*****
– Не забудь, что завтра сместили пары. Из-за отсутствия декана, – молодая женщина уверенным движением бросила на трибуну папку с лекциями и направилась к окну, распахивая его и запуская свежий воздух. Солнечный луч отразился от поверхности и, ломаясь, скользнул вниз, опускаясь на мягкие клубы ветоши, пропитанной растворителем, что лежали живописно грязной кучкой у деревянных лесов. – Я помню, Мария! Удачного дня, – Вин кивнул и направился к выходу из аудитории. – Домой? Везунчик! А мне ещё три лекции... – Но ведь отдых на побережье того стоил, чтобы теперь наверстывать? – Вин усмехнулся, обернувшись к коллеге. – Не завидуй! – Мария махнула рукой и раскрыла папку, выискивая материал первой лекции. Он неторопливо вышел из стен университета. Вернувшаяся несколько дней назад боль не отпускала. Она плескалась внутри, давила и не давала дышать. Но он упрямо не пытался найти причину. Он упрямо отбрасывал её, не обращал внимания. Загружал свои дни до отказа. Вот и сейчас, едва он доберется до дома, он опять погрузится в чтение курсовых работ, которые сам же и задал. И в этот раз он не будет лишь пролистывать. Он вчитается в каждое слово, пытаясь заглушить отголоски голоса, что всполохами разрывает его воспоминания. Вин выдохнул, поднимая голову от плиток дорожки, осматриваясь по сторонам. Ему показалось, что в этот момент из него выбили весь воздух. Эту фигуру и эти глаза он узнал бы из тысячи. Он зажмурился, пытаясь отрешиться от наваждения. Но открыв глаза понял, что это не обман зрения и не призрак. Живая. Настоящая. Изменилась, но всё так же узнаваема. Он сжал челюсть и сделал шаг. Потом ещё один и ещё. Проходя мимо неё, и даже не оглядываясь. Это тогда, месяцы назад он бы всё отдал. А сейчас... Почти отболело. В груди глухо стукнуло сердце, едва он поравнялся в ней, но он упрямо сделал новый шаг, с усилием заставляя себя двигаться. Ада терпеливо сидела на скамье у дорожки, что вела от входа в университет. Он всегда ходил этой дорогой. И навряд ли он изменит своим привычкам сейчас. Зачем она пришла, она не знала. Но ей до одури хотелось увидеть его глаза. Почему это было так важно? Да какая разница! Она просто хотела знать, что не ошиблась. Что глаза её Вина пусты и безжизненны, тогда как у Вина из сна – они были живыми. Далась ей эта чёртова душа! Она несколько лет прожила с ним, совершенно не обращая на это внимания. Пока в один момент не поняла что любит. Любит человека, у которого нет души. Как же это смешно! Её бы подняли на смех все, кто её знал. Её подруга любит человека, который не брезгует дать ей по уху, в моменты накала. Другая подруга любит человека, впахивая на трёх работах, чтобы он ни в чём не нуждался, потому что писателю нужен комфорт. Её же любил человек, который был абсолютно адекватен, уравновешен и способен обеспечить им комфортный уровень жизни. И она бросила его. Из-за души. Но Ада упрямо продолжала сидеть. И ждать. Потому что ей нужно было посмотреть в глаза. Она не видела, как он вышел. Почувствовала. По позвоночнику пробежала волна тепла, вызывая мурашки, и затылок слегка занемел. Она обернулась, чувствуя, как часто забилось сердце. Он был всё тот же. Красиво уложенная волна волос, тонкая водолазка в тон глаз, пиджак, подогнанный по фигуре. Он на секунду замер, увидев её, и она задержала дыхание, словно ожидая его приговора. И... Вин прошёл мимо. А чего именно она ждала? Что он бросится к ней с распростертыми объятиями? Словно она два дня назад уехала к бабуле, и вернулась чуть раньше, сделав ему сюрприз? Возможно и так. Только возвращение заняло чуть больше двух дней. И у него больше нет желания раскрывать ей свои объятия. Она судорожно вдохнула, глядя ему в след. – Вин... – сорвалось непроизвольно, на выдохе, тихим голосом, полным отчаяния и тоски. Он услышал. Скорее – почувствовал. Слишком тихо для улицы, где полно других звуков. Слишком громко, чтобы его душа вздрогнула