смахивает с плеча Чайлда пыль, улыбается так мерзко, словно сам прекрасно знает ту отупляющую боль в пальцах, когда их то и дело давят женские каблуки, — не будьте так суровы. Чайлд стряхивает с себя его руки и невидящим взглядом вперивается в бушующий океан людей у своих ног. Дамы и господа пьют и веселятся, словно не было войны, голода и болезней. Они празднуют так, потому что не видели разрушенные села и горы пылающих трупов, не вдыхали гниль и не пытались утолить жажду дождём за неимением вариантов получше. Для них не было сырой земли, чёрствого хлеба, бессонных ночей и копоти, въевшейся в кожу и волосы. Чайлд их не винит, но давится омерзительной завистью от того, как счастливо они выглядят, празднуя гибель тысяч людей. Синьора была права с самого начала. Золотистые броши послов тут и там мелькают перед глазами. Учёные мужья из Сумеру звенят бокалами со вспененным шампанским, ветряные мельницы серебристым светом красуются на одеждах героев Мондштадта. После награждения победоносных, вернувшихся с фронта, народ успокоился и повеселел. Чайлд подцепляет ногтем орден на лацкане своего фрака. Там до сих пор леденеет кожа от прикосновения сильных пальцев Царицы и синие пятна ожогов ползут по груди. Великая Мать Снежной на своём хрустальном троне скучающе наблюдает за толпой. Её великолепные, багряные пряди вьются змеями по белоснежным плечам, светлые глаза молчаливой угрозой скользят по любому, кто дерзнёт подойти слишком близко. Чайлд хорошо видит её со своего места. Даже через весь бальный зал чувствуя оглушающий холод, который источает бледная кожа. В этой женщине нет ничего от человека. Сколь бы прекрасно ни было лицо Царицы, когда эти окровавленные губы растягиваются в улыбке, рушатся империи и океаны промерзают до дна. Чайлд как можно быстрее отводит взгляд. В парадном плаще на меху жарко и неудобно, Тарталья перекидывает его на одно плечо, сдвигая застёжку. Ему в самом деле лучше снять его перед танцами, чтобы не зацепиться на повороте. Юрий с Владом рогочут позади, ордена на их одежде звенят даже лучше скрещенных клинков. Чайлд хорошо запоминает этот звук, то, как мириады свеч сияют в пожаре банкетного зала, когда он впервые видит того человека. На тёмном фраке, ушитом золотой нитью, парят скалящиеся драконы, путаются усами в вороте, обнажившим бледную шею. Рассыпавшиеся по плечам волосы завитками липнут к влажной от пота коже, низко падают на спину. Чайлд не может разглядеть ничего, кроме затылка из-за толпы, но уже точно знает — жарко. Чтобы сейчас ни произносил этот мужчина, лицо его собеседника искажается от ужаса столь сильного, что у Чайлда в предвкушении сжимаются кулаки. В перчатках потеют руки, но он не может позволить себе снять их, обнажив шероховатые, мозолистые ладони. Человек, за которым он наблюдает с высоты балкона, неторопливо заносит руку за голову, оттягивает ворот белоснежной рубашки, чтобы немного остыть. Второй же мужчина выглядит нездоровым или порядком чем-то напуганным. Он не может повысить голоса или пойти против этикета во Дворце, но остекленевший от ужаса взгляд выдаёт его с головой. Чайлд упирается локтем в каменные перила. Может быть это ссора из-за дамы, земель, золота или кровной мести. Может быть они были друзьями, сложно сказать, когда наблюдаешь только за одним лицом. Он видит его впервые, среди знати Снежной точно нет настолько нервных людей. Тут все как один: застывшие, суровые ели и сосны в морозном лесу, чья кора ни разу не ощущала тепла солнца. Скандал набирает обороты. Вот мужчина яростно взмахивает руками, задевает локтем даму с шампанским и получает звонкую пощёчину за испорченное платье. Несколько женщин поблизости посмеиваются, люди расступаются вокруг, обнажая перед всеми эту нелицеприятную картину. Багряная щека мужчины, поросшая седой бородкой, уже наливается будущим синяком. Большего унижения для аристократа и не придумать. Чайлд посмеивается тихо, прикусывает язык, чтобы не рассмеяться вслух. — У графа Эллиота неприятности, — слащаво тянет Юрий, перегибаясь через ограждение, чтобы поглядеть вниз. Его тёмные глаза так и светятся от радости, — стыд и позор. — Эллиота? — Чайлд оборачивается, чтобы ещё раз взглянуть на мужчину, но даже намеренно выискивая знакомые черты, не может найти в себе и капли узнавания, — Папочка безмозглой маркизы Эллиот? — Он самый, — хмыкает Влад, присоединяясь к разговору, — я думал, ты знаешь кто он, поэтому и злорадствуешь. — Никогда раньше его не видел, — признаётся Чайлд. — Потому что Эллиоты не из Снежной, — Влад, проживший в столице всю свою жизнь и поступивший на службу во Дворец едва стукнуло четырнадцать, указывает пальцем на мужчин, стоящих в плотном кружке наблюдателей, — они поселились здесь только лет пять назад, а сами выходцы Фонтейна. Обычно только маркиза и старшие сыновья посещали приёмы, а Его Сиятельство Граф Эллиот предпочитал отсиживаться в своём имении, трахая своих горничных без разбора. Чайлд подпирает щёку кулаком. Это немного веселее, чем танцы. Вероятно, графу явно не хватило того унижения, которым его полили наблюдающие гости. Он уязвлённо трёт щёку и переводит злые, красные глаза на мужчину в тёмном фраке. Тот не двигается с места, даже опущенные по бокам руки не шелохнутся. Эллиот же совершает так много всего за несколько секунд, что и не уследишь. Он громко рявкает на всех, кто смотрит, позабыв о правилах приличия и тут же с замахом толкает мужчину в плечо. Чайлд подаётся вперёд, чтобы ничего не упустить из виду. Человек от такого удара мог бы и на пол рухнуть, но мужчина не то что с места не двигается, даже слабой дрожи отдачи не проходится по каменному телу. Кажется, это окончательно выводит графа из себя и он снова повторяет безуспешную попытку сдвинуть противника с места. По залу прокатываются насмешливые шепотки. Юрий усмехается, присвистывает, словно наблюдает за спектаклем. Ссора привлекает так много внимания, что даже всегда увлечённая своим безразличием Царица опускает на них свой взгляд. — Бездна подери, — напряжённо произносит Влад Чайлду на ухо, — этот господин из камня или у графа недомогание? Эллиот краснеет так сильно, что след от пощёчины становится неразличим на коже. Он пихает оппонента двумя руками в грудь, кричит что-то на языке Фонтейна и изо всех сил пытается вывести его из равновесия, но от бесплотных попыток сердится всё сильнее. Смешки переходят в откровенный смех: громкий и унизительный. Чайлд улыбается всё шире и шире, почти присоединяется к бушующей толпе. Треском разбитого льда внутри всё ломается и осыпается в пятки, он ловит на себе взгляд матери и замирает остекленевшей статуей. Одного мига ей хватает, чтобы загасить внутри Чайлда всё веселье и ещё одного, чтобы молча отдать приказ. Чайлд напряжёнными пальцами отстёгивает брошь и тяжёлый плащ грузно падает на пол. Юрий молчаливо уступает ему дорогу, тихо шуршит одеждой, когда наклоняется, чтобы поднять дорогой мех. Скорбная тишина повисает на балконе, когда Чайлд вынимает из сверкающих ножен длинный, светлый меч. Он тяжело сходит по лестнице, ступени под ногами ощущаются горящими углями под босыми ступнями. Чтобы разрезать непрекращающийся поток людей, разорвать порочный круг наблюдателей и выйти под яркий свет золота свечей. Лицо графа теряет цвет так быстро, что он, кажется, ступает на порог смерти. Мужчина в тёмном фраке разворачивается неторопливо, словно присутствие кого-то ещё для него так же неважно, как и попытки Эллиота вывести его из себя. Он выше Чайлда на голову, склоняется в почтении и брошь посла из Ли Юэ ловит золотой блик на поясе. — Ваше Высочество, — его голос, словно кинжалы, завёрнутые в бархат, оставляют на груди глубокие раны. Чайлду хочется встряхнуть его за плечи, чтобы наконец разглядеть лицо, но он не может позволить себе такого буйства без последствий. Люди уже шепчутся, Синьора исходит от ярости в другом конце зала. Чайлд не видит лицо Царицы, но знает, что она наблюдает за ним. Люди замолкают, потому что видят меч в руке наследного принца и уже знают — сегодня кто-то умрёт, — маркиз Чжун Ли, прибывший с дипломатической миссией из Гавани Ли Юэ по приказу Её Величества Императрицы Нин Гуан рад Вас приветствовать. — Подними голову, — звук, вырвавшийся из горла Чайлда больше напоминает рык дикого зверя, подобный первому и последнему предостережению, — когда приветствуешь меня, не смей опускать головы. В казне Снежной золота так много, что можно было бы не начинать войны, а просто выкупить континент. Среди драгоценных камней, свитков и неограненных алмазов, золотые слитки всегда казались Чайлду величайшей пошлостью, на которую способно богатство. Он рос, не нуждаясь в деньгах, глядя на бедняков, как на людей, обделённых судьбой или удачей, а не морой. Кожа маркиза светится тем холёным блеском, какой бывает только у богачей, живущих под солнцем круглый год. Ещё до того, как они встретятся глазами, Чайлд думает как жаль ему будет уродовать эту красоту мечом. Ещё до того, как он видит все богатство, всё золото мира в