Сказка Черного леса

      Форгешихте (от нем. vorgeschichte – предыстория) – часть произведения, повествующая о том, что было до начала изображаемых событий.       Особый интерес для историков представляют трупы событий, которые веками были погребены под плитами грандиозных и кричащих эпизодов. Некоторые из этих трупов уже никогда не будут эксгумированы, а некоторые как нарыв, вскроются спустя вечность после нашего обращения в прах. Следует ли нам восторгаться возможностью узнать правду, которую никогда не узнают те, кто покинул мир за мгновение до её открытия? А может быть покой в неведении?       Черный лес являлся предметом вдохновения для мастеров, сказочников и писак во все времена и эпохи. Не раз и не десяток он был описан в поэмах, преданиях и сомнительных сочинениях самого различного рода. Однако первое картографическое упоминание о Шварцвальде было дано в Tabula Peutingeriana IV века. Впрочем, очевидно, что история грандиозного природного памятника началась задолго до того. Как, впрочем, очевидно и то, что она не закончилась вскоре после посещения Яном одной из местных деревень в 1516. Тот год вообще стал знаковым годом для Чёрного леса: как минимум в связи с зарегистрированной здесь эпидемией чумы. И хоть решающий удар Шварцвальду был нанесен позднее, – крестьянским восстанием 1525 года, после которого окрестности значительно обезлюдели – глупо отрицать, что каждое звено в цепочке тех роковых событий повлияло на его упадок вплоть до 17 века.       Фабула (от лат. fabula — повествование, история) – цепь событий в их логической причинно-временной последовательности. Первоначально термин имел значение – басня, побасенка, сказка.       Одним из звеньев цепочки стала странная встреча Яна с незнакомцами, подтверждение которой так и не было найдено. Впрочем, никто и не старался найти то подтверждение, поскольку и сами свидетели, коих было не более и не менее пентады, не особенно спешили распространяться. Так, двое очевидцев как сквозь землю провалились, тела двух других через века найдут историки средь мха и болот, да и о последнем известно не больше: вскоре после исследуемых событий он сгорел на пожаре, едва ли успев (хоть о том и не знал) в подробностях передать произошедшее одной невидимке – девушке, имя которой не сохранилось ни в церковных книгах, ни тем более в летописях. Собственно эта невидимка и озаботилась сохранением истины, какой бы невероятной та истина ни была.       И, казалось бы, вот он наглядный пример раскопанного «исторического трупа», но всё же для данного утверждения у нас по-прежнему нет каких-либо весомых доказательств. Тем более, что погорелец был в общем-то не совсем здоров для дачи показаний и, что более важно, чересчур изнеможён и голоден. Таковой свидетель за кусок баранины да чашки тёплого вина расскажет вам еще и не столь топорные небылицы. Впрочем, вера – дело субъективное.       Апофеоз (от греч. apotheosis - обожествление) – высшая стадия развития чего-либо, кульминация. В театральных постановках: заключительная массовая сцена действа.       Возьмём, к примеру, веру в сверхъестественное. Часто ли людям чудятся тени в темноте али вампиры в ветвях деревьев? Часто ли убеждают они себя в том, что глаза не лгут, а слух не подводит? Ну и почему бы им тогда, наконец, не довериться ближнему, который день-надень повстречал призрак умершей тётушки?       То-то же…       Вот и Христа не устояла. Таков уж нрав, к сожалению. А в купе с бабкиным воспитанием… что уж говорить… слова кузена о колдовстве и кровопийцах, слетевшие с губ в бреду, были приняты даже не на веру, а на абсолютное, неоспоримое знание. Жаль, что из аргументов лишь складный сказ больного, педантично отраженный ей же самой многочисленными рисунками на листах. А чего более требуется? Разве что капельки скользкой мании и щепотки чесоточной паранойи. И вот разум уже ищет любое подтверждение догадке: как то страх немоглого перед солнцем, али чудесное исцеление благодаря крови, подмешанной в пищу. Ян был чумным, в том нет ни тайны, ни сомнений. Однако чумные не воскресают и не вылечиваются…по крайней мере так скоро. А он смог… как смог бы и кровопийца, о которых предупреждала старуха на страницах пожухлого гримуара.       По крайней мере так думала наивная простушка, в сердцах надеясь, что коли не тело, то уж душу больного с того света поднять ей по силам. Впрочем, не нам судить о её выборе, как и о правильности поступка. Трупы на то и трупы, что не подтвердить, ни опровергнуть не в состоянии. Правда сгорела с предсмертным хрипом. А всё, что было далее, не более чем пересуды и домыслы.       Нахгешихте (от нем. nachgeschichte – послеистория) – часть произведения, повествующая о том, что было после изображаемых событий.       А, собственно, далее события развернулись достаточно прозаично. Не позднее как через три недели из Гейдельберга в Ханау было доставлено письмо для фрау Ингрид, из которого та узнала, во-первых, о скоропостижной смерти младшего сына и, во-вторых, о его предшествовавшем замужестве на кузине. Полагается, что сама кузина письмо и направила, пообещав в скором времени всенепременно явиться к представлению для урегулирования дел покойного.       