11 причин

      В течение двух-трёх месяцев мы практически не общались. Сидели вместе на уроках. Почему-то это были только французский и английский. На остальных я его не видела. Он садился ко мне и молчал, это не утомляло, но чувствовалась какая-то недосказанность.       Он не трогал меня, а я его, стараясь, как можно сильнее отсаживаться на край стула и дожидаться окончания учебы. Между нами была стена, и никто из нас не пытался её разрушить.       Я превратилась в изгоя: со мной не общался никто в классе. Они постоянно бросали на меня пренебрежительные взгляды. Я показывала средний палец так часто, что это движение стало автоматическим. В один из дней их яд стал незаметным, и я просто не обращала внимание.       Мы играли на гитарах с Томасом в моей комнате, старались подтянуть навыки и уже создать свою группу. Я маниакально загорелась этой идеей. Представляла в голове образы, концертную программу и то, как мы взрываем каждое место, где моя группа выступает. Ноты записывались по памяти — я даже не ходила в музыкальную школу. Не скажу, что я гений, но гордость ощущала за свой талант.       Отношения с семьей потихоньку налаживались. Мама проводила со мной и с Никой много времени: мы сидели в кафе, покупали одежду, ездили на машине по ночному городу. Постоянно разговаривали. Отец появлялся дома раньше обычного, мне казалось, что он стал наиболее заботливым к маме. Было липкое предчувствие — это скоро закончится.       У меня паранойя, я гоню её далеко и надолго.       Мама ночь спит со мной, ночь с Никой. Один раз я видела, что она плачет в туалете между нашими комнатами. Зайти постеснялась, сделала вид, что ничего не видела.       Почему она плакала? Так и не поняла. А спросить постеснялась. ***       Декабрь 2014       Шёл 4-й час французского, у нас переводной экзамен и нас мучают вдвойне. Такое чувство, что нашим учителям нравится медленно и мучительно насиловать наш мозг.       Сейчас все напоминают о переводных на старший курс колледжа. Если честно, идти туда вообще нет никакого желания, потому что я не способная ученица. Мне лень: делать эти домашки, сидеть здесь, тратить время, которое я бы могла использовать для написания музыки.       — Как твои дела? — Дамиано прошептал тихо, выводя разные закорючки в тетради.       — Хорошо. — Вторю ему.       — У меня через месяц день рождения, приходи. — Он сказал это настолько тихо, что сложилось чёткое впечатление, что мне померещилось. Поэтому я промолчала. Дам повернул ко мне голову. Впервые за два месяца с нашего прошлого разговора, он посмотрел на меня.       — Ладно. — Записываю за учителем, пытаясь уловить суть её монолога. Она кажется забыла, что мы нихера не понимаем во французском. Да что там, половина и итальянский не могут выучить и пишут с огромным количеством грамматических ошибок.       На этом наш диалог закончился. Зачем ему куда-то меня звать? Во-первых, мы не общались так тесно, чтобы стать друзьями. Во-вторых, мне казалось, что он даже имени моего не помнит. Ну и в-третьих: я не знаю, какого числа у него день рождения. Про что дарить даже речи быть не может. Передумала за эти оставшиеся полчаса все варианты: от лука до новой ручки.       Господи, зачем так сложно.       Украдкой смотрю на него: очень красивый. Такие острые скулы для итальянцев редкость. Чаще всего все мы похожи на пупсов из-за луноликости. Темные, как чернота в зимнее утро, глаза. Как мрачные небеса в пасмурную осень. Даже дебильная челка его не портит.       Когда прозвенел звонок, он взял свой рюкзак и вышел, даже не попрощавшись.       Думать и злиться не было времени, мне написала Ника.       «Вик, пожалуйста, приди домой сейчас».       Чтобы семья срывала меня из школьных стен было, как минимум, странно. Значит, что-то случилось.       Влетаю в дом как фурия, пробегаю мимо кухни и поднимаюсь на второй этаж. За закрытой дверью что-то происходит. Ника гипнотизирует вывеску «не заходить», которую отец ещё в шутку придумал для нас, чтобы мама могла спрятаться от меня и Ники. Нам было 5 и 7 лет, и мы очень любили всех доставать.       Смотрю в эти опухшие карие глаза и притягиваю сестру к себе. Она дрожит, хотя в доме жарко. Я не успела снять пальто, поэтому аккуратно подпускаю к себе и полами укрываю.       — Скажи мне, что стряслось? — Пытаюсь не спугнуть ребёнка.       — Мама…там мама.- лепечет что-то неразборчивое, — кровь.мама.ь.н.- Слёзы, сопли текут по ее лицу и, если бы раньше я испытала омерзение, то сейчас аккуратно вытираю щеки и нос своим шарфом.       У меня внутри что-то обрывалось, но я видела истерику Нику и понимала: в данный момент мне ни в коем случае нельзя причинять себе вред.       Очень хотелось разрезать себе спину всем до чего дотянется рука, но я останавливала себя. Сестра тормозила мою вспышку агонии и панической атаки. ***       Наступило 9ое января. Маме очень плохо. Дежурим по очереди: я и Ника. Папа остаётся ночью, а утром уходит работать, потому что нужны большие деньги, чтобы продлить её жизнь. Спали с сестрой мы в моей комнате, потому что папа не разрешал оставаться в их комнате и ночевать в её ногах. Сначала злились, потом поняли: ему нужно остаться с ней тоже, а нам выключить эгоизм.       