Полёт ласточки

Май 1567 г.

Варя ходила из стороны в сторону. Один Бог ведает, какой по счёту круг она сделала. Она трепала змеящуюся косу и иногда с раздражением выдыхала. Через распахнутое окно доносились пьянящий запах цветущих яблонь и трели пичуг. Тихозёрская слобода словно пела, источая десятки звуков. Но Варю они только злили. Мать и бабушка за ней внимательно наблюдали. Мать сжимала губы, явно собираясь отчитать её. Она тарабанила тонкими пальцами по столу. А бабушка спокойно пила едва горчащий ромашковый отвар. — Прекращай мельтешить, — наконец отчеканила мать. — Голова уже кругом идёт. — Матушка, прошу тебя! — Варя умоляюще поглядела на неё. — Ты ведь знаешь, что я лучше умру, нежели поеду туда! Варя едва ли не готова была кинуться на колени. В блекло-голубых глазах промелькнул испуг, но Варя сморгнула его и шумно втянула носом воздух. Матушка закачала неодобрительно головой и повернулась к бабушке. — Дарина Дмитриевна, скажи ты ей. У меня уж сил нет с ней спорить. — Бабушка, не говори ничего! Я сама знаю, что батюшкино слово твёрже камня, но я не хочу ехать к опричникам в логовище! Да помру лучше, чем заявлюсь туда! Варя запустила пальцы в медно-рыжие волосы, закачала головой и сжала подол платья. Она снова заходила из стороны в сторону, растерянно пытаясь собрать мысли в кучу. Дарина Дмитриевна строго глядела на внучку, поджимала губы и крутила в руках чашу, от которой прозрачным облачком вздымался серый пар. — Тебе придётся смириться со всеми своими страхами, — сказала бабушка. — Иначе ты не выживешь. Либо ты задушишь их, либо они тебя поглотят. Сейчас такое время. — Дурость, а не время, — сказала Варя. — До сих пор не верю, что отец и Юра тоже опричники. — Прекрати дерзить! Наглая какая, ты погляди, — мать стукнула рукой по столу и со всею строгостью поглядела на Варю. — Поедешь в Александрову слободу и всё тут! Быть может, и жених тебе найдётся. А то в шестнадцать годов ещё в девках сидишь. С Яшкой этим вечно по болотам таскаешься, что люди уже думают? — Яшка мне как брат. Сама знаешь. И люди знают, — сказала Варя. — Ох, точно! Я ж деду обещала помочь! — Боже, она снова собралась идти к этому недо-лекарю! Что за неугомонный ребёнок! Дарина Дмитриевна, она совсем от рук отбилась. — Кто виноват, что из тебя такая дрянная мать? — сухо процедила бабушка. — Варя, стой! — крикнула она. Но Варя уже выбежала на улицу и пустилась к краю деревни, где стояла избёнка лекаря, знахаря и костоправа в одном лице. Изба почти вросла в густой лес. Мощные деревья стояли грозным войском, по-ворожейски шепчась между собой. На дрожащей траве приютилась похожая на жемчуг роса. Варя нырнула внутрь избы, по привычке стукнув рукой по висевшей над дверью подкове. — Илья Иванович! — крикнула Варя. — Илья Иваныч, ты прости, я чуть припозднилась! — Не кричи, всю Тихозёрскую на уши подняла ужо, одолей вас всех бурьян… — заворчал Илья Иваныч. Варя прикусила язык и прислонилась к столу, уставленному разными горшочками с мазями и настойками. — Как он? — спросила Варя. — Так же. Но бредить перестал. Варя хмыкнула и украдкой заглянула на полати. Там по-прежнему в беспамятстве лежал мужик с пожелтевшим лицом. Несколько дней назад Варя и Илья Иваныч нашли его в лесу, с торчащей из плеча стрелой. Повезло ему, что они мимо шли. Так бы помер он там. Варя взяла со стола ступку и принялась растирать в ней снадобья. Сухая трава мерно шуршала под напором песта, ломалась и превращалась в порошок. Пригибаясь, чтоб не стукнуться о дверной косяк, в избу вошёл парниша с пушистыми