*****
Рейсовый автобус уверенно преодолевал ухабы, пытаясь не рассыпаться. Но Ада не обращала внимания на неудобства и скрип подвески. Глядя на пробегающий за окном пейзаж, она думала о бабуле, о последней встрече, что была целых восемь месяцев назад. Письмо с известием о болезни затерялось на просторах страны «третьего мира», так и не найдя адресата. И лишь вернувшись домой, Ада узнала о случившемся, едва пригубив чай, услужливо заваренный подругой. И даже не распаковав дорожную сумку, не выспавшись и не отдохнув, она сорвалась. Проститься с бабулей она не могла, но побывать в её доме, отдать дань уважения родной душе, пусть и запоздало – она была обязана. Гомон пассажиров, покачивания автобуса, мелькающие за окнами выжженные солнцем поля... И мысли Ады опять убежали к последней встрече. Никто из них не знал, что она – будет последней. Они были полны надежд на будущее, строили планы... «Вот вернёшься, прошлое отпустит, и мы спокойно ещё раз всё обсудим», – бабуля ласково погладила Аду по голове и всунула в руку чашку с травяным чаем. Не обсудим, бабуля... Потому что... Больше не с кем... Слезинка одиноко прокладывала себе дорогу по заветренной коже девичьей щеки. Кажется, она задремала, или впала в прострацию, но когда автобус в очередной раз дёрнулся на кочке, она больно стукнулась виском о стекло, и вернулась в реальность. Сидевшие впереди пожилые женщины всё так же обсуждали преимущества одних кур перед другими, пока одна из них не произнесла: – Смотри, Ведьмин холм. Считай, приехали. – Почему – Ведьмин? – голова маленькой девочки пролезла между сиденьями впереди женщин и с интересом на них посмотрела. – Бабуль? – Потому что костры раньше там полыхали. С ведьмами. Будешь себя плохо вести и доставать свою мать, она тебя там оставит и уйдет. – Но я ж не ведьма, – девочка улыбнулась, демонстрируя отсутствие передних зубов. – Самая настоящая ведьма! Ты зачем в парке измазала смотрителя аттракциона сладкой ватой? – У него борода была смешная! А вата сделала его похожим на Санта-Клауса! – Жопа твоя дома будет похожа на Санта Клауса, аккурат на его колпак, своим цветом! – Не будет, – девчушка продолжала смеяться. – Ты ж не хочешь, чтобы меня сожгли? И потом, я костлявая и невкусная. – Развернись, неугомонная, обувайся, вон уже и дома показались... Девочка отвернулась, глядя в окно на холм. Ада невольно тоже повернулась. Автобус подскочил на кочке, и ей вдруг показалось, словно они проехали незримый барьер. По её лицу отчётливо прошёлся ветер, обнимая её своими крыльями, воздух немного натянулся и разошёлся, пропуская её лицо вперед, увлекаемое спешащим автобусом. «Причудится же такое», – Ада махнула головой и потянулась к кроссовкам, которые сбросила, забравшись на сиденье с ногами. Бабулин дом. Который раньше, по её мнению, располагался в страшной глухомани. Однако, после её волонтерского прошлого – деревня казалась ей столицей цивилизации, по сравнению с поселениями в Индии. Автобус отправился дальше, обдавая оставшихся у обочины людей клубами пыли и продуктов сгорания, заставляя закашляться и помахать руками в воздухе, пытаясь рассеять дым. Две пожилых женщины настороженно осмотрели девушку, что вышла вместе с ними. Девочка поскакала вперёд, по дороге, ведущей к домам, не обращая внимания на то, что бабушка не торопилась идти вслед за ней. – Никак внучка Таи, – женщина прищурилась. – Ариадна, ты? – Я, – девушка кивнула. – Где ж тебя черти-то носили всё это время? Как жила она одна, так и померла в одиночестве... Женщины развернулись и молча пошли по дороге, качая головами и рассуждая о нравах молодёжи. Через несколько шагов бабушка девчушки снова обернулась. – Ну, чего