Истинные намерения

Истинные намерения

Глава 1: Добрый взгляд дурного человека В самые давние века, когда всем и вся правило одно Небо, недалеко от пышных лесов, где по ночам бродили волки и тигры, от лазурных рек и холмов, застеленных цветами, располагался живой и дружный город — Лунмэнь, получивший своё название благодаря высокой и одинокой горе Лунмэнь. День и ночь на его улицах играли бездомные музыканты, у трактиров и баров устраивались танцы, со всех сторон то и дело слышались голоса шумящего народа, туда-сюда мчали колесницы. Чего только в Лунмэне не увидишь: и всяческие лавки с магическими артефактами, и гадальные комнаты, где звучали судьбы, и даже, поговаривали, в высях лесных склонов крылись школы настоящих заклинателей. В общем-то, по городу ходило много разных сказок, легенд и слухов. Одними из таких прелестей жизни развлекали себя три женщины в разнопёрых одеждах. Стоя на местом базаре у лавок с тканями, они переглядывались и тихо шептались: — А вы уже слышали про «Полезную всячину»? — Что ещё за «Полезная всячина»? Какое дурацкое название! — посмеялась одна из них. — Как же? Не слышали? Название пусть дурацкое, а какая лавка! Ох! Вон там, взгляните, открылась на углу. Совсем-совсем недавно. Вчера решила заглянуть да посмотреть что там и как. Не поверите! Не поверите, в какое неописуемое удивление я пришла, когда вошла! — Не томи. Говори скорей. — Эту «Полезную всячину» открыл прелестнейший в городе мужчина. Имя его Бу Шан. Высокий, статный и с таким лицом, ну таким лицом! Не то что в городе, на всём белом свете не сыскаться мужчине красивее! — Небось грубиян или зазнайка? — недоверчиво прищурилась женщина с полуулыбкой. — Какой там! Да его обаянию даже Боги позавидывали бы! Широкая и добрая душа! Честный, умный и главное — бескорыстный и чистый, как дитя! — Что за нелепость ты несёшь, подруга? Небось из романа какого вычитала. — Матушки, смотрите, вот же он!.. И все трое повернулись в сторону чайной, около которой столпился народ. Поднялся шум: молодые незамужние девушки с лепестками цветов в их корзинках засуетились и едва не вскрикивали, торгаши со всей улицы повыглядывали из-за своих стоек. На пороге, собираясь уходить, и впрямь появился высокий мужчина в скромных белоснежно-голубых одеждах, чья выразительная красота приковывала к себе всё внимание и заставляла сердце жарко ломиться, а на щёки пускать румянец. Его длинные волосы, убранные в причёску, и выпущенные вперёд пряди изысканно покачивались. За спиной он держал расписной веер и тепло улыбался хозяину чайной, который продолжал упорно и потливо повторять, как будет рад он угостить такого прелестного гостя бесплатно хоть в день, хоть в ночь. — Не стоит, не стоит, право, не стоит. Лучше заходите в мою лавку, вон там, на углу. Буду вас с нетерпением ждать. Вся толпа одновременно посмотрела на угол улицы, где проглядывала надпись «Полезная всячина». — Он не зайдёт, так я зайду, господин Бу Шан! — выкрикнула какая-то молодая девица. — За таким мужчиной даже на край света готова идти! Сам хвалёный хозяин новой лавки лишь стеснительно улыбался и кивал с благодарностью на каждый комплимент. Ещё немного постояв, он вежливо откланялся с их позволения и лишь направился к своей «Полезной всячине», как молодые девушки с корзинами в руках принялись осыпать его лепестками цветов. Кто-то даже бросал фрукты ему в след. Он же рассмеялся и радостно замахал им на прощание. — Ну что за мужчина! — охали они все дружно. — Сущая прелесть этот господин Бу Шан! Красив, сдержан и мил — всё ровно так, как о нём и говорили. Вот только звали прекрасного мужчину вовсе не Бу Шан. С той же мягкой улыбкой на губах этот красавец вошёл внутрь своей лавки, лелея всё нежным взглядом, но лишь переступил порог, как густые краски в глазах распустились — они посерели. Уголки губ опустились — он сжал их в линию. С цоком стряхнул лепестки с плеч. И двери за ним закрылись. Новая лавка, открытая пару дней назад на углу, почти не пустовала. Слухи об обворожительном владельце, как и о том, что в «Полезных вещах» открыли продажу глиняной посуды за половину обыкновенной цены, разлетелись по всему городу. Каждый второй прохожий заглядывал внутрь и, если ничего не покупал, то подолгу болтал с владельцем так, словно не мог найти для себя занятия интереснее, словно имел с ним дружбу долгую и бессрочную. Если они под веяниями любопытства задавали ему вопрос, рода любого, он с радостью полно и с малейшими подробностями отвечал. Если они смеялись, он смеялся в ответ. И если они хвалили его со страстью, он оставался всё так же мил и скромен. По подобию своих соседей внутрь, когда на улице уже смеркалось и постепенно кругом пустело, забежала одна из тех трёх сплетниц, с коих началась наша история. Закрасив всё своё лицо так, как только могла себе позволить замужняя женщина средних лет, она весело улыбалась во весь рот и вздыхала при виде каждого блюдца, каждого расписанного горшочка. Хозяин, до этого сидевший за стойкой и расписывающий очередную вазу, поднялся и скоромно ей улыбнулся. — Ох! Ну что за место, что за место! Поверить не могу своим глазам! Какое мастерство, какое изящество да за такую цену! Право, не врут соседи. Видимо, «Полезная всячина» — нефрит среди камней. Думаю, это лучшая лавка на всей улице! — Не уверен, что моя самодельная ерунда так хороша, как вы говорите. Но благодарю от всего сердца. — Да вы только взгляните! — она схватила в руки миску с рисунком прекрасной белой птицы на нём. — Такое только в барских домах увидишь. Не наговаривайте на себя! Это просто прелесть. Ещё немного покрутившись у полок с товаром и прокричав несколько выразительных фраз, женщина наконец закончила со спектаклем под названием «Что вы, я хотела присмотреть себе блюдечко, а вовсе не поболтать с красавцем!», подошла к стойке, за которой хозяин занимался расписыванием вазы. Она подняла корзину, с которой пришла, и протянула ему: — Моё имя Лу Янь. Не представляйтесь. О вашем имени я, что разумеется, слышала! Он вздёрнул бровью и тихо усмехнулся. — Вы знаете, лавка моего мужа стоит прямо напротив вашей, тоже на углу. Хотела поприветствовать вас этими фруктами. Возьмите же! Хозяин засуетился и стеснительно отмахнулся: — Ну что вы, зачем же? — Берите, берите! Наша семья не лишена манер! Мы знаем, как встречать новых соседей. — Благодарю. В конечном итоге он тепло ей улыбнулся и убрал корзину с фруктами, после чего попросил подождать и вернулся с чашкой чая: — Раз вы моя соседка, не могу вас не угостить в ответ. Давайте же присядем! — он указал рукой на стол, стоящий у стены. Лу Янь заманчиво на него покосилась, поправила свой макияж и со смехом пощеголяла с кружкой к столику, где они двое разместились. — Что ж, может, как моя добрая соседка, вы поведаете мне о своём прекрасном городе? — Лунмэнь не такой огромный, как наша столица — Дунлун, но он обширен. Что именно вы хотите знать, дорогой соседушка? — она сделала глоток самого обычного чая на свете и вскрикнула от удовольствия: — Что за чай! Невыносимо хорош! — Не обитают ли в Лунмэне заклинатели? — Ха, неужели вы говорите о чудаках из книжек, которые спускают молнии на землю и летают на мечах? Я думала, это выдумка! — Какая же выдумка? Столица заполонена заклинательскими школами. Одарённых обучают мастерству магии. Ходят слухи, бывают даже случаи, когда заклинатели достигают такого уровня совершенствования, что поднимаются в Небеса и становятся богами. — Какой вы просвещённый человек! Удивительно! Но нет. К сожалению, у нас в Лунмэне никаких школ заклинательских не водится. Он поставил чашку и улыбнулся: — А о странных пришествиях не слышали? Звёзды днём с неба не сыпались, к примеру? Луна не падала на землю? — Ой, какие интересные вещи вы говорите! Ничего такого не было! И о таком никто не говорил. Но ладно про Лунмэнь, вы, соседушка, скажите, откуда вы родом хоть? Без тени сомнения он ответил: — Из соседнего государства. — Из Лу что ли?! Кивнул. — Вот уж дела. И надолго ли вы к нам? — Год и три дня. — Ух ты, да вы всё просчитали! Видимо, у вас какие-то дела в Лунмэне? Потом домой вернётесь? — Домой не вернусь, но дела в Лунмэне у меня и впрямь есть, — он посмеялся и сделал ещё несколько глотков. — Не хотите сладкого или мяса? — Нет, нет, что вы! Какой добрый мужчина. Угощаете мясом в первую встречу. Но не утруждайтесь. Я не голодна, — она сделала паузу и спросила: — Если не таите в секрете, что у вас за дела здесь? Может, я чем помочь смогу? — Не хочу пользоваться вашим добрым сердцем — он махнул рукой. — Но я ищу своего брата. Младшего. Может быть, вы знаете, где обычно собирается больше всего людей? — Судя по всему, ваш брат юнец? Вся молодёжь шляется по публичным домам и тавернам, хотя мне думается, что родственник такого воспитанного человека, как вы, туда не пойдёт. Поищите в библиотеках или храмах. А может вы мне его имя скажете? Я же всех в городе знаю! — О, у него много имён. Это не поможет, — он поставил опустевшую чашку и встал из-за стола. — Я был очень польщён вашим визитом и особенно рад вашей помощи. Ваш муж держит лавку напротив? Завтра я обязательно навещу вас! — Всегда буду рада увидеть ваше личико, соседушка! Что ж, — она встала и поклонилась. — До завтра тогда и спокойной вам ночи, господин Бу Шан! Хозяин помахал ей с милой улыбкой и дождался, пока она исчезнет за темнотой спустившейся ночи. Нити, держащие доброжелательное выражение на лице, развязались. Он прищёлкнул языком и измученно вздохнул. Затем размялся и вяло двинулся наверх. Разные тени бродили по «Полезной всячине». Двери всех забегаловок и лавок города заперли на замок, потому пьяные гуляющие, которых ещё не поймала государственная стража, следящая за соблюдением комендантского часа, не смогли вломиться внутрь, дёрнув за дверь местечка, где продавали расписную посуду. Везде погасили свечи. За порядком той тёмной и свежей ночи наблюдали лишь звёзды и глаза драконов да птиц с ваз и горшочков. Он поднялся на второй этаж, где располагался его дом, прошёл к своему столу и схватил кувшин из-под вина, в котором затерялся всего один глоток. В комнате горела новая свеча, при тусклом ночном свете которой его глаза совершенно почернели, сохранив внутри себя лишь природный зловещий блеск его натуры. Имя Бу Шан было придумано хозяином «Полезной всячины» в карете по пути в город специально для Лунмэня. До этого он уезжал из Сычуаня как Шао Ган и из Дунаня как Фан Сянь. Ещё много разных мест знало его по-разному. И если хоть что-то могло улучить его истинную личность, так это имя, извилистым шифром записанное на одном из писем, что он хранил в тумбе своего стола, — Янь Хой. Иногда его ещё звали Хуэй. На стене у стола висели всякие бумажки, сцепленные и связанные между собой — это дела, которые он не мог закончить. Не заправленная кровать, из-под неё проглядывала кучка опустевших и валяющихся кувшинов, — и это неудачи, при упоминании которых он страшно злился. Янь Хой был готов напиться снова, вот только всё привезённое с собой закончилось ещё в карете. Другое он не пил. Новое купить не мог. Сделав последний глоток, хотел поставить кувшин обратно, но вдруг скользнул глазами по бумагам на столе и стене. Около пятидесяти городов, в которых он вёл поиски, оказались перечёркнуты. — Дьявольское проклятье. Янь Хой поднял кувшин и вылил на язык последние капли. Вытерев длинным рукавом губы, он присел на край стола и убито проговорил: — Последний шанс. Эта сволочь прячется здесь или нигде. Луна, наблюдавшая за ним с выси, озорно сверкнула и спряталась за туманными облаками. Соседская лавка оказалась местом, где Янь Хой смог купить для себя красок и кистей для росписи посуды. Он долго изливался в безутешной и превосходящей порог лести, нахваливая и краски, и соседей, и погоду, и вообще всё на свете, что можно хвалить, как самый добрый и великодушный человек, после чего закрыл «Полезную всячину» прямо посреди дня, чем не мало удивил и опечалил жителей Лунмэня, и отправился по своим делам. В тот день стояла несусветная жара. Невыносимая, убийственная! Чистые, голубые небеса прогнали облака, потому что не виднелось даже самого захудалого, и солнце жалило беспощадно. Иной раз и тень не ведала снисходительной прохладой. Ветер исчез по велению злой судьбы, которая вынуждала жителей Лунмэня безостановочно обмахиваться веерами, заставляющими лишь больше потеть, и ругать солнце. Пыль от колесниц поднималась в воздух и туманила взгляд. Из-за сточных канав по всему городу шла страшная вонь. Янь Хой с большим белоснежным веером в руке подходил к очередному трактиру и, поднимая длинные волосы, обмахивал свою шею. Он ругался на погоду не меньше, чем на колесницы и на вонь, и желал бы раздеться догола, окунувшись в прохладный источник. Однако, для прохладных источников времени не оставалось. Повозка, в которой Янь Хой мотался из одной части города в другую, виднелась из окна, когда он вошёл внутрь и осмотрел зал. Его серый взгляд граничил с тёмными дождевыми тучами, потому что рука с веером не замирала ни на секунду и это продолжалось уже несколько часов. Кто бы сохранил терпение? Вяло кивнув на приветствие хозяина трактира и восторженные взгляды, в одно мгновение все прикованные к вошедшему красивому мужчине, Янь Хой поднялся на второй этаж — балкон — где тоже стояли столы. Масса людей, среди которых он не нашёл того, за кем пришёл, — истина, неизменная столько лет, что при мысли об этом ему могло поплохеть. Хотя ему уже было так плохо, что он не знал есть ли ситуации хуже той, в которой ему пришла честь находиться, — в жаре и грязи среди повторяющихся неудач. — Прелестный господин, вы кого-то ищите? — пристал всё тот же хозяин. — Ищу, ищу. Но кого ищу, того не нашёл. О, Дьявол, вот это жара! До свидания, — он растянул губы в дурацкой улыбке и тут же вернул своему лицу прежние цвета. Трактир сменялся трактиром, публичные дома — библиотеками и даже храмами. Прошли часы, прошёл день. Возник его колесницы выдохся, выдохлись лошади. Янь Хой не чувствовал ничего, что могло его удивить. Он шёл по дорожке, которую проходил уже пятьдесят раз во всех пятидесяти городах, им посещаемых, и понимал, что ничего не меняется, словно он бродит по одной замкнутой тропе столько лет. Совершенно ничего нового. В конечном итоге неудача, обречённая на неудачу, удачей не обернётся. — Ты будешь гореть в аду, ублюдок. Я надеюсь, ты знаешь об этом. Дьявол... Присев на траву у забора чьего-то дома, Янь Хой наблюдал за спускающимися лучами заката. Он откинул веер и пусто уткнулся взглядом в даль. Изнеможённый ещё одним днём, ещё одной попыткой, он не мог даже подняться на ноги, пока кто-нибудь не увидел, как этот почтенный и обворожительный человек ругается на воздух и сидит у какого-то забора, будто бездомный пёс. В прошлый раз весь его цирк закончился в момент, идеальнее не придумаешь, — перед отъездом из Сычуаня — город, из которого он приехал в Лунмэнь — Янь Хой на глазах у всех поджёг ряд лавок состоятельного старика, который каждый вечер заявлялся к нему в «Полезную всячину» в минуты разгара толпы и смеялся над посудой. — Вы поглядите! Эй, хозяин, где учился росписи? Неужели у слепой собаки? Эти линии такие кривые, что мне больно смотреть. И эту посуду ты продаёшь? Постыдись Богов, это полная безвкусица! — и это он повторял без конца. Все знали Янь Хоя милосердным и вежливым мужчиной. Он и слова вымолвить не мог в ответ, а ведь слов было много, хоть бочками черпай. Но ему приходилось захлёбываться ими в одиночестве. Тогда ещё не пришла пора опускать занавес. Весь день перед каждым отъездом он вёл себя откровеннее, чем всегда: ему — «Здравствуйте, милый господин!», а он — «Кто тебе разрешал меня так называть? Исчезни, если не хочешь умереть», ему — «Не могли бы вы...», а он — «Что? Нет! Пошла отсюда!». Перед отъездом он также особенно любил оставлять какие-нибудь неприятности для тех, кто ему особенно не нравился. К примеру, девушкам, что стояли перед его балконом с утра и напевали любовные песни, когда он мирно спал, или ходили за ним хвостиком, отгоняя от него из мух и посетителей, становясь похожими на безумных, он мог остричь волосы и разбросать всё их бельё по улице. Заносчивым торговцам и богатым грубиянам Янь Хой подбрасывал в постель тухлых свиней или убивал весь их скот и портил плодородные поля. Унижал, портил, уничтожал, измывался — всё, что он делал. Это казалось ему забавным и, о, поверьте, шло из самого сердца. Если жил человек, не переносящий всё человечество и каждого без исключения — Янь Хой подходил под это звание, как никто другой. Столько зла, сколько он принёс, пока странствовал по миру, даже книжные герои не творят. Может быть, он и не убивал, но это единственный порог, который он до сих пор не переступил. Перед сном он вспоминал об этом с усмешками. И нет, разумеется, совершенно не жалел. Ему даже приходилось рассуждать о том, что все его пакостные делишки — самая малость от того, что он желал бы делать с такими засранцами, как те, кого он повидал на своём веку. Возвращаясь ко всему, заканчивать спектакль в Лунмэне было ещё рано. День обернулся поражением, но Янь Хой дал себе ещё три сотни дней в этом городе. Он поднялся на ноги и отряхнулся. Вдруг его рука, поправляющая тканевый пояс на талии, застыла. В той дали, где прежде бродил его усталый и злой взгляд, Янь Хой неожиданно различил богатые владения, в центре которых стоял роскошный дом. Высокий, с летящими крышами и бесконечными балконами со всех сторон. Дом цвета золота находился на высоком холме. Возможно, от туда представал чудный вид на весь Лунмэнь. И, вероятно, внутри на столах стояли шкатулки, переполненные яшмовыми украшениями и нефритовыми подвесками, а у стен дивили диваны, обшитые золотыми узорами. Тусклые глаза загорелись. В Янь Хое всё всколыхнулось. Он знал, куда собирается пойти. В действительности холм оказался не таким крутым, как показался. Поднимаясь вверх, никто бы даже не заметил, что идёт не по ровной земле. Всплески заката омывали кроны деревьев и падали на листья пышных ягодных кустов. Рвы, где проскакивали лисы, прятались в перепутанных ветвях. Птички перелетали с ветви на ветвь, некоторые взмывали в высь и наводили круги там. Они перекликались, разбавляя тишину лесов. Спокойствие таилось в прохладном ветре, что колыхал пыльные подолы белоснежных одежд гуляющего Янь Хоя. Его длинные волосы чуть покачивались вместе с шагами. На поясе болтался кошелёк. Кругом, куда ни посмотри, крылась столь невыразимая красота, что сама душа возликовала бы. Подобные места прозывают волшебством. Но не многие знают, что волшебство не для всех. Янь Хой безвкусно торопился. Он не смотрел по сторонам. Ему и малейшего дела не было ни до ягодных кустов, ни до пробегающих лис. Если бы писатель, рождённый под талантливой звездой, увидел то, как он раздражённо перескакивает через кусты и стремиться за золотым светом роскоши, вместо выразительных лучей солнца, ему хватило бы слов, чтобы назвать Янь Хоя неотёсанным зверем. Наконец он выбрался из зарослей и вышел на отлично протоптанную дорогу, заметно ведущую на возвышенность. Если бы Янь Хой огляделся хотя бы на секунду, а не равнодушно поспешил вперёд, то смог бы увидеть то, что простые люди называют редкими чудесами жизни. Вдалеке, как на ладони, лежал сверкающий и бурлящий