ржаными волосами. Он улыбнулся Варе и поздоровался с Ильёй Иванычем. Он что-то усердно прятал, и Варя слегка нагнулась, заглядывая ему за спину. Он это заметил и отвёл взгляд. — Варя, я… э-э… на вот. Держи. Он протянул ей аккуратно сорванные душистые цветы. Варя изогнула бровь и сжала губы. — Зачем? — строго спросила она. — Тебе ж всякие там былинки нравятся… ну и я… ну… Илья Иваныч одним движением отобрал у него цветы и треснул его ими по затылку. — Дурак ты, Яшка! А ну пошёл отсюда, дубатолк! — Ай, дядька, да ты чего? Я же просто цветов княжне нарвал! — Не вертись под ногами, одолей тебя бурьян! Варя звонко расхохоталась, глядя на сердитого Иваныча и растерянного Яшку. Её смех разлетался по горенке, звенел и журчал. Хриплый стон, донёсшийся с полатей, заставил всех замолчать. Варя тут же подскочила и глянула на болящего. Он вертел лениво головой, потирал рукой бок и хлопал глазёнками. — Очухался! — улыбнулась она. — Деда, он очухался! — Мать честнáя, курица лесная… Любушки-голубушки… — просипел мужик. — Нешто помиловал меня Господь Святый? — Ишь ты, помиловал! Да кабы не мы, помирать тебе под ракитовым кустом, как последней собаке, одолей тебя бурьян, — заворчал Илья Иваныч. — Варька, Яшка, столбом не стойте, принесите ему воды! Варя и Яша тут же понеслись к ведру. Глаза мужика быстро забегали по углам хатёнки, как бы высматривая, чем можно было бы поживиться. Иваныч нахмурил брови. — Ворьё, ты чего там разглядываешь? — рявкнул он на мужика. — Дядь, да он пожрать хочет, небось, а ты на него орёшь, — сказал Яшка, помогая мужику попить воды. Когда вдоволь напился, он вытер куцые усы и безуспешно попытался сесть. У него не получилось, и он так и остался лежать, чуть слышно хрипя. — Да кто ж тебя, голубчик, так побил? — спросила Варя. — Да опричники эти, чтоб их… — он злобно сощурил глаза. — Скоты, еле я от них ноги унёс. Варя вздрогнула и сжалась. По её телу прошла волна тревоги. Он бы не смог далеко уйти с торчащей из плоти стрелой. А значит, опричники проходили рядом с их деревней. Она вдохнула полной грудью и спросила раненого об его имени. Он назвался Колядкой. Он смотрел своими хитрыми глазёнками вокруг, улыбался в бороду и иногда хлюпал большим, похожим на шишку носом. — Дедусь, а сколько ж я здесь провалялся-то? — спросил он. К слову, Илья Иваныч не был таким уж и старым. Возраста он был сорока лет от роду, и седые волоски проступили только на висках и кой-где на бороде. — Седмица будет, — сказал Илья Иваныч. Лицо Колядки вытянулось, он захлопал узковатыми глазками и присвистнул. — Мать честная… Нехило я здесь провалялся, уже и домой пора. Илья Иваныч хмыкнул и пожал плечами. — Ну иди, иди. Далеко ли пойдёшь? Отлежись пока пару деньков и иди на все четыре стороны. Колядка возразил бы, да вот сам не мог ни встать, ни сесть. Пришлось ему остаться ещё на пару дней, пока он не смог худо-бедно стоять на ногах. При этом он опирался на трость. Тростью ему послужила простая палка, к которой Яшка приделал что-то вроде набалдашника из простой тряпки. Он засобирался уходить, потуже замотал онучи и подтянул лапти на ногах. Сунул подмышку трость и благодарно поклонился. — Ну, прости уж меня, негодного, нечем заплатить! — развёл он руками. — Коль, не приведи Бог, нас дорога в трудный час сведёт, я вам помогу, — Колядка отвесил поклон, как принято было, и попрощался со своими спасителями. Он, чуть опираясь на трость, поковылял в сторону леса. Варя провожала его глазами, пока он не скрылся за тучными стволами деревьев. — Ну вот, а ты говорил разбойник-разбойник. А