застыла-то? Прошлое не воротить, бабку заново не хоронить. Пошли, заблудшая душа. Ада сделала несколько быстрых шагов и поравнялась с женщинами, опустив голову и смахивая непрошеную слезу. – Я волонтером была, в Индии. Я, – она осеклась, выдохнула и продолжила. – Я узнала всего десять часов назад. – Тяжела судьба твоя, девка, раз сбежала ты от неё в места нелюдимые. – Нормальная у меня судьба, – тихо ответила Ада. – Оно и видно. Лицо обветренное, руки как у прачки, а волосы... Что ты сделала с волосами, Ариадна? Ада невольно коснулась торчащих в разные стороны русых волос. Пришлось выбирать. Или гигиена и здоровье, или полотно безжалостно пересушенных солнцем волос. Она выбрала первое. – Там где я была – вода ценнее золота. Пришлось обрезать. – И после этого, говоришь, судьба легкая? Обрезать силу свою собственную, лишить себя поддержки... – Что, простите? – Ада недоуменно посмотрела на пожилую женщину. – Не бери в голову. Ладно. Зачем приехала? Столько времени уже прошло... – Попрощаться хочу. По-человечески. Дома у неё побывать. И... наверное, договориться, кто будет следить за домом... Если я буду так часто уезжать – дом придет в запустение. А я этого не хочу. Её дом всегда дышал. Так пусть он приютит ещё кого-то, как приютил в своё время мою бабулю. – Верная мысль, дочка. Хорошая. Ладная. Тая бы одобрила. Я – Амира. Живу через пару домов. – Я вас помню, – Ада кивнула и робко улыбнулась. – Вы молоко приносили, когда я была здесь в... Ада осеклась. В последний раз. Последний. Больше никогда. На глаза снова навернулись слёзы. – Ну, будет, будет, – другая женщина, что молча шла рядом, отслеживая перемещения девчушки по дороге, мягко похлопала её по плечу. – Поплачешь дома. Ни к чему всем ветрам знать о твоих эмоциях. – Как она... – Ада вытерла слёзы и постаралась успокоиться. Её не смущали ни манера речи, ни легкое панибратство. В этой деревеньке все были такие. Немного не от мира сего. Но бабуле здесь было хорошо. А это было главное. – Как? – Амира, вздохнула и посмотрела на небо. – Время её пришло. Она не мучилась. Уснула. И ушла. Просто пришло её время. – А врачи? Что написали? – Ариадна, единственным врачом на всю округу была твоя бабка. – Ну, хорошо, но в соседней деревне, есть же фельдшер? – Есть. Написал – смерть от естественных причин: старость. Я так и сказала. Время её пришло, и она ушла. Они немного помолчали, приближаясь к домам на окраине деревушки. Из-за угла вышла большая рыжая кошка, которую тут же захватили в плен маленькие детские ручки. Где-то прокричал петух. – Иди, Ада. Иди. Если что – мой дом вон там, с петушком на флюгере. Проголодаешься – приходи. Накормим. И женщины пошли дальше, оставляя Аду на перепутье. Она вздохнула и направилась к одинокому дому, стоящему чуть выше всех остальных, почти у самой кромки леса. Она – вернулась. Только вот ждать её – больше некому.*****
Керосиновые лампы давали достаточно света, чтобы можно было разобрать что-то в полумраке старого домика. Без нововведений и изысков. Всё по старинке и руками: и печь и воду. И от каждого выверенного действия всё сильнее сжималось сердце, всё сложнее было останавливать поток слёз. И она сдалась. Забираясь на кровать бабули, всё ещё пахнувшей горькой полынью. И пряча своё лицо в пуховой подушке. Она плакала. Крича от безысходности и одиночества. От того, что уезжая отсюда она надеялась пережить и вернуться обновлённой, а по факту, лишь сейчас осознав, что все эти восемь месяцев она даже не дышала. Замерев в моменте. И лишь вернувшись сюда, ощутила, как воздух проникает в лёгкие. Только вот обнять ей уже было некого. Отца и мать унесла эпидемия несколько лет назад. Сестра отца не