глазах Чжун Ли, он уже сожалеет о том, что не может украсть его и запереть в дворцовой сокровищнице. Потому что радужка этих глаз — солнце и янтарь, расплавленный философский камень в руках чудотворца и магма, текущая в недрах земли. Его лицо действительно прекрасно. Даже в своих долгих странствиях Чайлд редко встречал настолько удивительно красивый портрет молодого мужчины. И на этом лице ни капли страха за свою жизнь, только едва заметный молочный румянец из-за духоты. Несколько тёмных прядей липнут к щекам, вьются у рыжеющих кончиков, когда он склоняется в приветствии. Чайлд за единый миг повисшей тишины различает насколько дорогие на нём одежды и как прекрасно они подчёркивают узкую талию и крепкие плечи. Не удивительно, что графу Эллиоту не удалось его даже с места сдвинуть. Что мог бы жалкий, дряблый старик против того, чьё тело едва ли не светится от силы. Тонкие, длинные пальцы Чжун Ли, скрытые под плотной тканью перчаток, опускаются на грудь, когда он выпрямляется, чтобы взглянуть собеседнику в лицо. Сердце Чайлда ударяется об рёбра, взрывом крови сгорает за долю секунды, пока острые, тёмные ресницы Чжун Ли касаются гладких щёк. Это похоже на взрыв метеора о земную твердь — то, как расширяются его зрачки и едва вздрагивают сухие губы. Шумом голосов в голове прокатывается по залу шёпот. Чайлд чувствует де жавю, словно ему девять и он в оружейной лавке смотрит на меч, висящий на дальней витрине. Это чувство, когда голова пуста и потеют ладони, а в груди эхо будущего подбрасывает в воздух все мечты, которые можно воплотить, только если получишь. Если будешь этим обладать. Хочу. — В-ваше Величество, — Эллиот, трясущийся позади маркиза, робко протягивает вперёд руку, касается плеча Чжун Ли запястьем, словно хочет сдвинуть в сторону, — эт-тот человек, он… Дама поблизости взвизгивает раньше, чем мужчина чувствует боль. Несколько капель крови попадают на лицо Чжун Ли и невыносимо громкий вопль заливает банкетный зал, эхом отскакивая от стен. Лицо Синьоры становится мертвенно бледным, губы сходятся в узкую полоску. Отрубленная кисть падает на мраморный пол ещё до того, как вокруг начинается паника. Чайлд не сводит взгляда с Чжун Ли и не может знать об этом, но Царица улыбается незаметно и почти довольно. Слишком жестоко. — Это было слегка поспешным решением, — негромко замечает Чжун Ли, опуская взгляд на корчащегося от агонии мужчину, отчаянно цепляющегося за кровоточащую культю, — граф Эллиот был груб, но теперь сложно будет объяснить парламенту Фонтейна, что произошло. Чайлд касается концом лезвия меча растекающейся по полу лужи крови, ведёт длинную, аккуратную дугу до тех пор, пока они с Чжун Ли не оказываются в замкнутом круге. Только после этого он возвращает меч в ножны и подаёт ему платок. Но даже сейчас маркиз не выглядит напуганным — спокойно принимает его из рук Чайлда, благодарно кивает. Синьора будет недовольна, Царица будет недовольна. Люди снова пустят о нём слухи, будут пересказывать вновь и вновь, как ублюдок-кронпринц покалечил одного из своих подданных просто так. Алые полосы на лице Чжун Ли кажутся вызовом, а он платком растягивает их от скулы до уха. Это украшение делает его чуть более пугающим, таким холодным, что становится неуютно. Кровь в венах Чайлда вскипает от желания. — Мне придётся написать несколько писем, — отстранённо говорит он, улыбаясь как можно очаровательней. — Что вы имеете в виду? — Сдержанно интересуется Чжун Ли, аккуратно складывая платок и убирая его себе в карман. — Одно с объяснительной, — Чайлд демонстрирует свою ладонь с загнутым пальцем, — второе с извинением и третье, — он подступает к Чжун Ли на шаг ближе: недостаточно, чтобы коснуться, но близко, для того чтобы уловить запах крови и сандала, пропитавшего его кожу, — чтобы получить разрешение ухаживать за вами. /// Юрий смеётся так долго, что начинает болеть горло. Он сообщает об этом Чайлду сразу же, как заканчивает высмеивать все любовные неудачи своего сослуживца. — Он просто взял и отверг тебя! — Громко заявляет он, хлопая раскрытой ладонью по столу, — На глазах у всей знати континента! — Закрой рот, — гаркает Чайлд и вонзает меч в пол казармы с такой силой, что лезвие прошивает древесину насквозь, оставляя в доске глубокий шрам. А его ведь только отчистили, — я ещё возьму повторный бой. Юрий это не комментирует, только лишний раз сокрушается из-за попорченного пола и вышвыривает Чайлда за дверь без каких-либо напутствий к действию. У него не настолько всё плохо, чтобы спрашивать советов по обольщению у друзей, но с какой стороны ни глянь — правда. Маркиз отверг его не моргнув и глазом. Чайлд пинает неповинную в этом стойку с цветочной вазой и она с грохотом летит на пол. — Чтобы получить разрешение ухаживать за вами, — говорит Чайлд. Чжун Ли смотрит на него всё так же спокойно, не меняется в выражении лица даже на грамм. Люди, стоящие ближе всех к растекающейся по полу крови, возмущённо ахают. Говорить об ухаживании вот так прилюдно и в открытую, да ещё и едва познакомившись… Верх неприличия, но чего ещё можно ожидать от выродка царской семьи. — Я вынужден отклонить Ваше предложение, — Чжун Ли выверенным движением склоняет голову, опускает взгляд в пол, чтобы не показаться дерзким, — можете не тратить бумагу на такие пустяки, Ваше Высочество. Внутренности Чайлда покрываются льдом. Он может купить меч, да хоть целую оружейную лавку, но как бы он смог купить человека? Маркиз не шутит, даже не улыбается, когда просит прощения и растворяется из виду в расступающейся толпе. Его шаги долго звучат в голове Чайлда и горничные, смывавшие в то утро кровь с полов, говорили, что следы вели по коридору в комнату принца. И только Чайлд знает достоверно, что это было не так. Когда Царица просит его к себе на чай, всё уже выглядит плохо. Чайлд, сидящий напротив матери в одном из тех дорогих кресел, стоящих в Белом кабинете, чувствует, как дрожит чашка в руке. Он был готов к наказанию, когда отрубал руку графу и даже тогда, когда прилюдно получил отказ от иностранца. Но сидя в комнате, где единственная не белоснежная вещь, это огненные волосы Царицы, он оказывается куда больше напуган, чем полагал. — Аякс, — холодно зовёт Царица и Синьора, всегда стоящая по правую руку от неё, мелко вздрагивает. — Да, матушка. — Сколько, по-твоему, гостей присутствовало на праздновании победы? — Около семи сотен, я полагаю, — негромко отвечает Чайлд, отставив чашку на стол. Вряд ли кто-то оценит пятно на ковре, а второго такого во всём Тейвате не найти, хоть землю из океана подними, — я понимаю, что вёл себя непристойно… Смешок Синьоры мелодично прокатывается по кабинету. Она выглядит до того раздражающе самодовольной, что Чайлду хочется раскроить ей череп до основания. Мозги на ковре так же не поддаются положительной оценке, так что он просто отводит взгляд. Царица отрывает взгляд от своих бумаг и неторопливо протягивает ему конверт, запечатанный царской печатью. Багряный сургуч на хрустящей бумаге кажется неестественным пятном, но Чайлд не торопится его срывать, поднимает недоумевающий взгляд на мать. — Ты сам хотел разрешение, — объясняет Царица тоном, каким разговаривает только в пределах этого кабинета и только с людьми, которые знают, что в её груди сердце всё ещё бьётся, — этот маркиз, — бросает она немного небрежно, — хорошая партия для тебя. Мы ищем пути сотрудничества с Ли Юэ. Подружись с ним, спи с ним — мне нет дела, но Аякс, — взгляд её становится тёмным, как грозовое небо над морем, — если что-то пойдёт не так — убей. Чайлд выходит из кабинета, крепко прижимая к груди конверт. По коридору он не идёт, бежит, едва не снося с ног прислугу и запирается в своей комнате, провернув ключ в скважине несколько раз. Что бы не было там написано, какие бы слова ни извивались чернильными змеями на бумаге — он не должен этого знать. Чайлд без сожалений опускает письмо в камин и пока от него не остаётся один лишь пепел, долго и мучительно наблюдает, как горит его неуёмное желание обладать. Глаза Царицы в тот день горели так же ярко. //// Когда дворецкий стучит в дверь его комнаты, Чжун Ли как раз принимает вечернюю ванну. В его поместье в столице Снежной всегда немного прохладно и тело, привыкшее к теплу солнца, постоянно требует жара. Ванная комната заполнена водяным паром, даже плитка на полу сочится теплом из-за пролитого на неё кипятка. Чжун Ли убирает с лица мокрые волосы и вежливо просит подождать. Он не привык вставать так поздно, но из-за непрекращающихся снежных бурь в Снежной рассвет, кажется, не наступает никогда. Чжун Ли провёл тут без двух дней неделю и не видел солнца ещё ни разу. Только снег и лёд в смертельном вихре пляшущие за большим окном. Его разум, ослеплённый идеей посмотреть другие страны, жадный до знаний, сейчас медленно и расслабленно жалеет о том, что согласился на эту поездку. Когда Нин Гуан предложила ему стать послом в Снежной, Чжун Ли дал своё согласие всего через четверть часа усердных раздумий. К тому же вечеру его вещи были собраны и