В ответ без промедления было отправлено другое красноречивое письмо, в котором достопочтенная фрау выражала «горькое соболезнование» вдове и всяческие заверения в том, что для столь далёкого путешествия в город нет ни единой необходимости, ввиду отсутствия у покойного всяческих дел в вышеназванном месте. О судьбе сестры, как и здоровье самой невестки, госпожа, к сожалению, не поинтересовалась, что, безусловно, было обусловлено её тяжкой скорбью по ушедшему ребенку и ограниченной вместимостью писчего материала.       К великому несчастью, письмо адресата не застало. Спустя неделю Христа стояла на пороге свекрови с обвязкой университетских книг покойного да кипой документов, не дававших ни единого повода усомниться ни в их подлинности, ни в сути изложенных обстоятельств. А именно в том, что герр Ян и фрау Христа в предпоследний день одиннадцатого месяца обвенчались в присутствии святого отца и двух свидетелей. Приданным значилась жемчужная подвеска, а свидетелями – некие герр Хельман и фрау Матильда, погибшие, несомненно, лишь по ужасному стечению обстоятельств на пожаре вместе с новобрачным. И от сего обстоятельства у пожилой Ингрид случился удар, обусловленный не иначе искренним, но более несбыточным желанием отплясать у сына на свадьбе.       Уж чего грымза не ведала, так того, как любимый сын, находясь в бессознательном состоянии, дал согласие, да сколько из его же кармана в карманы свидетелей и пастора было отдано, чтобы то согласие звучало как четкое «да». Как удобно, что единственная живая участница тех событий оказалась весьма неохотной до правды. Еще один исторический труп, господа! Простите забаву, но не утомились ли вы ходить по останкам?       В оправдание Христы не можем не отметить, что она никоим образом не собиралась сжигать таверну. Сиюминутное желание, продиктованное самыми благородными намерениями остановить распространение болезни, подкреплялось не менее благим инстинктом самосохранения: догадливый Ян не простил и не допустил бы брака, что значило, если не конец жизни девушки, то уж точно ее мечтаниям об этой самой жизни. Ну и вампирская натура Яна, разумеется, сыграла не последнюю роль. Насмешка над Господом, не иначе! Нет-нет, конечно, она любила юношу и таким – несовершенным и грешным. Но вот проклятье: любовь, как и Дьявол, сильна, но не всемогуща.       Однако вернемся к событиям дальнейшим, в которых Ингрид так и не смогла оправиться от удара, в чем, несомненно, велика заслуга христарадной племянницы, которая, стремясь искупить вышеназванные грехи, безумно и отчаянно заботилась о больной сутки напролет, встречала с той и свет и зарю, не подпускала ни одной букашки али сиделки, мозолила тётке глаза, пока те не лопнули в предсмертной агонии. Страшно даже подумать о том, как долго страдала бы безутешная мать на этом свете, коли б не милосердная рука родной крови! Во славу Господа старуха покинула-таки тело, более не обременяя своим горем пустые залы городского владенья. По настоянию родственницы хоронили горедушную отчего-то скоро да в заколоченном гробу. Местный священник был недоволен, однако возражений почти не выказал, поскольку жертвовала новоиспеченная городская куда более щедро, чем покойная, а на такое грешно и жаловаться.       Старший сын – Карл – прибыл в Ханау вскоре после похорон. Он оказался совсем не таким, каким малевало его девичье воображение. Внешне до чудного похожий на брата, но в душе не подобный ни до него, ни до скупой матери. Изворотливый, умный, но по-своему храбрый и благородный. Встретившись, кузены говорили долго и основательно, – по всей видимости о вещных правах – однако решение той беседы было неожиданно, равно как и выгодно, для обеих сторон: женитьбу назначили на самое скорое время, а уж через год появились и первые всходы. С тех пор дела Христы пошли в гору: нищенское прошлое деревенщины уступило безбедному будущему в роли супруги успешного законника. Впрочем, куда чаще хозяйку видели в обществе безродной сиротки по имени Хельга, чем в обществе дражайшего мужа, но даже то в целом было не ново и не удивительно для времени и людей того времени.       Скандальные пересуды в городе неминуемо угомонились и забылись, перекинувшись на новый предмет, более интригующий, чем семейные разборки по поводу имущества. Ханау зажил своей обычной жизнью, а впрочем, иной она и не была. Так продолжалось день за днем. Год за годом. Поколение за поколением. Одно и то же. И всё это время менялась лишь история, которой пугали непослушных детей: про тёмный лес, про ведьму в том лесу, да про проклятых той ведьмой влюбленных. Словно наследство кочевала она из уст в уста: от матери к дочери, от отца к сыну. Пока, наконец, не была заклеймена небылицей и не погребена в сборнике авторства небезызвестных братьев Гримм. Так навеки забыла история двух таинственных незнакомцев. Так навеки нашли они свой покой как Йоринда и Йорингель – влюбленные из сказки Чёрного леса.