Лунмэнь, где в честь праздника студентов запевали песни и устраивали танцы. В разливающихся водах реки, похожей на тонкое черканье кистью художника, отражались молочно-розовые небеса. И всё дышало любовью, лишь были бы способны глаза увидеть её. Но всё это не существовало для нашего Янь Хоя, который почти добрался до роскошных владений, когда вдруг его шаг прервался у ворот изысканного и ухоженного храма. Чёрные глаза распахнулись. Он потерял выдох в своей груди. И небо словно обрушило на него, и выпал снег среди лета. Он остановился и боялся даже шелохнуться, как тигр, наткнувшийся на лань. Но всё же губы его счастливо сжались в подавленной улыбке, сверкающей ярче любых бриллиантов. У ворот храма на священном камне, к которому и прикасаться-то нельзя, сидел юноша. Его белоснежно-голубые одежды были подвязаны поясом из шёлка, исшиты серебром, столь подходящей его бледной, не загоревшей коже, а в волосах заколото огромное и изысканное украшение, привезённое, несомненно, из самых дальних земель, словно он являлся императором на церемонии в честь своего дня рождения. Однако, несмотря на утончённые в каждой мелочи одежды, этот юноша сидел, как уличный хулиган, в дурацкой позе да ещё и на священном камне храма. Его длинные, прямые волосы свисали вниз, пока он корячился со своей кровоточащей ногой, умудряясь ругаться под нос. Янь Хой навсегда забыл о золотом дворце. Правда крылась в том, что он не искал своего младшего брата. Он искал того, кого никогда не видел, но кого узнал с первого взгляда. «Так вот кто ты, значит». Он убрал руки за спину и выпрямил плечи, двинувшись вперёд. В его груди бурлило. Голова кипела от ярких восклицаний и победных речей. Всё это Янь Хой утаил под новой гримасой. Юноша вдруг опустил ногу, прикрыв её верхними слоями одежды, и соскочил с камня. Янь Хой проходил мимо и растерянно ворочал головой. Он нервно потирал точку меж бровей и шептал себе под нос: — Да куда же я забрёл?.. Ох, господин! Господин! — он сделал удивлённый вид, словно не знал этого юношу и только что заметил его, который в свою очередь тоже сделал вид — вид человека, не сидевшего на священном камне с раненной ногой. Янь Хой радостно подскочил к нему, держа на губах единственное неложное — счастливую улыбку, ведь он действительно осчастливился в одно мгновение и на всю вечность. — О, Небо, как же славно, что я встретил кого-то! Что же это за пустошь? Ни одной живой души. — Живой души? — Именно, — даже его глаза улыбались. Янь Хой улыбнулся ещё шире. И опустил взгляд на его ногу, туда, где появилось красное кровавое пятно. — Господин, ох, ваша нога... Она же ранена! Юноша смотрел в упор со странным выражением лица. Он сжимал свои рукава и, очевидно, боялся шелохнуться, потому что рана была ужасной, а боль чудовищной. — Вы к моему отцу идёте? Господину Сы. — Понятия не имею, кто это... Но ваша нога... — Отлично! — в одно мгновение в его глазах появилась хитрость, он уверенно хлопнул в ладоши и сказал: — Вон там, — кивнул на двор богатого храма, — моя лошадь. Поможете забрать её? Тогда я покажу вам дорогу в город. — Прямо сейчас?.. — Да или нет? Мне бежать нужно. Погоня вообще-то. Лишь юноша произнёс это, вдалеке послышался топот копыт и спускающаяся колесница. Судя по всему, оставалось несколько чжаней до того, как эта колесница подъедет к храму и застанет этих двоих за разговором. Да или нет? Янь Хой хотел рассмеяться, когда схватил юношу за запястье. Его рука сжалась сильнее, чем мог позволить себе невинный незнакомец, потерявшийся в горах, но всё от того, что пират, положивший жизнь на спрятанное сокровище, тоже схватит золото, словно обезумивший зверь вцепиться в мясо, и унесёт всё сразу. — Идти можете? — Пройду ровно отсюда до лошади. Бежать не смогу. Хромаю. Справитесь? — Положитесь на меня. Держа его за запястье, Янь Хой вошёл за высокие ворота храма, а затем чуть приоткрыл глаза, чтобы сделать очередной притворный вид. Любопытно, что этот юноша натворил, но готовых к сражению монахов он явно был готов увидеть. Озарившись по сторонам, Янь Хой собрал пазл и кивнул в сторону лошади, привязанной у толстого дерева вблизи изысканных скамеек: — Она? Тем временем юноша, на которого направился десяток дубин и разъярённых взглядов здешних прислужников, стал за его спину: — Она. Янь Хой ещё раз оглянулся на раненную ногу юноши, когда на него кинулся первый монах. Однако раньше, чем тот опустил бы занесённую руку для удара, Янь Хой перехватил его запястье и так провернул, что оно рассыпалось под кожей. Раздался испуганный и потрясённый вопль. Монах бросил дубину и упал на траву в сторону, продолжая свой визг. Юноша позади его спины удивлённо усмехнулся, но лишь на секунду, потому что остальные монахи кинулись на Янь Хоя без промедления все вместе. — А ну посторонись чужак! Нам нужна эта малявка, а не ты! — Мне уже двадцать! — выкрикнул юноша. — А вам, кстати, сколько? Он обратился к тому, кто оборонялся одной дубиной против десятка нападающих и притворялся, словно ему не даётся это легче, чем щёлкать семечки. Янь Хой свёл брови, напрягся с макушки до ног и сказал: — Двигайтесь к лошади. Юноша хотел что-то возразить, но вдруг к открытым воротам подъехала колесница, и он побежал, хотя говорил, что не может. Монахи тотчас бросились с дубинами за тем, чтобы сбить его хромающий шаг, однако Янь Хой не собирался больше терять времени и, разумеется, то, что принадлежало ему, он никогда никому не отдавал. Отбив несколько монахов разом, он улыбчиво оскалился и прошептал сквозь зубы: — Эта добыча моя. После его слов каждый пытающийся сражаться оказался неподвижно лежать на траве, когда Янь Хой приблизился к лошади, у которой его ждал запыхавшийся, но улыбающийся юноша. — Чего ждёте, господин?.. — Нога болит, просто жесть. — А вы интересный. Но я понял. Янь Хой подхватил его и, хотя казалось, лошадь высокая да и юноша не такой уж низкий, он усадил его назад, а следом запрыгнул сам и тут же погнал вперёд. Стража их колесницы уже выпрыгнула и была готова поймать их, однако всё, что им пришлось поймать — это ветер, несущийся за двумя всадниками. — Проклятый мальчишка! Как посмел!!? —Не я начал!!! — развернувшись, крикнул юноша в ответ грозному мужчине в годах, выскочившему из колесницы. И, оторвав руки от седла, за которое держался, этот глупец слетел бы в обрыв, не схвати его вовремя за одежды Янь Хой. Юноша тут же обратно вцепился в седло и выкрикнул: — Чёрт, спасибо! Но, не зная истинных намерений, лучше держать рот закрытым. Тот, кто спасает только за тем, чтобы сотворить после вещи более ужасные, не лучший предмет для благодарности. Жадно смотря вдаль, Янь Хой хотел только смеяться. За душу этого юношу в Империи Божеств он получит столько золота, что никому и не снилось. Глава 2: Золото Четыре века назад от дня, когда встретились в Лунмэне раненный юноша и человек, скрывающий ото всех своё настоящее имя, на земле в одном из шести государств стояла прекрасная и цветущая столица — Дунлун. Громадная и богатая, изысканная и пёстрая. Более всего в те давно прошедшие года Дунлун славился известной на весь мир духовной школой, находившейся высоко в горах. Туда принимали всех подряд за самую ничтожную плату и обучали письму, математике, литературе, преподавали философию и стрельбу из лука. Школа звалась Шу, в честь государства, где находилась, и была известна не только тем, что выпускала главных действенных лиц самого дворца, но и в первую очередь самим основателем школы — гением и мудрейшим из людей — Гу Канцу. Старец отбирал из ежегодно принятых учеников лучших, а остальных безжалостно выгонял, будь то бедняк или почётный богач. Он уважался и почитался императором и имел влияние наравне с Небом. Тогда Янь Хой ещё был простым и смертным юношей, который неспешно шёл по дорожке вдоль роскошных домов с палкой в руке. Он размахивал ей в стороны от скуки и усердно скрывал в падающем на траву взгляде блеск зависти. Янь Хой лупил кустарники у высоких заборов и нашёптывал себе стихи из огромной книги, которая учила его манерам благородного мужа. Стоял чудный весенний день. Его белоснежные школьные одеяния, расшитые голубыми лентами, слегка колыхались, как и волосы, убранные в причёску, делающую его личико милее и наивнее. Пальцы он стёр до мозолей, на коленях и локтях краснели новые раны. Недавно его заставили переписывать с утра до глубокой ночи половину книги со стихами, а затем пошли недели тренировок с мечами. Несмотря на всё это, юноша едва не припрыгивал — его настроение было чудесным. Пройдя ещё несколько домов, Янь Хой остановился и поднял голову с яркой улыбкой: — Привет, Цзы Лун! — Янь Хой! Симпатичная девушка выглянула с балкона самого богатого на улице дома: — Ты возвращаешься с учений? — она склонила голову и положила косу на плечо. —Ага. Сегодня отпустили пораньше, потому что завтра возвращается главный мудрец Гу. — Неужели?! Вот так новость! Как жаль, что я заболела! Но завтра обязательно приду посмотреть на него! — Тебе уже лучше? — Я почти поправилась. Родители пригласили лучших лекарей из дворца, представляешь! Они просто волшебники. Почти заклинатели, — она рассмеялась. Янь Хой смотрел в её глаза с улыбкой, говорящей, что его сердце застыло. Оно залилось холодом и тут же пошло трещиной. Его ресницы затрепетали. — Твои родители очень о тебе волнуются. — Что ты! Они от шаг не отходили от меня! Мама даже колыбельные пела, хотя мне, как и тебе, уже шестнадцать! — она прикрыла свою лучезарную улыбку ладонью. — Это очень мило. — Ой, похоже, мне пора поиграть с папой на флейте. До завтра? — До завтра. Он держал улыбку, пока она не убежала, а затем пошёл дальше. Размахивал в сторону всё той же палкой и смеялся с самого себя, пока его смех не превратился в выражение лица, полное неутолимой печали. К слову, для юноши он рано принял это выражение. Дом Янь Хоя находился на тесной и куда менее изысканной улочке, чем дом его верной подруги Цзы Лун. Там, где хорошо слышны плачи младенцев и глаза постоянно режет пыль от колесниц. Там, где не пахнет дорогими травами и ароматами душистых парфюмов. Его скромное и безыскусное жилище находилось на углу. Оно пропахло мылом и алкоголем, но не было чересчур крохотным. Мебели шли года, как и одежде, которую носили хозяева, но на стенах висели редкие картины, которые словно кричали онелепой попытке украсить грязную лужу, а полки были заполнены книгами, чтобы каждый раз напоминать Янь Хою, что никто из окружающих на самом деле не понял ни единой написанной строки. Имелся чайный сервиз, но не имелось времени и манер для того, чтобы им пользоваться. В углах скреблись мыши и часто не хватало еды, но это не звалось крайней бедностью. Это звалось недостатком в притворном хорошем платье. Янь Хой никогда ничего им не говорил — тем, кто, не пропуская ни одного вечера, встречал его криками между собой. Женщина с грязными волосами в изношенном платье и мужчина в очках. Она кричала на него так, что почти подпрыгивала. Кривлялась и размахивала руками. Он уморено качал головой и терпел до тех пор, пока внезапно и страшно не выходил из себя, кидая какую-нибудь вещь в её голову. О, эта чудная картина никогда не менялась. Янь Хой собирался прикрыть дверь и передумать возвращаться, лучше гуляя среди улиц, как делал порой, когда услышал: — Ну вот, а теперь пришёл твой отпрыск. Иди и трепли сердце ему, пожалуйста! Отстань от меня уже, вонючая женщина! — Этот отпрыск ещё и твой, если помнишь! — её плечи дёргались, а рот широко раскрывался. Встряхнув тряпкой, она повернулась к снимающему обувь юноше. — Сейчас и побью его всего! Что? Снова не смог обойти того богатого уродца из семьи Сан? Я уже обо всём узнала от твоего никчёмного отца! Это не заканчивалось, как будто само существование людей давало этой женщине повод для крика. Янь Хой сощурился и опустил глаза. Матушка кричала так громко. Неужели она хотела докричаться до Неба, чтобы потом рассказать, как не терпит она всё, что существует и когда-либо существовало? Так матушка имела опасную возможность удивить Небо своей непоправимо ядовитой сущностью. Стоило бы знать. Но Янь Хой не думал о ней дурно. Во всяком случае искренни очень старался не думать. — Второе место — это ведь неплохо для рейтинга из пятиста человек... Он и сам не знал, зачем пытался с ней говорить. Вообще что-то говорить. Кричать в пустой колодец — разве разумно? Прижав к себе руку, он вздохнул и потупил взгляд. Пряди волос припали вперёд. Его грудь защемило от горького яда. Янь Хой не любил этот вкус. — Неплохо?!! Как ты чего-то добьёшься, если это для тебя неплохо?!! О чём ты думаешь, скажи-ка?!! Считаешь, что будешь сидеть на нашей шее до конца жизни?!! Мы даём тебе всё, но это не будет длиться вечно!!! Бездарный кусок дерьма, когда до тебя дойдёт, что ты не должен никому уступать?!! Чему тебя вообще учат там в твоей «духовной» школе? — она скривилась и насмеялась. — Что нужно уступать даже гнилой собачонке?!! Если не можешь занять первое место, то на что ты вообще способен? Не приносишь деньги в дом, как другие дети в твоём возрасте, а только забираешь, забираешь... Он мог поклясться, поклясться даже собственной душой, что не мыслил, сказала ли она хоть единое здравое слово дальше. Янь Хой не хотел думать о матушке плохо. Он старался изо всех сил. Учитель Шу Лэн говорил почитать родителей. Он повторял слова о почитании несколько раз на день. Заставлял переписывать стихи на сотни страниц. Учитель Шу Лэ расхваливал любого родителя, искренни веря в то, что дар, который они дают своим детям, — рождение — уже подвиг, несравнимый ни с чем. Ни одного шанса на оспорение. Для того, чтобы быть человеком с большим сердцем, почтение к своим началам — необходимость, не терпящая исключений. Любовь, уважение, почитание... Янь Хой выписывал эти слова на своём языке. Он выводил их палкой поверх сердца. Он закрывал глаза и уши, придумывал прощения и со всей искренностью искал в них лучшее, светлое. С заполняющими глаза слезами, Янь Хой жалел жизнь матушки, которую она потеряла из-за его рождения, её многообещающее будущее в доме письмен, все мечты о прекрасном муже и большом доме, украшениях и платьях. Он терзал себя чувством вины, видел кошмары, зная, что вместо жемчуга и кисти, о которых она грезила, матушка драила полы их мелкого жилища и делала горшки в местную лавку, хотя ненавидела это больше всего на свете. Янь Хой учился для неё день и ночь, он дал ей обещание стать государственным служащим и однажды получил за это улыбку. Она потрепала его по волосам и сказала «Какой смышлёный парень!». И если это облегчало его вину в её горе, он собирался пойти на всё. Янь Хой жалел и отца не меньше, работающего всю свою жизнь с ужасными бумагами, чтобы прокормить их. Жалел его шаткое здоровье, о котором он не заботился и всегда пускал на самотёк, и ранимый нрав, терпящий скандалы каждый вечер. Отец до сих пор любил свою жену, но та не выносила его надух и желала только смерти, болезней для него. Янь Хой приносил отцу ужины, когда матушка не пускала его за стол, хотя тот не ел весь день. Укладывал его в постель, когда тот засыпал пьяный на полу или на заднем дворе. Помогал разбираться с бумагами. Им двоим он отдавал себя. Потому что учитель сказал, что благородные мужи почитают своих родителей. Потому что он повторял слова об этом беспрестанно. — Я не могу учиться ещё больше. Мне нужно дышать. С размаху женщина отвесила ему оплеуху со смачным звуком. Щека Янь Хоя загорела. Она уже разбросала все его бумаги со стола по полу и кинула в него книгу. Напомнила о том, что он — вина их горечей, назвала всеми возможными названиями. Она ни за что не поскупилась бы на слова, не постыдилась бы своего бессердечного эгоизма, ни что не смогло бы дать ей повода думать, что она поступает со своим ребёнком несправедливо. Янь Хой убил бы себя, если бы позволил себе размышлять о том, как слово «матушка» никогда не должно было принадлежать ей, насколько она не заслужила его. По вечерам, немногим худшим, чем этот, он прятал своё лицо в волосах, натягивая их пальцами, и молча кричал, потому что чувствовал, что не мог их любить. Его мелкого сердца просто не хватало. Но учитель продолжал крутить свои священные мантры из книг, и это делало из Янь Хоя монстра в собственных глаза. Он посмотрел на неё и сжал кулаки. Щека пылала. — Вы поглядите, как он злится! Ударишь родную мать в ответ? Бесстыжая псина! Ещё молоко на губах не высохло, а он уже так на меня смотрит! Когда вырастешь и станешь чем-то, тогда и будешь пялиться! А пока ты ни на что не способная кучка дерьма, так что живо опусти глаза! — Но я стою больше, чем ты. Прикусив собственный язык, Янь Хой всё же сказал это, хотя так не хотел, хотя не имел никакого права, и продолжал смотреть в упор, пока не получил второй удар. Это был отец. — Бесстыдник! Чему тебя учили?! Ночь стояла холодная. Он сидел на подоконнике в своей комнате. Ветер нёс только зловоние чего-то горело. Где-то вдали лаяли собаки. Разгульные голоса глохли. Наступил комендантский час, а значит, скоро послышатся солдаты, проверяющие улицы. В крохотной комнате, где горела всего одна тусклая, полумёртвая лампа, сквозняк волновал исписанную бумагу. Кисть лежала рядом с чернильницей. То, о чём никому не расскажешь, он оставлял на листах. Слова, в которых он спрятал обломки своей души, утаил чувства, которые никто бы не принял. Он оставлял там того себя, которого не полюбила бы луна и возненавидела каждая звезда на небе. Неозвученная боль на конце кисти — это всё, что перенёс с собой через жизнь этот юноша, а после мужчина. Янь Хой. Он писал стихи. Стихи, чья судьба — оставаться в тумбе его стола. Стихи приносили наслажденье, они разжигали огонь его истинной натуры, открывали пути. Они делали из Янь Хоя человека. Настоящего, неискусственного. Природа, любовь, тоска — в словах он находил столько место для этих чувств, столько способов увидеть их перед собой и запечатлеть, словно воспоминания, неспособные угаснуть в памяти. Часто Янь Хой бродил в диком саду среди вишен и выходил к прекрасному и лазурному озеру. Он видел широкие просторы облаков и свободную, медленно танцующую траву, бегущий ветер, прячущийся в высях деревьев, и падающие в цветы солнечные лучи. Присаживаясь на берегу, он доставал листы и кисть. Порой он расхаживал в разные стороны и читал их вслух. Хмурился и вздыхал. Смеялся и полный счастья аплодировал самому себе. Это казалось ему мечтой, в отражении которой он видел талант. Стихи были верной дорогой к собственной душе. Янь Хой знал: в нём жила любовь, порождающая любовь. Ко всему красивому и уродливому. Он мог любить всё, пока кисть была его опорой. Он видел чудный мир в своих стихах. Но смотрел на них с презреньем. — Я не могу писать, да? Чайная комната, полная синего. Синие птицы на стенах, волнистые узоры на дверях, расписные чашки. Один деревянный стол. Два человека: выросший юноша и его статный учитель с серьёзными, умными глазами. Голос Янь Хоя прохрипел. — Я не могу делать это, оставить на это всю жизнь, правда? — Янь Хой, — учитель Шу Лэн поставил чашку и немного помолчал, смотря в его заполненные страхом глаза, — родители хотят видеть тебя государственным служащим. Твоя жена тоже. Они любят твою форму. Ты уже со всем справился и они ждут твоего успеха. Прошло несколько лет. Янь Хой занял