последний рыжий закат Ли Юэ провожал корабль до Снежной предостерегающим заревом. Знал бы Чжун Ли, что всё обернётся кровопролитным скандалом на праздновании во Дворце, думал бы над этим часа два. Если бы довелось узнать заранее, что юный принц решится ухаживать за ним, Чжун Ли не поехал бы вовсе. — Не знаю почему ты соглашаешься, — говорила Нин Гуан в своём великолепном кабинете Нефритового Дворца. Разгуливая в лёгком платье среди драгоценностей, она выглядела немного взволнованной тем, что придётся отослать кого-то из своих подчинённых в змеиное логово. Всё так же не избавившись от дурной привычки грызть ногти, оставшейся ещё со времён жизни нищенкой, она могла вершить судьбы людей одним неосторожным словом, — но я хочу, чтобы ты вернулся, Чжун Ли. Это приказ твоей Императрицы. — Как прикажет Ваше Императорское Величество, — Чжун Ли улыбается мягко, словно благодарит дочь за напутствие в пути. Он видел Нин Гуан, когда она только встала у власти и видел её тогда, когда драное платье и амбиции были всем её имуществом, — я вернусь в назначенный срок. Чжун Ли невзлюбил Снежную сразу же, как увидел промёрзший насквозь океан и хмурое небо, застилающее горизонт. Он всегда считал себя человеком образованным, стремящимся к новизне и познанию. Но глядя на скудный, серый пейзаж не мог найти в себе даже толики любопытства к этому месту. Однобокий, унылый мир льда и холода: угрюмые лица моряков, закутанных в драные шубы, тощие мальчишки с потрескавшимися от мороза щеками и блеск богатств Царского Дворца. И принц этой ледяной пустыни с окровавленным мечом в руке. Чжун Ли ещё до того, как пересёк границу, уже был наслышан о том, кого с презрением называют «псом». Глядя на мальчишку перед собой, он видел лишь детскую обиду напополам с ненавистью. Кронпринцу Снежной ещё расти и расти до настоящих монстров. Наивное, глупое дитя, ненавидимое собственным народом. Искра в снегах. Чжун Ли смотрит на коробку, туго перевязанную тёмной лентой и впервые за долгие годы не может подобрать слов. Печать царского рода не венчает плотную бумагу крышки, но отчего-то он знает, кто прислал подарок. Дворецкий вежливо уведомляет Чжун Ли, что записки не было приложено, но аккуратная, незатейливая печать нарвала находится внутри, когда лента змеёй выскальзывает из пальцев. — Кажется, Ваше Сиятельство очаровал кронпринца, — сообщает дворецкий и тихо удаляется из комнаты, так и не дождавшись ответа. Чжун Ли едва касается пальцами блестящей, чёрной ткани плаща, подбитого белоснежным мехом. Он бы и за всю жизнь не нашёл чего-то настолько изумительно сделанного, но не вычурного, в манере местной аристократии. В Ли Юэ богачи предпочитают демонстрировать золото и украшения, инадзумские соседи считают верхом превосходства славу своих родов, а в Натлане более всех чтят воинов. Чжун Ли достаёт подарок с особой осторожностью. Даже в едва пробивающемся свете из окон, ткань переливается и лоснится под пальцами. Такая вещь вышла бы крайне дорого даже человеку, не обделённому морой. Чжун Ли с нескрываемым удовольствием запускает ладонь в блестящий, пушистый мех. В таком плаще не промокнешь и не замёрзнешь даже в Снежной и во время примерки, он удивлённо замечает, что размер приходится верным. В коробке Чжун Ли находит перчатки, прилагающиеся к основному подарку и злополучную записку. Очень мудро было положить её на дно, слуги не осмелились бы вскрывать коробку, рискуя повредить печать. Обдумывая происходящее, Чжун Ли не может вспомнить ни одного знатного рода, символом которого являлся бы нарвал. Хоть и без лишних слов понятно от кого исходит это настойчивое приглашение, он оставляет вопрос напоследок. Убедившись, что в комнате он один, Чжун Ли до подбородка кутается в плащ, надетый на банный халат и опускается на постель, вскрыв письмо. Мех щекочет щёки, но в окоченевшее тело тут же устремляется долгожданный жар, отогревая замёрзшие пальцы. Почерк кронпринца похож на него самого — немного небрежный, с острыми углами согласных и без лишних завитков. На очевидно надушенной бумаге выведены всего несколько предложений. Чжун Ли не может сдержать улыбки. Как наивно и очаровательно дрогнула рука, карающая людей, на слове «свидание». Я чувствую себя обязанным попросить прощения за случившееся в тот вечер. Прошу, примите этот подарок в знак моего искреннего раскаяния. И всё же, полагаясь на собственную харизму, хочу просить вас о встрече. Можете не думать об этом, как о свидании, но я всё же буду на это рассчитывать. Давайте встретимся возле Чёрного озера в следующее воскресенье в полдень. Я буду ждать до темноты, если вы не придёте. Чайлд. Чжун Ли опускает взгляд на часы, стоящие на гардеробной его комнаты. Какая жалость, что он уже безбожно опаздывает. ///// Чайлду лучше многих известно, что такое холод. Он родился и вырос в Снежной, где нет лета и тепла у женщины, повелевающей морозами. Стоя в беседке на берегу Чёрного озера, он чувствует не тот холод, к которому привык. Этот другой, он грызёт изнутри, похожий на расколотое стекло, проглоченное мелкой крошкой и дерущей горло. Время давно перевалило за полдень, солнце за бледной пеленой облаков клонится к закату. Как и обещал, он собирается ждать дотемна. Может быть, всю ночь, если это потребуется. Несколько солдат-охранников, которых он обязан таскать с собой без видимой необходимости, побитыми псинами скулят о возвращении во Дворец. Чайлд устремляет взгляд на неподвижную гладь озера. Глупо было рассчитывать на согласие. Даже если маркиз не выглядел напуганным, это не значило, что отрубленная конечность не впечатлила достаточно, чтобы избегать Чайлда до конца жизни. Хорошо, что Чжун Ли ещё не покинул страну, оставив призрачный шанс на прощение. — Вы действительно остались ждать до заката. Чжун Ли немного запыхался. Чайлд видит это по сбившемуся дыханию и лёгкой испарине, выступившей на висках. Его не заботит это так сильно, как то, что он пришёл. Смелостью дурака было полагать, что он примет подарок, но письмо он прочёл. К сожалению, Чжун Ли не надел плащ и перчатки, но Чайлд, просто глядя на его невозмутимое лицо, чувствует себя гораздо лучше. — А вы пришли, — счастливо говорит он, подавая руку, чтобы маркиз ненароком не поскользнулся на обледеневших ступенях, — я боялся, что вы снова мне откажете. — На этот раз у меня не было причин для этого, — спокойно отвечает Чжун Ли и осторожно протягивает ладонь, крепко хватаясь за чужие пальцы. — Какие причины были в тот раз? Чжун Ли мягко улыбается, но ответ оставляет при себе. Он огибает Чайлда, чтобы подойти к занесённой снегом скамейке и полюбоваться озером. Так оно и выглядит для солдат, наблюдающих за ними, но Чайлд видит какой пустой и скучающий у него взгляд. — Спасибо за подарок, — Чжун Ли не отводит взгляда от воды, засовывает руку поглубже в карман и разворачивается к Чайлду уже чуть более растормошённый, протягивает чистый платок на раскрытой ладони, — к сожалению, у меня не было времени подготовить что-нибудь в ответ. — Вашего присутствия здесь для меня, — Чайлд неторопливо касается его руки, но вместо того, чтобы забрать платок, разворачивает ладонь тыльной стороной и аккуратно касается пальцев губами. Глаза Чжун Ли светятся в сумерках, вспыхивают ни на миг, ни на два, лишь остаются такими, пока они касаются друг друга через два слоя ткани, — более чем достаточно. ////// Их прогулки становятся регулярными. Каждое воскресенье, иногда по четвергам, но раз или два в неделю они непременно встречаются на берегу возле беседки и долго кружат по заснеженным садам, пока от мороза не синеют пальцы. Тогда Чайлд по обыкновению целует его руку и исчезает, чтобы целую ночь до утра лежать в постели без сна. От платка, который Чжун Ли вернул чистым, всё ещё неуловимо пахнет сандалом. Чайлд хранит его в нижнем ящике своего комода под замком, чтобы никто не осмелился трогать. Он не рассказывает о своих побегах сестре или друзьям, но этого и не нужно. После этих томных, согревающих прогулок, он возвращается в чрезвычайно хорошем расположении духа. Подолгу выбирая наряды для следующего свидания, он до стёртых в кровь ног гоняет горничных, волосы укладывает так тщательно, что даже ветром не растреплет. Чжун Ли же будто не прилагает никаких усилий, чтобы выглядеть превосходно. Он ни разу не надевает плащ или перчатки, подаренные ему Чайлдом, но отказывается говорить почему. В одно долгожданное воскресное утро выходит солнце. Слуги раздвигают тяжёлые шторы на окнах и прозрачные солнечные лучи врываются в спальню серебристым блеском снегов. Чайлд совершенно не замечает, когда наступила весна. Хорошая погода продержится всего недели две, может чуть меньше из-за того, что год выдался на редкость холодным, но это не причина упускать такой шанс. Он садится за свой письменный стол в ночных одеждах, даже не тратя время на умывание и быстро чиркает по бумаге несколько строк. Кольцо-печатка оставляет на тёмном сургуче отчётливые линии, письмо тут же уходит в руки доверенного посыльного и Чайлд начинает собираться ни