Амарант

      Если вы не были рядом, пока роба была скромной, какой и стоит ей быть у простого Кардинала, то нечего и думать — быть рядом сейчас, быть рядом с Папой.       Он все также скромен. Улыбается неловко, шутит не совсем уместные порой шутки, живет словно в собственных мыслях, мало обращая внимания на внешний мир.       Так кажется, пока не вглядишься в горящие пламенем бело-зеленые глаза.       «Тихони далеко не идут, крысы долго не живут,» — интересно, каково оно: лежать в земле тем, кто до конца был уверен, что тебя ждет провал?       Вот он, новый король темных владений. От него веет силой и копотью; рукава пугающе испачканы черным, но касания не оставляют следов: могильную землю с этих рук уже не смыть — она прочно въелась в ткань одежд и кожу перчаток.        Сейчас, довольно расхаживающий по квартире в банном халате, Копиа слабо напоминает того пугающего хищника, в которого успел превратиться за два года папства.       Нет. Не так.       Зверь сидел в нем всегда: терпеливый, хитрый и до крайности жадный, он ждал, когда придет время показать себя. Сжать в изящной руке власть Антицеркви до хруста — натянутых нитей связей и сломанных позвоночников противников.       Власть. Как вкусно звучит это короткое, звенящее и искрящее слово.       У Папы Эмеритуса Четвертого много недоброжелателей, но совсем нет врагов. Потому что быть его врагом оказалось до смешного страшно.       Зверь в нем рычит игриво, стоит бокалу сладкого вина оказаться залпом опустошенным. Наблюдать за ним со стороны вот так, когда мужчина не обороняется от недовольства Духовенства, сплошное удовольствие: радостный и расслабленный, предвкушающий сладостное будущее, он пританцовывает, наполняя оба бокала вином.       — Смотрю, разговор с Сестрой-Император прошел успешно?       Копиа оборачивается с улыбкой — операция действительно сделала его только лучше, хотя ей нравился и родной нос мужчины, — и протягивает бокал, делая жадный глоток из второго.       Они сошлись уж сколько лет назад, когда до папства было еще далеко. Четко поделенная по обязанностям Антицерковь должна была огородить своих служителей от нежелательных связей — а связь Кардинала и Сестры любого порядка могла считаться нежелательной, особенно с учетом потенциала этого самого Кардинала.       Они встретились на Черной мессе. Было много молодых, свежих лиц — одинаково черно-белых, живых, несдержанных.       Ее голубые строгие глаза в толпе новичков вынудили Копию задаться вопросом, что на деле ему нужно в будущем.       Редкие встречи в библиотеке постепенно переместились в сад, где, среди лабиринтов и позабытых за временем троп, за ними через ветви насмешливо подсматривала серебряная луна.       Копиа обижигался до нее. Сильно, ярко, до брызжащих из глаз слез и располосованной веригами спины.       Занятные беседы о человеческих пороках и желаниях и ненавязчивая дружеская забота быстро переросли в нечто большее, чем они оба: нечто, от чего перехватывает горло комом предвкушение и что заставляет улыбаться пьяно, смотря друг другу в глаза.       Зверь у него в груди рокочет, тянется вслед за отданным ей бокалом, хочет приластиться к руке, но отдачи не получает. Копия вздыхает, оттянув уголок выкрашенных в черный губ в усмешке.       — Насколько только могло быть, — он опирается бедрами на тумбу позади себя, делает небольшой глоток. — Думаю, этот разговор… был нужен. Даже если такой. Какой вышел. Да, ха-ха.       Он неловко смеется, и в прищуренных подведенных глазах танцуют язычки пламени.       Сестра улыбается мягко, отпивает вина и подходит ближе. Вплотную, чтобы, приобняв одной рукой удивительно изящную талию, носом уткнуться в ухо и промурлыкать:       — Не меняй прическу. Тебе идет твоя собственная.       