он, вишь, какой добрый дядька, — сказала она. — Знаешь, деда, а я думаю, что даже у лиходея есть сердце. Просто оно замёрзлое. Его надо лишь отогреть. Верно? — Тебя послушать, так только опричники без сердца бегают. — Разве нет? Опричники уже не люди, а скоты. Да и у скота сердце есть, а эти твари лютее нехристей. Она сморщила нос, и презрение окрасило её лицо. Деревья смотрели на неё сквозь вековую мудрость. Им чужды были гнев, обиды, гордость и презрение. Они же деревья, о каких чувствах может идти речь? Варя жадно рассматривала лес, наслаждалась его величием и будто прощалась с ним. — Мне надо идти, — сказала она, с трудом отрывая взгляд от деревьев. Тяжело осознавать, что надо расставаться с этим лесом, с родной вотчиной, друзьями. И куда её отправляют? В Александрову! Там же одни опричники! Но как Варя может ослушаться родителей? Она с тяжёлым сердцем шла домой. Каждый шаг она делала медленно, будто старалась отсрочить свой отъезд. Но, хоть и медленно, она всё равно дошла до терема и приплелась в свою светлицу. Здесь всё было невообразимо привычное. Удобная постель, приятно пахнущая ромашкой и чабрецом, лежащие на столе книги, травы и кривая, но зато сделанная с любовью вышивка. Всё это её, родное. А что же ждёт её в Александровой? Служанка постучалась и сказала, что Дарина Дмитриевна плохо себя чувствует и желает её видеть. Варя вздохнула и пошла в её покои. Она остановилась перед дубовой дверью и постучала. — Бабушка, ты звала? Варя, не дожидаясь ответа, вошла внутрь. Бабушка лежала на постели с видом весьма безжизненным и недовольным. Серо-бурые иконы хмуро глядели на них с тёмных стен. — Прекрати вопить, и без того голова трещит, — сказала Дарина Дмитриевна. — Тебе снова нездоровится? — А ты думаешь как? Я помираю, а она мне вопросы задаёт! Голова болит, виски крутит. — Поняла. Вина выпьешь и пройдёт, — сказала Варя. — Сейчас за ним пошлю, я быстренько. — Да уж постарайся. А то и правда помру. Варя выскочила из бабушкиных покоев, приказала принести ей из погреба вино и, перелив его в кандюшку, принесла бабушке. — На вот, попей и легче станет. Когда я уеду, кто ж тебя лечить будет? — Уж сама как-нибудь справлюсь. Да и Иваныч получше твоего лечить горазд, — она захрипела и громко глотнула. — А ты бояться прекращай. Опричники тебе ничего не сделают. Ты ведь царская племянница. Варя хмыкнула и качнула головой. — Всё равно! Они что хочешь вытворить могут. Во всех них ничего божеского нет. — Христа побойся, глупая, у тебя отец и брат в опришне, и в них божеского ничего нет? — Может и есть, да только вытечет последнее. Страшно представить, что они там творят! — Варя, выкинь из головы свои страхи. Забудь обо всей этой ерунде. Тебе ведь самой жить легче будет. Варя едва не поперхнулась от услышанного. Будто это так просто — взять и разом забыть всё, что так сильно будоражит кровь, иголками пуская мурашки по спине. — Прости. Я пойду, — сказала Варя. Она вышла вон из терема, пошла в пахнущее сырой росой поле и упала в зелёные колоски пшеницы, средь которых алыми пятнышками горели, чуть склоняли свои пламенные головки, маки. — Да разве ж не все люди боятся? — вздохнула Варя. Майский ветер рассыпáлся волнами по пушистым полям. Варя лежала в густой траве и глядела в небо, на клубящиеся в вышине белокурые облака. Чернокрылые ласточки летали почти под самым небесным куполом. Значит, дождя не будет. Хотя, наверное, лучше бы он и пошёл. Вот бы вдарил такой сильнющий, смывающий всё на своём пути, жестокий ливень. Дороги бы размыло, и ни одна лошадь бы