стала беспокоить бабулю и дала возможность Ариадне спокойно закончить школу и поступить в университет. Ада хотела стать врачом. В память о родителях. И – стала. В начале третьего курса семья тетки переехала, оставив Аду одну, не сомневаясь, что она справится. И она справлялась. Сбегая на каникулы к бабуле и споря с ней на тему медицины и слухов. Бабуля была травницей. Своими хитрыми составами она помогала и лечила. Не всё, конечно. Но много ли надо тем, кто верит, что от простуды спасёт смесь малины и листьев смородины. А масло эвкалипта очистит дыхание. Они ругались и мирились, удивляя и доказывая. А когда Ариадна решила провести аналогии между лечебными сборами и травами бабули, то очень сильно удивилась, поняв, что народная мудрость жива и по сей день. И стала уважительнее относиться к бабуле, впитывая её рассказы, слушая её поговорки. Но в тот раз она приехала не просто так... – Я больше так не могу, бабуль. Не могу. Я люблю его, но это выматывает меня. Мне кажется это всё ложь, всё напускное... Ариадна долго ходила вокруг да около, пока бабка не посадила её за стол и не заставила рассказать всё, как есть. И Ариадна сдалась. И рассказала... Всё завертелось на третьем курсе. Он следил за студентами на студенческой вечеринке по случаю Хеллоуина, она – немного перебрала со спиртным. И, подначиваемая своими сокурсниками, на спор, подошла к профессору и оставила на его рубашке смачный след от красной губной помады прямо на глазах у веселящейся толпы. Половина зала завыла, половина отсалютовала ей стаканчиками, а профессор... Он молча окинул её своими пронзительными серыми глазами взял за ухо и выволок из зала под всё то же улюлюканье толпы. По факту ей грозило бы отчисление. За неподобающее поведение. Но был уже конец вечеринки. Большая часть была сильно пьяна, и на утро даже не вспомнила, в чём было дело. А профессор... Едва выйдя из зала, он отпустил её ухо и усмехнулся, глядя на неё сверху вниз. – Ну, и стоило так позориться из-за дурацкого спора, который из года в год один и тот же? Если ты даже не в состоянии была дотянуться до моего лица? – С чего вы взяли, что я хотела дотянуться до лица? – Ада, насупившись, растирала ноющее ухо. – Ну как же... Вы же каждый год подначиваете проигравшего сделать именно это. Только жертвы меняются или я или Мария. В зависимости от того, кто проиграл спор парень или девушка. – Пффф, – фыркнула Ада, – в этом году мы стали оригинальней. – Это как? – он сложил руки на груди и внимательно на неё посмотрел. – Целью было не ваше лицо. Целью была – ваша рубашка. Чтобы когда вы пришли домой, Мария устроила вам выволочку. Он расхохотался, осматривая её с ног до головы и понимая, что она не шутит. – Что? – она обиженно на него посмотрела. – Ещё скажите, что вы тайно не живёте вместе. Все про это знают, можете уже не скрываться. Выпитая текила совершенно лишала Аду всех тормозов и чувства самосохранения. Где-то на задворках сознания билась мысль, что завтра утро будет очень болезненным. И не только из-за текилы. Но ещё и из-за её наглости. Но сейчас – море ей было по колено. – Придется рассказать Марии вашу шутку. Боюсь, что Анатомия в этом году для вас всех станет адски сложной дисциплиной. – Пфф, это мелочно. Гнобить всех из-за шалости одного. – В таком случае, придется «загнобить», как вы выразились, того, кто организовал шалость. – И кого? – Вас, Ариадна. – Только попробуйте! Я буду жаловаться. Прессинг людей преследуется по закону! – По какому? – Конституционному! – еле выговорила Ариадна, нагло глядя в серые глаза профессора Философии. – Тогда по общечеловеческому закону, вам следует исправить то, что вы натворили. – Это как? – Руками, Ариадна. И