Они одного роста, и мужчина даже кажется несколько меньше без своих тяжелых объемных одежд, но в нем все еще ощущается сила.       Копиа прижимает свободной рукой Сестру к себе ближе, водит ладонью между лопаток, после чего тянет за собой в кресло. Девушка останавливается на полпути, с улыбкой качает головой.       — Что не так, topolino*?       — Тебе, нам скоро нужно будет… вернуться в Духовенство, — она держит улыбку, но в ней заметно напряжение. Оно будто в форточку проникло в комнату и подкралось сзади, так что Копиа поводит плечами.       — Ты беспокоишься из-за этого?       — Из-за Сестры-Император. Что, если я ей… не понравлюсь?       Долгий тяжелый взгляд сменяется звонким, ласковым смехом. Девушка делает несколько крупных глотков и отставляет пустой бокал на тумбу, после растерянно разводя руками.       — Я серьёзно.       — Я понимаю, cara**, — мужчина улыбается, глядя на нее снизу вверх из кресла, лениво отпивает вино, наклонив набок темноволосую голову. — Уверен, ты понравишься ей. Она все-таки моя мама, так с чего бы тебе ей не понравиться?       — С того, что она в первую очередь Сестра-Император, Копиа, и во вторую — твоя мать.       Мужчина выдыхает заметно грустнее, опускает взгляд на бокал в своей руке. Отставляет его, почти пустой, на пол рядом с креслом, после чего садится ровнее и хлопает себя по бедру, едва прикрытому доходящим до колен халатом.       — Иди-ка сюда, милая.       Он улыбается мягко, и с какой-то стати в бело-зеленых глазах плещется нежность.       Сестра фыркает и смотрит укоряюще, но долго злиться не выходит: вот он, страшный и пугающий Папа Эмеритус Четвертый, прямо перед ней — захмелевший, разогретый ванной и вином, похожий на большого довольного черного кота, желающего получить сейчас все внимание своего человека.       Свой человек.       В отношении него это звучит так правильно и неверно одновременно: Копиа не тот, что свободно распахивает душу, а Сестра — не та, кто в чужую душу захочет с головой кунуться.       Хотя, если говорить уж честно, Копия и не совсем человек.       В своих планах на стабильное будущее они оба серьезно облажались, когда перешли границу вежливого «Вы» и решили, маленький секрет может превратиться и в большой — главное, чтобы он оставался секретом.       Зверь рычит довольно, гудит в его грудной клетке, стоит устроиться на чужих коленях поудобнее, льнет губами к шее и оттягивает игриво кожу под ухом, прижимая к себе теснее.       — Я буду скучать по усам, — Сестра откидывает голову с улыбкой, подставляясь, и поощряюще гладит руку на своем бедре. Мужчина выдыхает со смешком шумно, прикусывает несколько раз осторожно ближе к плечу.       Тихий скромный Кардинал, который в некотором смущении приглашал пройтись среди недавно высаженных кустов амаранта, улетучивается так быстро, что начинает казаться: этой маски никогда и не было.       Руки сжимают талию крепче, ладонь скользит по ребрам через блузу, после чего ткань неспешно тянут из-за пояса брюк.       — Если хочешь, могу отрастить их снова, — Копиа мурлычет, целует с улыбкой в покрасневшее от жара чужого тела ухо, после чего привлекает за подбородок к себе, глядя довольно, но серьёзно:       — Хочешь, чтобы Papa снова щеголял с усами?       Сестра кивает уверенно, после чего смеется — ласково так, что напущенный строгий вид разом исчезает. Поцелуй выходит жадным, но мягким, до крайности нежным, так что девушка расслабляется в руках Копии совершенно, обмякает и прижимается к груди податливо.       Зверь урчит как котенок, ластится к рукам на его щеках и в волосах, целует мелко и часто лицо и шею, после чего шумно выдыхает:       — Если я обещал тебя защитить, я сделаю это, cara.       — А если Духовенство…       — К дьяволу Духовенство, — он не дает договорить, втягивает в поцелуй — более резкий, но такой же жадный. Стоит разорвать, Сестра смотрит хоть расфокусированно, но заметно расстроенно: терпеть не может, когда он так издевается.       Девушка тянется за вторым, скользит ладонями по шее к ключицам и плечам, стягивая с них халат. Копиа улыбается, щурит потемневшие глаза и вынуждает пересесть, устроиться к нему лицом, а не боком на коленях.       — Кто-то собирался красить волосы, нет? — в осипшем голосе слышна улыбка, когда мужчина принимается спешно расстегивать пуговицы блузки. Несколько раз коротко целует-клюет ее подбородок, после чего бодает новым, более изящным на его собственный взгляд носом в скулу:       — Потом сделаю. Краска никуда не сбежит.       — Я бы вообще не хотела, чтобы ты красился.       Копиа стягивает с руки резиновую перчатку, про которую успел уже и забыть, после чего возвращается к борьбе с чужими пуговицами.       — Вот как? А седина в висках?       Его кожа пахнет гранатом — ее подарок на недавнюю дату; и прикусывать кадык, чтобы Копиа почти беспомощно замирал на несколько секунд, невероятно приятно.       — Тебе идет. Выглядит стильно.       — Topolino, своими словами ты рискуешь меня разбаловать. Разве подходит Антицеркви разбалованный Papa?       Стоит ему закончить с блузкой, Сестра вынуждает прерваться, дать стянуть с рук халат окончательно. Белый плюш обернут вокруг бедер, но это так легко решается, что стрельнувшая в висок мысль вынуждает девушку улыбнуться игриво.       — Антицеркви подходишь ты. Papa Emeritus Il Quarto. Копиа.       Посветлевшие было из-за нежно-игривого разговора глаза разом вновь темнеют.       Зверь рокочет, оставляет несколько алых следов укусов на коже, после чего выдыхает почти скуляще, скользя по ним языком.       «Извини, я не хотел сделать больно,» — взгляд короткий и до одури мягкий; Сестра зарывается пальцами в темные с проседью волосы, целует несколько раз невесомо в губы.       Слава Сатане за стойкий грим, которым пользуется Копиа, иначе она вся была бы уже в черно-белых пятнах. Хотя, конечно, и это ненадолго.       Лишними кажутся не только чужие брюки, но и белье, но Копиа не хочет спешить: наступает себе на горло, нарочито медленно и мягко расцеловывая ключицы и следы на плечах.       — Теперь придется ходить с шарфом пару дней, — расслабленно говорит Сестра, после чего наклоняется, чтобы провести губами от чужого уха к плечу, оставляя несколько влажный след от поцелуя.       Мужчина прижимает к себе теснее, скользит ладонями по обнаженной спине, после перенося руки на ребра, под грудь, неспешно поднимаясь выше.       — Не придется, — выдыхает на ухо жарко, обнимая крепче, одновременно с тем ненавязчиво стягивая бретельки лифа с чужих плеч. — Я не хочу тебя прятать.       — Я не хочу, чтобы на тебя давили через меня.       Копиа фыркает. Стягивает белье ниже, проводит кончиками пальцев по нежной коже — девушка готова поклясться, что от подушечек проходит игривый, едва ощутимый ласковый ток — и прижимается губами под ключицей.       — Cara, ты ведь веришь мне?       Это не вопрос с подвходом; он вообще подобные вопросы терпеть не может. Ими грешил Секондо, иногда задавал Терцо, и из их уст они звучали порой забавными ребусами, порой — поводом для крепкой ссоры, но сам Копиа их задавать не любит.       Прямой, как его трость, прислоненная сейчас к столу, он прекрасно понимает, что у любого ребуса и любой загадки никогда не бывает одного ответа.       