первое место, окончив школу, как просили матушка и отец. Он сдал экзамены, прошёл тернистый путь и теперь мог придти к своему учителю в форме человека, который в скором временем понесёт высокий титул. Тогда, как никогда, Янь Хой приблизился к тому, чтобы зажить мечтойиз юности, — в большом доме, украшенном дорогими вазами и картинами, с женой и детьми. Его сердце занимала девушка, красивее лотосов, и она вышла за него, а на службе то и дело говорили о повышении. Янь Хой блистал. Богатство стояло за дверью, которую он не решался открыть. Вот-вот он собирался стать семейным господином с состоянием за плечами. Родители склоняли свои головы перед ним и с гордостью хлопали по плечу, рассказывая об этом всем соседям. Учитель снова примолк. Он позволил Янь Хою склонить плечи под тяжестью этих слов. — Все, кого ты любишь, в ожидании, когда ты собьёшь для них солнце с неба. Ты знаешь об этом? — Я... Понимаю. — Если бы ты понимал, ты не пришёл бы ко мне. Но ты здесь. Потому что прошло столько лет, а стихи — это до сих пор единственный твой свет. Ты пришёл, потому что этот свет гасит твоя служба, даже твоя жена. Они тушат свет в комнате, в которой ты пишешь. Это неверный путь, Янь Хой. Он полон теней. Янь Хой не пытался отвечать. Не пытался качать головой. Он тихо следил за тем, что слышал, и поникал. Пар из чайника на столе напоминал голубого призрака. Птицы пролетали за окном. Ветки дуба стучали по подоконнику. — Я хочу стать странником. Его обдало жаром, лишь только прозвучали эти слова. — Я хочу отдать этому свету свою жизнь, учитель. Учитель Шу Лэн улыбнулся и сделал глоток. Он посмотрел на Янь Хоя, полного решимости, и кивнул. Говоря честно, это должно было стать лучшим из его начал. Будь это красивой сказкой, всё сложилось бы именно так. Нет сомнений. Янь Хой верил в это. Верил в свои чувства, в слова, в жизнь, где зов души куда важнее огромного дома, изысканных блюд и дорого одетой жены. Он был верен словам своего учителя: «Глубок тот, кто смотрит не на свою тарелку, а на представший водопад». Долгие года Янь Хой жил как мужчина с чистыми мыслями и мудрым сердцем. Он смотрел на дождь и надеялся, что это вода, способная вырастить целый лес. Янь Хой знал, что его путь был правильным во всех пониманиях, учителя им гордились бы. Но перед смертью он жутко смеялся. В последний день своей жизни через много лет после рокового решения уйти он стоял на обрыве горы, о которой так тепло писал в своих стихах и называл лучшим другом, и громко, заливисто хохотал, держась за пустой живот. Он не ел уже четыре дня, понимал, что единственное, что остаётся— это красть или вымаливать. Спал на голой земле, потому что мир литературы узнал его как неудачника, чьи стихи можно было только ругать. Они прозвали его позором века, стихи приравняли к главным безвкусицам. Люди закидывали его протухшими овощами. Прочитавшие его один раз, обычно больше не брались этого делать. Они дали Янь Хою конкретную характеристику: «Прочтешь пару строк и выбросишь из головы». Жена оставила его скорее, чем прекращает опадать вишня весной. Как только поднялся ветер, она махнула на него рукой. И это оказалось ударом таким весомым, что он не мог написать ни строки несколько лет. Та, которой он столько доверил. Та, с которой он выдумал сделать свою судьбу. Та, которая дала массу обещаний. Она оказалось ложью. С макушки до пят. Любовь себя не оправдала. От неё не осталось следов. Вместе с этой девушкой от него отказались родители. И они, уж поверьте, вопили громче всех. Стоя на крае обрыва, со смехом он аплодировал им, давно умершим: — Чертовы паршивцы, как же вы были правы! Ничего не вышло. Ничего ровным счётом. Янь Хой бросил будущее, полное богатства, чтобы получить необходимость умереть, лишь потому, что он не может так жалко жить дальше. Его стихи покрылись плесенью. Он умер неудачником. А затем получил шанс. Империя Божеств — предел мечтаний любого совершенствующегося заклинателя. Место, где живут боги. О нём не ведают простые смертные, даже некоторые заклинатели, маги, сомневаются в его существовании. Стать богом и жить в божьем государстве, среди всемогущества и богатства — что может быть лучше? Увидеть создателя, узнать всю правду бытия, истинные намерения мира. Править и исполнять желания людей, делать человеческое пребывание внизу легче, помогать — то, на что надеятся заклинатели, собирающиеся вознестись и попасть в Империю. Они отдают столетия на свои совершенствования, практики. Веками тратят силы, терпят боль и страдания. Янь Хой слышал легенды обо всём этом, но он и не надеялся попасть в Империю Божеств после своего самоубийства. В конечном итоге, вместо перерождения, его, никогда даже не задумывающегося о вознесении, Небеса отправили в сердце божьих дел. Звучало, как шанс. До тех пор, пока истина не открылась. Боги не так хороши, чтобы носить это звание. Они не милосердны, они полны грехов. Если бы Небо держалось на них, то давно бы рухнуло. Всё, что они делают, — притворно, то, чего они желают, — оставаться тщеславными и забить яшмой все свои одежды. Боги — равнодушные лжецы, которые вознеслись и разбили золотые дворцы по Небу, прозвав это место Империей Божеств. Гордо, но также безвкусно, как и всё, чем они занимались веками. Но до того, как об этом узнать, Янь Хою пришлось отслужить четыреста лет мелким помощником в Главном Дворце. Боги оценили его ум, но оставляли в мелкой прислуге. Янь Хой не был заклинателем, он никогда не обучался развитию своего золотого ядра — места скопления магических сил. Для них это послужило хорошей причиной для насмешек. Разумеется, к нему отнеслись, как к уличной собачонке среди породистых псов.Поселили в трущобах, как и остальную бездарную прислугу, и оставили гнить там, вытаскивая только в случаях, когда им нужно было делать какую-то низкосортную работёнку. В это входило всё от того, чтобы добыть им с земли фрукты, до того, чтобы вызывать дожди за бога дождя и разбивать войны за бога войны. Янь Хой обучился этому, а они даже не заметили, как стали его учителями. За четыре века этот мужчина перестал быть человеком. Он утратил звание пустоголового, бесполезного помощничка из трущоб и судорожно ждал своего момента. Серый дом с узкими стенами, с крыши которого было хорошо видно далёкую Империю Божеств, где в золоте даже дороги, где нефрит и яшма в глазах, где бродят сильнейшие из богов. Присев на свою деревянную кровать, он открыл новый кувшин дешёвой кислятины — вина с подпольного рынка — и отпил прямо из горла. Валяясь в постели пару часов до самой глубокой ночи, Янь Хой пялился на низкий потолок. Иногда ему мерещилось, что он слышит стук бокалов в высоких дворцах и смех вельмож, которые обсмеивают его уже века. Положив запястье на глаза, Янь Хой мечтал о богатстве, как будто само солнце не заинтересовало бы его больше, как будто не знал других нужд. Его давно покинули стихи, сердце не билось в такт музыки и совершенно ничто не зажигало взгляд. Единственный свет в существовании без жизни и смерти — это мечта о том, как он наступит на их головы и накинет меха и шелка. Деньги. Золото. Нефрит. Богатство. Перед сном он улыбался будущему, которого собирался достичь. Причина ясна, как белый день: недавно он выбил для себя задание, обещающее ему золотой дворец, высший ранг и уважение. Так просто, так мало. Всего-то поймать одну тварь, прячущуюся в человеческом мире. Во все отчёты её записывали как упущенную душу. — К хренам не знаю, что ты такое, но если сделаешь меня богатым, я достану тебя любым способом! — лёжа в постели он хохотал. Глава 3: Улыбка не вянет Пятьдесят лет, пятьдесят городов. Честно говоря, Янь Хой почти сдался. — Это всё ваше? Юноша в белоснежных одеждах, внизу испачканных в льющуюся из раны кровь, хромая, вошёл внутрь лавки с чудным названием —«Полезная всячина». — Всё моё, — сжимая зубы от счастья, Янь Хой прикрыл задние двери и запер. Ему было плевать. На упущенную душу. На этого юношу. На то, почему вся Империя Божеств стояла на голове при одном лишь упоминании этого существа. Янь Хой улыбался своим деньгам. Он видел только золото, только его. — Росписи, —юноша остановился перед забитыми полками и ухмыльнулся, — искусны. Где учились? Он обернулся на держащего за спиной руки Янь Хоя и с заинтересованной улыбкой склонил голову. — Что вы, что вы, я не достоин таких похвал! — он скромно отмахнулся. — Господин, сможете пройти наверх? Я перевяжу вашу рану. Он проводил его наверх и, не задумываясь, закрыл дверь на щеколду, словно собирался съесть или посадить в мешок. На самом деле, Янь Хой ничего не мог с ним сделать, в любом случае, не в этот день, но он был так взбудоражен, что задумался о том, чтобы похитить этого юношу и держать в подвале. Проводив его в свою спальню, он усадил его на постель и полез в ящик за лекарствами и бинтами. Взбудораженность столкнулась с замешательством. В случае, в этом едва возможном когда-то в словах богов случае после нахождения упущенной души Янь Хой должен был передать извещение об этом в Империю Божеств, а те в свою очередь спуститься на землю и забрать её. Всё звучало предельно ясно. Но на словах и только. — Поднимите одежду? — Ненавижу услужливость. Благодарю. Я перевяжу всё сам. Вы уже мне многим помогли. Юноша улыбнулся и протянул руки. Янь Хой хмыкнул и кивнул. Он нашёл эту упущенную душеньку. Но не поймал. С Империей Божеств можно было связаться только раз в году. В первый день лета. Так... Если Янь Хой нашёл упущенную душу почти сразу после этого дня, как ему удерживать её рядом? Что ему делать? Держать на привязи месяца? Год? Так долго. Сложив руки на груди, он простодушно следил за юношей на своей постели и задумчиво постукивал по локтю. Вот дела... — Что? Отвратительно? — юноша поднял голову, перевязывая рану, и усмехнулся. —Скорее мне жалко вашу ногу. Где же вы смогли так пораниться, молодой господин? — он напустил сочувствие и переживание. — Не зовите меня господином, —тот прохромал к нему и смело протянул руку: — Хэ Лун. Хозяин этой чудной лавки, где они очутились, взглянул на его руку и приподнял уголки губ. Его дилемма решилась быстрее, чем превратилась бы в катастрофу. — Хэ Лун? Я —Янь Хой. Но вы можете звать меня Хуэйем, — он мягко пожал его светлую руку. И истинное имя, раскрытое только для этого юноши, совсем не оговорка. —Это ваш дом? Ваша спальня? — он стал внимательно оглядываться. — Вы угадали. — Тогда, раз уж я в вашем доме после того, как вы меня спасли, можно обойтись без фальмарностей? — Можно, — он усмехнулся и приподнял бровь, словно в забытье потерял образ добродушного и милого хозяина лавки. — Решил сразу заделаться мне другом? — Я видел, как ты дрался. Круто. Я бы так не смог. Сколько тебе? Хэ Лун расслабился в одно мгновение. Янь Хой кинул взор в стоящее напротив него зеркало. — Тридцать один. — Вау, — выдохнул юноша. Это была реакция. Он выдержал паузу, за время которой оглядел Янь Хоя так, словно собирался купить его или мог уговорить назвать другую цифру. — Правда тридцать один? Старше меня на одиннадцать лет. Значит, попытка быть с тобой наравне исчерпала себя? Янь Хой сжал губы в линию. — Дать тебе шанс? — Определённо. — Мне нужен писарь. Несложная работа. Описывать историю моих росписей. Поможешь мне, Хэ Лун? — Да это же почти литература, — он широко улыбнулся. — Я обучался в духовной школе. Был лучшим. Ты будешь доволен мной. —В духовной школе?.. Расскажи больше. — Хуэй такой любопытный. Информация обо мне чего-то стоит. — И чего? — Янь Хой почти смеялся. Ну что за ублюдочная сволочь. Он начинал разгораться изнутри. Свет огня отражался в его тёмных глазах. Что-то сладко-горькое. Янь Хой не отрывал от него глаз и подавлял желание перекусить горло, словно одичавший от голода волк, который наткнулся на мясо. — Веселья, — он игриво пожал плечами. — А ты чудный. — А ты старый. — Что? — он удивлённо изогнул бровь. Хэ Лун рассмеялся. Это был необычный смех. — Я приду завтра, ладно? — Буду ждать, — несмотря на недовольство, он проводил его этими словами. — А зачем ты дверь запер? — Привычка. Хэ Лун оставил на лице некоторое выражение и вышел. Янь Хой понял. Если дичь нельзя завалить сразу, есть несколько приятных и весёлых способов держать её рядом с собой. Приручить — неплохой вариант. Он упал на кровать и захохотал в голос, схватившись за живот. Долго и очень счастливо Янь Хой смеялся, как умалишённый в чувствах. Он вспоминал. Это история взяла своё начало в такой же день, как все дни его пребывания в Империи Божеств. Тогда Янь Хой возвращался с подпольного рынка с тремя кувшинами дешёвого и ужасного пойла, напоминающего испорченное вино. При жизни на земле он не позволял себе выпить больше двух чарок и писал отличные стихи про то, как вино несёт сплошной позор. Но прошло четыре века, и он мог только насмехаться над ними. Янь Хой пристрастился к выпивке и любое разочарование поливал алкоголем, словно иссохшее, умершее поле пытались спасти, разливая кругом яд. Едва ему в голову приходило, что этим он загоняет себя ещё ниже, по горлу уже лилась кислятина, и в то же мгновение он уже не думал ни о чём, кроме как о мечте, где богатство всего мира — его верный друг. Распахнув скрипучую и сырую после дождя дверь своей хижины, он не обратил внимания на звёзды и упал на кровать, когда вдруг заметил на своей тумбе чёрный конверт. Конверт из главного золотого дворца, от самого императора, первого бога. Янь Хой цокнул. Они забрались в его дом, как будто он был собакой в будке, и оставили то роковое послание. В нём вещалось о задании. Об этом задании не сказали ничего, что могло бы напоминать истину. Как и всё, что касалось этого божьего царства, где он служил. Янь Хой усмехнулся, хотя внутри задрожал. Было сказано: богов для этого задания не хватает из-за экспедиций и потока новых энергетических линий. Какая-то выдуманная ерунда. Янь Хой хорошо знал, что они обращались к нему потому, что не могли справиться сами, хотя до сих пор не дали ему ранга бога. Эти существа всё время делали так, прикрываясь занятостью. Но на этот раз, они выбрали самую небрежную ложь, как будто Янь Хой был пустоголовым крестьянином, как те торговцы на подпольных рынках. Задание выдали в нескольких словах: отловить упущенную душу, прячущуюся в человеческом мире. И жирным, крупным шрифтом вывели: за соблюдение всех пунктов полагается ранг бога первого престола и собственный золотой дворец. Они сказали, что задание — мелочь, но пообещали признать простого помощника сразу богом и даже построить в его честь золотой дворец. Это смутило бы даже дурака, но за четыре века в Империи Божеств Янь Хой слышал о многом. Чтобы подняться и вылезть из тухлых улиц, он читал книги, которые не имел права читать, и знал истории, которые никогда не озвучивают вслух. Любопытно, верили ли сами боги в его неосведомлённость, когда написали: «Упущенные души — это души, недопущенные к кругу перерождений в силу своей негодности». Суть сказанного крылась в том, что Империя Божеств занималась земными делами: боги следили за тем, чтобы дождь пошёл тогда, когда нужно, или война началась тогда, когда подойдёт определённый момент. Люди не догадывались об этом, но боги не творили их судьбу, ни разу. Они получали горы бумаг от своего потаённого в тени начальства, чьё имя в мире людей —Судьба, и всего-то выполняли его приказы. Таких мест на Небе было полным полно: Отдел Рождений, где души отправляли на перерождения, но где их не сотворяли, и Уголок Смерти, где души омывали от жизней и отправляли в тёмный коридор, ведущий в неизвестное куда-то. Все они выполняли приказы Судьбы. Таким вот образом, Янь Хою сказали, что упущенный души — это души, которые Отдел Рождений не допустил к перерождению по причине того, что в прошлой своей жизни они сильно повредились, отколов какие-то части от себя. Они сказали, что это задание — мелочь, и даже хотели заставить его думать, что упущенные души — всего лишь неполноценные материи, случайно свалившиеся обратно в человеческий мир. Если бы правда была такой, он, очевидно, не потратил бы на поиски пять десятилетий. Но вот, о чём Янь Хой услышал ещё на второй век своего пребывания в Империи: упущенные души — это души, которые не вывалились из круга перерождений, а намеренно сбежали оттуда и теперь могли существовать свободно, без линий судьбы, предначертанных дорог, красных нитей и роковых встреч. Каждая сотворённая душа несла за собой историю. Души всех богов, работников Отдела Рождения и Уголка Смерти, дьяволы и заклинатели — души абсолютно всех. Даже Янь Хоя. История — это судьба. Все они были связаны и потеряны в линиях своих путей. Для каждых поступков, происшествий и случайностей существовали причины. Неизменно они сталкивались со своей судьбой на каждом этапе жизни. Даже после смерти. Судьбу прописывали на душе и от неё не существовало шанса отвязаться. Так считало всё загробное царство до появления упущенных душ. Душ, которые шли не за солнцем, а за самими собой. Никаких причин. Никаких предназначенных встреч или горя, которое учит быть другим. Это души, которые смогли сбежать из круга перерождения раньше, чем для них сотворили бы историю. И Янь Хой не знал, как это возможно, но он без сомнений завидовал им. В любом случае, поймать того, кто смог убежать от Судьбы, — задание, которое он был обязан выполнить. Это существо не удалось найти первым богам Империи Божеств и даже демонам из Уголка Смерти. Лёжа на своей постели, Янь Хой смеялся до боли в животе, потому что его трясло от предвкушения и страха в одно время, словно он и правда лишился разума. Этот юноша, Хэ Лун, обыграл то, что стояло за самой жизнью, и он так просто предложил им стать друзьями. Раскинув в сторону руки, он сжал дрожащие ладони в кулаки и упёр напряжённый взгляд в потолок. Если то, что Янь Хой собирался делать дальше, можно было назвать риском столкнуться с ужасным существом и потерять право существовать, он пойдёт на это, лишь бы иметь шанс разбогатеть. Шанс, которого он ждал. Шанс получить богатство, похороненную мечту первой жизни. И тогда он решил для себя всё в одну секунду: нет границ того, на что бы он пошёл ради золота. О чём Янь Хой там писал в своих стихах? Роскошь — жажда падших? Нет проблем! Он может стать даже ничтожеством! Солнечные лучи падали на деревянные полы лавки «Полезная всячина». Опустевшие со вчерашнего бурного вечера полки заполнились некоторым товаром, но часть ещё пустовала. Стойка, за которой посетители видели хозяина и кивали ему или же, забыв про товар, тут же подскакивали, чтобы побеседовать, пустовала. Утро только начиналось. Не для Янь Хоя, который писал на холсте картину со сведёнными бровями. Он сидел на невысоком круглом стульчике и нервно постукивал ногой. Его сердце билось быстрее обычного. Живот тревожно крутило и это отзывалась тонкой леской головной боли. Он окунул кисть в чёрную краску, когда дверь в его мастерскую уверенно открылась: — Чёрт, обычно я сплю до обеда. Хэ Лун потянулся и прикрыл дверь ногой. Лёгкими движениями он снял с себя тёмный плащ и кинул на тумбу, создавая ощущение, словно жил тут годами. — Хуэй, — он поднял руку в приветствие. С застывшей рукой, держащей кисть, Янь Хой окинул его взглядом и улыбнулся: — Пришёл? Хэ Лун улыбнулся в ответ и прошёл к нему, чтобы встать за спиной и взглянуть на картину. — Проклятый