Сгорающий герой

Если бы кто-нибудь попросил Шото описать его путь от больницы до квартиры в тот день, то он вряд ли смог бы вспомнить хоть что-то, кроме звона в ушах и рекламного объявления, наклеенного на спинку кресла перед ним. Всё его внимание почему-то было сосредоточено на рекламном лозунге «Поменяем окна вмиг!» Машинально выйдя из автобуса на нужной остановке, он каким-то чудом смог добраться до дверей своей квартиры. Его почтовый ящик ломился от писем, а на коврике перед квартирой все было уставлено различными посылками. Он заметил это все лишь потому, что споткнулся об одну из коробок и чуть не проехался только недавно заживленным лицом по плитке. — Ох… — Тодороки почти что затравленно оглядел все эти посылки. Его нервно мечущийся взгляд вырывал отдельные слова сочувствия и поддержки, но что значили для него пустые, дежурные письма от незнакомых людей, которые не подозревают о том, что происходит у него внутри? Он резко открывает почтовый ящик, сгребает из него все письма, прижимает их к груди. После ключ просовывается в замок, пара резких движений — и дверь открыта. Шото кидает стопку писем на столик, и та сразу же покосилась от резкого приземления. После он заталкивает все посылки внутрь квартиры, чтобы те не мешали его соседям. Но вряд ли он вообще притронется к ним. И вот, наконец, выдохнув с облегчением, он захлопывает за собой дверь. Стаскивает обувь, едва сдерживаясь от желания раскидать её по всем углам. — Погиб, погиб… — совсем тихо бормочет молодой герой, словно пробуя эти слова на вкус. Они отдавали привкусом дыма и крови. — Как он мог погибнуть? Он же должен был пойти прямо за мной… Если бы я обернулся, если бы заметил раньше, что он не вышел… Не переодеваясь (сил на это не было), он садится в кресло и невидяще смотрит прямо перед собой. В квартире мертвенно тихо. И эта тишина не способствовала его спокойствию. Напротив — в ней рождались мысли. «Я виноват в этом». — Он герой, и он привык брать ответственность за всё на себя. Кто-то пострадал при задержании злодея? Он виноват. Не удалось спасти всех? Он виноват. Ликвидация стихийного бедствия заняла слишком много времени? Он виноват. Виноват, виноват, виноват. Виновато склоняет голову на очередном пресс-релизе, виновато опускает взгляд, не глядя на родственников пострадавших и погибших, виновато молчит, не зная, что сказать людям, оставшимся без дома _из-за_ него. Вина тяжким грузом висела на нем каждый день, сопровождала всякий его шаг неслышимым для окружающим лязгом цепей, перекинутых через его шею, не давала спокойно спать по ночам, душа его в кошмарах. Сколько раз он видел людей за миг до гибели? Не счесть. Сколько раз он видел тошнотворное количество крови, мозгов, кишок, выпущенных наружу злодеями? Не хватит звезд на небе. Сколько раз он сам или другие герои получали ранения во время различных заданий? Пальцев рук и ног будет недостаточно для печального подсчета. Но раньше, каждый раз, когда он снова и снова прибавлял к своему извечному грузу вес, рядом с ним был тот, кто был согласен брать половину на себя. Без лишних слов, без колебаний, без превращения этого в подвиг он просто клал свою руку на плечо Тодороки, чуть сжимая его, и этот простой жест облегчал его ношу. — Мацубара-кун… — Его больше не было рядом. Более того — ответственность за это лежала на нем, целиком и полностью. В этом не было роковой случайности или же злого умысла. Если бы он тогда только удосужился сказать своему напарнику, чтобы тот не оставался внутри… Если бы только одно слово слетело с его губ… Но он этого не сделал. Почему? Ведь Шото отлично знал, насколько упрям его друг, насколько тот всегда стремится продолжать поиски пострадавших до самого конца. Но если бы он сам сказал о том, что искать бесполезно, то тот бы без лишних слов последовал за ним. «Я обещал его родителям… Что с ним ничего _совсем_ плохого не случится. Несмотря на всю безумность этого обещания родителям героя, я его дал, надеясь, что смогу уберечь… Но не уберег. Я жив, а он — нет. Я продолжаю жить, несмотря на то, что никому особенно и не нужен. А он… Старший ребенок в семье, уже немолодые родители, брат и сестра школьники…» Молодой герой наконец смог оторвать свой взгляд от пяточка пола прямо перед собой и как будто в первый раз осмотрел свою комнату. Она была практически пустой: два кресла, журнальный столик с телевизором на нем и футон на полу. Ощущение пустоты усугублялось тем, что комната сама по себе была довольно-таки большая. Но Мацубара, входя в комнату, каким-то чудесным образом умудрялся заполнять все пространство собой: своим смехом, глупыми и не очень шуточками, активной жестикуляцией. И Тодороки никогда по-настоящему не видел огромного, незаполненного ничем пространства. «И теперь так будет всегда…» Тишина и пустота сопровождают его на каждом шагу. Он машинально проходит по всей своей непонятно