мылом. Если конечно, ваша химическая помада не пропитала мою кожу... Отстирыванием рубашки дело не ограничилось. Казалось, в тот день в коридоре университета что-то произошло. Они иначе посмотрели друг на друга. Всё закрутилось со страшной скоростью. Они умело заметали следы. До конца обучения никто ни о чём так и не догадался. А когда их курс разошелся по специализациям дальше, всем было уже наплевать на то, кто с кем спит. И где. И как. То, что началось как «приключение под текилой на одну ночь», затянулось, плавно перебравшись в «долгие отношения». Они провели вместе пять лет. Как один день. Между ними всё всегда было на грани. Пока они были в обществе – всё было на удивление ровно и гладко. Красиво. Со стороны. Всё как у людей. Но стоило двери спальни захлопнуться... Они были одержимы. До боли. До одури. Друг другом. Когда поцелуй ранил до крови, а близость могла причинить боль. Они словно припадали к источнику, из которого хотели напиться, но страсть не утолялась. С каждым разом она становилась всё сильнее и сильнее. И ей бы радоваться. Её подруги о подобном лишь мечтательно вздыхали, фантазировали, и продолжали встречаться со скучными парнями. У неё всё было не так. Придраться было не к чему. Любая бы на её месте визжала бы от радости. Он никогда не оскорблял её, не принижал. Был вежлив и корректен на людях. Но в какой-то момент... – Понимаешь, бабуля, я посмотрела на него и поняла, что меня смущало всегда в нём. Глаза. – Глаза? Ты же только что распалялась о том, какие у него колдовские глаза, в которых ты хочешь утонуть. – В том-то и дело. В какой-то момент я поняла, что глаза есть, а души за ними – нет... Понимаешь меня, бабуль? Скажи, что я не сумасшедшая. Что мне надо радоваться, что мне так повезло. Он и правда хорош во всем, бабуль. Он – потрясающий. Но. Я не могу жить с человеком, у которого нет души... Понимаешь? Там, за серыми завихрениями, за колдовскими спиралями, там должна быть душа... Но я её там не чувствую. И теперь я словно смотрю на всё со стороны и мне кажется, что это не со мной. Это – не я. И не он. Это – не мы, понимаешь, бабуль? Бабуля печально усмехнулась. Посмотрела задумчивым взглядом на огонь свечи, немного помолчала. – Словно, ты понимаешь, что это не твоё. Словно ты взяла чужое... – Не совсем, бабуль. Он – моё. Вот только, не хватает ему чего-то. Словно искорку-душу вынули, а оболочку оставили. И живёт он по инерции, делает всё правильно, только как будто и не живёт вовсе... – Мою бабку любил прекрасный мужчина. По человеческим меркам. Заботливый. Тактичный. В те-то, далёкие, времена относившийся к ней с трепетом и уважением. До самой своей смерти на руках её носил. Только вот... По слухам не любила его моя бабка, пользовала и вертела. И проклинали её за такое отношение. А по факту, плакала она, и говорила, что проклял их, видимо, кто-то, потому что как только почуяла бабка, что жизни нет ей без деда – всё очарование их жизни и закончилось. Моя мать была сама по себе холодная, потому не могу за неё ничего сказать. Ну, а я... Муж мне достался жесткий. Не виноват он был. Время было такое. А колдовские глаза я встретила лишь однажды. Но связанная узами, обетами нерушимыми, закрыла сама себя от него. А после смерти мужа – уехала сюда. Дочь уже давно жила в городе, своей жизнью. А я сбежала туда, где бы он меня не нашел. И видимо, удачно сбежала, потому как не нашел-таки. Не догнал... – И что? К чему ты клонишь? – Ада пытливо всматривалась в лицо бабули. – К тому, что права была моя бабка. Во-первых – в том, что в нашем роду дочери как клоны матерей. Поставь нас всех в ряд и не ошибешься. Те же тёмно-русые волосы, те же холодные