обрыв, известный многочисленными самоубийствами поэтов. Верно. Обрыв, с которого когда-то спрыгнул сам Янь Хой. — Ты знаешь про него? — он повёл бровью. — Хуэй, ты безбожник? Зачем ты это нарисовал? — Хэ Лун произнёс это с прежней улыбкой. Раньше, чем ему ответили, он выдвинул откуда-то второй круглый стульчик и присел рядом. — Вышло великолепно. Где ты обучался? Янь Хой оставил последний штрих и повернулся к нему: — В юности меня учила жена. — Ты женат? — Уже нет. Почему тебя это удивило? Ты уже в том возрасте, когда и сам должен быть женат. — Како-о-ое занудство! Мой отец говорит так же, — он усмехнулся и поднялся на ноги. — Кстати говоря, никто в городе не должен знать, что я у тебя работаю, ладно? — Такой богач, как ты, не ровня такому бедняку, как я? Янь Хой поднялся следом и сложил руки. — Я буду работать у тебя бесплатно. Это позор! Никто не должен знать. — А, поэтому, а вовсе не потому, что ты из самой знатной семьи Лунмэня? — Вовсе нет. Когда ты успел узнать о моей семье? — Я похож на человека, который берёт на работу проходимцев? — А я не проходимец? — Ты юноша, который не будет работать у меня бесплатно. — Даже не смей. Деньги мне не нужны, — Хэ Лун посерел в одно мгновение и, если бы его слова оспорили, наверное, учинил бы драку. — У меня нет столько денег, чтобы платить тебе. Ты переоцениваешь моё состояние, маленький богатей, — Янь Хой рассмеялся. — Тогда чем ты будешь платить мне, старый бедняк? — Хэ Лун рассмеялся в ответ, пока осматривал его мастерскую. Он решил пройтись и трогал всё, что можно было тронуть. — Весельем. Как ты и хотел. — Устроишь мне веселье? — Поверь, — он усмехнулся и за спиной сжал свою ладонь другой. — Будет очень весело. — Не говори, как будто собираешься убить меня. Пугаешь, — смех. — Это принадлежности для писаний? — Приготовил для лучшего писаря. Первое задание для тебя — описать вон тот кувшин, — Янь Хой кивнул в сторону нового кувшина, где красовался ровно тот же рисунок, что и на холсте, — проклятый обрыв. — Сможешь меня не разочаровать? — Чудное задание. Никогда не сомневайся во мне, Хуэй. Янь Хой снова расхохотался и скромно прикрыл ладонью своё поражение от этих слов. Он прикусил губу. — Сильно. — Ага. Но смеялись они недолго. Янь Хой выглянул в окно и сказал едва не сурово: — У тебя тридцать минут. Время пошло. Валяй. — У, сколько строгости. Как скажете, учитель. Янь Хой вышел, обернувшись на него в последний раз со смешливой улыбкой, и перед тем, как поприветствовать очередного посетителя, добродушно подмигнул. План был предельно прост: привязать к себе. Лучший друг на грани братства? Ему подходил этот статус. Это то, что он собирался с ним сотворить. Хэ Лун справился со своим вступительным экзаменом. И получил ответной реакцией впечатлённые кивки от Янь Хоя. Он несколько раз перечитал и сказал, что духовная школа дала о себе знать через его способности лучшим образом. С тех пор Хэ Лун стал приходить абсолютно каждое утро. Сначала он трудился только над описательными табличками для посуды, но затем стал помогать с мелочами: протирал пыль, переставлял посуду по цветам и сортам, помогал разбираться с налогами и прибылью. Хэ Лун был полезен во всём, за что брался. Он честно трудился, но не упускал ни секунды, чтобы перекинуться с хозяином лавки парой фраз. — Хуэй, та молодая девушка всё смотрела и смотрела на твои руки. Закинув ноги на стоку, Янь Хой закидывал в рот орехи, пока Хэ Лун переставлял чаши на нижних полках. — Я видел. — Не отрывала взгляда ни на секунду. Прям очень долго смотрела. — И что? — Как думаешь, о чём она думала? — он странно улыбнулся, словно сдерживал смех. Янь Хой повернул голову и даже жевать перестал. Он выдержал паузу, после чего удивлённо ткнул в его сторону пальцем: — Дрянной мальчишка! Что там в твоей голове творится только? Как выяснилось позже, в день их встречи Хэ Лун пришёл по настоянию отца заниматься в храм и поругался с монахами после чего произошла драка. Он снёс статую бога и, несмотря на то, кто перед ними, за это монахи отрубили бы его ногу. Когда Хэ Лун перебил тех, что находились снаружи, успел выбежать наружу и собирался уехать на лошади, как вдруг по удачной случайности встретил того, кто ему помог. — Как поживает рана? — Янь Хой не уставал спрашивать несколько раз на день. Иногда Хэ Лун хромал, бывало присаживался, чтобы передохнуть, и менял бинты в мастерской. Наверняка это была глубокая рана, но раз мог ходить, он решил, что может и работать. Первое время Янь Хой просил его не носить ничего даже мало тяжёлого. Хэ Лун не слушал, поэтому иной раз приходилось выхватывать прямо из рук. — Мне не нужны помощники-инвалиды, спасибо. — Эта рана — ничто. — Как скажешь, но только после того, как она заживёт. Сидя на стульчике в мастерской Хэ Лун ухмылялся: — Добрый, добрый дядя Хуэй. —Это уже перебор. — Ну вот, отрицаешь комплименты и становишься только лучше. Перенося коробки, Янь Хой остановился у двери и заглянул с поднятыми бровями: — Что ты несёшь? — Радость, а ты? Работал Хэ Лун упорно, но оставался ровно до заката. Своим родителям, как выяснилось, он врал про занятия верховой ездой и охотой с друзьями. В этом ему здорово сопутствовал личный слуга отца, который согласился помочь с этой постановкой только при одном условии, — возвращение не позднее вечера. Янь Хой не возражал. Но на второй рабочей неделе в крайний день перед выходным Хэ Лун как-то ввалился в его мастерскую, когда должен был уже отбыть. — Попрощаться зашёл? — Попрощаться? И не мечтай, — разливаясь в доброй улыбке, он принялся переносить новый товар. Янь Хой в замешательстве вышел в зал. — Если попадёшься, не сможешь приходить больше. Мне ещё нужны работники, которые не берут денег. — Только за это ты мне и ценишь, Хуэй? Как горько. — Я говорю серьёзно. Что ты делаешь здесь в это время? Хэ Лун расставил всё с подноса и рухнул на стул за стойку, взяв мешочек с орешками хозяина лавки. — Я не смогу придти на следующей недели. Старшие тянут в столицу. Какие-то дела, —он закатил глаза и удручённо вздохнул. Бросил орехи и уткнулся лбом в стойку. — О, вот как? Так ты, значит, выпросил у своего помощника во вранье родителям, чтобы он оставил тебя сегодня допоздна в моей лавке? Так будешь скучать по ней? — Это суровая правда, — он указал на него пальцем и проковылял к Янь Хою, чтобы дёрнуть за его рукав с усталым выражением лица. — Но есть есть нюансы: первый — когда мы уже закрываемся? Я так проголодался, что тебя сейчас съесть хочу. Второй — на ночь меня дома не ждут. Янь Хой поражался этому существу. До чего переполнен сплошным безобразием. — Чего? Дома не ждут? А, это ты ненавязчиво намекнул, что сегодня твоя нянька — я. — Никакая не нянька. Эй, Хуэй, я голодный. Можно тебя съесть? Он склонился к руке, за рукав которой дёргал, и открылся рот так, словно действительно собирался укусить. Янь Хой отскочил со смехом и стукнул его по заколке, из-за чего та отлетела в угол. — Ну и что ты сделал? — уставшее дитя выпрямилось и прошлось пальцами по заплетённым волосам, которые стали разваливаться без своего украшения. — Упс. Ну, это была самозащита. Что ж, теперь и правда придётся закрыться раньше времени. Что если люди увидят тебя здесь с распущенными волосами? Будет выглядеть неважно. Понятное дело, ведь во все времена распущенные и прямые волосы допускались лишь между парой, связанной узами любви. Вместе они закрыли лавку и поднялись наверх. Пока Янь Хой суетился на кухне, Хэ Лун сидел на полу около зеркала и завязывал высокий хвост. Когда Янь Хой вошёл, чтобы позвать его к столу, то застал этого юношу у своего стола, смотря на, благо, сложенные бумаги с видом человека, который собирается посмотреть их без разрешения. Он подлетел быстрее, чем стрела долетает до цели, и дёрнул Хэ Луна за плечо так, что тот едва не потерял свою руку. — Что такое? — он спокойно поправил одежды и взглянул на него. — Не смотрел? — Не успел. Зато честно. — А что там? Что за секреты? Янь Хой напустил спокойствие и улыбнулся: — Страдания по бывшей жене. — До сих пор любишь её? Янь Хой захохотал. — Ну уж нет. Что? Любовь? Успокойся. Нет её на свете. — Глупость, — Хэ Лун нахмурился. — А почему тогда ты так защищаешь эти бумаги? — Стыдно мне, — он чувственно постучал по груди и жалобно свёл брови. — Юность —это вообще сплошной стыд. По правде говоря, это были сборники бумаг об упущенных душах. Все, которые он смог отыскать за пятьдесят лет. —Почему тебе стыдно? Каким она была человеком? — О, кошмарным. Хорошо, что умерла, — Янь Хой внимательно осмотрел его сосредоточенное и заинтересованное лицо, которое, как ни странно, доверилось его выдумке, и небрежно бросил: — Если я ещё раз поведусь на эти сказки о вечности, пусть меня четвертуют. Он собирался закончить и позвать его к столу, когда Хэ Лун неожиданно сказал: — Если судьба не вмешивается, вечность существует. На секунду сердце Янь Хоя замерло. Он почуял, как запах упущенной души разнёсся по комнате. Страх положил руку на его плечо. Так рано, так рано. Неужели эта ублюдочная гадость догадалась? Он беспрестанно волновался о богатстве, за которым спустился в мир людей. — Я не в настроении обсуждать подобные вещи. Пошли уже кормить тебя. Тусклый свет ламп падал на стол, едва заставленный едой. Янь Хой действительно жил бедно, пусть и имел целую лавку. К тому же, недавно почти все запасы еды в его доме закончились, а за покупками он так и не зашёл, потому что с тех пор, как Хэ Лун стал работать в «Полезной всячине» ему пришлось притворяться хорошим хозяином, чтобы создать нужное впечатление. Теперь он не мог закрыть лавку посреди дня и пойти по своим делам. Можно сказать, его буквально вынуждали работать. Этот говнюк... Они сидели в гостиной за столом. Её всю Янь Хой завалил своими картинами. За пятьдесят лет он нарисовал около тысячи. Половину выбросил. Хранил только то, что особенно нравилось. В конце концов, разве ценил он себя? Нет. Совсем нет. — Мне у тебя нравится. — Тут же бедно, — он усмехнулся. Хэ Лун доел свои пельмени и украл один из тарелки Янь Хоя. — Эй! — Бедно, но очень тепло. — Вообще-то стены холодные. У тебя дома должно быть лучше. Живёшь же во дворце. — Там другая атмосфера. — Атмосфера, значит? — он приподнял бровь и почти разозлился. — Хорошо. Хочу к тебе домой. Оценить атмосферу. — Как-нибудь, — он пожал плечами. Янь Хой указал на юношу палочками, пока тот своровал у него ещё два пельменя: — Поймал на слове, смотри. —Никогда не сомневайся во мне, Хуэй. — Опять за своё, — он прищёлкнул языком и протяжно вздохнул. — Еда такая вкусная. — Может поменяемся местами? Тебе тёплый дом, как говоришь, с пельменями вкусными, а мне — дворец с неважной атмосферой, м-м? Он разозлился, но утаил это за улыбкой. Хэ Лун усмехнулся: — Тебе не понравится. —Поверь! Поверь, мне нравится эта перспектива. —Дао Дэ Цзин... Дао Дэ Цзин — учение о жизни, первое по главенству во всех духовных школах. — Знаю, знаю! — он поднял руки, словно сдался в этом бою. — Пожалуйста, только не это. — Ты... Читал? — Учил, писал, повторял. Снова, снова, снова. — Эй, Хуэй хочешь сказать, ты тоже закончил духовную школу? — Ну, — он взял стакан с соевым молоком, — закончил, да. Давно. — Вау, — Хэ Лун восторженно заулыбался. — Вот откуда ты научился этому всему: письму и росписям. — Письмо? Это ты про что? — он медленно опустил стакан. — Я читал старые описательные листы к кувшинам. У тебя талант! — А-а, это. Талант, говоришь, — он сделал ещё один глоток и покачал головой. —От такого юноши, как ты, приятно слышать. Разразился разговор, который Янь Хой провернул в обратную сторону. И вместо того, чтобы рассказывать о себе, выведал нечто у Хэ Луна. Безумный смех рвался из его горла. Если эта упущенная душа перед ним не играла, то Хэ Лун был дураком. Наивным. Молодым. Таким беспечным. Он вёлся на всё. И это казалось столь забавным, потому что Янь Хой не мог поверить. И это отродье обмануло Судьбу? Хэ Лун сказал, что окончил факультет литературы в прошлом году. До сих пор часто посещал духовную школу, помогал время от времени и общался со своим первым учителем, чтобы набраться опыта и через время придти туда наставником для младших классов. Родители категорически относились к этой идее. Они настаивали на том, чтобы сын шёл по стопам отца и занялся его делом. — Литература? — Янь Хой взглянул на него с до удивления любопытной улыбкой и щёлкал орешки, как обычно. — Пишу я дурно. Но литература — это приоритет моей жизни. Янь Хой ещё немного посмотрел на него, зажимая улыбку губами, и закивал. — Почему? — Ты же не хочешь всё и сразу? Можно пересытиться,—он чуть склонился вперёд и выхватил из его руки орех. — Ух ты, а я и забыл, какой ты драгоценный. — Драгоценный? Янь Хой встал и расставил руки в боки. — Раз малявка уезжает, пришло время для первого веселья. Так скажем, частичная оплата. Хэ Лун склонил голову. Закрыв лавку и прокрутив на пальцах ключи, он обернулся на покачивающегося на месте юношу и отбросил волосы назад:       — Ты сейчас должен поддержать мою идею, понравится или нет, —Янь Хой посмотрел на забор, за которым пустовали улицы. Наступил комендантский час. Они покинули «Полезную всячину». — Придётся украсть лошадь. — Отлично. Я знаю, где. Янь Хой вздёрнул бровь. — Ничего не спросишь? — Так неинтересно. Хуэй, идёшь или нет? — Поганец! Ты нравишься мне всё больше! Надев тёмные плащи, хранившиеся у Янь Хоя, они выдвинулись в путь. Хэ Лун провёл их двоих к загонам статного барина, известного своей неотёсанной грубостью, которую он выдавал за благородную прямолинейность. Они пролезли через прощелину забора, из-за чего здорово запачкали одежды. Янь Хой надел коричневые одежды, но его младший помощник всегда носил аристократичные белоснежно-голубые, чистые, без единой складки, к тому же исшитые драгоценностями. Увидев, как белый превратился едва не в чёрный, Янь Хой ахнул. — Твои родители убили бы меня. Что я делаю с ребёнком? Хэ Лун сделал некоторое выражение лица и прищелкнул языком. — Молодость — порок что ли? — Самый страшный. Они подобрались к месту, где противный богач держал чистокровнейших из своих лошадей. Так сказал Хэ Лун, и Янь Хой со смехом понял, чем этот юноша занимался. Двое притаились за старым сараем для прислуг и тихо рыскали взглядом. На каждом шагу стояла стража, но им удалось проскочить незамеченными, однако у загонов собралось сразу аж четверо стражников: крепких и высоких. Тут уж точно быть драке. — Как твоя нога? Поможешь мне? Один не справлюсь. — Льстишь. Справился бы и сам. — Ты понимаешь меня с полуслова. Хороший мальчик, — он тихо рассмеялся и вышел первый. Несколькими воздушными движениями Янь Хой предоставил стражникам место на земле, с другой стороны Хэ Лун сделал то же самое, но словно прилагал больше усилий. В какой-то момент нога всё же дала о себе знать — он запнулся и едва не наткнулся на копьё. Если бы не Янь Хой, который столько работал за бога войны в своё время, что эта борьба напоминала ему детскую игру. Взмахом он опрокинул нападающего и подмигнул Хэ Луну: — Мёртвым ты мне не нужен. Тот усмехнулся и отряхнулся, переводя дыхание: — Почему прозвучало обидно? Найдя ключи от загонов в карманах стражи, они проделали остальную часть кражи, как полагается. — Вообще-то другие думают обо мне лучше. Никому не говори, какой я, — сказал Янь Хой, когда протянул юноше руку и помог взобраться на лошадь. Хэ Лун запрыгнул назад и легкомысленно обхватил его талию: — Я такой же, как ты. Сейчас поднимется тревога. Поехали уже. Тревога действительно поднялась тут же, едва двое преступников покинули загон. Стража со всей территории очнулась, они секундно оседлали лошадей и погнались следом. Разумеется, им было невдомёк, что гнались они за первым помощником богов, а не простым смертным. Янь Хой слыл учёным человеком в таких делах, во всех земных делах. Он прожил пятьдесят лет разбойником, а до этого четыреста лет среди подлецов — уж в таких мелочах никто бы не обошёл его. Но за той лошадью, что Хэ Лун и Янь Хой взяли, гнались так долго, что брало удивление. Видимо, они схватили самую дорогую, даже толком этого не поняв. Стража не отпускала их до самых лесов. Когда двое пересекли границу города и выехали в глушь, погоня не прекращалась. — У нас проблемы, Хэ Лун. Натяни пониже капюшон. В них принялись стрелять, а занежанная лошадь вдруг начала сбавлять обороты. Янь Хой знал, что делать, но вдруг Хэ Лун, прижавшийся к нему вплотную, чуть поднялся, оглянулся на тех, кто пускал стрелы в деревья и приближался всё быстрее, смело снял идею с его языка: — Плавать умеешь, Хуэй? — Рад, что мы думаем об одном. Он усмехнулся и хлыстнул лошадь так, что она, уже уставшая, ринулась вперёд. Когда стража виднелась за рощей, юноша и мужчина спустились на землю. Они остановились на обрыве, крайне похожим на тот, что рисовал Янь Хой. Когда гонящиеся за преступниками выехали из-за деревьев, то различили силуэт Янь Хоя, чьё лицо не было видно в спустившейся темноте. Он отправил лошадь к ним и с улыбкой поднял руку: — Спасибо, но она какая-то слабая. И, схватив второй рукой Хэ Луна, прыгнул вниз. Озеро блистало при свете ночных звёзд. Серебряный месяц трепетался в спокойных водах. Ночь стояла тёплая и безветренная. Широкий и просторный берег вдали высоких зарослей глухих лесов и гор, не видневшись из-за спустившийся темноты, мирно пустовал, пока из воды не вышли, покачиваясь, мокрые с макушки до ног Хэ Лун и Янь Хой. Оба так озорно и заливисто смеялись, что их весёлости могли позавидовать. Смех разносился по тихой чаще, где они оказались, проплыв приличное расстояние и оторвавшись от стражников наконец. — Хорошо, что обрыв оказался таким низким. Мы могли умереть! — Хэ Лун выжимал подолы своих одежд. — Не могли, — выжимая рукава, уверенно ответил он и отвёл лукавый взгляд. — Святые черти, я так промок. — Черти? — изумлённый смех. — Разве говорят не «Святое Небо»? Хэ Лун посмотрел на него коротко и вытер капли с щеки. — Небо не святое. — Император мог бы казнить тебя за это, юноша. — Любишь богов? — он расставил руки в сторону и склонил голову. —Да пошли они к твоим святым чертям! Они снова оба рассмеялась. Хэ Лун ещё недолго разглядывал фигуру Янь Хоя, словно думая о чём-то проникновенном, а затем отвернулся и стал осматриваться: — Мы в глухом лесу без лошади, Хуэй. — Отпускать лошадь не входило в мой план, честно говоря, но я знаю, что делать. Положись на меня. — Каков вообще был план? — Искупаться! В последние дни так жарко. Вот же ж, — он почесал затылок. — В любом случае, я всегда знаю, что делать. — И что же? Снова купаться? — Не угадал. Мы идём греться и пить. Янь Хой сдержал слово. Пройдя вдоль берега и по тропинке вверх, они достигли мелкой и старой хижины, завешанной талисманами-оберегами от призраков. Не стучась, не церемонясь, он распахнул дверь и прошёл внутрь. Хэ Лун плёлся позади менее уверенно. Он ничего не говорил, но робко осматривался. За столом у большого котла с чем-то пузырящимся, держа книгу в руках, сидел старый, сгорбившийся старик с бардаком в волосах и одеждой лесника. Он поднял голову так резко, что она чуть не слетела с шеи, стоило им войти. Хозяин этой хижины увидел Янь Хоя и так скрючил своё лицо, что можно было подумать, словно он увидел медведя или пять тигров, но его заключили в объятия раньше, чем это смог бы заметить