не смогла вывезти её из Тихозёрской. — Варя! Её всё-таки нашли. Она поднялась на локтях и поглядела на окликнувшего её человека. Яшка, запыхавшись от бега, шёл в её сторону. Он упал рядом с ней и выдохнул. — Сегодня уезжаешь? — спросил он. — Да, уезжаю. А так не хочу. — Давай сбежим! — выпалил он, и щёки его вспыхнули. Но Варя смерила его строгим взглядом. — Нет. Нельзя. Я должна слушаться родителей. Их воля — мой закон. Она поднялась на ноги и протянула руку Яшке. — Пошли. Возвращаться пора. Неминуемо настал час её отъезда. Крытая повозка уже дожидалась её и мать, будто бы угрожающе нависая над ними. Лошади нетерпеливо фыркали, мотая шелкогривыми головами. Дарина Дмитриевна спокойно взглянула на Варю, перебирающую полы платья. Варя отыскала Илью Иваныча и крепко обняла его. — До свиданья, дедушка! Я буду скучать, — прошептала она. Дарина Дмитриевна почти насилу усадила внучку в повозку. Извозчик ударил кнутом лошадей, и повозка тронулась, размеренно застучав колёсами. — Ну, с Богом, родные, — улыбнулась Дарина Дмитриевна. — Кланяйтесь государю в ноги от меня. — Прощайте! — махала рукой Варя, хотя лучше бы не махала. И без того тошно было. — Я всё равно вернусь сюда. Мать усадила её на место и пригрозила бросить в лесу, если она будет дёргаться. Вскоре Тихозёрская скрылась из виду, постепенно отдаляясь и исчезая в молочной дымке. Ехать до Александровой было, по словам матери, несколько дней, но чем дальше от их вотчины отъезжала повозка, тем страшней становилось Варе. Она провела рукой по плечу и вздохнула. — Опричники… Я-то надеялась, что больше их никогда не увижу. А оно вот как вышло. — А как ты хотела? — ворчала мать. — Они люди царя, а ты его племянница. Рано или поздно тебе б пришлось встретить и опричников. Может, мужа тебе достойного среди них сыщем. Варя испуганно закачала головой. — Уж лучше тучного старика, чем опричника! Матушка, право слово, я лучше утоплюсь, чем за опричника пойду. К тому же, есть ли средь них кто достойный княжны? — Дурная, — выдохнула мать. Они ехали несколько дней, пока на окоёме не зачернела Александрова слобода. Варя захлёбывалась в страхе. На въезде их остановили опричники. Варя вжалась в повозку, будто пытаясь слиться с ней. — А ну-ка, вон из повозки! Сейчас и поглядим, что за птицы к нам залетели. Варю окатила волна трепета. Эхом зазвенели в ушах слова бабушки: «Либо ты задушишь свои страхи, либо они тебя поглотят». Варя приложила неимоверное усилие, что б сделать вид, что совсем не боится. — Что такое? Что вам надо? — холодно спросила Анна Романовна, выйдя из повозки и вытащив за собой дочь. Варя старательно опускала взгляд в пол, в буро-серую истоптанную землю, лишь бы не смотреть в глаза опричникам. — Ба… ик!.. вот те и птички! Ик! — крякнул один из опричников. — Ты как с почтенными жёнами говоришь, дурной? — перебил его товарищ. Варя не сдержалась, подняла взгляд. Перебивший выделялся среди опричников — безбородый, с вьющимися аспидно-чёрными волосами. В ушах у него переливисто звенели изящные серьги, а на тонких пальцах золотыми отблесками пестрели кольца и перстни. Лик его был по-ворожейски ладным, но чёрные опричные плащ и кафтан отпугивали похлеще самой тёмной и страшной бури. Не сразу узнала она в нём того юношу, похожего на воронёнка, коего встретила на казни. Он вышел вперёд, поравнялся с Варей и игриво бросил на неё взгляд леденисто-синих глаз. Она бы в жизни не подумала, что такой колючий взгляд может обжечь. — Краса ты какая, — улыбнулся он. — Девица-раскрасавица, назовись по имени-отчеству. Порадуй