Я читала Нике перед сном, а ночью плакала, сидя в крови на полу ванной. Так хуево мне не было даже, когда я решила утопиться. Тогда моя депрессия казалась мне безвылазной. Сейчас я понимаю, какой же тупой была моя выходка.       Ложусь в лужу своей крови и размазываю её руками. Сжимаю колени и тяну их к себе. Плакать тихо я научилась ещё в больнице, сейчас этот навык меня выручал: сильная для сестры и слабая для себя. Панические атаки были такой силы, что я задыхаясь царапала себе горло. Теперь обычная одежда состояла из водолазок. Похуй.       Мамы не стало 13 января.       В тот день я оглохла, стала немой. Забегаю в комнату, закрываю дверь с другой стороны. Бью стекло, чтобы не смотреть на себя. Сжимаю эту стеклянную крошку в кулаках и засыпаю. ***       Время 15:42, так показывают часы. Какой же страшный сон мне приснился. Мне ужасно не по себе.       Неужели я проспала час? Нужно срочно перебинтовать мамину руку, потому что капельница оставляет синяки, которые приносят ей немыслимую боль.       Мои руки завязаны и болят.       Раз, два, три — я лежу в кровати, четыре — в новой пижаме. Стоп.       Я услышала свой крик из другого измерения. ***       Вик пропала и не появлялась в школе уже неделю. Не понимаю: ее сбили с толку мой диалог и приглашение?       Вообще без понятия, почему я это сделал. Мне хочется снять эти оболочки, которые окутали ее в мумию.       Забальзамированная маленькая девочка, которая прячется внутри вызывает у меня…обожание?       Или я просто чую жертву и хочу затащить ее в свой мир?       Сложно. Факт в том, что ее не было в школе уже неделю.       Потом две.       Я становлюсь нервным. Пару раз видел, что она общалась с каким-то мелким пацаном.       Ищу его среди таких же недоростков, которые мельтешат на этаже ниже. Он точно знает, куда пропала белобрысая.       Мне почему-то страшно за неё. Она явно не дружит с головой: то плаванье в феврале, то испещрённая шрамами спина. Всё это говорит о слабой психике. Вдруг она умерла? Покончила с собой?       Появилась цель: найти эту особу. Ловлю за шиворот этого мелкого мальчугана. Кажется, он очень испугался. Мило.       — Ты друг Виктории? — Я не хочу начинать издалека.       — Д-да. — Он заика? Господи, убогая нашла себе такого же друга.       — Где она? — Доброта не мой конёк. Я до сих пор держу его за кофту. Отпускаю и глажу воротничок.       — Дома. — Он пожимает плечами, — не твоё дело.       Малец не промах, но такие ответы не устраивают.       — Дай адрес. — Не даст — выбью.       — Нет.       Этого кроху спас только звонок и мимо проходящая училка.       Сука. В смысле нет? Он че, берега попутал?       Придётся караулить теперь его или ждать, когда она придёт. А если она умерла? Да чего я вообще к ней прицепился. Непримечательная мышь с явными отклонениями в психике. Не буду даже трогать ее. Надеюсь, она не заявится ко мне — зассыт ну или передумает. Зря, ой как зря, я ляпнул.       Виктории нет в школе уже третью неделю. Это меня напрягает. Я не думал о ней и не пытался найти в каждом углу этого сраного места, которое стало тюрьмой.       Она постоянно стояла внизу, пытаясь что-то вывести в своём скетчбуке. Всегда хотел подойти, отобрать его, чтобы она обратила столько же внимания на меня.       Вывод: Виктории нет в школе нигде. Уже три недели. Может…она умерла? Это мысль посещала меня каждую минуту. И я страшно переживал. Наступил Новый год. Каждый раз я отмечал его посещением шумных вечеринок. Любил ли в их? Нет. Позлить предков? Да.       В этот раз я потерялся на 12ом этаже заброшки и тупо бухал. Такого я от себя не ожидал. Я постоянно думаю о том, как изменилась моя жизнь с того лета. Я искал её по всей деревни и подглядывал за ней: часто она сидела на подоконнике и что-то писала. Потом она пропала — уехала видимо.       Я вернулся домой и отец засунул меня в школу на изучение французского (который я не сдал) и английского. Мне нужно было экстерном сдать 9й и 10й классы, которые я пропустил из-за того, что злил родителей и автостопом путешествовал по всей Европе.       И когда я увидел ее — такой выстрел ощутил, что захотелось открыть окно и выпрыгнуть в него. А потом эта мерзкая противная Джорджия, которая пыталась задеть Вик своими ебанутыми обвинениями. Просто так в воду не прыгают. А она просто курица с куриными мозгами.       Бью в стену и курю. У меня день рождения через 8 дней, она должна появиться там, потому что приняла приглашение.       И там я постараюсь быть ближе и, возможно, узнать её секреты. 14 января.       Ее нет месяц и она не пришла ко мне. Я сидел один, разогнав всех: бывших девушек из группы поддержки, которые своим длинными руками и ногами пытались обвить меня. Я выпроводил своих друзей из баскетбольной команды и просто сидел, втыкая в стену. Мое предчувствие подсказывало — что-то случилось. Звонил ей без конца. Уже миллион пропущенных. И я чертовски переживаю. Как ты там? Что стряслось? Жива ли ты?       Сижу на подоконнике в мужском туалете и курю. Пытаюсь стереть ее из памяти — я похож на маньяка параноика, Вик была права.       — Держи. — Тот самый Томас протягивает мне какой-то лист. Разворачиваю его: там адрес.       — Что с ней? — Вижу, что он вытирает слёзы. Дрожащей рукой этот мальчуган пытается удержаться за косяк.       В ответ лишь тишина.       Если я уйду сейчас, препод доложит отцу и мне пиздец.       Хватаю рюкзак и выбегаю из школы, не оглядываясь.