Хэ Лун: — О, драгоценный старик Шу, как радостно видеть тебя! Здравствуй! — он сжал его шею до силы удушения и прошептал следом: — Улыбайся и играй, — а дальше отошёл обратно к Хэ Луну. — Месяц назад я собирал в этих окрестностях ягоды и потерялся. Благо, наткнулся на старика Шу! Он здорово выручил меня. — Здравствуйте. — Здравствуйте, дети! Неужели снова заплутали, Янь Хой? Теперь вместе с другом? — он встал, оставив книгу на столе. — Представляете. — Ой, ещё и промокли! Скорее проходите к огню и грейтесь! Сейчас я сделаю вам чая... — Давайте лучше вина. Хэ Лун, иди к огню. Я помогу старику Шу накрыть для нас стол. — Давайте и я помогу. — Нет. Я берегу тебя, — он взял его за плечи и проводил к огню. — Отдыхай, дитя, — похлопал по мокрым волосам. — Я переборщил, да? Прости, —и со смехом ушёл. Вместе с горбатым стариком они ушли на кухню, заваленную старой побитой посудой и бесконечно пустыми ёмкостямипричудливых форм. Там же хозяин распихал сухие травы разных видов. Янь Хой схватил его сзади за шею, из-за чего старик скрючился: — Ты докладывал на меня? В Империю Божеств. О каждом проваленном городе. Уже пятьдесят лет. Из-за этого его три раза пытались снять с задания. Янь Хой нахмурился и сжал зубы, дрожа изнутри от злости: — Мелкая сволочь ты, учитель Шу. Так хотел, чтобы я провалился. Иди к хренам. Видел, с кем я пришёл? — Тебе это не нужно, Янь Хой, — он повернулся, когда его отпустили. — Ха. Давай, готовь закуску. Хочу выпить, — он прошептал одними губами: — со своими деньгами. Старик грустно вздохнул и принялся за дело. Когда Янь Хой вернулся в комнату, где у огня грелся Хэ Лун, то застал его листающим одну до ужаса старую книжку. Ту самую, которую ранее читал хозяин хижины. — Не поверишь, что это, — он радостно подскочил на ноги и показал: — Она такая древняя. Думаю, твой старик откопал где-то переписи оригинала тех времён. Янь Хой взял книгу. Ему хватило одного взгляда, чтобы почернеть. —«Чистые источники». Автор — Дунлунский чтец. Он так себя называл, скрывая настоящее имя. Талант среди всех талантов, клянусь. Его стихи признаны лучшими уже двести лет. Хуэй, скажи, что читал. Янь Хой окаменел. Он смотрел на название. Не дышал. Его ресницы не трепетали. Словно бревно прошло насквозь и лишило всех внутренностей. Словно на голову упала кувалда. Он сжал ладони и сделал шаг назад. Опустил голову и помотал: — Не читал. — Святые черти, какое упущение. Я знаю всё, что он написал, выучил наизусть. Не так давно мы даже с моим учителем обсуждали его несправедливую судьбу. Хуэй, это так меня злит. Он пожертвовал всей жизнью ради стихов, но умер презираемый за них. Потерял всё: жену, семью, друзей и дом. Страшно обеднился. Ему не на что было купить для себя еды. Не так давно нашли его дневники. Кто-то передал их в одну из духовных школ. Он оставил в них подпись —«Дунлунский чтец». И они... Так печальны. Слов не хватит. Янь Хой молча смотрел в пол. Ярость металась в его душе. Едкая обида, перемешанная с болью прошлого, расползлась по горлу. Единственное утешение пришло к нему, когда вошёл старик Шу с вином и закусками. Он скрывал испуг и робко посматривал на задумавшегося Хэ Луна. Янь Хой пару раз кашлянул и улыбнулся: — А вот и вино! Глава 4: Больше, чем нужно Холодный ветер трепыхал подолы тёмно-синих одежд. Он сбивал капли недавнего дождя с жёлтой травы и летел до самых крон шумящих деревьев, из-за чего в озеро, так похожее на зеркало, падали разнопёрые листья и колыхались там, словно размывая в красках тучные и полные небеса. Осенний ветер пах иначе, чем какой-либо другой. Его холод казался особенным. Он нёс воспоминания о чудных картинах прошлого и навеивал тоску, нескончаемые запахи горькой печали. Стоял день, но такой, что спутаешь с вечером. Расстелив верхние одежды, Янь Хой сидел на мёрзлой земле и смотрел на книгу. Страницы не шелестели. Он не держал её в руках и, возможно, хотел бы вообще уйти от неё из этого леса. Книга валялась неподалёку, как что-то, о чём он думал, но не желал брать. Не законченная картина стояла на холсте у берега озера. На ней сверкал золотой дворец среди не менее золотой листвы. Янь Хой хмурился и сжимал замёрзшие руки, спрятанные в рукавах, не зная, куда себя деть. Подходила зима. Он прогонял воспоминания и чувствовал, как его глаза слипаются от той усталости, что причинила не званная тоска. И всё из-за него. Из-за этого бестолкового юнца... Вдруг кто-то ласково вставил иссохший листик в волосы Янь Хоя. Он обернулся и посмотрел вверх. — Ты похож на принца Пань Аня. Хэ Лун покачивался на месте и ухмылялся. Ветер раздувал его длинные и всегда сложно заплетённые волосы, которые держала высокая, серебряная заколка. В своих белоснежно-небесных одеждах даже зимой он напоминал тёплую весну в высях снежных гор. Янь Хой не уставал гадать, кто из них всё же дурак. Хэ Лун часто улыбался. Он любил говорить забавные вещи и имел характерный взгляд. Верил в те книги, которые читал в духовной школе, и во всём шёл по светлым дорожкам. Начитанный и мудрый не по годам. Хэ Лун мог бы быть учеником монахом — так в его поступках красноречиво блистала чистота души. Он любил говорить о вечности, разбирался в изысканных вещах и отдал сердце глубоким словам, у которых нет границ понимания. Благородный муж. Янь Хой мог бы смеяться над ним. Он мог бы хохотать до упаду, сотню раз сказать «Дурак». Но не смеялся. Он совсем не хотел смеяться. Потому что Хэ Лун верил каждому его слову, но смотрел на хитрых покупателей, которые хотели обвести Янь Хоя вокруг пальца, и видел их насквозь. Потому что он понимал истинные намерения других так легко, что главному среди лжецов пора было начать трястись от волнений, иной раз искать сердце у себя в пятках. Хэ Лун говорил о литературе. Он напоминал ветер, прокрадывающийся под кулисы. Молчаливые и зоркие стены. Он смотрел в глубь чужих душ с такой непринуждённой лёгкостью, что даже смеялся, и каждый раз Янь Хой немел. С непереносимой и кислой тяжестью на плечах, он ждал того дня, когда поймёт, что мнил себя творцом, пока был лишь марионеткой. Та наивность в глазах Хэ Луна, когда он слышал Янь Хоя, не давала ему спокойно продохнуть. Подвох был. Он был с самого начала. Что заставит душу, обманувшую само Небо, ослепнуть, укутавшись в перину тёплого вранья? В тот день, когда в конце осени они встретились у озера после недели разлуки, Янь Хой смотрел на этого удивительно роскошного в своей красоте юношу завороженный этими мыслями. Янь Хой смотрел на него так, словно улыбающиеся глаза Хэ Луна могли дать ответ. — О чём думаешь? — тот склонил голову. — Я так рад тебя видеть. Янь Хой поднялся и нежно улыбнулся. Хэ Лун рассмеялся. — Я ездил в Дунлун. Там теплее, чем здесь — в Лунмэне. По крайней мере, ещё светит солнце. — Дунлун, значит. Поэтому перед отъездом оставил эту книгу у меня в комнате? — Ты же видел записку. Это подарок. — Я ненавижу свой день рождение, боже. — Потому что не получал настоящих подарков. Эта книга драгоценна. И она от всей моей души. Янь Хой и сам не замечал, как оговарился о таких вещах. День рождения и книги... О чём ещё он рассказал этой упущенной душе, того не подозревая? Хороший актёр никогда не скажет правды. Он же ей разбрасывался так просто, как будто его жизнь и он сам ничего не стояли, как будто любому проходимцу рассказал бы то же самое. Это задевало его эго, хотя он давно перестал уважать себя. В конечном итоге Хэ Лун подарил Янь Хою книгу в вечер перед этим ненавистным праздником. Он подарил ему книгу, которую Янь Хой сам же написал в юности, и улыбался, говоря, что знает о всех неполученных подарках. Янь Хой собирался попасть в беду, если хотел рассказывать так много о себе, об истинном себе. И он чувствовал приближение беды, множества трагичных бед. — От твоей души? — Я клянусь, что не читал ничего талантливее. Нет бесценнее слов, чем слова этой книги. Хуэй, прошу, прочитай! Ты продолжаешь мне врать, что не любишь литературу. Но ты сказал прежде так много вещей о книгах и литературе. Я знаю, что мы похожи в этом. Поделись же! Что-то слабо всколыхнулось в его груди. Янь Хой присел, а затем лёг, закинув ногу на колено. Перед ним предстали тёмно-серые небеса. Запахло дождём. — Я никогда не врал тебе, Хэ Лун. Юноша немного помолчал. Они оба услышали крики последних птиц. После прилёг рядом. И их локти соприкоснулись. — Нельзя лежать на холодной земле в такое время года. — Можно. Если хочется, можно всё. Хэ Лун обвёл его вдумчивым взглядом. — Учителя не говорили мне об этом. Есть множество запретов в этом мире, неужели я могу делать всё? — Не всё. Только то, что хочется. Свобода, — он вздохнул, — свобода. — Поэтому ты соврал всем об имени? Делая, что хочешь, соврал. — А я всё гадал, когда ты спросишь, — он усмехнулся, вытащил из-за уха листок и поднял над собой. — Для меня моё имя многого стоит. А люди вокруг ничего не стоят. Я много где был. Никогда они не стоили. Хэ Лун долго молчал. — То имя, которое я знаю, вероятно, ненастоящее? — Кроме того имени, что ты знаешь, другого у меня нет. Юноша приподнял брови и оказался в замешательстве, не позволяющем ему подобрать слов. Отойдя от обомления, он резко поднялся на локти и посмотрел на того, кто лежал рядом. — Я особенный для тебя? — Разумеется. Ты мой единственный друг. Хэ Лун оставил ему взгляд, который впервые за всё время их знакомства приобрёл настороженность, после чего сказал: — А я вот решил оставить тебя себе. Навсегда. Ты не против? Янь Хой тепло и радостно улыбнулся, почти смеясь. Пожелтевшие листья слетали и катились по траве, потерявшие цвет в ушедших летних днях. Последние птицы кружили над полуголыми деревьями. — Навсегда, говоришь. Навсегда — это моя любимая часть. Что заставит душу, обманувшую само Небо, ослепнуть, укутавшись в паутины тёплого вранья? Янь Хою оставалось лишь гадать и предвкушать ужас, хотя ответ лежал прямо перед его глазами. Нужно было только суметь посмотреть. Лёгкие взмахи кисти оживляли роскошный дворец, упокоенный под толстой снежной периной. Просторный двор сверкал под зимними лучами дневного солнца. По нему словно разбросали бриллианты. Золотой свет проглядывал из-под одёжки дворца. Холодный ветер трепал уснувшие ивы вблизи и небеса напоминали тревожные речные воды, но художник был так озабочен тем, чтобы золото получилось правдоподобным, что забыл о нужных цветах и заднем фоне. Стоя на веранде своего поклацанного дома Янь Хой прикусывал губу от удовольствия. Ярко, живо и очень уж довольно он улыбался своей картине, своим мечтам. Только перед ним не стоял никакой дворец, но — старый сарай, позади которого проглядывали другие лавки. Совершенно никаких сияний, сиять мог разве что намёк на пустой кошель. Выходной день начался с холодной постели и горячей сладкой каши. Янь Хой чувствовал, что свихнётся, когда знал, что ненавидит сладкое и единственное, чего желает, — это выпить, потому что наступила зима. И, о, дьявол! Только зима! Его золото... Золото ожидало его среди дней жаркого лета, а он мёрзнул под первой луной пришедшей зимы. Но иногда золото приходило в его мелкий и бедный двор. Задние ворота открылись. Хэ Лун заполучил ключи от дома и пользовался этим более, чем безбожно. Янь Хой не любил людей, в определённой мере он презирал каждого из них, но Хэ Лун всегда вызывал на его лице улыбку. Деньги, который по своей воле навещают твой кошель, — не это ли истинное счастье? Простодушно улыбаясь, он прошёл до веранды и остановился у сидящего с заложенными руками за спиной. Оторвавшись лишь на секунду от холста, Янь Хой окинул его взглядом, задержался на талии и хмыкнул: — Эти одежды тебе к лицу. Почему такой нарядный? Насколько я помню, твой день рождение только через месяц. — Меня приняли в Литературный Дом. Он выронил кисть из руки и вскинул голову. — Что ты сказал?.. В каждом государстве существовал свой официальный клуб лучших литературных проповедников, который отвечал за то, чтобы судить абсолютно всё, что будет достойно их внимания. Их выбирали из талантливейших людей страны, императорский дворец платил целые состояния за их рецензии. Когда-то этих знатоков, похожих на продавцов нефрита, прозвали Литературным Домом и разместили в столице. Они разбирали письмена, вычитывали их вдоль и поперек, могли видеть насквозь. А прочитав, рассылали по стране для простого народа и отправляли во дворец. От рецензий Литературного Дома зависела вся жизнь автора. Его место в литературном мире, имидж в высшем свете и отношение к нему простого народа. Литературный Дом — это боги, заправляющие всей литературой. Высшие силы. — Помнишь, я отъезжал на три дня недавно? Я был в Дунлуне. Отвозил свои рецензии к ним. Ответили только через две недели. Прислали письмо и назвали меня более ценной находкой, чем чёрный нефрит. Кажется, это что-то значит. Янь Хой оказался так глубоко поражён, что поднялся на ноги и осмотрел его внимательнее: — Ты уезжаешь в Дунлун? Дунлун — столица, приезд куда он откладывал до сего дня. — А что? Будешь скучать по мне? — хохотнул. — Пугаешь. Не смотрит так. Я уеду только летом. Янь Хой сделал паузу, выдохнул и вскинул голову вверх, медленно поправляя локон волос. Столько ужаса от своих догадок он не испытывал уже несколько веков и ему понадобилась секунда, чтобы придти в себя. — Никуда ты не поедешь, — Янь Хой рассмеялся и присел обратно за холст. Он продолжил проводить золотые линии. — Не веришь в меня? — Верю в себя. — Что это значит? — А что ты хочешь, чтобы это значило? — он загадочно приподнял бровь и, смотря на потерянное в недоумении лицо, рассмеялся снова. — На кого ты писал рецензии? Ван Юй? Слышал, он поднял много шума в последние года. Хэ Лун присел прямо на пол в своих новых и чистых одеждах и фыркнул с высокомерием: — Безвкусица. Никаких цветов, ни одной устойчивой мысли. Слова проходят сквозь пальцы. Он пишет ради внимания. Ровно то, что хочет читать кто угодно, кого можно назвать «другие». Стихи напоминают базарные песни для пьяниц. Что в этом можно найти? Его самого в его писульках совсем нет. Янь Хой потянулся к небу и стал прорисовывать облака. — Я думаю так же. — Ты следишь за литературой? — Боюсь, до таких изяществ мне далеко. Посмотри, я простой торговец. Беден и необразован. — Дядюшка Хуэй снова несёт какую-то ересь. — Ещё раз меня так назовёшь, мелкий, и я заберу у тебя ключи. — Сразу перестану, как только дядушка Хуэй прекратит делать вид, что ему равнодушна литература. Дядушка Хуэй всегда хмуриться, когда я рассказываю о стихах, но тайно обожает это. Я не понимаю дядушку Хуэя. — Ну-ка иди сюда. Он встал и пошёл прямиком к юноше, который со смехом подорвался на ноги и поднял руки: — Ну, успокойся! Честное слово, в твоём-то возрасте!.. Янь Хой потянулся за тем, чтобы схватить его, выглядя самым настроенным образом, но Хэ Лун был не промах. Он вывернулся и отскочил, однако быстрее, чем убежал, оказался схвачен за шею, из-за чего с ещё большим весельем скрючился. — Дядушка Хуэй, не злись. — Ты реально хочешь попасть в беду. Он потащил его к сугробам во дворе, когда Хэ Лун резко вырвался и ринулся в дом. Секунда — и след его простыл. Но разве Янь Хой остановился бы? Он побежал следом и слышал, как озорно хохочет Хэ Лун, пока убегает всё дальше. Ему стало так весело, что загорели глаза, и он уже почти прыгал, а не бежал. Вот только не знал, с кем играл, и в какой-то момент обернулся на лестнице назад. За спиной уже никого не было. Хэ Лун осмотрелся и ощутил игривость, смешавшуюся с волнением. Поворочался на месте и спустился обратно в зал, где от посетителей отдыхала расписная посуда. Аккуратно, едва не на носочках, заглянул в мастерскую и на склад, вышел на веранду, посмотрел за стойку, но не уловил даже тени от того, кого искал. Хэ Лун усмехнулся и поднялся наверх. Первым делом зашёл в спальню, где когда-то перебинтовывал себе ногу. Всё та же знакомая комната, в которой он провёл так много осенних вечеров. Янь Хой не разрешал ничего трогать и Хэ Лун не трогал, но осмотреть каждую вещицу успел. Ищущий хозяина дома он заглянул в шкаф и прошёл до гостиной, вошёл и в кухню, провозился с поисками, но закончил тем, что упал на чужую постель, поднял руки, чтобы поправить свои кольца и стал громко распевать: — Дядюшка Хуэй! Выхо-о-оди! Вы-ы-ыйди же-е-е! Не пыта... — Я тут. Пошли, — явившийся из ниоткуда, Янь Хой протянул руку. Хэ Лун схватился за руку и поднялся. Он задорно усмехнулся и бросился убегать, но кое-кто мгновенно ухватил его и потащил вниз, пока тот брыкался изо всех сил и со всей страстью. — Святые черти! Ты не говорил, что такой сильный, дядушка Хуэй! Нет! Нет! Нет! — он почти зарыдал сквозь смех, когда Янь Хой притащил его во двор и остановился на ступенях. — Дядюшка Хуэй, не делай этого! Но непроницаемый Янь Хой бросил его вперёд, даже не задумываясь о том, что этот гадёныш может ухватиться за него и потянуть за собой. В конечном итоге вместо одного на снежную перину полетели оба. — Почему в снег упал я?! — Янь Хой убрал снег с глаз и взглянул на поднявшегося над ним Хэ Луна, который удачно приземлился прямо на него, вместо сугроба. — Что ж, заслужено. Он взял в руки большой ком и, сидя на его паху, бросил в лицо. Янь Хой так взбесился, что одним движением опрокинул юношу на снег и сел сверху. Честно говоря, он собирался придушить его на месте. Тот провалился чуть ли не с головой, но поднялся на локти с волосами, осыпанными кучными снежинками. — Вау, безумно по-детски. Сколько тебе, напомни? Хэ Лун насмехался, но выражение на его лице определённо изменилось в красках, когда он заметил, как смотря ему прямо в глаза, Янь Хой схватился развязывать пояс. Не свой. Он развязал туго заплетённый пояс Хэ Луна и Хэ Лун потерял дар речи, приоткрыв рот. Однако, о чём бы этот юноша там не думал, всё, что сделал подлый Янь Хой, — это закинул снег прямо под его внутренние одежды и со смехом поднялся. — Эй! Эй! Что творишь?.. Янь Хой не обратил внимания на его покрасневшие щеки и, входя внутрь, крикнул: — Пошли греться, мелкий литератор! Скоро, дрожа от сквозняка, укутанный в три одеяла Хэ Лун сидел на расстеленной кровати у старого книжного шкафа. В этой комнате он рассмотрел всё, что можно было рассмотреть, но тот, кого он ждал, не возвращался. После их игрищ Хэ Лун замёрз так сильно, что едва бы вылез из-под перин даже за нефритовым мечом, поэтому единственное, что оставалось ему, кто скучал и не знал, чем себя занять, — мять чужую постель, покачиваясь из стороны в сторону. Он распустил свою потрясающую причёску и переделал её в самую простую. Новые одежды где-то сохли. Других пока не выдали. Янь Хой оставил его в одних штанах в этой сквозной комнате. — Хуэ-э-эй! — Хэ Лу-у-ун! — передразнивая, с подносом в руках, одеждами на плече в комнату вошёл хозяин дома. — Я почти умер от холода. К твоему сведению. — Замёрз? Он скинул с себя перила, открывая некоторую наготу, и вытянул руку: — Я получил обморожение из-за тебя. Взгляни на эти полосы. — О, как драматично. Но это не обморожение. Янь Хой коснулся взглядом его аккуратного, но до удивления хорошо сложенного тела, бросил сухие одежды на кровать и присел за стол. — Оденься. — У, будь я девушкой, сказал бы ты мне такое? — К сожалению, ты юноша в моей спальне, а не очаровательная девушка. — Признай, что я, по крайней мере, очаровательный юноша в твоей спальне, — шутил