секундой не позже, чем когда захлопывается дверь. Чёрное озеро оправдывает своё название. На заснеженных берегах проступают первые проталины, звонко разливаются лужи. Голые деревья, пиками торчащие к высокому, голубому небу, надуваются задержавшимися почками. Они не успеют зазеленить листвой до того, как снова нахлынет буря. Вода в озере не замерзает, остаётся всё такой же тёмной и холодной, неподвижной гладью древнего зеркала. — Погода сегодня прекрасная, — с удовольствием отмечает Чжун Ли, огибая лужу на тропинке, по которой они ходят раз за разом. Чайлд, ступающий рядом с ним, абсолютно очарованный, слабо улыбается, — к чему такая спешка? Я получил твоё письмо едва проснувшись. — Приятно знать, что первое, о чём вы подумали только открыв глаза — это я. — Не льсти себе, — Чжун Ли смеётся всегда мелодичным, низким накатом волн на каменистый берег. Чайлд без ума от этого звука и не раз сообщал ему об этом, но сколько бы комплиментов он не высыпал на маркиза, тот всегда лишь невесомо хлопал его по плечу и переводил тему, — первое, о чём я подумал: дворецкий совершенно растерял чувство времени. Чайлд чувствует себя настолько покорённым этим мужчиной, что сколько бы жестоких слов не лилось на него, обида никогда не проступает на этом чувстве тёмными пятнами. Он понимает это позже, когда узнаёт Чжун Ли чуть лучше. Маркиз всегда говорит вот так: прямо, слегка замудрено, но непременно честно и не пытаясь задеть за живое. Он не обнажает руки и душу, рассказывает только отстранённые истории о родине, но никогда о себе. Его глаза подмечают новый фрак, веснушки на пальцах Чайлда и царапину от меча на шее, но никогда — его чувства. Чжун Ли поразительно внимательный человек, теряющийся перед тем, чего не понимает или отказывается принимать. — Вы мне нравитесь, — признаётся Чайлд, когда они делят завтрак в беседке на берегу. Звонкая капля срывается с мансардной крыши и разбивается об озёрную воду. Глаза Чжун Ли внимательно пробегаются по его горящему лицу, выискивая хоть намёк на ложь, — вы нравитесь мне. — Чайлд, — Чжун Ли опускает свою чашку на стол, едва не мимо и выглядит слегка напуганным. Тарталья учится понимать его по мелочам. По едва изменившемуся цвету глаз, по тонкой морщинке меж бровей, по закрытой позе. Лицо маркиза почти всегда остаётся холодным и отстранённым, но у Чайлда достаточно опыта в общении с такими людьми, чтобы различить малейшие изменения, — я в два раза старше тебя. — Я совершеннолетний. — Мне почти сорок. — Всего тридцать шесть. — Я мужчина, — бесстрастно завершает Чжун Ли так, словно до этого Чайлд не заметил. — Я тоже. И? Чжун Ли давит из себя горестный вздох. Они оба, замершие здесь в ожидании следующего хода понимают: слова вроде «ты ещё слишком молод» или «ты ещё найдешь кого-то лучше» ситуации совершенно не помогут. Однако, Чжун Ли предпринимает очередную попытку спасти положение. — Я должен вернуться в Гавань, — говорит он, упрямо глядя Чайлду в глаза. Пытаясь таким жестоким способом вырвать сердце из груди, он, к сожалению, выглядит слишком разочарованным этим фактом для человека, пытающегося кого-то отвергнуть. Тарталья ловит его руку до того, как маркиз осмелится убрать её со стола. — Это не изменит моего решения, — настойчиво уверяет он, отчаянно цепляясь за последнюю возможность до него достучаться, — Бездна меня раздери, я готов просто поехать следом. Не вздумай бежать, Чжун Ли, потому что я найду тебя и привяжу к себе до тех пор, пока ты не поймёшь, что мои чувства искренни. Ветер поднимается, раскачивает чёрные ветви, опуская их над водой. В треске гнущихся стволов вековых деревьев, Чайлд едва может различить то тихое признание, что делит с ним Чжун Ли, незаметно двигая губами. Он не может этого расслышать, не может понять, но это теряет всякую значимость, когда маркиз просит отослать охрану. — Все вон отсюда! — Гаркает Чайлд, мигом позже, чем Чжун Ли встаёт из-за стола. Охрана мнётся в смятении, но скрывается из виду, стоит ему опустить руку на рукоять меча. Тарталья хочет повернуться, спросить зачем ему это понадобилось, но на глаза тут же опускается тёплая, шершавая ладонь, перекрывая обзор. Губы Чжун Ли сухие и прохладные, кажутся самым желанным подарком, который он мог бы получить. Чайлд теряет себя в ощущении поцелуя, в пьянящем празднестве победы от того, как крепко бьёт в голову всего секундное прикосновение его губ. Он не открывает глаз, когда мягко отстраняет руку Чжун Ли от своего лица, чтобы вцепиться в его обнажённую ладонь и позволить запустить пальцы в волосы на загривке. Ему не нужно видеть лицо напротив, чтобы знать как он сосредоточен и напряжён, когда Чайлд целует его с той жадностью, которую хранил эти долгие недели. Слишком мало в мире остаётся значимых вещей, когда в его руках Чжун Ли, когда он отвечает на его поцелуи, когда мягко проскальзывает пальцами под ворот рубашки, касаясь плеча. — Ты нравишься мне, — шепчет Чайлд раз за разом, пока жалящие поцелуи-укусы Чжун Ли спускаются вниз по позвоночнику. — Нравишься мне, — стонет Чайлд, впиваясь в кожу Чжун Ли пальцами, обнимая его за плечи, пока не пройдёт первая яркая вспышка боли. — Я влюблён в тебя, — признаётся Чайлд, когда горячее семя стекает вниз с его живота на мокрые простыни, а глаза щиплет от слёз. Чжун Ли дарит ему все поцелуи, укусы, царапины и шрамы, которые может позволить себе найти. Он целует его пальцы, плечи и бёдра до тех пор, пока Чайлд не готов умолять его прекратить. Он выгоняет из поместья всю прислугу, запрещает им даже приближаться в это крыло и дарит Чайлду самый медленный, иступляющий секс, на который способен. Они проводят в кровати весь день, обмениваясь долгими поцелуями и часами отдавая друг другу свои тела в обмен на тот жар, затмевающий сознание. Чайлд слизывает свежую кровь с его плеч, оставляет свои метки на сильном разлёте лопаток и воплощает в реальностью любую фантазию из тех, о которых пишут только в книгах для женщин. Тарталья даже не может скрыть насколько ему это нравится. В бесплотных попытках подавить ширящуюся улыбку, он стонет так громко, насколько дыхания хватает. Чжун Ли крепко сжимает его талию руками, скользит вверх по раскалённой, влажной коже спины и утыкается ему в грудь, прижимается так близко, словно сердце вот-вот станет. У Чайлда перед глазами пляшут искры свечей, он обнимает голову Чжун Ли руками, низко рокочет ему в макушку, дышит цепким запахом сандала. Сколько бы часов он ни нежился в руках Чжун Ли, этого всегда оказывается недостаточно. Чайлд впитывает, запоминает, вплавляет себя в его тело так основательно, чтобы навечно, чтобы даже после смерти его белые кости хранили в себе память об этом дне. Он пожирает Чжун Ли раз за разом, пропитывается его запахом, его сущностью так глубоко, насколько это возможно. Раз за разом, до стёртых бёдер и болящих пальцев, пока кровь и семя не мешаются на постели, пока соль не впитывается в кожу. Чайлд кусает его губы, как дикий зверь, пока Чжун Ли входит в него до основания, ловит горячие вздохи на своей шее. Он становится перед ним на колени, признавая поражение и откладывает свой меч, меняет его на огонь в груди. Чайлд вбирает его в себя без остатка, ласкает языком, словами и телом, чтобы только Чжун Ли понял, насколько дороже его одурманенный взгляд всего золота мира. — Останься, — шепчет Чжун Ли, согревая его объятиями, когда они утомлённые, без сил кутаются в одно одеяло на двоих, — только сегодня, пока буря не закончится. Чайлд смотрит на тёмное, звёздное небо за окном и целует его в ключицы. Только пока буря не закончится. /////// Чжун Ли поистине трудоголик. Он не раз и не два отказывает Чайлду во встречах с предлогом о том, что у него много работы. Он допоздна сидит за столом, разбирая бумаги, переписывая указы и расставляя печати. В свободную минуту Тарталья с удовольствием наблюдает за ним, удобно устраиваясь на кровати или у камина. У Чжун Ли с годами портится зрение, так что в бесконечных часах рабочего времени он носит очки-половинки, придающие того шарма учёного мужа. В один из таких вечеров Чайлд приходит чуть за полночь, но свет в спальне Чжун Ли всё ещё не гасили. Он пробирается тайком по поместью, огибая дремлющую прислугу и бесшумно переступает порог. В комнате тепло, почти душно, но свет огня едва разбавляет тот сумрак, что ночью укрывает Снежную. Чжун Ли всё так же сидит за столом недвижимый, как скалистые горы. Свеча почти догорела, воск давно уже стёк на подложенный вниз лист бумаги. Чайлд не рискует пробираться к нему за спину, негромко стучит в открытую дверь, давая знать о своём присутствии. Чжун Ли не выглядит удивлённым его приходом, но взволнованное выражение глаз оставляет в Чайлде осадок горечи. — Что произошло? — Тарталья трогает его за плечо аккуратно, с нажимом проводит ладонью до шеи, разминая застывшие мышцы. — Всё в порядке, — твёрдо отвечает Чжун Ли, позволяя себе расслабиться, откинуть голову Чайлду на живот, — небольшие беспорядки на моих землях. На его столе статуэтка дракона, отлитая из платины. Чайлд