от её безмолвного крика. Сильнее сжав ручку портфеля, в котором он нес домой курсовые, Вин остановился и медленно повернулся к ней. – Здравствуй, Ариадна. Она вышла на дорожку, останавливаясь напротив него. Измождённая. Худая. С обветренным лицом и руками. С торчащими в разные стороны русыми волосами. Зачем она это сделала? Он любил её волосы. Их шелковистость, их гладкость, их силу, способную выдержать натяжение его руки в момент... Он тряхнул головой, выбрасывая образы, никаких воспоминаний. Хватит. – Здравствуй, Вин. Она подошла ещё ближе. Опустила вспотевшие ладошки в задние карманы комбинезона, скрывая дрожь и неуверенность. – Рад, что ты жива. – Вин, я... – Не надо, Ариадна. Поздно. Она старалась поймать его взгляд. Но он упорно смотрел в сторону, обращаясь к ней. А ей был нужен его взгляд. Она хотела знать. Он чуть похудел, но в целом, выглядел неплохо. Она бы сказала – как обычно. Как во времена их отношений. Значит, смог. Пережил и отпустил. Истина болью отозвалась в душе, заставляя защипать в глазах. Но она не станет плакать сейчас. Она пришла сюда не за этим. – Посмотри на меня, Вин. – Зачем, Ариадна? Я и так тебя вижу прекрасно. – Я прошу тебя, посмотри... Он внутренне подобрался, выдохнул и пристально на неё посмотрел. В её глазах блестели слёзы. Она старалась не дышать, чтобы не спугнуть момент. Он злился, что замечает все эти мелочи, злился, что они всё ещё его волнуют. Злился, что на самом деле он безумно рад что она и правда жива. Чего он только не передумал за всё это время. Но сдаваться он не собирается. Она ушла один раз без видимых причин, и уж точно способна повторить это ещё раз. Но он не позволит. – Прости меня, – тихо произнесла Ада и замерла. Она всматривалась в него, пытаясь уловить движение в его глазах, хоть отдаленно похожее на те завихрения, что она видела во сне. Но его глаза оставались всё такими же безжизненно серыми, выдавая полное отсутствие глубины. Она всё-таки вздохнула. Скорее – всхлипнула. От осознания того, что ничего не изменилось. Он всё тот же Вин. Он всё та же оболочка. Внутри которой – ничего нет. – Мне не за что прощать. Ты сделала выбор. Главное – прости себя сама. А мне прощать не за что. – Ты прав, – она кивнула, вынимая руки из карманов. – Ты как всегда прав. Я рада, что с тобой всё хорошо. Спасибо тебе за всё. За бабулю... – Ты знаешь? – он опустил взгляд, смотря ей под ноги. – Да, мне рассказали в деревне. Спасибо, что она не была одна. Он молчал. Боль глухо билась о рёбра, сдерживаемая его титаническими усилиями. Он ничем себя не выдал. Он почти смог продержаться. Почти... – Если бы ты пришла тогда, – его голос сорвался, выдавая его эмоции. – У нас бы ещё был бы шанс. А теперь – поздно. Поздно и уже не нужно, Ариадна. – Да, я понимаю, ты прав, – она отвела взгляд, скользя по постройкам возле забора университета. Они, наконец-таки отреставрировали это старое крыло, возвращая зданию целостность и прошлую красоту. Она скользила взглядом по лепнине фасада. – Всё уже догорело... Он кивнул. Какое верное слово – догорело. Именно. Страсть, которая захватила их, в конце концов, их и сожгла. Дотла. Оставляя две одинокие головёшки. Ей показалось? Или из деревянных лесов заструился тонкой струйкой дым? Всё-таки сон никак её не отпустит, раз ей везде мерещатся отголоски костров. – Всё уже догорело, – медленно повторила она, глядя на строительные леса. И всё же ей не показалось. Дым – был. Определённо – дым был. – И всё же оно горит... – Что? – Вин непонимающе на неё посмотрел. – Господи, и правда – горит, – Ариадна обошла Вина и бросилась бежать к лесам. Эти леса стояли там целую вечность. У забора под ними, в импровизированной беседке, сложенной из обрезков деревянных панелей, днём сидели рабочие, отдыхая и перебрасываясь шутками. Там же замешивали смеси и разбавляли краски. Там же в углу на старом кресле спала дворовая собака, которую подкармливал весь