он, одеваясь и завязывая пояса. — Даже если так, от этого никакого толку. — Толк? Хочешь поговорить о толке в мужчинах в одной спальне? Янь Хой поперхнулся чаем и прокашлялся, хлопая себя по груди, прежде чем с хохотом не сказал: — Ты говоришь что-то несомненно странное. Хэ Лун оделся полностью и присел напротив, беря в руки горячий и пахучий чай с грецкими орехами. В противоположность своему другу этот юноша выглядел непроницаемо, шутка не плескала в его тоне или глазах. Но он сменил тему без колебаний. — Мои родители будут очень недовольны. — Причин для этого слишком много, чтобы я мог догадаться сам. — Какого ты вообще мнения обо мне? — Ты мне нравишься, — он взглянул на него лукаво. — Только поэтому ты в моём доме. Хэ Лун выдержал продолжительную паузу, как будто не сразу смог различить смысл услышанного. — Снова твои приторные милости, — он закатил глаза. — Они ждали меня к обеду. В очередной раз кто-то приехал свататься. О, святые черти. Теперь меня лишат головы на месте. — Эх, глупый мальчишка. Если бы ко мне вот так привозили красивых дев, я не упустил бы ни одной, — мечтательный вздох. — В духовной школе тебя бы поставили на камни за такое высказывание. Ты говоришь, как безнравственный бедняк. — Так совпало, что я действительно безнравственный бедняк. — Ложь. — Единственная истина. — Я ненавижу, когда ты говоришь о себе так и путаешь меня. — Если хочешь, я могу быть кем угодно, — он опёрся о щекой о руку и склонил голову. — Эй, Хуэй. — Что? — Ты размываешь границы. Хэ Лун сказал это так смело, но его сердце громко забилось в груди. Оно почти вырвалось наружу. Янь Хой только посмеялся, но именно тут — он поймёт в будущем — смеяться было нельзя. Его вина, что он упустил момент, чтобы всё понять. День шёл за днём рядом с Хэ Луном. Как дракон охраняет своё сокровище, так Янь Хой следил за этим юношей. — Пошли, — он дёрнул его за край рукава и жалобно свёл брови, в мучении повторив: — Ну пойдём! Янь Хой пересчитывал кисти для росписи. Раннее утро, когда солнце лишь недавно поднялось в небесах. Витала особенная прохлада, и они оба закутались в тёплые халаты. Из-за сонливости чудилось, словно в мастерской плавал лёгкий туман. — Хуэ-э-эй, — Хэ Лун бесцеремонно уткнулся лбом в его плечо и продолжал дёргать за рукав. — Я сказал — нет. — Я же умру от скуки, — он постукивал лбом о чужое плечо и страдал. — Всего лишь поход в библиотеку! — Я беграммотный. Даже читать не умею. К тому же, кажется, ты обожаешь того «Дунлунского чтеца», так что от скуки умереть тебе не суждено. Хэ Лун потратил уже половину утра, чтобы уговорить этого мужчину составить ему компанию в читальном зале. Янь Хой хмурился и рыскал по полкам. — Лжец. Он вдруг взял и укусил его за плечо. Сжал зубами, отпустил и поднял взгляд. Янь Хой поднял брови и обомлел. — Ты. Что. Творишь? Вместо ответа тот расхохотался и безысходно пожал плечами, вымолвив последнее: — Ну пожалуйста. — Ты теряешь рассудок, мелкий. Реально теряешь. — Что, теперь не жить что ли? Янь Хой скептично осмотрел его и сложил руки: — Для того, чтобы быть таким изящным и богатым, ты слишком глупый. Как тебя приняли в Литературный Дом? — Не будь ко мне жесток, Хуэй. У меня слабое сердце, — он постучал кулачком по груди и прикинулся кошмарно печальным. Луна в окне казалась крохотной, но она сияла и это было главным. Сколько бы не прошло веков, чудо прекрасной, серебряной луны крылось в том, что когда свет исчезал, она единственная освещала людские жизни. И если бы только ей позволили говорить, она бы рассказала историю, потерянную в летах, о том, как гибнущий в сетях боли когда-то Хэ Лун пьяно танцевал с ней, держа над головой кувшин. Он шёл по горе, чьё имя Цзиньлин, и читал стихи, продолжая танцевать со своими друзьями — одиночеством и луной. Его горю не виднелось конца, люди рвали его душу, как будто приняли за вестника всех бед. Судьба не жалела его, бросив в океан сожалений совершенно одного. В те дни он жил в тощей хижине, перебиваясь одним рисом, но нескончаемо продолжал надеяться. Его глаза теряли свой цвет, потому что оставались красным от утра до вечера. Янь Хой перестал выходить на улицы и лишь, вернувшись на твёрдую постель, позволял бессмысленным слезам падать на подушку. Всё, что он делал, — это болел сожалениями и, пытаясь найти хоть что-то, натыкался только на несправедливость. Янь Хой усердно вспоминал свои улыбки и старался считать самые счастливые дни прошлого. Он пытался вспомнить, когда жил правильно, когда чувствовал, что его жизнь — это большое дело. Но больше, чем радости, такие воспоминания приносили тоски, которая тянула его ещё ниже. Но даже так, униженный, бедный и разочарованный, Янь Хой смог бы пойти дальше. Он поднимался с постели и выходил к холму, смотрел на деревья и слушал птиц. Он любовался отражением в реке с печальной, но улыбкой, смеялся с пробегающих зверей и нюхал цветы, когда они цвели. Янь Хой не мог поднять пера. Он ощущал, как нутро рвётся, как грудь исполняется тревогой. В стихах прятались люди, которые его бросили, там крылись те, кто его ненавидел, кто слал смертные пожелания. Он больше не мог писать. Однако Янь Хой до сих пор оставался человеком, который верил в то, что впереди его может ждать что-то хоть немного счастливое. Эта упущенная душа напоминала Янь Хою о юности, потраченной зря и полной неисправимых ошибок. В тот вечер Хэ Лун сидел меж книжных стендов на пыльном полу, когда мог сидеть на ковре за столом. Создавалось впечатление, что этот молодой человек просто любит пачкать свои белоснежные одежды, такие дорогие и утончённые. Как ни посмотри, в этом был весь он. Невинная душа, грязные манеры. Кидая на него короткие взоры, мысленно Янь Хой только фыркал. Листая книги с картинками, он рассматривал разбитые в драгоценных камнях комнаты прошлых веков, когда заметил, как Хэ Лун прошёл и присел напротив за стол, за которым устроился Янь Хой. — Насытил свою душу? — Я перечитывал. Здесь есть издание, которое не продаётся. — Если бы «Дунлунский чтец» видел тебя, он сказал бы, что ты помешанный. Определённо сказал бы. — Мир литературы чтит его, как Небо. В любом случае, Литературный Дом сказал мне написать полные рецензии на Тан Чэня. На эту пошлятину. До сих пор не верится. — Это страсть. Не пошлость. — Дядушка Хуэй хорошо разбирается в таких вещах? — он хохотнул. Янь Хой отложил книгу и вскинул бровь. — Я был женат на женщине, которая читала только развращённые романы. — Звучит, как опыт. — Она заставила пройти меня череду разного опыта, — смех. Хэ Лун нахмурился и небрежно взмахнул: — Без подробностей. — Зря. Это интересные истории. — И что? Хочешь поговорить об этом? Скучаешь по ней? — О, я рассердил тебя. Любопытно. Чем же? — Я вовсе не сержусь на тебя, — только тогда Хэ Лун действительно изменился в лице и перестал выглядеть грозно. Он отвернул голову. — Женщина, — прикусил губу. — И какой была эта женщина? Твоя жена. Янь Хой сложил руки на груди и внимательно взглянул на него. Он подумал и ответил: — Спорила всё время и любила только красивые вещи. Вроде меня. — Как такой человек мог тебя привлечь? — Это случается, когда ты молод. Делаешь вещи, которые не нужно делать. Потом остаются только сожаления, — он немного подумал и склонился вперёд: — Кто-то есть на твоём уме? Сегодня ты кажешься другим. Хэ Лун молчал. Он смотрел в его улыбчивые глаза и не мог разобраться ни в одной своей мысли. Ему вскружило голову. Пришлось сжать сжать руки, спрятанные в рукавах. Сердцебиение разбежалось по телу, как мурашки сдавливали кожу. Словно все болезни разом свалились на него — поплохело. Словно воображение сводило с ума. Хэ Лун имел такое выражения лица, что Янь Хою пришлось насторожиться. Он со вниманием склонился вперёд, облокотившись о локти, и выжидал. — Это похоже на злую шутку, что до самой последней секунды я не могу донести всё до тебя. Янь Хой непонимающе нахмурил брови, но следом удивлённо приподнял, когда Хэ Лун встал. Он склонился над столом и, опустив горячие руки на щёки Янь Хоя, поцеловал его, как солнечные лучи целуют всё живое своим нежным и ласковым светом, не способным причинить ничего, более лёгкого и греющего ощущения. Губы Хэ Луна были такими же горячими, как, казалось, весь он. Волосы упали на плечи. Щёки вспыхнули, и яростный, страстный румянец обжёг его тело, едва не спалив душу. Янь Хой распахнул глаза. Цепи ошеломления связали его со всех сторон так ужасающе резко и крепко, что даже вздох застрял в груди. Хэ Лун оставил всего один мягкий и горячий поцелуй. Затем он медленно опустил руки с его щёк, выпрямился и с глазами, кажущимися смертельно печальными, сделал нерешительный шаг назад. Его голос был тих и непроницаем, когда он пожал плечами и сказал: — Я не выбирал это. Не злись на меня, Хуэй. Но подумай, что с этим делать. Потому что я уже пытался так много раз... Знаешь, если хоть немного есть в твоём сердце, мне этого хватит с достатком. Если нет, хотя бы приди сказать. Иначе я буду жить с надеждой до конца дней... Сказав последние слова, Хэ Лун выдохнул и, окинув его последним взором, ушёл. Янь Хой медленно моргал. Он грубо вытер губы рукавом и вскинул голову: — О, Дьявол... Глава 5: Добрый взгляд хорошего человека — это свет для дурного Снег заметал Лунмэнь. Он кружил и кружил, укутывая в белоснежные одёжки улицы и особенно усердно укутывал леса. В одно расчудесное утро жители города со вздохом обнаружили, что погода принесла им множество бед и трудностей. Как никогда, эта зима пришла морозной и ветреной. Обильный снегопад сказал всем ясно: «Сидите дома». И все сидели. На целую неделю Лунмэнь смолк. Улицы встречали только местных уборщиков — те, с лопатами в руках и с потом на лице, покрасневшим от холода, трудились, расчищая проходы. Ни одна карета или повозка не могла пройти. Всех приезжих останавливали на границе и не пускали в город. Ситуация обстояла серьёзная. И пока власти, и остальной честной народ боролись с подарками погоды, Янь Хой, злой, онемевший от холода, бесцеремонно стучал в дверь старой хижины посреди потаённого в руинах снега леса. Он бил кулаком без остановки и кричал всякие неприятности. — Старый ты хрен, открывай живо сейчас же! — было одной из последних реплик, когда дверь со скрипом открыли. На пороге в серых и потрепанных одеждах стоял зевающий старик. На его голове творился кавардак. Он выглядел как тот, кто очень крепко спал прежде, чем появится перед Янь Хоем. Янь Хой проскочил внутрь, бросил чёрную шубу на нечто, напоминающую в прошлом тумбу, и прошёл к огромному, круглому котлу, который бурлил день и ночь. Он присел на пол и подставил руки к огню. Старик тихонько прикрыл дверь и прошагал в гостиную, где когда-то за столом угощал вином своего нынешнего гостя и его друга, чьё имя Хэ Лун. Старик редко и вязко моргал, продолжая прикрывать свою зевоту. — Подогреть вина? — Утро! Какое вино? Неси чай! Тот сделал удивлённую мину и, покачав головой, ушёл. Отогретый, но всё ещё недовольный, Янь Хой смотрел в чашу, где плавали маленькие цветочки и кусочки трав. Запах развеивался по тёплой хижине призрачным голубоватым паром и наполнял им каждый уголок так, что даже мышь не могла не выглянуть с воодушевлённым охом. Что за чай! Прелесть. Он сделал первый глоток и расслабил сведённый брови. Молча пил и пил, после первой кружки налил себе вторую и снова углубился в чай, пока сидящий напротив старик вдумчиво пережёвывал сухой мармелад. — Что-то пошло не по плану, — подвёл итоги он. — Прошло четыреста лет, а ты всё так же пьёшь чай, словно вино, как в те времена, когда был шестнадцатилетним неотёсанным мальчишкой. Янь Хой сделал неопределённую паузу в своём чаепитии, но по-прежнему молчал и после продолжил делать глотки. За окном кружила метель. — Тебе всё неймётся? Хватит вспоминать прошлое. — Не стоит порицать то, что уже упущено. Я говорил так тебе очень часто. Но упущенное не так уж и далеко, к сожалению, — тот улыбнулся. Янь Хой покосился на него с презрительным хмыком. — Он чёртов извращенец. — О чём ты ведёшь речь? — Что неясного? Эта упущенная душа... Мерзкая гадость. Дьявол, как только можно?! Я не понимаю! Не понимаю! — Янь Хой стукнул чашкой о стол и спрятал уморённый вздох в ладонях. — Кошмарище. Это похоже на мой конец. — У Хэ Луна хватило храбрости признаться тебе. Вижу, в этом дело, — старик укутался получше и обратил к нему внимательный взгляд. — Ты что... Знал!? — Пока ты служил богам, я мучался среди людей. Разное видел. Такое тоже. — Я ни за что на свете не притронусь к мужчине в подобном ключе. По-другому он же сбежит. И что делать? — Сдаться. — Что? — усмешка, полная абсурда. Старик устало склонил голову: — Сдайся. Опусти кулисы. Твоя душа настрадалась, а ты мучаешь её только больше, пытаясь быть тем, кем никогда не являлся. Ты был создан для большего. Для большего, Янь Хой. И ты всегда был большим, чем мог понимать. — Интересно, — он тотчас поднялся из-за стола, сохраняя внешнее спокойствие, но пропуская через тон внутренний переполох. — Что ж ты мне не сказал этого, когда вся страна называла меня ничтожеством? Учитель Шу, что-то я не видел тебя на пороге своего сарая, когда получал всё новые письма от Литературного Дома, приказывающего прекратить мне писать. Для больше, говоришь? Очень интересно. Он рассмеялся и ушёл. Когда Янь Хой покидал Империю Божеств, ему более, чем ясно, сказали под страхом смерти не использовать магические силы. Но он использовал и делал это без единого намёка на совесть. Поэтому добраться в таверну на самый край города, пока никто даже за порог дома ступить не мог, вышло довольно просто. Все лавки прикрылись, как и магазины, и бары. Но эта таверна упорно работала. Её работники расчищали дороги по несколько раз в день, и всё лишь для того, чтобы оставаться открытыми, пусть и без посетителей. В тот день стемнело быстро, как свойственно зимним дням опускать темень на землю. Вдоль улицы уже зажгли вечерние фонари, когда Янь Хой стал причиной звона колокольчиков на двери таверны, где скучающая хозяйка тоскливо постукивала длинными ногтями по стойке. Как она приятно удивилась и как неистово её захлестнуло ещё большее удивление, когда она увидела, во-первых, посетителя, а во-вторых, посетителя столь красивого в каждой мелочи, что её сердце едва не остановилось! Разумеется, она запрыгала вокруг него с улыбками и милостями. Но всё закончилось тем, что хозяйке пришлось быстро отвязаться и оставить грубого Янь Хоя сидеть за столом в углу пустого зала у большого окна и следить за падающим снегом в ожидании готовки заказанной еды. Он вспоминал о Хэ Луне. Разумеется, всё время с того дня он думал о нём без конца. Хотя куда вернее было бы сказать, что он думал с болью и мучениями в своих немых вздохах о золоте, которое падало из его рук. Новый ранг, свой дворец, куча денег, новые возможности! Это шанс не просто разбогатеть, а приобрести статус, зачаток влияния! Янь Хой не хотел возвращаться в Империю Божеств без выиграша. Он потратил пятьдесят лет на поиски. Обжил едва не всю страну, терпел людей и мир целых пять десятилетий. Мысли об этом заставляли его рыдать без слёз. Янь Хой стал человеком ради того, чтобы получить то, что принадлежало ему по праву с самого начала. Роскошь. Он видел только её. После четыреста лет терпений его взгляд был затмён безудержной страстью к богатству. — «Он, говорят, Из трав гнилых возник Боится солнца, Прячется во тьму. Слаб свет его ночной Для чтенья книг, Но одинокий путник Рад ему. Под дождиком — Я видел иногда — Он к дереву Прижмётся кое-как. А вот когда Настанут холода, Куда, спрошу я, Денется бедняк?» Какой-то пьяница поднимался по лестнице вверх, качаясь из стороны в сторону и ведя рукой по перилам. Он бормотал эти стихи себе под нос. Янь Хой следил за ним, пока тот не исчез, и взглянул в окно с горьким огнём в своей кислой душе. «А вот когда Настанут холода, Куда, спрошу я, Денется бедняк?» Он сказал, что пойдёт на что угодно ради золота. И момент пришёл. Прошло две недели. С каждым днём Новый Год приближался. Лунмэнь всполошился и принялся за подготовку. К всеобщему счастью, метели сбавили обороты грозности, и всё, что закрылось, снова распахнуло свои двери. Луна расцвела на холодном небе. Она отразилась бы в глазах Янь Хоя серебряным блеском, но он не смотрел на неё. Испачкав одежду и руки, тщательно вырисовывал праздничный, новогодний фонарь на новой вазе. И когда дверь в его мастерскую проскрипела, он не поднял головы, потому что лучше, чем кто-либо, мог знать, что за белая фигура явилась к нему в лавку. Но он сжал кисть крепче и что-то в его настроении изменилось. В отличие от всего остального новую роль он играть совсем не хотел. Может быть, даже не был на это способен. Хэ Лун медленно прошёл, закрыв за собой дверь, и по старой привычке выдвинул стул, на который потом присел. Он водил по Янь Хою горьким взглядом, но тот на него и не смотрел. — Получил моё письмо? — Получил. — Я писал приходить вчера. — ...