знает, что это его личная родовая печать: видел, когда Чжун Ли отсылал отчёт в посольство Ли Юэ. Он доставал её из ящика стола крайне редко, только в самых важных случаях, решающих вопросы государственной важности. Но сколько бы писем он не писал, сколько бы бумаг не подписывал, Чайлд никогда не видел столько беспокойства на обычно безмятежном лице. Чжун Ли в ответ на его напряжённый взгляд, только мягко качает головой. Возможно, Тарталья просто себя накручивает. Уже прошло почти два месяца с празднества победы и каждое новое утро Чайлд ждёт, когда Чжун Ли исчезнет. Он хочет оставаться чаще, поселиться в этом имении и прожить тут до конца своих дней рядом с этим мужчиной, но у Царицы обратное мнение на этот счёт. Чайлду всё чаще выпадают длительные отъезды, сложные дела вдали от столицы, словно Мать Снежной ищет всё новые и новые способы держать их подальше друг от друга. Каждая секунда, которую Чайлд проводит вдали от человека, которому завещал своё сердце, кажется ему потерянной напрасно. Он загоняет вусмерть двух жеребцов, стараясь вернуться раньше, стирает в кровь средний палец, подписывая бумаги как можно скорее. Быстрее, больше, чаще, Чайлд становится слишком жадным. — Всё в порядке, — обещает Чжун Ли, касаясь его щеки кончиками пальцев, — я никуда не исчезну. — Я бы хотел этого больше всего на свете, — признаётся Чайлд, разглаживая поцелуями морщинки в уголках его глаз, — я люблю тебя. Чжун Ли в его руках замирает. Его кожа холодеет так стремительно, что Тарталья дёргается от испуга. Слова остаются повисшими в воздухе между ними, громом раскатываются по пустой комнате. Глаза у Чжун Ли краснеют, он отводит их в сторону, избегая взгляда. — Ты устал, — говорит он медленно и глухо, вставая из-за стола. Руки Чайлда безвольно повисают по бокам, — давай ложиться спать. //////// Во Дворце начинается суета. Это заметно так сильно, что даже Чайлд, сутками погружённый в свои мрачные мысли, обращает на это внимание. Стены украшают цветами, с дальних шкафов стирают пыль, полы бального зала натирают до блеска. Казармы возбуждённое настроение тоже не обходит стороной. Начищенные мечи переходят из обыденных, потрёпанных ножен в украшенные камнями и дорогой кожей, начищаются рыцарские доспехи. Юрий, по обыкновению не особенно опрятный, вычищает даже оружейный ремень, не оставив на нём и пятнышка ржавчины на пряжке. В ночных сумерках снова становится холодно и Чайлд старается ночевать у Чжун Ли как можно чаще. Но сколько бы раз он ни приходил, сколько бы дней они ни проводили вместе, всё больше ему кажется, что лёд пробрался в тепло их постели. С каждым днём лицо Чжун Ли становится всё мрачнее и отстранённее, он пропадает в городе часами и возвращается вымотанным настолько, что засыпает сразу же, едва падает в постель. Чайлд подолгу перебирает его волосы, находя среди тёмного шёлка белоснежные пряди. Они всё так же гуляют по берегу озера, когда выпадает свободная минута, но как бы сильно Тарталья не старался, глаза Чжун Ли улыбаются, оставаясь всё такими же невозмутимыми, как драгоценный кор ляпис. Глядя из окна спальни на те же звёзды, что и раньше, Чайлд не может не заметить, как холодно стало спать одному. Он ворочается в своей постели, судорожно вычёркивает дни в календаре и однажды обнаруживает, что время подходит к концу. — Скоро начнётся Лунная Охота! — Бодро восклицает Юрий ранним утром на полигоне, когда они вонзают стрелы в чучела манекенов, — В этом году я собираюсь загнать огромного кабана. — Целься выше, увалень, — насмешливо отвечает Влад, — может ещё на амура пойдёшь? В это время года в лесах действительно много дичи. Снежная устраивает такие охоты не слишком часто — просто чтобы повеселить народ перед возвращением лютых морозов. В прошлом году Чайлду не довелось поучаствовать из-за войны, но в этом он собирается прыгнуть выше всех этих мечтателей. — Слава Архонтам, это скоро закончится, — Синьора вздыхает откровенно облегчённо, блаженно прикрывает глаза. У неё за эти месяцы заметно прибавилось работы, — после Охоты будет Весенний бал и мы наконец сможем выдохнуть с облегчением. Как только пляски отгремят, гости столицы разъедутся по домам и можно будет не волноваться о чужаках. Чайлду не хочется в это верить. Каждый проклятый день он не может поверить, что время продолжает идти: солнце поднимается на востоке, опускается на западе и неумолимо быстро текут дни, оставляя за собой всё больше сожалений. Чайлд становится нервным, озлобленным на каждую живую душу, которая посмеет приблизиться. Он выжимает из себя все соки, покидает Дворец сразу же, как заканчивает с делами и всё время проводит подле Чжун Ли. В этой одержимой привязанности цепного пса он чувствует себя куда комфортнее. Он виляет хвостом и лает, ластится к тёплым рукам и лично затягивает свой ошейник всё туже. Чжун Ли целует его, гладит по волосам и шепчет сказки, которые давно уже никто не пересказывает. Только в дурманящем запахе сандала Чайлд может чувствовать себя спокойно. Только рядом с Чжун Ли его жажда крови и боя смолкает, позволяя уснуть без кошмаров, но всё равно, проснуться одному. В день Лунной Охоты солнце горестно тонет в тучах, небо обрушивается на замёрзшие леса дождём. Чайлд, бредущий по снегу среди елей, по колено проваливается в ледяную корку. Он слышит горн и окрики солдат вокруг, но у них разные цели. Дальше, намного глубже в лесах у подножья гор лежит каменистая дорога, которая приведёт Тарталью к цели. Он не разворачивается к товарищам, не обращает внимания на лай собак. Чайлд проверяет снаряжение и пайки ещё раз, а затем отправляется в лес. Вся Охота длится ровно три дня. Воины, готовые рискнуть жизнью в диких лесах Снежной, могут пользоваться любым оружием, брать с собой столько еды, сколько унесут. Но это всё же не гарантирует им сохранности. На второй день поисков Чайлд находит в снегах окровавленные доспехи и растасканные падальщиками ошмётки. У него нет ни времени, ни желания скорбеть о ком-то, кто переоценил себя. Тарталья собирает всё необходимое, что осталось от неудачливого соперника и движется дальше. Он проводит в тайге пять дней совершенно один. Кроме солнца и луны ничего не говорит ему о времени, еда подходит к концу. Ночами, когда мороз пробирает до костей, он сидит у костра, глядя на высокое небо. Сколько из них уже вернулись с добычей? Смог ли Юрий поймать кабана или сгинул в снегах, как другие? Чайлду не с кем поговорить, не у кого спросить даже о том, который сейчас час. Одиночество убивает его сильнее любого мороза. К седьмому дню пути Тарталья добирается до подножья острых, серых скал. Его ноги стёрты в кровь и это не очень хорошо — местные твари запах свежей дичи чуют за мили вокруг. В желудке ужасно воет, кроме промёрзшей рябины он не ел ничего уже много часов. Расставляя капканы, от усталости и изнеможения он едва не падает замертво. Засыпая, Чайлд видит во сне звёзды и горячее, расплавленное золото. Редкие и опасные твари эти серебристые олени. Чайлд возвращается домой спустя долгих две недели, проведённых в лесной чаще. За рога он тащит за собой великолепную, огромную тушу оленя. Чайлд входит в лагерь охотников мало обращая внимания на поражённые выкрики солдат и скалится на любого, кто подходит к его добыче слишком близко. Застывшая на ладонях и лице кровь давно свернулась и засохла коркой, багряными пятнами марая серебряную, шёлковую шкуру оленя. На поляне у кромки леса развернулся целый лагерь серых шатров. От мала до велика, все выходят поглядеть на зверя и оленя, которого он поймал. Чайлд видит своих друзей, бегущих ему навстречу и злые глаза сестры, наполненные слезами. Его правда не было слишком долго, но это не так важно, потому что… Лицо Чжун Ли бледное и осунувшееся, словно он перенёс за эти две недели все страдания, которые должны были выпасть за жизнь. Но он всё так же дивно прекрасен в чёрном плаще, подбитом белоснежным мехом. И Чайлд, как покорнейший из псов, швыряет свою добычу в ноги хозяину и падает на колени, ожидая, когда его дар примут соразмерно потраченным силам. Перед глазами застилает белым, снег летит в лицо и его тут же заключают в тепло рук, крепко прижимая к груди. Он видит небо — серое и могучее, а на горизонте чёрный лес, из которого он выбрался живым. Чжун Ли обнимает его до хруста в рёбрах, а в носу щиплет то ли от смеха, то ли от накатывающих слёз. И всё это не так важно, потому что от Чжун Ли пахнет сандалом и страхом, а в веренице взволнованных лиц его настигает только темнота. ///////// Чайлд просыпается с сильнейшей головной болью. Он не пил уже много месяцев, но всё же не может вспомнить события последних дней. Чжун Ли тихо сопит ему в загривок. В комнате всё так же горит камин, но слуги не зажигали его слишком давно, потому что в этой комнате редко кто-то спал. Картины на стенах всё те же, комод, в нижней полке которого хранится шкатулка с драгоценнейшим из сокровищ и Чайлд окончательно приходит в себя. Он медленно разворачивается, прижатый к Чжун Ли так крепко, что становится почти