университет. И там же, как маленькие обезьянки лазили дети, когда рабочие уходили. Они пробирались туда со стороны парка, что начинался за забором. Лазая по дереву, соревнуясь, кто выше заберется. Их гоняли, их наказывали. Там даже установили огромный фонарь, чтобы ночью отслеживать нахождение там кого бы то ни было. Откуда-то донесся крик, детский крик, и Ариадна попыталась двигаться быстрее. Она сама лично гоняла детвору, когда уходила с вечерних лекций. Потому что работая днём в клинике, на лекции по специальности попадала лишь по вечерам. Она знала все их тайные лазы и отогнутые прутья. Она не была уверена. Но если они там... – Господи, там же и краска, и тряпки в растворах. Только бы никого... только бы никого... Она почти добежала до лесов, когда полыхнул огонь. Тлеющая ветошь медленно плавила саму себя, пуская тонкий ручеёк по своим следам, пока не добралась до оставленной банки с растворителем и опущенными в него кистями. Огонь полыхнул, облизывая сухое дерево, несколько минут он ласково кружил, а потом... Дерево занялось. Огонь затрещал, находя всё новые лакомые кусочки для воспламенения. Сверху из окон высунулись студенты, кто-то кричал о вызове пожарных... – Не успеют, – Ада отогнула одну из досок. Главное – попасть вовнутрь, главное понять, что там – никого. Или же – спасти тех, кто всё-таки сегодня решил там поиграть. Она почти юркнула под доски, когда стальная хватка заставила её остановиться. – Ты совсем рехнулась? Куда ты лезешь? – Там могут быть дети, Вин. Отпусти. – Сгореть решила? Дождись пожарных, – он не выпускал её плечо. – Хочешь помочь – заставь первые этажи выкинуть огнетушители в окна. Отпусти меня, – Ада дернулась, вырываясь из хватки, и юркнула под доски. – Вернись немедленно, Ада! Слышишь? Но она уже не слышала. В импровизированной беседке под лесами клубился дым. Из угла послышался скулеж. Собака спала на своём кресле. Ада прислушалась. Крики с улицы очень отвлекали. Пытаясь не дышать, она двинулась к выходу из лесов. Судя по всему, маленькие разбойники ещё не посещали это место сегодня. Слава богу. Теперь дойти до другой стороны и вылезти за углом через забор, в котором отогнут прут. Собака жалась у ног, припадая на лапы, держа морду ближе к земле. Ада потрепала её по голове, хватая за загривок и направляя к спасительному выходу. Она замешкалась и сделала вдох. Удушающий кашель сложил её пополам, она еле удержала прут, выталкивая собаку.Отчётливо слышался нарастающий гул огня. Скорее всего, уже все леса горят. Надо выбираться. Ада закашлялась, выпуская прут, где-то рухнула доска, поднимая в воздух клубы дыма и гари. Ада замахала руками, пытаясь разогнать дым, повернувшись вокруг себя, задержав дыхание, она протянула руку, пытаясь нащупать спасительный прут, но рука наткнулась на кирпичную кладку. Глаза слезились, дышать стало уже совсем невозможно, откуда-то слышались голоса. Ничего страшного, участок не такой уж и большой, главное выбраться на воздух. Ада сделала несколько шагов, держа перед собой руки. Рука наткнулась на деревянный брус, и решив сменить направление, которое уже невозможно было отследить в дыму, она резко повернула голову, и ударилась виском...*****
Голова нещадно гудела. Пытаясь разлепить глаза, она почувствовала резкую боль. Кто-то волоком тащил её по земле, намотав на руку её волосы. Она попыталась поднять руку, чтобы притянуть волосы к голове, желая ослабить хватку, но не смогла. Руки были связаны. Она чувствовала, как спину раздирают мелкие камни и острые высохшие пучки травы... Где она? Что происходит? Скосив глаза, всё, что она смогла рассмотреть – поляну и высоко стоявшее солнце. Как она здесь оказалась? Она всё-таки выбралась из горящих лесов? Это парк? Не похоже. В парке, сразу за забором не было таких пустых полянок. Там были деревья и дорожки. И люди. Здесь же она никого не наблюдала. Во всяком случае, не могла увидеть. Её опять больно дернули, и