А вот на тот, что он задал, верный ответ только один. И Сестра раз за разом даёт его, после чего привычно ведет ладонью по его щеке.       Наблюдай за ними со стороны кто угодно, да хоть Нихиль, точно сказал бы, что влюбленный дурак напялил на себя ошейник и вручил хитрой девице поводок в руки.       Если это поводок не дает ему погрузиться на самое дно собственных мыслей, он готов хвататься за него снова и снова. И за ее руки, этот поводок сжимающие.       Даже в скинутом с плеч халате оказывается довольно жарко, стоит Сестре начать покачиваться у него на коленях. Руки сами ложатся на бедра, поглаживают их, после скользят к ягодицам и жадно те сжимают, вынуждая прогнуться в спине.       — Возможно, мне стоит сходить умыться, — говорит Копиа сипло, проведя языком по ложбинке, вырывая шумный выдох, после чего притирается щекой к груди. — Грим начинает пачкаться.       — Оставь, — девушка качает головой и устраивает руки на плечах, сжимает их коротко, после чего ладонями скользит на израненную давным-давно спину. — Я хочу, чтобы остались следы.       Правильный ответ. И, возможно, Копии все-таки нравятся некоторые вопросы с подвохом.       Он улыбается, притягивая чужие бедра ближе к своим, прижимаясь тесно через плюшевую ткань.       Власть. Сестра ощущается почему-то очень схоже с этим словом: в нее также хочется вгрызаться, сжимать в руках, тянуть и испытывать на прочность, но при этом — обязательно нежно. Чтобы пьянило, чтобы в сладости не было горечи.       Девушка стонет тихо, стоит ему несколько раз неспешно качнуть бедрами, притираясь. Копиа осыпает поцелуями грудь, скользит ладонями по внутренней стороне бедра, выгибая податливо спину под ее ладони.       Прошло много времени, прежде чем он доверился достаточно, чтобы оголить перед ней шрамы. Последняя граница, которую он боялся пересечь, но за которой оказалось спокойно и ласково.       Копиа обжигался до нее. Но с Сестрой нет открытого пламени, с ней — светлячок, пойманный посреди ночи в саду и посаженный в старый фонарик.       Лёгкий как ее игривые поцелуи и яркий как уверенность, с которой она говорит, что у него все получится.       И Копиа верит. Сжимает тазовые косточки, поглаживая их большими пальцами, притирается через два слоя дурацкой ткани и целует глубоко, вынуждая податливо застонать.       У нее на губах остается его черная помада — а еще на шее, плечах, груди, ребрах, поджатом в возбужденном напряжении животе.       Словно испачкалась в саже, на вкус отдающей ежевикой. Смешно, не иначе.       — Копиа, — зовет девушка тихо, перехватывает его руку и тянет от груди к низу живота.       Зверь смеется низко, глухо, прикусывает кожу под ухом, оставляя влажные алые следы, которые даже чёрные пятна не закрывают, и качает головой.       — Нет-нет-нет, cara. Ты знаешь эту игру. Давай же, скажи правильно.       О, Сестра знает игру. Наизусть знает ее правила, особенно — сколько нужно упираться и упрямиться, прежде чем у мужчины кончится терпение.       Сестра знает его самого наизусть.       — Копиа, — упрямо повторяет она тише. Мужчина коротко рычит и вскидывает подбородок, — девушке хочется укусить за него, но сейчас не тот момент, — после чего выдыхает шумно. Взгляд строгий, хотя в зеленой глубине и плещется едва скрываемая мягкость:       — Сегодня упрямимся, Сестра? Ай-ай-ай.       Девушка смотрит в глаза ровно. Вызов вспыхивает у него в груди, обжигает покрытые белой краской щеки, вынуждает поменять тактику на ходу.       Копиа так неожиданно обхватывает ладонью ее шею, сжимая, что Сестра не сразу понимает, когда на ней совсем не оказывается белья.       Зверь очень любит, когда с ним играют. Найти баланс крайне сложно: нужно долго, внимательно наблюдать за каждой реакцией, за неосторожным словом или действием, которые могут подсказать.       