душно. В его комнате никогда не было жизни. Ни домашних животных, ни даже растений в горшках или побрякушек, какие любит собирать Тевкр. Чайлд всегда знал, что умрёт на поле боя, поэтому не заботился о том, чтобы оставить после себя уйму ненужных вещей. Его широкая кровать никогда не знала тепла чужого тела и всегда на ней была только одна подушка. Чжун Ли спит мирно, даже ресницы не дрогнут, бросая косые тени на щёки. Он, словно вырезанный из мрамора, лишь дыхание нарушает это, выглядит лучше сна и грёз. Чайлд путается с ним ногами, отогревает пальцы о тёплую грудь. Чжун Ли от возни кажется встревоженным, сонно приоткрывает один глаз и улыбается так тихо и незаметно, как шёпот в зале полном народа. — Доброе утро, — произносит он, одурманенно зарываясь носом в подушку, — давай поспим ещё немного, слишком рано, чтобы вставать. — Почему ты здесь? — Спрашивает Чайлд, боясь вспугнуть момент, когда не нужно бежать и бояться того, что он растворится в воздухе, как призрачный силуэт прошлого счастья. — Потому что ты здесь, — неохотно отвечает Чжун Ли, пытаясь устроится поудобнее, чтобы снова уснуть. Тарталья умиляется, он иногда такой старик, — поднялось столько шума, когда ты исчез и ещё больше, когда вернулся. Ты просто создан для того, чтобы нести хаос, мой дорогой. Чайлд смеётся хрипло и простужено, ластится к теплу его кожи. Чжун Ли с удовольствием принимает его обратно, надёжно прячет от мира за своими плечами. Его дыхание мерное шевелит волосы на лбу Чайлда, заставляя мелкие мурашки подниматься жаром к лицу. Руки Чжун Ли на его талии, на спине горячие и мозолистые, выводят круги на лёгкой ткани ночной рубашки. — Знаешь, почему я выбрал серебристого оленя? — Спрашивает Чайлд, абсолютно не готовый снова засыпать и терять эти драгоценные минуты. — Знаю, — спокойно произносит Чжун Ли ему в макушку на грани слышимости, — я тоже. Тяжесть покидает тело Чайлда судорожным вздохом. Он набирает так много воздуха в лёгкие, что готов вот-вот разрыдаться. Сердце возмущённо колотится о рёбра, пылает так яростно, что в груди не остаётся ничего, кроме этого золотистого пожара, грозящего спалить всё дотла. Чайлд целует упрямую линию его челюсти, трётся носом о щеку и чувствует себя настоящим псом. Слишком преданным, чтобы потом не было так больно. Он целует бледные губы Чжун Ли ещё раз и ещё, пока он не удосужится открыть глаза и ответить. — Аякс, — хрипло тянет он, когда рука Чайлда проскальзывает за тонкий пояс спальных штанов, — умоляю тебя, я не спал трое суток… — Ты, видно, совершенно по мне не скучал. Чайлда переворачивают в постели так быстро, что пол и потолок меняются местами. Чжун Ли упирается согнутыми в локтях руками по бокам от его головы, ловит надёжно, чтобы не сбежал и не совершал необдуманных действий. Золото глаз сияет в свете камина так ярко, что почти загорается багряным закатом. Чжун Ли целует его напористо, вжимает в матрац своим весом до ощущения головокружения. — Ты исчез в лесу на две недели, — исступлённо шепчет он, проводит большим пальцем по зацелованной нижней губе и следит за собственным действом так заворожённо, словно видит впервые в жизни, — клянусь Архонтами, Аякс, я в любой момент готов показать как сильно по тебе скучал, но сначала я хочу выспаться, а затем не выпускать тебя из постели ещё несколько дней, пока ты сам не замолишь о пощаде. Но сначала сон. И он действительно засыпает. Откидывается на единственную подушку, устраивается так компактно, словно монах и уходит в мир сновидений за долю секунды, пока Чайлд приходит в себя. Он смеётся, но ловит это обещание и готов проверять сколько угодно. У Чжун Ли под боком тепло и безопасно, усталость накатывает лёгкой истомой. Сначала сон. Из выписки древних текстов придворного мага и алхимика Снежной: Олень — это благоприятный символ, ассоциирующийся с Солнцем, восходом, светом, возрождением и созиданием. Из-за сходства оленьих рогов с ветвями образ оленя связан с Древом Жизни. Кроме того, рога оленя символизируют солнечные лучи, плодородие. Бурые олени самый распространённый вид, обитающий по всему континенту. Их рог часто используют в медицинских целях, для изготовления лекарств и другого рода алхимических препаратах, способствующих заживлению ран и поднятию боевого духа. Чёрные олени, обитающие на отдалённых островах Пепельного моря, являются крайне редким экземпляром и немногим довелось видеть их в живую. По непроверенному утверждению ненадёжного источника было заявлено, что их кровь ценный материал для проклятий. Белые олени обитают исключительно в гористой местности Снежной. Охота на них допустима только в определённом количестве из-за крайне низкой рождаемости вида. Шкура оленей имеет характерный серебристый оттенок и обладает невероятной прочностью. Кроме прочего, в некоторых трактатах древности полагают, что шкура убитого снежного оленя приносит удачу и благополучие влюблённым и является неоспоримым доказательством и самым верным признанием в любви, готовой столкнуться с великими трудностями. ////////// К сожалению, Чжун Ли не удаётся сдержать обещание. Ранним утром, ещё до рассвета слуга тихо проскальзывает в комнату и будит Чайлда, судорожно объясняя с клинком приставленным к горлу, что Царица ожидает его у себя. Тарталье не приходится беспокоиться о том, что Чжун Ли проснется. Он спит так крепко, словно две жизни назад провел годы вдали от постели. Чайлд впопыхах накидывает на плечи верхний халат и босыми ногами ступает по коридору Дворца, прикрыв двери в покои. Спальня Царицы находится в отдельном крыле, дальше всех прочих комнат. Среди высоких, темных стен не висят картины или белоснежные портьеры. В этих залах почти всегда температура опускается слишком низко для нормальных людей, но царица снегов так чувствует себя лучше. Чайлд делает вдох и стучит в дверь спальни. У него нет хороших воспоминаний об этой комнате, плохих тоже нет. Только глухое безразличие к месту, куда его призывали два или три раза за всю жизнь. Ни Тоня, ни Тевкр не могли бы сказать даже какого цвета полы постелены в комнате их матери. Они все разделили одну и ту же судьбу. Нелюбимые. Несмотря на раннее утро, Царица не спит. Чайлд не мог бы вспомнить её умиротворённого, дремлющего лица даже вскрыв в памяти назойливый гнойник детских воспоминаний. Она сидит в кресле у окна, совершенно не похожая на человека, на стук двери даже не оборачивается. Чайлд неторопливо пересекает комнату и останавливается в двух метрах от матери, чтобы случайно не побеспокоить её покой. — Твоё выступление на Охоте было поистине впечатляющим, — произносит она ровным тоном. Тарталья не видит лица, но не думает, что это помогло бы понять, в каком она сейчас настроении. Он видел мать сердитой, разочарованной, злорадствующей, редко счастливой или обеспокоенной. Как бы холодна она не была, только глаза истинно выдавали все чувства. Но в такой ситуации он не хочет торопится с выводами. Что бы ни произошло за то время, что он скитался по лесу, Чайлд не может отгадать, что происходит в голове Царицы. — Ты зашёл слишком далеко, Аякс, — она рисует ногтем круг на подлокотнике кресла, но всё так же не поворачивает головы, когда говорит, — убить. Становится невыносимо холодно. Чайлд почти видит, как синеют кончики его пальцев, чувствует, как горечь поднимается в горле. Его вот-вот вырвет. Даже лесная тундра не была к нему так безжалостна и так жестока. Чайлд делает шаг вперёд, крепко сжимая кулаки. — Кого? — Спрашивает он, словно глупый ребёнок надеясь не услышать проклятия, сорвавшегося с её губ. — Не будь идиотом, — Царица встаёт с кресла, отворачивается от окна и Тарталью прошивает разрядом тока, когда он понимает. В её глазах нет жалости или печали — снежная вьюга, застилающая небо. Его действительно выворачивает от ужаса, от нестерпимой боли меж рёбер. И Мать Царица смотрит на собственное дитя у своих ног так, словно утратила последнюю надежду. — Я не стану, — хрипит Чайлд, глотая желчь. Холодный пот катится по лбу, попадает в краснеющие глаза. Лёд пробирается ему в живот, царапает внутренности осколками, ломая волю и любую надежду на сопротивление, — не стану. Не смогу. — Конечно сможешь, — она усмехается горько, мельком, так что и не заметишь сразу, — сделай это, пока не поранился. Ты не понимаешь, что сейчас происходит, я кажусь тебе злодейкой, пытающейся отобрать то, что ты воспринимаешь, как ценность. Но Аякс, я делаю это для тебя, даже если ты не понимаешь. — Как это можно понять? — Он с силой впивается в ладони ногтями, в попытке привести себя в чувства. Глаза застилает от гнева, от понимания, что ослушаться нельзя и всё, что остаётся… — Как я могу тебя понять?! Матушка, умоляю, этот человек… Лучше меня обезглавь на месте! Только не его. Только не Чжун Ли. Чайлд всё ещё чувствует его губы на своих губах, слышит его признания, будто их шепчут на ухо. Искра среди снегов, неугасимое пламя, которое вот-вот отнимут из его рук так просто, словно ничего и не было. Вся власть, деньги и слава, которую он взращивал годами — ничего из этого не стоит и гроша перед лицом той, кто может заставить сердце мироздания перестать биться. — Ты мой наследник, Аякс, — ледяные пальцы Царицы на его загривке становятся непомерно тёплыми, почти горячими вразрез тому, как сильно его трясёт от холода, — я тоже любила, тоже теряла и этот мужчина убьёт тебя. Ему нельзя доверять, пока ты ещё не ранен, не позволь ему сделать это, не дай уничтожить себя. Её тихий шёпот ещё долго преследует Чайлда в коридорах замка изо льда. Он витает в тенях, прячется за тяжёлыми гардинами и смотрит на него в глазах прислуги. Тарталья не может избавится от него пока, возвращается в свою комнату, где может отогреться в тепле. К сожалению, холодно ему будет ещё долгие-долгие годы, проведённые в одиночестве. Когда Чайлд возвращается обратно, Чжун Ли уже исчезает. /////////// В Снежной разгорается революция. Весь континент зудит об этом словно улей, наполненный ядом. Тысячи крестьян и аристократ мешаются в единый рой голосов, кричащий о свержении власти, о кровопролитной расправе над Царской семьёй. То, что начиналось пикетами и плакатами, переросло в вооружённое восстание, взрывом прогремевшее по стране. Некоторая часть царских войск перешла на сторону восставших, оставшиеся же преданными силы с трудом теснили противника подальше от столицы. В грянувшем бедствии Чайлд положил все силы, чтобы выслать Тоню и Тевкра подальше из ревущей страны, пока всё не зашло слишком далеко. — Не умирай! — Кричит Тоня на ухо, судрожно сжимая в объятиях его шею. Чайлд гладит её по вздрагивающей спине, пушистая шапка из песца щекочет бледные щёки, — Пожалуйста, поехали с нами! Давай уедем, пока всё не наладится! Тарталья обнимает сестру и брата последний раз перед тем, как солдаты запихнут их в карету. Он не может бросить всё здесь и сбежать. Не после того, как Дворец это всё, что осталось от жизни, которую он любил. Чайлд вновь обнажает меч и становится на защиту своей страны. Когда Царица отпускает приказ снять с фронта часть войск и перевести их на помощь в столицу, всё превращается в анархию. Страну захлёстывает кровавая война междоусобиц, пытающихся оторвать себе кусок пожирнее, пока всевидящее око Царицы не приглядывает за зарвавшейся аристократией. Всего через полгода непрекращающихся боёв, Дворец оказывается захвачен. Царицу заковывают в кандалы и проводят по главной площади, обрядив в белоснежное платье мученицы. Когда огонь пожирает её плоть, его мать всё так же горда и непреклонна, смотрит на своих подданных без тени сожаления. Чайлд наблюдает за её смертью из толпы злословцев, наслаждающихся зрелищем, но не может решить что именно заставило его голову разрываться от боли: то, как её прекрасное лицо покрылось рваной раной ожогов или прощальная улыбка, подаренная на прощание сыну. Вот так власть в Снежной переходит Временному правительству. Все заключённые, которых Царица заточила за преступления против короны оказываются свободными на улицах города, попав под милость новой власти. Сотни убийц и предателей, воров и насильников волной хлынули на свободу, продолжая бесчинства. Чайлд и несколько десятков преданных рыцарей ушли глубоко в подполье, бегством спасаясь от неминуемой смерти. Среди сырых подвалов домов сторонников, в которых они ютились, его и нашло то злосчастное письмо. Его приносит Юрий, исхудавший и сломленный горем потерь, но всё ещё стоящий на ногах и сражающийся за мир, который помнит. Они иногда навещают могилу Влада в спокойные деньки, когда замёрзшие ивы тихо качаются над тёмными камнями кладбища. Пергамент дорогой и пахнет знакомо. Так много боли срывается на Чайлда дикими псами, что этот неуловимый аромат сандала с хрустом переламывает все оставшиеся в нём целые кости. Печать нарвала на золотом сургуче не более чем издевательство над его разбитым вдребезги сердцем. Тарталья вновь и вновь винил мать в его убийстве, проклинал и месяцами грезил её кровью на своих руках. Теперь же, вчитываясь в эти строки, он не может побороть желание убить себя. …шпион… предал тебя… прости… Я не хотел… любл… Его горе возгорается, словно подожжённый порох. С поддержкой войск других стран, не имевших возможности напасть на более сильного противника, эти жалкие ублюдки решились на предательство и собрали силы в кучку. И тот, на кого была возложена миссия выведать информацию… Чайлд сжигает письмо, швыряет его в костёр и думает, ищет все тёмные пятна, которые не замечал раньше. Его отказы, сомнения, скрытность и беспокойство в последние месяцы. То, как он отводил взгляд, работал ночами и подолгу пропадал в городе, возвращаясь затемно. Его кольцо-печатка пропали вместе с ним тем снежным утром и больше никто и никогда их не видел. Чайлд обошёл все порты, остановил все корабли, отплывавшие в тот день в Ли Юэ, но не нашёл даже тела и сейчас нашёл ответ на вопрос «почему». Проходит три года, прежде чем он снова переступает порог Дворца. С окровавленным мечом наперевес он шагает по знакомым коридорам без тени сомнения и страха направляясь в тронный зал, ждущий возвращения своего Царя. Единственного правителя, прорезавшего себе дорогу домой. Его войско, преданное и покорное следует по пятам, убивая без сожалений любого, кто осмелится встать на пути. В ту ночь Дворец окрашивается кровью предателей и Царская власть в Снежной восстанавливается. Чайлд, которому едва исполняется двадцать пять лет, закалённый и покрытый шрамами, мёртвый и израненный, возвращается домой и становится Царём страны, предавшей его. Он садится на трон своей матери и смотрит её глазами на мир и людей перед собой, наконец, понимая всё, что она говорила. Он без промедления и суда казнит всех, кто принимал участие в восстании, сжигает все мосты к давней Снежной, устанавливая новый порядок. Когда Тоня и Тевкр возвращаются домой повзрослевшими, они долго плачут у камина в комнате матери, крепко прижимаясь друг к другу. Теперь их объединяет уже другое слово. Сироты Занятой проведением реформ и налаживанием дел с аристократией, Чайлд едва ли замечает смену суток, днями и ночами просиживая в своём кабинете. После смерти Синьоры, решавшей большую часть бюрократической работы, у него не осталось человека, которому можно было бы доверить дела страны. Чайлд восстанавливает товарные отношения с Инадзумой и Натланом, возвращает на родину стипендиантов Сумеру, застрявших в Снежной из-за войны. В конце года, когда первые капели срываются с крыш, он взрослеет ещё на год, но стареет на десятки лет. — Все мятежи на западной границе подавлены, — рапортует Юрий, его серебристые генеральские доспехи блестят в редких солнечных лучах, — на следующей неделе назначены встречи с послами, так что я прошу разрешения Вашего Величества на дополнительную охрану главных дорог. — Возьми столько солдат, сколько сочтёшь нужным, — Чайлд ставит печать на указ, его новое кольцо вдавливает горячий сургуч в пергамент, — увеличь количество стражи возле въезда в столицу и возле Дворца. В этом году Тоня дебютирует и будет присутствовать на приветственном балу, я не хочу, чтобы что-то произошло. — Как прикажете, — Юрий склоняется, но не торопится выходить из кабинета, обеспокоенно поглядывая на Тарталью, — послы Ли Юэ так же прибудут. — Я знаю, — спокойно отвечает Чайлд, не отводя взгляда от бумаг, — возвращайся к себе, у меня много работы. Столько лет прошло, а боль всё не утихла. Чайлд знает, она живёт глубоко внутри него и стоит снова увидеть того человека, как она снова вырвется наружу, поглотит его целиком, словно обезумевший зверь. Но он не сможет приехать. Не после всего, что случилось, ни тогда, когда знает, кто сейчас стоит у власти Снежной, кто держит в руках морозы и ветра. Письма, отмеченные нарвалом, больше никогда не приходили с тех самых пор. Тарталья поворачивается к окну. Сейчас как раз то самое время года, когда они впервые встретились. Почти годовщина. Он трёт лицо руками, испытывая жгучий стыд за своё поведение. Все те письма, полные гнева, угроз, мольбы, извинений и надежды, которые он отправлял годами, но так и не получил ни одного в ответ. Все они, каждое слово, выжжены в его глазах. Чайлд хмыкает, почти не ощущая того разочарования, что преследовало его на протяжении последних нескольких лет. Из них двоих, только он всегда был предан. ////////////// На балу встречи послов так же многолюдно, как и в последний раз, когда Чайлд посещал его много лет назад. Тоня в своём модном алом платье кружит с некоторыми джентльменами, за которыми приглядывают рыцари. Приказ отрубать руки любому, кто посмеет навредить члену царской семьи всё ещё в силе. Чайлд по традиции занимает трон, Юрий и ещё несколько рыцарей трутся подле него, избегая настойчивых приглашений на танец. — Ты помнишь, как Влад однажды сказал нам потерпеть до полуночи? — Шёпотом спрашивает Чайлд, подзывая его к себе. Юрий вздыхает мечтательно, улыбается чуть скованно. Это всегда будет висеть над ними тяжким грузом опадая на плечи, — Сегодня же придётся ждать до конца. — Граф Эллиот с Вами совершенно не согласен, — отмечает