ей показалось, что на секунду она отключилась. Показалось. Что на секунду. Когда она пришла в себя, её запихивали с плеча в какой-то ящик. Прислонив её израненную спину к стенке, её – мучитель? – отстранился, и взглянул ей в глаза. – Очнулась? Прекрасно. На неё смотрел Вин. Опять тот самый Вин из её снов. Потому что в его серых глазах всё клубилось и перетекало. Он – был зол. И судя по всему – очень. Ада заметила исцарапанную щеку и следы зубов от укуса. – Вин... – выдохнула она. Не понимая, что она сейчас испытывает. Радость? Боль? Что? – Я рад, что перед смертью ты точно увидишь, кто сжег тебя на костре... – Сжег? Я не... – Ой, брось! Не делай вид, что не понимаешь. Не так сильно я тебя и ударил. Ударил? Он её – ударил? Видимо не только. Ещё и связал. Она опустила глаза, замечая опять странную шнуровку на платье. Сомнения развеялись, она опять в своём сне. Она – точно в своём сне. Что же произошло? За что он так с ней? – За что, Вин? – За что? Ты смеёшься? За что... Он окинул её взглядом. И едва он собрался захлопнуть ящик, как в него ударила волна её эмоций. Потрясающая смесь. Из невероятной радости и облегчения, замешанная на страхе и непонимании. Он замер. Прислушался. Паника. Едва уловимая, только начинающая зарождаться. И снова необоснованная радость, немного нежности... Эмоции сбивались, перебивали друг друга, сливаясь в поток. Как тогда, месяц назад, когда он по глупости поддался на её безмолвные уговоры. Он не забыл. И навряд ли он когда-то забудет эту ночь. Вихрящаяся страсть, тягучее желание, которого можно было коснуться. Светящиеся от счастья глаза. Неприкрытое наслаждение. Он испытал подобное впервые. И уж точно не ожидал того, от чего он проснулся утром. Эта бестия проснулась чуть раньше, собираясь прирезать его перед уходом. Его же ножом. И уже даже оцарапала его кожу... В то утро он отчётливо уловил, что её сила вернулась. Вернулась ненависть и жгучее желание убить. Всё остальные эмоции, которые окутывали его в ночи – со светом дня превратились в дым. Словно их и не было. Он не знал, что разозлило его больше всего. То, что эти эмоции были обманом или то, что она настолько усыпила его бдительность, что едва не прирезала его же ножом. В то утро он выжил, а она сбежала. Опять. Но он поклялся себе, что это был последний раз, когда это произошло. Она обвела его вокруг пальца дважды. Его репутация повисла на волоске. А потерять репутацию в его деле – это лишиться всего. И её поимка стала делом всей его жизни. Он методично месяц выслеживал её. Как бы она не заметала следы – находил. Но каждый раз ей удавалось почувствовать его раньше, чем он смог приблизиться. Пока, наконец, её не сдали свои же. Уставшие от травли. От преследований. Выменяли свои жизни на её. Но он вернется – и спалит и их тоже. Чтобы наверняка. Ада уловила момент, когда он замер, словно прислушиваясь. Как тогда, за столом в той таверне. Он слушал её. Он – чувствовал. Она не понимала как, но точно знала, что он – чувствует. И она ухватилась за эту маленькую заминку, как за тонкую соломинку, пытаясь через эмоции передать ему всё, что она чувствует. – Вин, – прошептала она. – Вин, это же я, слышишь? Это я... Он молчал. Перебивая панику, к нему потянулась новая эмоция. Такая чистая. Такая настоящая. Любовь. Искренняя и сильная. Руки закололо даже через перчатки. Эмоция накатывала легкими волнами, пытаясь обнять его и успокоить. Ада не понимала, каким образом она опять видит его. Каким образом, бросившись в пожар там, в своём времени, она оказалась на костре здесь, в своём сне. Она не понимала, как это всё связано с ней. И почему это всё происходит. Но она отчаянно хотела жить. И ей было не важно в каком мире: в том или этом. Она не хотела бы умереть там, но и тут сгорать заживо не желала. И всё что она сейчас могла – поделиться собой, своими чувствами, своими эмоциями. И возможно – предотвратить свою казнь. – Я и так вижу кто