Мне было страшно. Янь Хой прикусил губу. Молчание затмило их разговор. — Я делаю ряд посуды к Новому Году. Нужно описать. Поможешь? Хэ Лун был тише воды, ниже травы. Ни одного слова. Дрожащими руками он оформлял описательные листы по просьбе Янь Хоя и не знал конца бегущему сердцебиению. Янь Хой тайно посматривал на него. Он тушил в груди нечто, похожее на облегчение от шанса видеть Хэ Луна снова, и испытывал совсем крохотную каплю жалости к его судьбе. И это стало чем-то смехотворным. Как существо, не имеющее судьбы, всё же наткнулось на что-то, столько на неё похожее. Неужели Хэ Лун смог бы изменить обстоятельства и сюжет, лишь только бы ему вздумалось? Неужели он мог бы оставить Янь Хоя, обдурив, и исчезнуть, стерев всё о своём существовании? Ведь не имеющий судьбы исчез бы, не оставшись ни в чьей памяти. По своей сути его не существовало. Он сбежал от судьбы, а значит потерял место в жизни. Сам отказался от него. Янь Хой желал бы спросить о многих вещах. Но тогда он тоже сохранял тишину. И всё же момент конца настал. Они доделали работу. Пришла пора тушить огни, и Хэ Лун замер перед ним безысходно, как будто хотел бы куда-нибудь себя деть, но не мог подыскать укромного местечка. Поэтому он только сидел на стуле и боялся шелохнуться. Янь Хой положил свою кисть. Он смотрел на него долго, думая о чём-то, что несомненно сломало бы сердце этого юноши. Но подошёл близко и, ласково опустив свои руки на его руки, что лежали на коленях, коснулся холодными губами его губ. Прикрыв глаза, Янь Хой искусно целовал его, напоминая тот вечер, в который навсегда переменились их жизни. Отстранившись, он не смог выдавить даже робкой улыбки. Его сердце резко опустело и обморозило так больно, что он почти бросил эту затею. Потому что Хэ Лун выглядел прекрасно ошеломлённым и невероятно испуганным в этих чувствах. Он тут же встал и вместо того, чтобы оказаться столь извращённым, как о нём думали, с благодарностью, не имеющей себе подобных, обвил Янь Хоя руками, крепко обняв. Он коснулся его волос, стал так близок, что Янь Хой потерялся. Тепло нагрянуло среди зимы. Хэ Лун грел в этом промёрзшем месте. И это казалось удивительным. Огонь мелкой свечки потушили. Только лунный свет вливался в окно спальни так, словно луна подглядывала за людскими жизнями. Сквозняк, пробивающийся сквозь стены, витал в комнате, где на кровати лежали двое. Ничего, что могло бы очернить их манеры, только если вид в глазах людей. Хэ Лун гладил его волосы. Прежде он ласково расплёл их, расстелил постель, а Янь Хой плотно укутал их обоих. Колени Хэ Луна спрятались между его ног. Что плохого в попытке согреться? Янь Хой смотрел на розовые губы. Он смотрел на расписные рукава. Его волновали приятные ощущение в волосах. Его расстраивало, как нежно Хэ Лун брал его руку и просто держал в своей. Смешно говорить, что с тех пор всё изменилось слишком резко. Как только праздничный товар раскупили, Янь Хой закрыл свою лавку на весь остаток зимы. Это шокировало жителей Лунмэна и весть об этом разбежалась. Но на то имелась причина. Он скопил достаточно денег, чтобы прожить до целого лета. А уж летом история собиралась подойти к концу. Не то чтобы это случилось из-за Лу Хэна. Причина крылась и в том, что он устал лепить горшки ещё двадцать лет назад. В конечном итоге, так и есть. Лавка прикрылась, и теперь Янь Хой был полностью в своём распоряжении дни напролёт. Почти в своём распоряжении. — Ты не говорил мне, что у тебя есть целый дворец. Свой личный. Кружась во все стороны, Янь Хой осматривал столько роскоши, что радость и возбуждение опьяняли его, ещё чуть-чуть и он мог бы заплясать. Высокие потолки, огромные комнаты, изысканные картины прошлых веков, столы из красного дерева, мебель, обшитая дорогими тканями, двор, уходящий в горы. Конечно. Он сохранил скромность и выпустил только восхищённое «Ох», но это вовсе не означало, что Янь Хой не оказался пронзён мечтой, едва ли не воплотившейся в жизнь. Он попал в сладкий сон. Хэ Лун хитро улыбался. И эта хитрость в его улыбке появилась неспроста — чуть позже Янь Хой это осознает. Потому что Хэ Лун с концами перебрался от родителей в свой дворец, наслаждаясь пространствами в одиночестве. Однако очень часто такое одиночество скрашивалось. Ему не приходилось страдать, если семья волновалось. Янь Хой — вот кто стал постоянным гостем, которого встречала стража и прислуга уже целый месяц. Вместе они делали много вещей. Ездили на зимнюю охоту, рассматривали новые украшения и одежды в магазинах к Новому Году, а после даже вместе отпраздновали его. Пока Хэ Лун читал или писал что-то, Янь Хой писал картины на балконе, с которого открывался отличный вид. Но это только часть времени. Убрав руку под его волосы, ненавязчиво пахнущие мятной, Янь Хой водил по шее рукой, пока забыл о всяких мыслях в поцелуях юноши, который устроился на его пахе. На стенах висело оружие, на полу лежала шкура тигра. Шёлковые простыни красного цвета. Десятки подушек за спиной и смятое одеяло. За окном ещё стояло полудневное солнце. Очередная картина осталась незаконченной на балконе. Книга в читательском зале валялась брошенной на середине. Хэ Лун сидел на нём, но пояс всё ещё стягивал талию. Медленные поцелуи, достаточно глубокие и мокрые, но не добирающиеся до жадной страсти. Руки, которые поглаживали по спине, но не спускались на ягодицы. Это то, что оба держали в узде. Янь Хой касался женских губ множество раз. Он знал, как пахнут женщины и о том, что их груди имеют способность касаться рук или рёбер при сближении. Но он ни разу не задумывался о том, что водить по мускулистым рукам Хэ Луна станет его пристрастием. Хэ Лун не пах пряностями или душистыми цветами, но от него исходили ароматы аристократичного мужчины. Весёлой частью было и то, что он не реагировал, как женщина, вздыхая при любом прикосновении. Являлось ли это его мужским достоинством или нет, иногда Янь Хой делал то, что казалось ему до опасности любопытным, и следил, внутри дрожа от хохота. До поцелуев доходило всегда. День или вечер, это случалось несколько раз на день и продолжалось порой целыми часами, как будто время — лишь вода, что лилось сквозь их пальцы. В тот день Янь Хой приподнялся выше и внезапно опустил губы на его подбородок. Мягкими касаниями перебрался ниже и облизнул кадык. Он обратил последний поцелуй к ключицам и с не озвученным смехом подметил, как разволновавшийся Хэ Лун сильно сжал его плечи. Янь Хой решил продолжить свои озорные шутки. Он подхватил его под бёдра и положил под себя, размещая колено меж ног. — Хуэй, — голос хрипел. — Что? Думал, ты меня хочешь. — Разве это не ты боишься? Вдруг Хэ Лун ухмыльнулся, привстав на локти, и потянулся к его поясу, смотря прямо в глаза. Вот так Янь Хой прекратил забавляться. Потому что из них двоих был не готов только один. И это читалось на лице, стоило Хэ Луну улыбнулся. И тогда единственное задетое мужское достоинство, над которым можно было хохотать, — достоинство Янь Хоя. В тот раз его словно ужалили. Больше он не пытался переступить границы и начал даже отшатываться. Как-то он стоял на кухне этого глупого юноши, готовя им ужин, весь погружённый в свои мысли, когда тот появился внезапно и обнял его из-за спины. Хэ Лун мягко прикусил его за плечо. — Эй. Янь Хой отмахнулся от него, как от мошки. Но Хэ Лун прижался только ближе. Он прижался губами к затылку и стоял так пару минут. Янь Хой думал, что его это смешит, потому что он всегда смеялся с того, как Хэ Лун похож на прилипчивого кота, что вьётся у ног, когда голоден. Что ж, если так, этот юноша не умел утолять своего голода, потому что как только ему позволили быть рядом, этот молодой человек не отходил ни на шаг, не упускал ни единой возможности тронуть. — Это убивает меня. Каждый раз, когда ты готовишь нам еду, это похоже на брак. — Брак? — он удивлённо улыбнулся и приподнял брови. — Я не могу думать о таком? Мечтать хотя бы нельзя? Янь Хою пришлось обдумать это, чтобы не слететь в яму. Он помнил, как его жена заговорила о свадьбе впервые, но она слыла дурнушкой без мозгов. Куда более простые обстоятельства. В деле с Хэ Луном всё происходило по-другому. В конце концов, он ничего не ответил. Хэ Лун разомкнул руки и подошёл с другой стороны, заставил Янь Хоя повернутся. Он положил руки на его плечи и расслабился. — В последнее время мне чего-то сильно хочется, Хуэй. Аж лихорадка берёт. — О чём речь? Он ещё немного посмотрел в его сосредоточенные глаза, после чего взглянул на пояс и вздохнул: —Гляди-ка, испачкал. Этот негодяй низко склонился и принялся пытаться отряхнуть то, что изначально не пачкалось. Янь Хой опустил взгляд и сглотнул. Дьявол. Запивая горе вином, он сидел на полу своей спальни с кувшином в руке. Низко опустив голову, напевал какие-то песни, но и те — похабные, и те — про женщин. Спать на одной кровати с мужчиной — хорошо. Но затащить его в постель — непродуманная часть идеального плана. А непродуманность — страшный враг. Страшнее не придумаешь. Он вспоминал об этом, когда робко прошагал к Хэ Луну. Дверь заперли. В комнате, которую они сняли после яркой и громкой ежегодной ярмарки в каком-то трактире, не горел свет. Сначала они не различали даже своих ног, но скоро замеревший Хэ Лун поднял глаза и темнота не помешала увидеть то выражение на лице Янь Хое, которое заворожило его душу и откликнулось жаром, вспыхнувшим на щеках. Янь Хой загадочно улыбнулся и, встав так, что Хэ Лун ощущал его дыхание, расторопно развязал тугой пояс, на котором среди ночи сверкала нежная вышитая лилия. Он опустил голову к шее и, положив руки на талию, понюхал его, не оставляя поцелуя. — Ты пахнешь как богатство, — сказал он со смехом. Янь Хой смеялся, хотя его нутро палило от дрожи и вспыхивающих углей. Словно стоя перед хрупким хрусталём, он желал сокрушить и превратить в песок его. Гнев поднялся к горлу и это походило на потерю контроля, на совершенную отстранённость от здравого рассудка. Янь Хой знал, что утрачивает последнюю толику уважения к себе, когда ухватился за кусочек расписных рукавов Хэ Луна и повёл его в таинственную комнату, где горели свечи, — купальня. Снимая с него последний слой одежд, смотря на светлую кожу, изъянами которой являлись лишь мышцы и изгибы в ключицах, он вдруг вспомнил о птицах, которых видел четыре века назад. Они были так чудесны, парящие среди облаков под покровом подходящей весны. Он написал стихи о любви, но не той, что потерял, а той, что ещё не обрёл в мире, полной разбегающихся дорог. Гадая, может ли презирать себя ещё больше, Янь Хой сбросил одежды и забрался в деревянную купальню первым, после с особым чувством любопытства наблюдая за тем, как юноша, которого он сюда привёл, освобождается от последних сковывающих тканей на ногах и становится совершенно нагим. Его охватила лёгкость, словно та давняя птица вспорхнула в груди. Такая лёгкость, что она могла бы стать воздушным потоком вдохновением, возвращающим ему отрезанные крылья, лишь позволил бы случится этому Янь Хой. Если бы он видел себя со стороны в тот момент, когда, распустив волосы, Хэ Лун, прекраснее, чем кто-либо мог быть, вошёл в воду и сел перед ним, касаясь коленями его коленей, то его бы свели с ума собственные глаза, где вспыхнули погасшие звёзды. Их тела намокли. Янь Хой склонился вперёд и охватил согретой ладонью его за подбородок. Пока пар поднимался от горчей воды, Хэ Лун коснулся локтя и пальцами наглаживал его руку, ведя то вверх, то опуская ниже. На подрагивающих коленях он поднялся, чтобы пересесть на ноги Янь Хоя. Тогда случилось нечто, от чего Хэ Лун вздрогнул. Его руки осыпало мурашками, а щёки так покраснели, что стало жарко дышать из-за этого. Янь Хой почувствовал, как его сердце заколотилось в груди, и улыбнулся. Он оставил нежные поцелуи на его щеке и довольно скоро, потеряв колебания, опустил свои сильные руки по спине вниз. — Мой изнежанный богач готов немного пострадать? — он прошептал ему на ухо. Хэ Лун неприятно свёл брови, когда пальцы проникли в него, и сжал руки на плечах. — Жестоко так говорить со мной сейчас... — он выдавил улыбку, которая быстро смылась со вторым и третьим этапом. Ночь была опьянительна. Янь Хою мерещилось, что он пьёт самое чудное из вин, самое приятное и мягкое на вкус. Каждое прикосновение заставляло его душу взмывать к тем старым птицам. Он видел простирающиеся до горизонта поля ликорисов, цветущие груши и зелёные холмы. В каждом приглушённом, подавленном стоне Хэ Луна, в его тяжёлых, надрывных вздохах Янь Хой слышал мелодии океана, в его мысли потерянные забредали строки из стихотворений, написанных тысячелетия назад. Смотря на его напряжённую спину и идеальные ягодицы, он терялся между мирами, забывая своё имя и о времени, которое прошло. Вспоминая Бу Шан он или Чэн Юй, жив или мёртв, Янь Хой сжимал руку Хэ Луна, пока простыни под ними мялись. Ночь сделала из него кого-то другого. И он с ужасом отказывался признавать, что не слышал стука золотых монет, пока целовал этого юношу. В середине зимы, когда особенно похолодало, Янь Хою не посчастливилось заболеть. Он проснулся бессильным, с горлом, раздирающем болью, рвотными позывами и страшным головокружение. На него свалился один из адских кругов и всё, на что его хватило, как человека с хорошим имиджем, но абсолютно не имеющего никаких друзей, он написал к Хэ Луну. Письмо доставили только вечером, поэтому он нашёл Янь Хоя свернувшимся на постели до ужаса горячим в едва не обморочном состоянии. Кто знает, не отправился бы этот мужчина на Небеса раньше, чем нужно, не придти Хэ Лун ровно в тот момент, как дочитал письмо. Он закупил целый ряд лекарств и возился с Янь Хоем всю ночь. Сам же Янь Хой с трудом соображал, но он не спал. Постоянно закрывал глаза и держался за переносицу из-за головной боли. Тошнота стояла в горле, но не выходила наружу с облегчением, поэтому ему приходилось только мучаться и ворочаться в незнании, как избавиться от этого. Если бы это было сорняком, он бы выдернул его. Но это походило на нечто, от чего ему хотелось только молиться. Лекари ездили исключительно днём. В другом случае оставалось только ехать к ним самостоятельно, но Хэ Лун не смог уговорить его, хотя так долго и упорно пытался. — Спасибо, что пришёл, — держа его за руку, он прошептал, ослабший до ужаса. Хэ Лун сидел у постели и гладил его по волосам с успокаивающей улыбкой. И хотя Янь Хой чувствовал, как изнеможение занимает всё его тело, как горло щиплет и рвёт, как щёки болезненно горят, он смотрел на его лицо и ощущал, что часть болезни отступает в этот момент. Хэ Лун не мог заставить болезнь отступить, как ни старался, но он утешил его в ней и это заставило смерть отступить. — Я так устал быть один, когда болею... Родители всё время уходили. Они оставляли лекарства... Но мне было так плохо. Одни стены и потолок... Я не помню никого, кто был бы рядом... Только тебя. Он положил ладонь на его горячую щёку и прошептал: — Пока ты позволяешь, я буду здесь. С тобой. Янь Хой прикусил губу. На его подушку неожиданно упала слеза. Не менее неожиданно он бросил его руку и грубо отвернулся, сжав ладонь в кулак. Следом упала вторая слеза и третья. Он зло вытирал их и молча думал впервые в жизни: «Чёрт, ты не заслуживаешь этого. Того, что я творю». Но прошли дни. И он забыл об этих мыслях, как будто нечто, зацепившее сокрытое за решёткой сердце, могло уйти безвозвратно. Неприятно щурясь и медленно моргая, Янь Хой открыл свои глаза, когда только солнце явило новый день для людей. Усталость лилась беспробудным истоком по его телу. Прохлада утра витала запахом, но под одеялами в тёплом доме, согретый чужими прикосновениями, всё, что он мог делать, — наслаждаться. Не двигаясь, всё напоминало сон, и он гадал, сможет ли он когда-нибудь спастись, если вокруг не существовало ничего настоящего. Может быть, Янь Хой оказался бы счастливее всех на свете, проснувшись испуганным в постели своего дома в возрасти двадцати лет перед тем, как он решился поставить свою жизнь на кон. Но Хэ Лун улыбнулся ему, пока лучи рассвета оглаживали его длинные волосы и безупречно прекрасное лицо, и это желание слегка померкло. Он напоминал зимний цветок. Напоминал самого себя больше, чем когда-либо, и Янь Хой с удивлением чувствовал, что не смог бы подобраться к его душе ещё ближе, чем в то утро. Положив руку под свою щёку, он смотрел на юношу рядом, со страхом думая, не на это ли рассчитывала судьба? Не это ли наказание, о котором ему всегда так тяготилось думать? — Мне чудится, что ты моя выдумка... — Хэ Лун посмеялся. — Мне лучше было бы и впрямь оказаться твоей выдумкой. —Ты снова... Мир не так плох, чтобы быть кошмаром, — он взял в руки кончики его волос. — Судьба — дурная штука. Я погребён в её плети. И всё напоминает наказание. Что ещё это, как не кошмар?.. Скажи мне, как сбежать. Янь Хою подурнело от того, что он сказал, но забирать слова обратно было уже поздно. Он сохранил непроницаемое лицо, но его мост пошатнулся. К его счастью, Хэ Лун никогда бы не подумал, что ему врали с самого начала. К его счастью, Хэ Лун нашёл в Янь Хое единственного человека, кому он глупо и безоговорочно верил, так слепо, так бесконечно, чью ложь не смог бы различить ни за что на свете. Всё это было к его счастью, если он посмел бы дать такое название. Хэ Лун вздохнул и коснулся его брови пальцем. Он показался Янь Хою омрачённым и печальным. Словно стих, что начинается с расцветающего солнца, но заканчивается ледяным ветром спустившегося вечера. — Ты без конца говоришь эти вещи. — Какие? — он приподнял бровь. — Вещи, которые заставляют меня думать, что ты мёртв, потому что тебе чуждо всё вокруг. Он вдруг застыл, не ожидав подобных слов. — Мне мерещится это и я сразу думаю, можешь ли ты любить меня хотя бы немного, если ты так ненавидишь жизнь. Любить... Янь Хой хотел смеяться от нелепости, но вдруг когти жалости впились в него так остро и глубоко, что он ощутил холод пришедшей зимы. Сам не понимая, что говорит, произнёс почти неслышно: — Это слово бессмысленное. — Слово?... — Любовь. Она не имеет смысла. Пустой звук, — он повернулся на спину и поднялся, чтобы накинуть первый халат. — Тебе, мелкий, пора прекращать верить в такие сказки. «Любовь, порождающая любовь», да? Ты подчеркнул в той книге. Чушь. — Тогда что я должен сказать себе, когда спрашиваю о своих чувствах к тебе?! — Хэ Лун разозлился и поднялся на локти. Волосы упали на его плечи. — Попытка разогнать страдания. Смягчить участь на земле. Вот, что ты делаешь, когда видишь меня, что я делаю, когда вижу тебя. Но это всё так мимолётно и временно, что не стоит придавать значения. Правда, это моя к тебе искренняя просьба. — Почему ты говоришь так?.. Потому что его жена сказала, что останется до конца, что будет его семьёй, но она ушла быстрее, чем листья завяли на деревьях. Оставила, как только мир обозлился на Янь Хоя, как только отвернулся от его стихов. Он не нужен был ей бедным и презренным. Всё, чего она желала, — это состоятельное украшение рядом с собой. Потому что учитель твердил, что родители — начало всей существующей любви, но они стали началом лишь его страданий, а всё, что оставалось ему — терпеть и изнурять себя день за днём, пытаясь не утонуть в отвращении к себе, ведь он не нашёл сил простить им всего, что случилось. Учитель говорил, что Янь Хой должен им своей жизнью. Но если его жизнь — это то, что он мог отдать им обратно, он непременно сделал бы это. Они бросили его. Оставили. Учитель просил называть это заботой. Потому что стихи... Стихи были светом его жизни, надеждой и воздухом. Они сотворяли его душу, примиряли его гнев и позволяли отпускать вещи, которые сложно пережить. Он видел в них своё предназначение и так ропотно желал, чтобы другие увидели это тоже. Но оказался отвергнут, выброшен и сломлен. Янь Хой положил на это жизнь и потерял её. Он сбросился со скалы, потому что потерял способность поднимать перо. И всё для того, чтобы узнать, как его прославили через двести лет после кончины. Для того, чтобы услышать на подпольном рынке в Империи Божеств, как его прославили великим среди людей, настроили памятников и признали со всей честью, а он продолжал гнить в старой хижине среди золотых дворцов. Хэ Лун спрашивал, почему. — Потому что я забочусь о тебе, — он сказал это с чувством искренности, которое выражал столь редко, что если бы Хэ Лун знал, он выставил бы его за порог с криками. Янь Хой пытался собрать слова: — Мечты... Имеют свойство разбиваться. Клянусь, что хотел бы верить в вечные вещи, но почему-то всё только и делает, как исчезает. Вот и всё. Наконец он спутанно опустил взгляд, зная, что наговорил массу лишних вещей. Хэ Лун полно смотрел на него, как тот, кого задели за живое. Взгляд, в котором Янь Хой ослепительно ясно увидел воспоминания о тех днях, когда разочарование вещей, идущих не так, ещё удивляло его. Юность полна пороков. Его суровость смягчилась. Он подошёл ближе и аккуратно, в сомнениях поправил его пряди. — После этих слов я вижу, что ужасен в твоих глазах. — Я зол. Янь Хой размеренно кивнул. — Я тоже был... — Кто заставил тебя думать обо всём так плохо? — его глаза беспричинно наполнились слезами. Янь Хою не было дано понять, что боль для одного делится на двоих. Хэ Лун коснулся его руки и поцеловал костяшки, полунагой, с распущенными волосами. Нахмурил брови и его гневные глаза не смогли больше держать слёз. — Мне жаль, что меня недостаточно, чтобы помочь тебе... Скажи, что сделало тебя таким. Далёкие дни отразились покалыванием в груди. Хэ Лун замер в онемении и не мог вымолвить ни слова. Он ошеломлённо выдохнул и присел на корточки, продолжая держать чужую руку. Голова раскалывалась. Он бессильно