серые глаза с зелёными колдовскими искрами, то же худощавое тело. Словно нас сохраняют для чего-то, не дают выражаться индивидуальности. Быть пухлыми хохотушками, или черноволосыми горячими цыганками. А во-вторых – счастья нет в семьях. Со стороны-то всё одно. Но внутри. Внутри мы бежим от того, что должно бы нас согреть. Вот и ты... Ты же сбегаешь. Верно? У тебя нет причин. Нет желания. Но ты – бежишь. – С чего ты взяла? – Ада покраснела и спрятала лицо в ладонях. – С того, что я видела и конверт и билеты. И уж точно знала, что ты прощаться приехала. – Бабуля, – Ада подскочила со стула и бросилась обнимать бабулю. Пряча на её костлявом плече свои слёзы. – Я не могу, понимаешь, не могу с ним оставаться. – Не сама ты бежишь, девка. Просто чувства твои к нему настоящие. А скелеты нашей семьи не дадут счастью случиться. – Скелеты? Бабуля замолчала. Медленно встала, заварила новых трав. Несколько раз тряхнула головой, словно решаясь на что-то. И всунув в руки внучке кружку, тихо произнесла: – С тех пор как я тут осела, многое произошло. Но прежде... Помнишь, чего боялась твоя мать? – Да. Кошмар о кострах. Иногда ей снилось, что она сгорает заживо. – Снилось не только ей. И мне. И моей матери, хоть та и скрывала. И моей бабуле. И бабке бабули моей... – Ты хочешь сказать... – Не берусь утверждать, но думаю, в прошлом, нас было за что проклясть и было за что сжечь. Вот и маемся мы с тех пор. Вот и живём не своей жизнью. – Ты уверена? Это как-то смахивает на сумасшествие, бабуль. Это я тебе как врач говорю. – Это ты своим пациентам в дорогущей клинике говорить будешь. А я всё не оставляю надежды, что однажды Ведьмин холм раскроет свои секреты. – Так ты поэтому сюда переехала? В эту глухомань? – Ада удивлённо раскрыла глаза. – Не глухомань это вовсе. Место это древнее. Языческое. И холм... не простой, ритуальный. Рано или поздно, а он раскроет свои секреты. – Да ну ты брось, бабуль. Нет, травы и сборы это всё интересно и весело, но проклятия и ведьмины костры – это уже перебор. – Молода ты ещё, думаешь, что можно сбежать. Но от себя не убежишь. Мы все – бежали. А надо было остановиться и рассмотреть. Именно это я и пытаюсь сделать. Рассмотреть. Только видимо время моё – упущено. Или же смотреть надо не мне... – Я не... Ада осеклась. Права была её бабка. Бежала она. От всего бежала. От неосознанно поселившейся в душе пустоты. Когда любимые руки уже не разжигали страсть, а ранили ожогами кожу. Когда любовь тяготилась болью... Когда в чате клиники, где она проходила практику, мелькнуло сообщение о волонтерстве на три месяца в Индии, она уже знала, что это её шанс. Две недели она убеждала Вина отпустить её добровольно. Он был непримирим как скала. Убеждая её в том, что ей нечего делать в Индии. Что она не знает, куда лезет. Что он не готов её отпустить. И Ада изменила тактику. Она склонила голову, приняла его точку зрения и почти месяц «пыталась загладить вину». А когда все формальности были улажены, билеты куплены и группа готова была улететь... Ада взяв всего одну лёгкую сумку с вещами, будничным голосом сообщила Вину, что отправляется навестить бабулю. Вин усмехнулся, ласково коснулся её лба губами, попросил не привозить больше подушечек для сна из лаванды и ушел в университет на пары. А Ада... Отправилась к бабуле, и через пару дней улетела в Индию. Она всё-таки сбежала. Надеясь, что ей хватит три месяца, чтобы осознать, что именно ей нужно. Однако, оказавшись в поселениях Индии, она неожиданно пересмотрела не только всю свою жизнь, но и свою систему ценностей. Потому что в месте, где вода на вес золота, понятие «нет души в глазах смотрящего» обесценивается до нуля. Потому что