большой квартире, заглядывает в комнаты, ванную, на кухню… Везде оставались следы недавнего присутствия Мацубары: где-то валялась его футболка, где-то — баночка из-под его любимой кока-колы, на кухне обнаружились просыпанные хлопья и рядышком — лужа молока. Он частенько оставался у него на ночь-другую-третью (и так до бесконечности) посреди недели, поскольку от квартиры Шото до их так называемого офиса было ехать около десяти-пятнадцати минут, а вот от квартиры его родителей — не меньше полутора часов. Префектура предлагала ему новенькую квартиру по соседству, но Мацубара наотрез отказывался, поскольку он совсем не желал бросать своих уже далеко не молодых родителей, а такой окончательный переезд создавал в глазах совестливого парня как раз таки ощущение предательства. Так постепенно, незаметно для самого Тодороки, в квартире появилась полка в шкафу под вещи напарника, второй футон, два кресла, которые он поначалу и видеть не хотел, поскольку они порядком диссонировали с японским стилем, в котором была выдержана общая обстановка. — Подожди-ка, а с каких пор у меня в квартире два футона? — нахмурившись, спросил однажды вечером после особенно тяжкого дежурства Шото, оглядывая свою комнату с легким прищуром. — И… Подожди: кресла?! — Ловко я это провернул, да? — с довольной усмешкой произнес Мацубара, чуть потягиваясь и устало зевая. Он уже успел переодеться в футболку для сна и сидел во втором кресле, уютно подвернув под себя ноги. — Определенно… — с некоторой растерянностью в голосе отозвался Тодороки, чуть почесывая затылок. — Ты у меня тут решил прописаться, что ли? — Нет-нет, ты что! — с благородным негодованием (хотя его глаза весело блестели) отозвался напарник. — Просто сам же знаешь, сколько мне ехать до родителей… А мы с тобою порою работаем допоздна. Прямо как сегодня, например. Ты ведь не против? — В его голосе вдруг появилась тревога, и по лицу Мацубары проскользнула тень. — Нет, конечно нет, — поспешил его успокоить Шото. — Я просто немного удивлен тем, как это прошло мимо меня… И сколько это уже продолжается? Тут его напарник не выдержал и расхохотался так громко, что, казалось, вся посуда зазвенела. — Нет, ты просто чудо, — вытирая выступившие слезы с глаз, произнес он, улыбаясь. — Твоя поразительная слепота… Ох-ох. Да уже несколько месяцев, наверное. Стой… А ты, наверное, и о слухах никаких не слышал? — Каких-таких слухах? — Тодороки настороженно посмотрел на своего собеседника. По кухне ударной волной прошелся очередной взрыв смеха. — Да что мы с тобой та еще сладкая парочка! — с трудом сквозь хохот произнес Мацубара. — Подожди… — Тут Шото нахмурился, и на его лице прямо-таки читалась Error 404. — Это поэтому меня недавно репортер спрашивала о том, как поживает мой партнер?! — О-о-о-о Боже-е-е-е, Тодороки Шото! Ты меня убьешь! — Его напарник сгибается в три погибели, держась за живот. — А что… Что ты ответил? — едва произносит из-за безудержного смеха он. — Что у него все в порядке… — сконфуженно отвечает молодой герой, чуть морщась от еще одного взрыва хохота. — Зато теперь понятно, почему она так обрадовалась и чуть подмигнула мне с таким загадочным выражением… — Его лицо покрывается краской. — И что мне теперь делать?! Я же… Я же не… — Наслаждаться, Шото, на-сла-жда-ться! — произносит, чуть успокоившись, Мацубара. — Это чем еще?! — Ну, ты же сам всегда жаловался, что тебе совсем не нравится внимание от девушек… Что они не видят тебя настоящего, что не понимают цены твоей профессии и прочее. — Тут он уже говорил заметно серьезнее: даже немного выпрямился. — Так что советую не переживать по этому поводу. Ну поговорят, пообсуждают они, кто сверху, а кто — снизу… — Он снова заулыбался, хихикая. Его, по всей видимости, не на шутку забавляла эта ситуация, в отличие от Шото. — Фу, как гадко! — почти по-детски воскликнул Тодороки. — Ненавижу, когда начинаются обсуждения личной жизни героев. Всегда начинают рыться в грязном белье, обсуждать, как пара ссорится и какой там у них секс… Мерзко все это, ей-богу. — Ну, ничего не поделаешь — желтая пресса есть желтая пресса. — Напарник чуть пожимает плечами. — Раньше обсуждали всяких кинозвезд, спортсменов, а теперь у народа запрос на героев. Ничего, еще немного, и они на кого-нибудь еще переключатся. Не переживай. — Он мягко улыбнулся и чуть постучал того по плечу. — Ладно… — Шото вздыхает. — Представляю реакцию своего отца… Он обнаруживает себя возле шкафа, где был небрежно сложен второй футон, сжимающим его уголок. На лице еще скользил призрак улыбки от воспоминаний. У молодого героя было стойкое ощущение того, что Мацубара просто вышел на несколько минут на улицу, чтобы сбегать за своей любимой кока-колой или же перекурить, и вот-вот вернется обратно, громко хлопнув дверью. Но проходила минута за минутой, а в квартире никто не появлялся. «И никогда больше не появится».