смотрел на его слёзы. Кто-то оплакивал его. И это было невыносимо. Невыносимо странно. Большую часть всего времени Хэ Лун занимался тем, что сидел за своим столом в огромной домашней библиотеке, его личной, и усердно писал. В окружении книг он работал над рецензиями часами напролёт. Нередко с радостью поднимался вверх, где отдыхал Янь Хой, занимаясь теми или иными вещами, и хвастался удачными строчками. Стоит отметить, он советовался с Янь Хоем куда чаще, чем следовало. — Я ничего в этом не понимаю! Говорил же, читать не умею! — он отмахивался от юноши, как от мухи. Хэ Лун не слышал ни слова. Если Янь Хой не читал по доброй воли, он зачитывал самостоятельно. После просил совета, менял слова местами, убирал предложения и всё через Янь Хоя. Бывало, устроившись у него в ногах, этот наглец не прекращал с жаром рассказывать, как ему невыносимо, почти невозможно писать о ком-то, кого он столь не уважает и не ценит. — Тан Чэнь не менее безвкусная безвкусица, чем этот прославившийся Ван Юй. Они подняли шум, но шум — их предел. Янь Хой всегда молчал. Но тогда он, ещё сонный после вчерашней их совместной ночи, упустил момент и выпустил вопрос: — Шум — это почти прославленность. Чего ещё им нужно для счастья? Хэ Лун встрепыхнулся и удивлённо обернулся на него, но в страхе спугнуть ровно продолжил: — Истинное искусство помогает. Оно касается души. Их же стихи только вызывают смех. — Истинное искусство, истинное искусство, — он тихо передразнил его. — И к чему эти слова, когда вокруг никому не интересны твои стихи? Лучше быть шумом при жизни, чем легендой после смерти. Их стихи вызывают смех, люди их не запомнят, но они будут говорить об этом и тратить свои деньги. Мало кому нужна выразительность лесов, когда можно прочитать о разврате. — Я понимаю, — он кивнул. — И всё же, ты, конечно, улыбнёшься красивенькому цветку, но от солнца и дождя спрячешься под деревом. Цветку никогда не сравнится с деревом. И все они — лишь дневные цветки, которые что и делают, так пытаются привлечь внимание. Это недостойно признания и уважения. «Дунлунский чтец» умер непризнанным, но он доказал всему миру, каким должен быть благородный муж. Благороднее не сыскать. Он вдохновил тысячи людей и прожил, пусть печальную, но достойную жизнь, заслуживающую самого глубокого почтения. А если творить не для этого, то для чего? Янь Хой выпустил пряди его волос из своих рук и распахнул глаза. Дыхание замерло в его груди. Ему померещилось, что смерть направила на него свою косу и лишила головы. Словно тяжёлое небо свалилось на его голову. Он подорвался с места и грубо, бессердечно ушёл из дома Хэ Луна, объяснив это чем-то несуразным. И это оказалось ударом, который он переживал несколько дней, не поднимаясь со своей постели. Злился, пил и даже хотел пойти в публичный дом, подыскав себе красотку на ночь, но вовремя одумался и упал обратно на подушку. Ярость, непонятная и безумная, не отпускала его, пережимала горло, но вязала по рукам. Однако проблема состояла в том, что Янь Хой бежал от литературы, когда Хэ Лун был одним сплошным стихом. Он читал стихи всё время, и не сыскать ничего кошмарнее, чем это. Потому что однажды Янь Хой проснулся среди ночи, когда луна светила в окно и они спали вместе. Хэ Лун мягко вёл по его коже и нашептывал нечто из репертуара прошлых веков. — Прошу, остановись... Потеряв всякое терпение, он мученически уткнулся лбом в его грудь, и не находил ни одной мысли, что спасла бы от того безумства, в которое он погружался. От стихов Хэ Луна Янь Хой не мог скрыться. И постепенно это приобрело свойство превращаться в тоску, но он не принимал её. От этого она становилась только сильнее. В ту ночь он произнёс это едва не в качестве мольбы. — Ты когда-то писал стихи, Хуэй? Хэ Лун прилёг рядом и осмотрел его лицо. Тёмные глаза Янь Хоя блестели в ночи. — Писал. — Что произошло?.. — Я никому не был нужен. Хотел бросить. Ничего не вышло. Пробовал снова. Каждый раз возвращался к перу, — он натянул одеяло выше. — Потом стало так больно, что даже если хотел, не мог написать ни строчки... Я всё думал об их словах. Не получалось не думать. Я оставил это. Но ты... — шёпот на грани засыпания, — Ты заставляешь меня думать, будто я могу... Синий цвет ночи поглотил их и перекрасил целый мир. Янь Хой сжимал свои глаза и чувствовал, что дует на огонь, принимая его за свечу, когда это — пожар. Он вновь и вновь явственно вспоминал о днях, в которые бродил по миру и смотрел на горы, как своих друзей, и гладил животных, горя с ними, словно с людьми. О днях, в которые касался прозрачной воды и видел в них свои живые глаза, в которые предавался мечтам о драконах и Богах, прыгающих с одной звезды на другую. И тогда, так и не договорив, он уснул и видел сон. В комнате со столом у окна, где горел тёплый жёлтый цвет, белоснежный силуэт собирал с просторного тёмного пола порванные, старые бумаги. Одну половину густой ночи силуэт трудился над тем, что их собрать, а затем вышел за дверь, туда, где открывались невообразимые виды с летающими на мечах заклинателями и зверями на крыльях, обернулся и вместо листьев протянул Янь Хою вдруг перо. Янь Хой потянулся за ним, но открыл глаза раньше. Он отрывисто дышал и переполненный страхом смотрел в потолок. Скоро пришла весна. Зацвела вишня, и весь Лунмэнь осыпался в розовых лепестках, разлетающихся по улицам и садах. Все школы принялись набирать новых учеников, лавки обновили свой товар, на улицах вновь появились уличные музыканты. Жизнь расцвела. Сам того не понимая, стоя чуть позади Хэ Луна, Янь Хой очутился на пороге духовной школы. Через мелкую журчащую речку пролегал скромный мост с резными перилами. Молодые и важные ученики в небесно-белых одеждах переходили по нему, перешёптываясь с улыбками, и сжимали толстые учебники в руках. Вдалеке виднелись крыши светлых зданий с исписанными в весенних цветах дверями. За ними учителя готовились к очередному занятию. Деревья раскинулись по живописной и просторной территории, спрятанной среди гор. Маленькие бабочки кружились над распустившимися молодыми листочками. Зелень свежей травы услаждала взгляд. Кое-где ещё виднелись лужи ранней весны, но солнечные лучи грели достаточно для того, чтобы спутаться и замечтать о лете. Где-то среди кустов прятались выложенные камнем дорожки. Они вели в вишнёвые сады, осыпающие тропы и напоминающие не что иное, как сказку, сбежавшую с листов книг. Хэ Лун осторожно дёрнул замершего Янь Хоя за край рукава и, рисуя улыбку на лице, повёл за собой через мост. — Брат Хэ! Привет! — Глядите-ка! Хэ Лун пришёл! — Где ты пропадал всю зиму? Лишь дошли они до склона, куда собирались спуститься, вниз к бамбуковым лесам, как их выловила группа совсем молодых юнцов с книжками в руках и именами таблицами на поясах. — Вау, давно не видел вас, ребята. Зимой? Хм, — он обернулся на Хэ Луна за своим плечом, — были дела. Ну что? Как прошли тренировки в Дунлуне? Кого-нибудь из вас взяли в Нефритовый Дом? Нефритовый Дом славился лучшей духовной школой, в которой проходили обучение самые одарённые ученики страны. Почти все из них после окончания прямиком попадали во дворец, служить великому императору. Собирая лучших из лучших Нефритовый Дом устраивал ежегодный набор в виде трёхэтапных соревнований. — Кого-то из нашей группы приняли. Чон Хонсоль. Помнишь её? — Боевая девушка. Я так и думал, что она пройдёт, — он согласно хмыкнул. — Так, значит, вы все, негодяи, провалились? — Ну-у-у, мы не такие смышлёные, как наш Брат Хэ! Янь Хой приподнял бровь и любопытно покосился на него. — Тебя приглашали в Нефритовый Дом? Едва он заговорил, тройка юнцов смолка, словно их слова унёс неловкий порыв ветра. Тогда Хэ Лун принял момент и обратился к ним: — Ах, да. Это... — но он сразу же запнулся, потому что не знал, каким именем его стоит назвать. Весь город считал его Бу Шаном. — Моё имя Янь Хой. Я бедняк, что слушает его чтение стихов с утра до утра. Хэ Лун немало удивился, да так, что замешкался на секунду. — Да-а-а! Теперь мы понимаем. Брат Хэ — помешанный фанат «Дунлунского чтеца». Разве учитель не рассказывал, что он как-то подрался из-за него с одноклассником? — все посмеялись, но тот, о ком говорили, только цокнул. — Он так зациклен на литературе, что отказался обучаться в Дунлуне, а ведь его звали едва не в Императорский Совет! — Ну-ну, не преувеличивайте. К тому же, отказался не зря, — он гордо сложил руки на груди. — Разумеется. Брат Хэ — ты талант! Попал в Литературный Дом! Учителя переговаривались о тебе всю зиму. Янь Хой до белых пятен сжимал ладонь в ладони за спиной. Пока он говорил ему не мечтать слишком много, Хэ Лун жил свободной жизнью, похожей на грёзы молодого Янь Хоя. У широкого берега реки, позади которой расстилались высокие холмы, укутанные туманом, и новые города, разные пути, опасные и сложные, двое повстречали статного и крепкого мужчину, изысканного и благовоспитанного, что было понятно с первого взгляда. Хэ Лун оставил Янь Хоя и побежал к нему с радостной улыбкой и рукой, машущей в приветствиях. Мужчина держал палку, которой тут же несильно стукнул по вальяжному жесту. Хэ Лун охнул и начал дуть на руку, попавшую под удар. — Учитель! Мы так давно не виделись! Что ж вы начинаете-то? Хуэй, меня обижают! Янь Хой подошёл чуть позже и взял его руку, чтобы взглянуть. — Лун-лун, это твой друг? Мужчина, которого Хэ Лун звал учителем, имел умный взгляд и строго убранный внешний вид. Он создавал впечатление сурового и твёрдого человека, следующего за своими жизненными устоями, несмотря ни на что. Янь Хой ощутил, как заколотили медные кувалды по его спине. Они будто заставляли склоняться его под потоками отвращения и недостоинства быть замеченным подобным человеком. Его охватила головная боль. Душа выпустила когти и раздирала его нутро из невозможность покинуть это бренное, падшее тело, отказаться от всего и исчезнуть. Янь Хой опустил глаза и снова зажал свою ладонь за спиной. Если бы ему дали возможность вернуться в Империю Божеств в свою хилую лачужку, он напился бы и забылся, как делал в те дни, когда на Небеса возносились заклинатели с великими побуждениями и старались превратить грязь в бриллианты. Он наблюдал за ними издалека и убивался от горя, хотя не видел причин. Пару кувшинов вина хватало для того, чтобы пробудить свой холодный разум. Пару часов на утро, проводимые в постели в комнате, где по полу бегали крысы и всё давно пропахло сыростью, служили вестью о том, как низко он из-за таких великих побуждений пал. Иногда ему приходилось вспоминать об этом с трудом, но Янь Хой возвращался к этому так или иначе. Деньги. Золото. После всего это — единственное, в чём он отыскал бы утешения для себя, уставшего от дурной судьбы. Но тогда, в тот день, стоя напротив учителя Хэ Луна, стоя рядом с самим Хэ Луном, у которого в жизни всё выходило ровно так, как должно было, Янь Хой видел их просветлённые лица и, не признавая, всё же знал, что один ничтожный грешник — он, и что он никогда не станет достоин даже тени подобных людей. Ведь они были сделаны из чистого нефрита. А он слеплен из грязной глины. — Лучший из друзей, — хохотнул Хэ Лун. — Я вижу, что этот господин слишком изыскан, для того, чтобы водить дружбу с таким глупцом. Как ваше полное имя, уважаемый? — Янь Хой. Но ему не хватило бессовестности, чтобы посмотреть в его глаза. — Я Кан-цзи. Приятно иметь знакомство, — он внезапно протянул руку для пожатия, поддерживая локоть в знак высшего уважения. — Думаю, вы из Литературного Дома? Янь Хой затерял глубокий вздох, лишь на секунду подняв взгляд. Темнота сгущалась. Стены маленькой комнаты двигались, они двигались и давили со всех сторон. Как будто оставаясь на месте, даже потолок опускался вниз и прижимал его опьянённое, ослабшее тело к холодному полу. Занавеску трепал прохладный сквозняк из окна. Шумно. Он прикрывал уши и переворачивался. Лунный свет оставлял ожоги на коже. Он прожигал его презреньем, забирался в места — Янь Хой не видел их, чувствовал — лунный свет выписывал на его рёбрах: «Тебе никогда не выбраться из этого», «Не пытайся найти для себя спасения», «Ты погиб». Он не хотел дышать, не мог видеть, ничего не слышал. Только голоса, витающие в болящей голове, только призраки этой маленькой комнаты, в которой он словно провёл все свои четыреста лет. Призраки смеялись над ним. Они являлись в виде учителя Шу, повторяющего каждую встречу: «Янь Хой, ты был создан для большего. Вернись, Янь Хой». Но он потерял шанс вернуться. Он похоронил себя, когда прыгнул с той скалы, никем не остановленный, без единой надежды. Янь Хой видел смеющихся богов. Они всегда оставляли его за порогом залы, где совещались, называли без стеснения собакой, верным псом. Призраки оборачивались в тех его учёных друзей, которые вошли в историю и сделали мир лучше и которые не вошли, но прожили сверкающую жизнь в счастье и достатке. Янь Хой протягивал и руку к обманутой, но чистой душе своего юноши, который заставил его придти в духовную школу, слушать стихи, говорить о них... Он хотел бы видеть судьбу перед собой, чтобы обратить к ней свои мучения, отвергаемые столетиями, и спросить зачем она поступила с ним так, ради чего заставила пасть, но позволила мечтать сиять. Янь Хой, тяжело заболевший, не имеющий сил посмотреть в зеркало, где его ждало лишь одно слово — разочарование, пробыл в постели три дня. Иногда он пил. Но ничего не ел. Совсем ничего. Без ярости, в беспамятстве он разбросал свои старые стихи, которые для прочтения когда-то дал Хэ Лун, назвав истинным талантом. Он разбросал их по всему полу, упав с прикрытыми глазами, и печально, абсурдно смеялся. Потому что ему никогда не стать лучше, даже если он признает, что хочет, что это нужно ему больше всего на свете. Ведь ему никогда не поднять пера вновь. Стихи были верной дорогой к собственной душе. Янь Хой знал: в нём жила любовь, порождающая любовь. Ко всему красивому и уродливому. Он мог любить всё, пока кисть была его опорой. И это было прошлым, оставленным, потерянным. Потянувшись к нему, он находил отчаяние, а забыв про него, ненавидел себя всё больше. Как быть такому человеку? Он прикрыл запястьем глаза. И смерть не помогла ему, так что поможет? Что ещё нужно сделать, чтобы освободиться от этих страданий, не желающих оставлять его злосчастную участь? Но вдруг среди тьмы появился свет. Свеча на окне вспыхнула. Янь Хой увидел руку, протянутую к нему в месте, где он погибал в одиночестве. — Я не могу, Хэ Лун... Он прохрипел и ощутил, как его сердце готово было перестать биться от горя. Тогда Хэ Лун опустился на пол рядом с ним и сам взял его руку. Он молчал и больше ничего не делал. Янь Хой не помнил, снилось ли ему или это случалось на яву, но в комнате, погруженной во мрак, загорался огонёк за огоньком, словно сотни свечек вспыхивали сами собой. Превозмогая себя, Янь Хой поднялся. Его сухие глаза встретились с теми, что блестели ярче росы, отражающей солнечные лучи. Он держал его ладонь двумя руками, когда склонился и упёрся лбом в грудь. Хэ Лун коснулся его волос. И слёзы покатились безостановочным океаном, словно Янь Хой ждал четыре века, копил всё это десятилетиями для этой ночи. Кусая свои губы, он безостановочно и утомлённо рыдал, задыхаясь и страдая. — Я никогда не смогу этого делать... Н-никогда, Хэ Лун... Не такой, как я, должен писать... Но я хочу!.. Я правда, правда хочу... В маленькой, но освещённой комнате раздавались всхлипы и тихий шёпот. Ночь была долгой, но он дождался своего утра... Тёмная дорожка вела через сад, там, где не горели ночные огни и обычно не ходила государственная стража. Эта дорожка была длинной, но он знал, что она единственная вела прямиком к высокому и расчудесному дворцу, изумительному не в обилии вырезанных балконов или количеству спален, но в одном юноши, что жил там. Смотря, как звёзды загадочно разбегались по ночным небесам, Янь Хой чувствовал благословение, но вместе с тем горечь, отравляющую его сердце и губящее его будущее, может быть, на веки, а может навсегда. В руках он сжимал письмо. Стих. Он подписал адресата, но желал отдать его самостоятельно, потому что знал, что сделал всё, что не должен был, и не менее ясно осознавал, что не ведал, как с этим справится. Голубые лучи уже распускались над домом, когда Янь Хой пришёл к Хэ Луну и постучал в его дверь. Летний вечер колыхал подол тёмных одежд. Он нервно сглатывал и собирал воедино душу, которая рвалась, неспособная сбежать от ужаса, на который обрекло её судьба. Он всё продолжал стучать, ожидая когда ему откроют, но вдруг руки обвили талию сзади. Хэ Лун оставил поцелуй за ухом. Янь Хой ощутил, как копьё проделывает ветреную дыру в его груди. Вместо того, чтобы с отвращением оттолкнуть юношу, как он хотел, подозревая подобные жесты, Янь Хой лишь нехотя убрал его руки от себя и сделал шаг назад. Взгляд колебался, неуверенно метался. Со вздохом к Хэ Луну оказалось протянуто письмо. Тот медлил и, сведя брови, непонимающе ожидал чего-то. Но Янь Хой молчал. — Что у тебя с лицом? Что ты делаешь? Может быть, Хэ Лун очнулся. Его сердце задрожало. После того, как тишина оглушила их обоих достаточно, он наконец выхватил письмо, надеясь, что после этого что-то услышит. И Янь Хой действительно прекратил молчать. — Прочти. Хэ Лун обвёл его последним взглядом, прежде чем открыл конверт. Он знал, что там будет, но страшился до самого конца. Через пару минут письмо упало в ноги. Его глаза залились слезами, которые беззвучно катились по щекам и падали, падали, падали... Янь Хой склонился голову и медленно зашагал назад. Он убрал руки за спину и спустился с веранды вниз. Хэ Лун тотчас последовал за ним, но не успел сделать и шага, как Янь Хой грозно сказал: — Стой там. — Прошу... — Я ухожу. — Хуэй... Он вдруг закричал: — Я потратил пятьдесят лет на то, чтобы отыскать тебя! Это похоже на шутку?!! Моё задание — поймать упущенную душу! Я его выполнил! Не смотри теперь так! Не моя вина... — он вдруг прикрыл яркую улыбку и весело расхохотался, — что ты повёлся. Хэ Лун подхватил с земли письмо и спрятал его в рукав. Он прикусил губу, трясясь от рыданий, прорывающихся наружу, но не двигался с места. Не отрывая глаз от Янь Хоя, шептал одними губами: — Будь осторожен... Но Янь Хой вскрикнул: — Ну давайте уже! И с неба спустились огни. Они упали во двор к чудному дворцу, словно звёзды, и бросились к бедному юноше, стоящему на веранде. Боги, получившие его послание, посланное в Империю Божеств, очутились за плечом Янь Хоя и довольно похлопывали его по спине, собираясь сказать что-то похвальное. Однако не успела стража достать даже ступеней дома, а хвалебные слова сорваться с губ, как вдруг около веранды образовалось пропасть. Любой, кто с намерением схватить бежал к Хэ Луну, свалился в неё без шанса на спасение. — Дешёвый трюк. Очень дешёвый, Янь Хой. Ну ты и придурок, — тут же сказал один из богов, обомлев, и сжал его плечо. Хэ Лун вытер слёзы, задержал последний взгляд и убежал внутрь дома, где позже, его разумеется, уже никто не отыскал. Янь Хой упал на колени. Смех сквозь плач разбил сердце юноши, проделавшего дыру в пространстве, чтобы утаиться. Но Хэ Лун знал. Письмо, хуже и красивее которого он не получал, гласило: «... Через сотни и тысячи дней Я буду ждать тебя там, Где на небе восходит луна Как в старые добрые дни».

КОНЕЦ