ты. Лживая тварь, способная затуманить голову и усыпить. Способная перерезать горло тому, кто пощадил. Больше я на твои уловки не поведусь. Он захлопнул крышку, закрывая на засов. Небольшое деревянное хранилище для статуи их Богини-Матери как нельзя лучше послужит его целям. Считала себя истинной дочерью Богини? Так и сгорай в её пристанище. Он махнул рукой, подзывая помощника. Они поставили ящик, вернув ему вертикальное положение, и опуская его в заранее вырытую яму для устойчивости. – Вин, открой, слышишь? Открой... Ада навалилась на крышку, едва почувствовав, что её поставили. Тщетно. Ящик накренялся, но не падал. Ада попыталась подтащить руки к лицу, вжимаясь спиной в стенки. Места было мало. Очень мало. Едва не сломав запястья, она поднесла руки к лицу, пытаясь перегрызть верёвку. Тщетно. Волокна не поддавались. В бессилии она ударила по крышке. За что он её так? В чём она виновата? Да и не она это вовсе. Это та, другая, что жила в этом мире... И видимо, была её родственницей. Права была бабуля, были в роду ведьмы. Были в роду и костры. – Бабушка, бабушка, ты слышишь меня? Помоги мне, бабуля... Хотя, чем тут можно было помочь? Она сейчас заживо сгорит в этом ящике. Осознание прошло электрическим разрядом по позвоночнику. Второй сон. Второй костёр, из которого не выбраться. Никак не выбраться, даже сдирая руки в кровь. Ада уперлась лбом в дверцу и заплакала. Вот он, её костёр. Вот она, её судьба. Она бросила своё реальное настоящее ради чего? Быть сожженной заживо? – Успокойся, Ада. Это всего лишь сон. В прошлый раз всё обошлось. Ты очнулась и была жива. Но последствия того сна были слишком осязаемы. Что произойдет, если она сгорит во сне? Как это отзовется ей там? В её времени? Да к чертям, как это отзовется. Там она тоже влезла в пекло, и не смогла выбраться. Там её жизнь тоже на волоске. Она застряла между двумя жизнями, мечется между ними как призрак... А может она и есть призрак? Может, она вовсе не возвращалась из Индии? Он отчетливо улавливал её эмоции. Она металась как зверь в клетке, что по факту было недалеко от истины. Он был почти счастлив, принимая из рук помощника факел, поднося его к ветвям, скинутым в яму вокруг ящика. И всё же... его душа металась, пытаясь выбраться, крича о том, что это ошибка. – Нет, – Вин качнул головой и кинул факел в яму. – Никакой ошибки. Ведьма должна сгореть. Она скорее услышала огонь, нежели почувствовала. За эти несколько дней она могла рассказать о звуках огня всё. Как он трещит, подбираясь к сухому дереву, как ласково облизывает его ветки своими языками, словно выискивая место. Как нагревает он своим теплом податливое дерево, и как его треск превращается в гул, когда пламя, усиленное всем, что в него попало, поднимается до небес. И на смену стенаниям и слезам, пришла злость. В тот момент, когда она поняла, что он всё-таки поджег её. В щели начал проникать едкий дым. Такой, каким он бывает в самом начале, когда огонь только начинает свою игру с деревом. Злость заставила её слёзы высохнуть, а руки – перестать отчаянно колотить в крышку. Откуда-то из глубины её души поднялась обида, и, усилив злость, придала ей сил. – Да будь ты проклят, Вин! Будь ты проклят, слышишь? – глаза Ады вспыхнули зелёными искрами. Дыма становилось всё больше. Ада дышала глубоко и часто. Уж лучше задохнуться, чем чувствовать, как огонь будет жечь её кожу. – Я проклинаю тебя, Вин! Всей своей душой проклинаю. Не видать твоей душе покоя, пока не вытащишь мою душу из огня. Понял? Вернись, Вин! Вытащи меня! Едва она замолчала, как злость и обида схлынули. Ей стало легко. Страх ушел. Она словно застыла. Ничего не чувствуя, ничего не ощущая. Зависая на какой–то границе, наблюдая со стороны. Как посреди знакомого ей холма в неглубокой яме горит костёр из сухих веток. Скрывая в своём основании ящик с телом ведьмы. Стоящий рядом с костром Загонщик улыбался. Его лицо было беспристрастно. А