он, устремляя взгляд в разгорячённую толпу. Знакомое лицо, знакомая культя. Граф салютует Чайлду бокалом шампанского, его отрубленное запястье давно затянулось и сейчас уже не доставляет неудобств. Улыбка украшает лицо Царя, когда он приветственно кивает ему в ответ. У него нет сил на прошлые обиды, нет времени думать о детских шалостях. Тарталья с задором разглядывает золотистые броши послов, но всё не может найти идеальной геометрии квадратов и треугольников, венчающих людей Гавани Камня и Контрактов. Но история повторяется совершенно не так, как он мог бы этого ожидать. Когда двери зала широко раскрываются настежь, когда до рези в ушах знакомый звук шагов чеканит по мрамору знакомым эхо, заглушая гомон голосов, Чайлд чувствует на своём лице тёплые пальцы и сухие губы. Его накрывает волной жара, шрамы на теле возмущённо ноют, приветствуя того, кто нанёс самый глубокий из них. Чжун Ли постарел за пролетевшие мимо годы. В его волосах поселилась едва заметная проседь, морщинки собрались в уголках глаз. Но он всё так же прекрасен, совершенно не утратил того золотого, холодного блеска и силы характера. Упрямый, высокомерный и недостижимый, он замирает пред ступенями трона в чёрном плаще, совершенно не истрепавшемся. Они не сводят друг с друга глаз слишком долго, для приличия. У Чайлда от ярости на челюсти вздрагивают желваки, Чжун Ли спокоен, как скала жарким летним днём. Он больше не опускает глаз, не кланяется, как пять лет назад, смотрит прямо и настойчиво. Всё так же без страха, без раскаяния или сожалений. — Давно не виделись, — тяжело роняет Чайлд и музыка стихает, замолкает гул голосов, не прекращающих зудеть над ухом. — Действительно, — соглашается Чжун Ли, — прошло немало времени. Ваше Величество уже совершенно не такой, каким я его запомнил. Чайлду хочется рассмеяться ему в лицо, обнажить меч и снести голову на месте. Ему хочется запереть его в этом замке и мучать всеми возможными способами за то, как этот человек обошёлся с его сердцем и за болезненное предательство, которому он подверг своего ручного пса. Чайлд хочет рвать его зубами, хочет выжигать раскалёнными лезвиями своё имя на его коже, он хочетхочетхочет… убивать — Ты должен быть благодарен за то, что всё ещё жив и стоишь передо мной, — Чайлд подпирает щёку кулаком, улыбаясь для Чжун Ли так, как привык убивать — медленно, обещая долгую, мучительную смерть. — Всё потому, — отвечает Чжун Ли, ни капли не напуганный, даже когда прочие послы за его спиной с ужасом отступают назад, — что у меня есть то, что я обязательно должен вернуть Вашему Величеству. Чайлд не хочет признавать свой интерес. Всё равно, что Чжун Ли скажет, он больше никогда не покинет стен этого Дворца вот так просто, никогда больше не заставит его сердце дрожать. Но любопытство стирает последнюю грань, которую Тарталья готов выставить перед этим человеком, вынуждая его подняться с трона и, махнув на прощание гостям, удалится в задний коридор. Шаги Чжун Ли за спиной кажутся раскатами грома в пустом помещении гостиной, куда их приводит необходимость провести приватную беседу. Как только массивные двери закрываются и ключ проворачивается в замке, горло Чжун Ли дёргается от ледяного металла. Его белоснежная кожа окрашивается тонкой полоской красного, меч в руке Чайлда не опускается даже от этого признака страха. — Я убью тебя, — произносит Тарталья достаточно громко, чтобы голос не сломался от обиды, — должен был сделать это ещё тогда, когда мать сказала мне об этом. — Тогда мой подарок придётся очень кстати, — спокойно отвечает Чжун Ли, запястьем отводя лезвие в сторону. Чайлд не возражает, когда он подходит слишком близко. Он скучал, так сильно скучал по запаху сандала на его коже, по ощущениям тепла в своих руках. Чжун Ли медленно, словно перед одичавшим псом, вкладывает в его свободную руку массивное золотое кольцо. Печать нарвала ловит отблески свечей. Чайлд помнит её именно такой — с глубокой вмятиной справа и ровным изгибом рога. — Ты пришёл на смерть, чтобы вернуть мне это? — С издёвкой спрашивает Чайлд, крепко сжимая в ладони кольцо, — Всего лишь за это ты готов отдать жизнь? — Это не всё, — произносит Чжун Ли, недрогнувшим голосом, — есть ещё кое-что, что я приношу в дар сегодня. Его тело совсем не закостенело с возрастом. Всё такое же сильное и гибкое, такое же прекрасное. Чайлд делит с ним слишком много жара и воспоминаний, чтобы забыть об этом. Чжун Ли опускается на колени так ровно и прямо, словно нерушимая гора стала ниже всего в пополам, не больше. Он не сломлен и не повержен, стоя перед ним. Даже такое унижение не сделало его жалким. — Так вот что это за чудесный дар, — тянет Чайлд, наслаждаясь зрелищем и абсолютно этого не скрывая. Чжун Ли не произносит ни слова, даже когда остриё меча мягко, словно любовник, оглаживает его бледную щёку. Он не умоляет, не просит о нисхождении, не пытается всё объяснить. Он сделал то, что было лучше для своей страны, принося в жертву амбициям политики любовь и счастье, которые получил, не прилагая усилий. И вот он здесь, ни о чём не сожалеющий, отошедший от дел и пришедший принять наказание. — Я едва не сошёл с ума, когда узнал, что царскую семью стёрли с лица земли, — тихо произносит Чжун Ли, не поднимая глаз. Плащ, подаренный ему тогда, тёмным пятном растекается за его спиной, — думал, что ты мёртв. То, что я сделал не поддаётся пониманию или прощению и заслуживает наказания, Аякс, я это понимаю. Но не сожалею. Все мои дела в Ли Юэ и последний контракт с Императрицей, завершающий все контракты, удалось заключить не больше, чем три дня назад. Так что бал пришёлся очень вовремя. — Привёл все дела в порядок и пришёл закончить последнее? — Спрашивает Чайлд, хотя и сам всё прекрасно понимает. — Сочту за честь пасть от твоей руки, — с улыбкой произносит он и покорно закрывает глаза, — Аякс. Моя первая и единственная любовь. — Я ненавижу тебя так сильно, — хрипит Чайлд и меч вонзается в пол у его ног, прошивает насквозь древесину. Он целует его как одержимый, срывается за все упущенные годы и время, когда боль сопровождала его в борьбе за трон. Чжун Ли, его руки на спине, на шее, в волосах и всё становится наконец честным, когда отпадают секреты и кровь, спрятанная за ширмами улыбок. Чайлда прижимают к стене, к дивану, к обнажённому телу, когда Чжун Ли раз за разом шепчет ему извинения, целуя хрупкие ключицы. Его пальцы внутри приносят забытое удовольствие, сжигают последнее притворство, когда Тарталья громко срывается на стон, глушит его, утыкаясь во влажное плечо. Он чувствует кровь на своих губах, жжение в груди от мысли, что никогда бы не смог убить этого человека. Приручённый дикий зверь сорвался с цепи и лижет руки хозяину, самозабвенно благодарит за эту муку. Чжун Ли кусает его кожу, входит нетерпеливо и жадно, оголодавшее чудовище подле монстра другого сорта. Они переплетаются так тесно, что почти сливаются телами. И Чайлд рад, бесконечно рад быть под ним, быть рядом с ним, быть его. Чжун Ли себя не контролирует, срывается в бешенство и вдалбливает его в диван до тех пор, пока изящные, резные ножки, проехавшись со скрипом по полу, не ломаются. — Ты должен был убить меня, — просит Чжун Ли, целуя его живот, слизывая семя, пока кожа не краснеет. Чайлд седлает его бёдра, рвано вздыхает, когда член Чжун Ли внутри снова твердеет. Его красивое лицо краснеет, глаза заволакивает дымкой возбуждения, словно они не провели эту ночь вместе до рассвета. Словно им вновь придётся расстаться. — Это равносильно попытке убить меня, — шепчет Чайлд ему в губы, начиная медленно, неторопливо двигать бёдрами, растягивая эту пытку, — всё равно, что покуситься на собственную жизнь, Чжун Ли. Его пальцы, цепляющиеся за спинку пострадавшего дивана, с силой впиваются в обивку. Ткань натужно скрипит, но Чжун Ли не отводит от него глаз и не делает ничего, чтобы закончить начатое. Чайлд не торопится, мучает его долго и со вкусом, опускаясь и поднимаясь всё медленнее и медленнее, пока он окончательно не сойдёт с ума от вожделения. — Я хочу запереть тебя здесь, — шепчет Тарталья ему на ухо, тихо скуля от удовольствия, — хочу трахать тебя каждый день, чтобы ты забыл обо всём за стенами этой комнаты и думал лишь обо мне, Чжун Ли. Я хочу только тебя. Хочу тебя рядом, хочу тебя в себе, хочу твоё семя у себя внутри. Чжун Ли стискивает зубы, пытаясь сдерживаться, стонет почти неслышно. Его не хватает надолго, Чайлд одну за одной рушит стены терпения, стирая их в пыль. Чжун Ли сдавливает его бёдра пальцами до багровых синяков, выбивая из груди дыхание одним мощным толчком. — Я уже принадлежу тебе, — стонет он, не отводя от Чайлда глаз, — ты уже получил меня, я никуда не исчезну. — В прошлый раз ты говорил то же самое. — Я знаю, — отвечает Чжун Ли оставляя узор своих зубов у него на плече, — поэтому и просил убить. Не хочу, чтобы тебе было больно, не хочу заставлять тебя беспокоиться, Аякс. Я так сильно люблю тебя, что слов недостаточно. Этой ночью буря так и не стихает. Этой и больше никогда.