Копиа умеет и любит говорить. Но еще больше он любит, когда его желания угадывают.       Возможно, у Эмеритусов это семейное.       Возможно, это та черта, которая делает Папу Папой.       Проводит жадно ладонью от плеча к паху, массируя попутно грудь до приятного, ноющего ощущения, так что Сестра прогинается в спине. Пытается вдохнуть поглубже, но пальцы на шее вслед пульсу сжимаются так, чтобы не дать сделать глубокий вдох.       Голова идет кругом от того, как Копиа вдруг разом оказывается всюду.       — Скажи так, как надо, Сестра. И я дам то, чего ты хочешь, — шепот обжигающе касается уха, после чего свободная ладонь ложится на изгиб самого низа, осторожно сжимая. Пальцы ложатся поверх закрывающих вход губ, массируют неспешно, умело не касаясь напряженного комочка нервов.       Сестра цепляется за его плечи, после — за руку на своей шее, поглаживая тыльную сторону чужой ладони, принимаясь покачиваться в надежде получить чуть больше, чуть ярче, чуть резче.       Копиа отдергивает руку, зарывается ею в чужие волосы и тянет, вынуждая взглянуть себе в глаза прямо.       — Говори.       Зеленый почти полностью затопил зрачок, так, что он кажется черным, пока белый удивительно чист.       Сестра выдыхает рвано со стоном, после чего сильнее сжимает коленями чужие бедра.       — Papa.       — Еще! Полностью, черт тебя возьми, говори же!       Собственный поводок он обернул вокруг ее шеи и затянул, завязав мертвый узел.       — Papa Emeritus Il Quarto!       Если пойдет на дно он, она отправится за ним. Даже имея ножницы в руках.       Копиа шепчет тихо неразборчиво, скользнув легко пальцами между губами по обилию влаги. Смеется, нажимая на вход, и выдыхает рычаще.       — Brava ragazza. Mio uccellino.*** Так ты хотела, м?       Сестра сжимается, подается бедрами навстречу руке, после чего со стоном утыкается в чужое плечо, когда пальцы проникают и ласково касаются стенок.       Когда Копиа осознал, что в Сестре ему нравится не только ее острый язык и живой ум, первым порывом было отстраниться. Разорвать тонкую ниточку дружбы до того, как все могло полететь в Бездну.       Но он этого не сделал. Репетировал перед встречей у зеркала целую речь, которую даже не успел начать, как его опасливо и почти кротко втянули в поцелуй у кустов амаранта.       Для одних — черная метка, для них этот цветок стал символом их связи. Крепкой, тесной, даже в рамках Антицеркви в какой-то мере преступной.       Пару Папе выбирает духовенство. Он может крутить какие угодно романы на стороне, вне храмов Его Темнейшества, но внутри стен даже он должен подчиняться правилам.       Копиа эти правила уже давно видел похороненными вместе со своими противниками. Там, глубоко в саду, куда со временем через терновые изгороди даже не проникает свет.       Сестра всхлипывает громко, стоит мужчине несколько раз качнуть кистью резче, втянув темный от помады сосок в рот.       Зверь хочет грызть, кусать, сжимать до скрипа костей в объятиях и пить сладкую горячую кровь, пока Сестра подрагивает на его пальцах на грани. Но Копиа выдыхает рвано и вынуждает себя замедлиться, неспешно толкаясь пальцами и вылизывая нежную грудь.       Пола халата, случайно оказавшаяся под бедрами девушки, ощутимо влажная. Мужчина глубоко втягивает воздух в легкие, после чего прижимается к чужим губам коротко и удивительно мягко:       — Dai, vieni da me, gioia mia. Non permetterò a nessuno di offenderti. Mio, solo mio.****       Сестра подрагивающими руками оттягивает завязки дурацкого халата, откидывает полы, ладонями скользит по чужой груди и расцеловывает ключицы. Копиа помогает ей приподняться, после чего насаживает на себя — медленно, позволяя самой задать темп в начале.       — Mio intelligente.*****       Девушка поводит плечами и стонет, соскользнув ниже, до середины. Горячее нутро принимает ладно, обхватывает тесно, и Копиа на пробу смещает бедра. Сестра всхлипывает, сжимаясь, и прячет лицо у него на плече, уткнувшись носом в шею.       Мужчина ласково проводит ладонью про прядям, прижимает к себе ближе за поясницу, после чего двигается медленно, но ритмично, осыпая поцелуями острые плечи.       — Papa, — зовет сестра приглушенно, после срываясь в тихий стон: она подмахивает бедрами, двигается сама резче. Опирается ладонями на грудную клетку, чтобы было удобнее двигаться, и выпрямляется, глядя на мужчину несколько сверху вниз.       Копиа улыбается, проводя ладонями по ее груди с бело-черными следами собственного грима.       — Mia bellezza.****** Тебе идут мои цвета.       Сестра улыбается, наклоняется, чтобы поцеловать — и прикусывает легко кожу за ухом. Копиа стонет тихо ей в ответ, сжимает бедра до синяков и толкается навстречу глубже, вынуждая вздрогнуть.       — Опять играешься?       — Ну не все же тебе одному.       Взгляд невольно с чужой искусанной шеи соскальзывает за спину. В вазе на камине пристроился уже поникший, но все же живой и красивый цветок амаранта — его Сестре притащил кто-то из гулей, услышав, что девушка неравнодушна к этим цветам.       Невольное воспоминание о том, как в первый раз, на траве в саду при чертовой серебряной луне, Сестра была на нем также сверху, выдыхала на ухо со стонами шумно и сжималась, стоило обхватить посильнее чувствительную грудь, прошивает током.       Зверь рычит словно раненный от того, как покалывает нежностью сердце, сжимает Сестру в объятих крепко и двигается сильнее, принимаясь вылизвать краснеющие следы укусов.       Зверь хочет ее без остатка, поэтому хватка у него железная, хотя плоть и кровь горячие.       Девушка вздрагивает сильно, вцепляется ногтями в его плечи до боли и сорванно вскрикивает. Копиа шипит тихо, кусает несколько раз кожу за ухом, после чего втягивает в жадный поцелуй, обвив чужой язык.       Зверь берет ее всю, без остатка, оставляет каждую метку, которую только может. Проникает под кожу, колет иглами, рвет когтями и смешивается с кровью. Изливается в глубине, продолжая толкаться, пока хватает воздуха на поцелуй.       В ушах шумит у обоих, и от этого по-дурацки хочется смеяться. Никакого Духовенства, правил, Антицеркви — только они.       — Давай, как приедем, посадим куст амаранта? — сиплый голос Копии вынуждает Сестру вздрогнуть и удивленно взглянуть в бело-зеленые глаза.       — Амаранта? — она улыбается, следит растерянно за чужим взглядом, после чего понимающе кивает:       — Хорошо, конечно. Черный?       — Да, давай чёрный, — Копиа расслабленно выдыхает и с усталым смешком откидывает голову на спинку кресла.       Смотрит на Сестру снизу вверх, наощупь находит ее руку и переплетает пальцы.       Зверь в груди мурлычет сонно, расслабленно, уступая место обыкновенной человеческой нежности.       Сестра целует его мелко в белую щеку, после — в кончик носа и улыбается ласково:       — Оттирать с меня грим будешь сам.       — Могу слизать, — мужчина вскидывает черную бровь и улыбается, прижимая девушку к себе теснее. Разгоряченная, она все равно едва заметно краснеет, немного ерзая, все еще сцепленная с ним.       — Ты вообще все можешь, дорогой, я знаю, — Сестра улыбается, и Копиа выдыхает коротко. Притягивает к себе и целует мягко, едва прихватывая подопухшие губы.       Пусть будет два куста. Или три. Да, три, пожалуй, в самый раз. И прямо у нее под окнами.