в пустых глазах не отражалось даже пламя от пылающего костра. – Неправда ли, красивое зрелище? Мелодичный голос раздался совсем рядом, заставляя Аду обернуться. Рядом с ней, в прозрачном воздухе над холмом стояла красивая женщина, с покрывалом на голове. Она была бесплотна, и, вытянув руки, Ада осознала – что и она сама такой же призрак. – Что может быть красивого в смерти? – Смерть – это лишь повод для нового возрождения. – Даже такая чудовищная? – А тебе больно, Ада? – Нет, – она уже не удивлялась что её имя известно. – Мне не может быть больно, я дух. Больно – телу, которое горит сейчас там, в том ящике. А я даже не знаю – почему. – Потому что причину тебе знать не стоит. Она не важна. Глупа и бессмысленна. В воздухе раздался жуткий крик, замирая на верхней ноте и рассеиваясь в тишине. Ада не отрываясь смотрела, как опадают доски, оголяя обгоревшее тело, которое когда-то было её. – Оно не было твоим. Ты одалживала его на время. Но тело – не твоё. И предвосхищая твой вопрос – да, она умерла бы также. Но мирно. Без выражения воли. – Кто вы? – Ада внимательно смотрела на женщину. – Мать всего сущего. – Богиня-Мать? Вы правда существовали? – Я и сейчас существую. И буду существовать дальше. – Ну, я бы на вашем месте не была так в этом уверена. В моём мире про вас не помнят. Женщина усмехнулась. Повела рукой, слегка поправляя покрывало. – Что ты почувствовала, когда пошёл дождь? Ада вздрогнула и оцепенела. Она помнила этот момент. Когда они торопились, как могли, но... Приехали слишком поздно. Небольшое поселение, всего четыре дома в самом отдалённом уголке Индии. Они опоздали. Болезнь выкосила все четыре дома. Взрослые, дети... Ада выбежала тогда из последнего помещения, что они осмотрели. Её нещадно рвало. От боли. От безысходности. От того, что помощь была так близко и... Она плакала. Впервые плакала навзрыд, ощущая, что ни одно лекарство не в состоянии соревноваться со временем. Все знания мира – бессильны. «Прими их Боже, если можно – сразу в Рай. Они и так настрадались» Ада чувствовала себя опустошенной. Впервые она ощутила эту безысходность. Впервые поняла, что законы природы – невозможно изменить. Слёзы всё текли и текли. И вдруг – Небеса разверзлись дождём. Она стояла под струями, чувствуя странное спокойствие. И умиротворение. И какую-то внутреннюю силу. Момент откровения. Момент единения. Момент истины. – Это были вы? – В тот момент я тоже поняла, что пока живы мои дочери, жива и я... – А до этого – сомневались? – Нет. Просто не видела будущего. До какого-то момента видела и знала всё до мелочей. А потом – ничего. Темнота. Я смирилась, понимая, что вырождение неизбежно. Что насаженная вера пустит сильные корни, что задушат новые ростки веры старой. Время шло. Всё жило и умирало. Всё проживало свои циклы. Пока однажды одна душа не пробила брешь, показав мне, что будущее есть, просто очень тернистое и туманное. Но оно есть. И подарив мне такую радость, эта Душа принесла и непоправимое горе... – Горе? Какое горе? Меня сожгли только что, – Ада возмущенно махнула рукой, в сторону пепелища. – Сожгли. Но что только что сделала ты? – Я? – Именно ты... Ада замерла. Да что она сделала-то? Она только рот успела открыть и то... Женщина кивнула, словно прекрасно слыша её мысли. Ада оцепенела. – Матерь божья, я прокляла... Это я прокляла весь свой род... Ада вскинула руки, закрывая своё лицо. Не кто-то. Не мифическая родственница, не какая-то злая ведьма. Она сама. Лично. Прокляла весь свой род. И человека, которого любила. – Но... как же... – Кровь никуда не делась. И сила не ушла. Иначе не было бы облегчения после слов твоих. Ваши души – связаны. Ты только что прокляла обе души. Он не спас тебя сейчас. И не спасёт ни разу в будущем... – Но как же... – Проклятье связало твою душу, Ада. Не твоей родственницы. Твою. А ты – лишь недавно родилась на свет... – Так значит все эти годы, они все страдали из-за