улыбка ребенка за ласку и белый хлеб стоит дороже всех алмазов мира. А слёзы матери, у которой родился здоровый ребёнок и не умер в первые же минуты – кажутся святой водой. Три месяца прошли – она и не заметила. Её группа добралась до города, где перед отлётом, передавала дела и заметки группе новой. И Ада поняла, что она не готова. Несколько звонков – и она осталась. Сообщения же о том, что её искали, глухой болью отдались в застывшем сердце, но она упрямо продолжала своё дело... Пока не поняла, что задыхается. То, что казалось видимым облегчением, по факту не давало ей жить. Она словно очнулась однажды утром, поняв, что это не то место где ей надо быть. Словно где-то там, в её реальной жизни происходит что-то важное, а она тут. В Богом забытой глуши. И это – неправильно.*****
Поняв, что слёз больше нет, Ада выбралась из объятий горькой полыни. Заварила чаю, который всё также хранился в керамической банке со смешной крышкой в форме кота. Ада вдыхала аромат трав, представляла себе, что бабуля просто вышла ненадолго. Хотя понимала, что это не так. Далеко не так. Но на мгновения – ей становилось легче. Выпив чай наполовину, Ада решила бегло осмотреть, что осталось в доме. Нет, она не думала о том, что кто-то мог что-то изъять или испортить. Просто ей хотелось найти что-то, что она могла бы взять с собой. На память. Что-то, что позволило бы бабуле незримо находиться рядом. Она осмотрела шкаф, постепенно перебралась к полкам, на которых стояли бесчисленные баночки с травами, какие-то мази, наверняка уже протухшие. Не забыть бы их выкинуть, чтобы не дай бог никто не вздумал использовать по назначению. Какие-то книги: о травах, о местах силы. Несколько журналов по медицине. Ада улыбнулась. Посмотрев оглавление, она вспомнила, как они спорили, и всё-таки бабуля решила прочесть научные доказательства в пользу теории, высказанной Адой. В этом была она вся. То, что было не понятно – требовало изучения. И бабуля не ленилась. Какие-то заметки, записки. Рецепты яблочных пирогов, которые так любила Ада. Какая-то тетрадь, исписанная красивым бабулиным почерком. Ада вернулась к столу, отпив остывшего чая, и начала листать тетрадь... «...они всегда спорили, чей сон правдивее. Но лишь теперь и только в этом месте, я узнала истину. Правы были они обе. Сна было два. И я – видела оба...» Ада вздрогнула. Они говорили о снах в последний их разговор. Тогда, Ада списала всё на излишнюю бабулину впечатлительность и возраст, когда желаемое всё чаще выдаётся за действительность. И вот – её уже нет, а они снова вернулись к теме сновидений. «...я всё отчётливее понимаю с годами, что наше одиночество – сродни проклятию. Как только мы находим своё счастье – Судьба улыбается и закрывает дверь. Мы словно цепенеем. Застываем внутри себя и больше не живём. Нас больше не согревают чувства, нас больше не трогает любовь, нас больше не приводит в трепет нежность. Мы – замираем. И наблюдаем, как наше время и наша жизнь утекают сквозь пальцы. Нам настолько холодно, что никакого огня в мире не хватит, чтобы отогреть этот лёд. Словно мы стоим посреди костра наших снов, только вот ни сгореть, ни согреться мы не можем». Ада вздрогнула. Костры... Их видели всё женщины их семьи. Но – не она. Ей никогда не снилось ничего подобного. Может, она не женщина их рода? Ну что за чушь! Бабуля была права. Они все были похожи. Может ещё не пришло её время? «Один из снов – легче. Психологически легче. Сложно разобрать место. Но это определенно поляна. В центре которой, деревянные фигуры богов, среди которых выше – одна. Образ Богини-Матери. Богини Земли. По ощущению, я среди этого дыма не одна. Слышатся ещё крики женщин. Горит – деревянный забор, которым обнесено это место. Место, где поклонялись Матери-природе, где просили силы и защиты у древних богов. Огонь стоит высоко. И шансов переждать или пройти сквозь него очень мало. Земля ловит малейшие всполохи, подставляя их ласкающим языкам высохшие пучки травы. А сплетенные засохшие венки, разбросанные по всей поляне, лишь усугубляют ситуацию. И вот уже горят статуи самих богов. Полыхают ярко. Завораживающе красиво. Но от дыма – не чем дышать, и лёгкие словно разрывает. Гарь оседает везде: на горле, в трахее, в лёгких. Закупориваются пузырьки, вызывая агонию. И уже не так страшно, что к ногам подбираются ласковые огненные языки. В первые минуты хочется раскрыться, отдаться этому огню, потому что руки нестерпимо жжет, а в груди что–то глухо бьётся, словно лёд, который сковывает сердце, начинает плавиться. И эта радость от осознания того, что ты сможешь жить, наполняет всё твоё существо. Каждую клеточку. Только вот... Подол твоего платья уже горит, и по волосам уже взобрался огонь и ты понимаешь, что момент упущен... И бежать некуда...» Ариадна выпрямилась. Она не ожидала столь точного описания ощущений. Ей казалось, что она – чувствует жар от костра. Как они это переживали? Как такое вообще можно пережить даже во сне? «...однако, если привыкнуть, убрать панику и внимательнее рассмотреть... Да-да, я рассматривала не единожды. Каждый раз замечая всё новые и новые детали и моменты. Иногда, мне казалось, словно мельком во снах я видела это место до. До того, как начался пожар. Конечно, не сам по себе. Это была кара. Наказание за инакомыслие, за поклонение не тем богам, приверженность не той вере. И всё-таки, кто-то из нас в далёком прошлом был ведьмой. Языческой жрицей, поклонявшейся Богине-Матери. Той, что была реальной силой, а не насаждённой. Той, что была испокон веков, питая своих дочерей, наделяя их силами и способностями, даруя им свою милость». И всё-таки, бабуля не оставила эту дурацкую теорию. Всё-таки думала и надеялась. Но это же смешно. В мире, где столько всего сделанного руками человека, разговор о каких-то ведьмах не логичен и несуразен. Жаль, что тетрадь не датирована. И невозможно понять, написано это было до или после их разговора? «...так вот из этой огненной западни сбежать ещё можно. Именно из той, где виднеются три статуи. Богини-Матери и двух поменьше, с крыльями птиц за спиной. Из этого «костра инквизиции» можно сбежать. И даже – возможно выжить. Главное – защитить от искр волос. Ибо в волосах сила женщин. Они – хранят память миров. И чем длиннее они, тем сильнее сама женщина. Чем холенее они и богаче, тем больше возможности, больше веры. Она – как отражение. Нет внутри гармонии – и волоса не будет. Так вот, путь достаточно прост. У подножия Богини чаща с водой из дождевой воды, и если пожертвовать длиной подола – опять же ради безопасности... Ибо подол на траве горит не хуже самой травы. Намочить, обернуть, спрятав волосы и укрыв лицо, защитив себя от гари. Встать за спиной Богини, и разделив прямой угол, прямо посередине, стоит рискнуть и броситься в стену огня. Там – слабые доски, что стоят лишь для вида. Оттолкнуть их не составит труда. Но вот знать, что за ними никого нет – увы, не дано. Но я несколько раз вылетала из огненного плена в лес, кубарем катилась под откос по траве и проваливалась в темноту. И мне так жаль, что избежав смерти, я так и не узнала, что бы ждало меня там в будущем». И всё-таки бабуля её восхищала. Она не боялась своих снов. Она их проживала заново. И её рациональный пытливый ум с учётом всех современных знаний пытался решить головоломку. Она всё же верила, что их одиночество – есть наказание. И