меня? – А я и сказала: подарив радость, ты принесла горе. – Что же я наделала? Что же я сделала... – Гнев любящей женщины страшен. Гнев влюбленной ведьмы страшен вдвойне. Но время пришло. Ты родилась. И сила проснулась. И даже – уже горит костёр... – Но я-то тут. И он тут. Но он меня не спас... – Залатав брешь, чтобы не допустить в разрыв силы посильнее тебя, я приложила много усилий. Сохраняя тебя. Сохраняя его. Сохраняя вас для того, чтобы ваши души узнали друг друга. Ты подарила мне надежду. Я дарю тебе возможность. И лишь от тебя будет зависеть, найдут ли обе души друг друга. – Но... В висках сильно заныло. В лёгкие вернулся дым. Ада едва могла вдохнуть. Пространство вдруг стало тяжелым, и её с силой потянуло к земле. Женщина улыбалась, простирая к ней руки. Последнее, что почувствовала Ада, как её лба коснулось благословение Матери всего сущего.*****
– Ну, же, дыши. Слышишь? Дыши. Он смотрел на её бледное лицо, перепачканное в саже, закрытое кислородной маской. Машина скорой везла её в клинику. Но одну он её уже не отпустил. Она могла быть сколь угодно глупой, порывистой и бесшабашной, но наблюдать, как она добровольно решила сгореть на тех лесах, он не мог. Как бы больно от её поступков ему не было, он не настолько бездушен, чтобы бросить её там одну. Он сомневался несколько минут, догонять или ждать. Кто-то видимо мыслил так же как и она, потому что окна аудиторий на первом этаже раскрылись и студенты, прыгая с окон, тащили огнетушители, пытаясь затушить так быстро занявшийся пожар. И он бросился за ней. Зная, что помощь уже пришла, зная, что он вытащит её из той западни, куда она загнала себя. Но минуты его колебаний, всё же, почти стоили ей жизни. Слишком много дыма. И она – без сознания. Только бы пришла в себя. Он всю душу из неё вытрясет, он ей устроит такую лекцию по технике безопасности, что она навряд ли выживет после неё. Только бы сейчас она открыла глаза. Что-то мешало дышать полной грудью. Она могла делать лишь короткие, рваные вдохи. Веки долго не подчинялись, но она приложила усилия, пытаясь их разлепить. В глаза ударил искусственный свет. – Реагирует, всё же надышалась. Но отделалась малой кровью. Голос был незнаком. И слишком резко скрежетал в гудящей голове. Ада снова моргнула. Нестерпимо чесался нос. Она подняла руку, пытаясь его почесать, и наткнулась на маску. Глаза распахнулись сами собой. Где она? Всё вокруг не переставая крутилось, вызывая тошноту. Она попыталась снять маску. – Убери руки, и лежи спокойно. Иначе я за себя не отвечаю. Ада замерла. Несмотря на шум в ушах, тошноту и головокружение, этот голос она узнала. Немного подвинувшись, Ада чуть повернула голову туда, откуда раздался голос, и попыталась остановить вращение этого мира, чтобы увидеть его лицо. – Ничего не говори, по крайне мере, пока врачи не снимут маску. – Пусть девочка скажет, – врач усмехнулся. – Одна минута без маски её не убьет. Ада почувствовала, как маска поднялась, а он наклонился к ней ближе. – Ты всё-таки пошёл за мной на костёр... – Ты очень сильно пожалеешь, что осталась жива, я тебе обещаю... И мир вдруг остановился и замер, и она смогла рассмотреть его лицо. Но даже сейчас, слабая и едва живая, она видела то, что перекрывало всё невысказанные им угрозы. В серых глазах клубилась Душа, заманивая её всё глубже и глубже, утягивая за собой в свои загадочные спирали. Он видел её слёзы, которые стекали с уголков глаз, прокладывая дорожки среди пятен сажи. Она молча смотрела на него, не произнося ни слова. Но слова ему были и не нужны. Потому что он чувствовал каждую её эмоцию, которая словно маленький разряд проносилась по кончикам его пальцев. И он точно знал, что когда она поправится, он обязательно заставит её пожалеть, что она осталась жива. Но при этом, на всякий случай, на время лишит её всех документов. И желательно, запрёт её саму в их квартире. Потому что ещё одного побега он не переживет.