она пыталась найти шанс всё исправить. Пусть даже во снах. И судя по тому, что описываемые детали написаны разными чернилами, на полях приписки, она дополняла картинку после каждого сна. Сколько же раз ты сгорала, бабуля? Сколько же раз ты смотрела на всё это своими серыми глазами с характерными зелёными искрами? «Со вторым костром сложнее... слишком маленькое пространство. Меня словно заперли в маленьком ящике, пусть и вертикально стоящем. Узкая бойница, самое подходящее определение...» Дальше прочесть Ариадна не смогла. Что-то липкое расползалось по страницам. Видимо, всё же писалось давно. Она поднесла тетрадь к носу, пытаясь уловить, чтобы это могло быть и можно ли как-то это убрать, чтобы прочесть. По запаху – напоминало черничное варенье. Но у бабули даже мази пахли приятно. Оглянувшись в поисках ковша с водой и тряпки, Ада увидела полную луну. Она смотрела прямо в окно, словно пытаясь понять, что забыла девушка в доме старой травницы. Неестественно большая луна в оконце небольшого дома. Ада поёжилась. После прочтённого везде чудились шорохи, и присутствие чего-то потустороннего. Выбросив все мысли из головы, Ада принесла ковш, намочила тряпку и постаралась слегка намочить липкий слой, чтобы попробовать удалить его с листа ножом. После долгих мучений и многократно повторённых манипуляций, она смогла разобрать ещё несколько слов. «...аже если разодрать руки в кровь, сдирая ногти, выбраться из ..... невозможно. И в этом костре сгорать. Из раза в раз... Но в момент мнимой смерти, я всё так же чувствую, что наконец-то жива и моё серд... Иногда, нам всем надо сгореть в костре своих чувств и желаний. Каждая найдет свой костёр. И сгорит. Но когда-нибудь эта нить оборвется и выведет...» Этого было ничтожно мало. Однако, основная мысль была понятна. В этом случае, спасения нет. Но впечатлило Аду не это. А слова, что каждая найдет свой костёр. Нашла ли она его? Или нет? И стоит ли ей искать его вообще? Пытаясь отвлечься от мыслей о кострах, Богини-Матери и проклятом одиночестве, Ада машинально сменила воду в ковше, и протерла полки, переставляя баночки с травами, продолжая рассматривать и выискивать то, что стало бы памятью о её бабуле. Уснуть бы она всё равно не смогла, и, судя по тому, что луна сдвинулось – утро не за горами. А посему, она упорно продолжала убирать пыль и успокаивать мысли. Когда полки закончились, а мысли всё ещё продолжали витать и жалить, Ада осмотрелась. На верху шкафа, над самой верхней полкой, виднелись рваные края бумаг, и какие-то вещи. Нехорошо оставлять всё в таком беспорядке. Немного усилий, и небольшой столик у окна, на котором бабуля раскладывала травы, перед тем как собрать необходимую смесь, оказался придвинут к полкам. Уверенным движением стул – и задевая головой потолок, она добралась до этих завалов. Какие-то старые газеты, старые платки. В досках на потолке зияла небольшая дыра, которую снизу совершенно не было видно. Ариадна уверенной рукой взялась за тряпьё. Раздалось шебуршание, тихий писк и по полке ломанулись две серых мыши, сон которых она потревожила своими резкими действиями. Ариадна закричала и отшатнулась. Скорее от неожиданности, чем от страха. Стул опасно накренился, и, понимая, что ухватиться она не успевает, Ариадна полетела на пол. «Вот тебе и Мать-Природа, и проклятия никакого не надо...» Пытаясь извернуться и хоть как-то сгруппироваться при падении, Ада сделала лишь хуже. Не успевая выставить руки, а, может, неосознанно попытавшись, наоборот, их защитить, Ада больно ударилась плечом и приложилась головой об пол. «Не доживешь ты до костра, Ариадна». Это было последнее, о чем она успела подумать, проваливаясь в темноту.