меня, будь ласка. Варя сглотнула подкатившую к глотке тошноту. — Я княжна Варвара Васильевна Сицкая, — просипела она. Глаза опричника скользнули по её лицу, он оценивающе поглядел на неё, отчего целая свора мурашек пробежала по её телу. От страха зазвенело в ушах, и Варя вновь опустила глаза. Его пухлые губы расцвели в улыбке. — А я было подумал, жар-птица к нам залетела, уж раскрасивая такая, чудо. Правду говорю, не вру, краса писаная! Он запоздало отвесил поклон и поглядел на неё колдовскими очами, колючими, пугающими. «Ах ты, змей поганый! Чтоб тебя на адовой сковороди шпарило!» — негодовала про себя Варя. Но виду не подала. Лишь поёжилась и сжала губы. — Фёдор Алексеевич, Бога побоялся бы! — вмешалась мать. — Перед матерью к девке липнуть! Ну, руки свои от неё убери, кому говорю! — Да полно тебе, Анна Романовна, разве я что худого молвил? Девка-то и впрямь ладная, я это и говорю. — Что здесь за столпотворение? — услышала Варя знакомый голос. В Александрову слободу въехал удалой рыжий молодец, но Варя не сразу узнала своего брата в мерзком опричном одеянии. — Ох, матушка, Варька, дай Бог вам здоровья, не ждал вас здесь увидеть, — сказал он. — Ребяты, чего это вы их здесь держите? Понятно уже, что они наши. Впущайте! От слова «наши» Варю передёрнуло. Всей душой она не хотела иметь ничего общего с опришней. — А тебе, Юрка, видно, не рады. Погляди, как сестра на тебя грозно смотрит! — засмеялся Фёдор Алексеевич. — Помолчи лучше, — спокойно, будто его совсем не задело, сказал Юра. Наконец повозка смогла проехать в слободу, и Варя облегчённо выдохнула. Брат открыл дверцу, и она, забыв, что на него в обиде, кинулась ему на шею. — Юрка, как хорошо тебя снова видеть! Я так тосковала по вам! — Я тоже скучал, — размеренно сказал Юрий, снимая со своей шеи сестру. Она оглядела его с головы до ног и нахмурилась. Ветер трепал его чёрный плащ. — Хорошо тебе здесь, в Александровой, да? — хмыкнула она. — С этими псами! — Варя! — прикрикнула на неё Анна Романовна. — Язык за зубами придержи. Варя надулась, а Юра закатил глаза, да так, что казалось, они увидели его затылок. Он махнул рукой, мол, ты не поймёшь. — Я государю присягнул и из опричнины не выйду, — проговорил он. — Иван Васильевич полагается на своих людей. То есть на нас. — Опять ты про своё, — с печалью в голосе сказала Варя. — Юра, опричники — злые люди. Они ужасны! Тебе ли не знать? Скольких невинных ты уже убил? — Ох, ну что ты в самом деле! Разве я могу кого-то убить? — он засмеялся, обнажив ровные белые зубы. — Впрочем, не важно. Пойдёмте в дом, чего это мы на улице кукуем? Варя кивнула и направилась вслед за братом. Мать шла за ней, то и дело подгоняя вперёд. Варя решилась и спросила: — Матушка, а что это был за боярин? Безбородый такой, в цацках весь. Фёдор Алексеевич, кажется. Откуда ты его знаешь? — Это Алексея Басманова сын, — не задумываясь, ответила она. — Ты тоже Фёдора знать должна, наш батюшка с Алексеем Даниловичем в свойстве. — Негожий он человек, Фёдор этот, говорил же, выкинь из головы его, — сказал Юра, сморщив нос. На порог вышел отец и ласково поглядел на свою семью. За эти пару месяцев, что они не виделись, в его тёмных волосах, кажется, поприбавилось седых прядей. Или Варе так только показалось. — Батюшка! — крикнула она, кинувшись ему на шею. — Ну, полноте у меня на вые висеть, вон какая уже большая вымахала, — он усмехнулся и потрепал её по волосам. Варя чувствовала себя очень странно. Она не так долго не виделась с отцом, но всё равно напрочь разучилась с ним говорить. Батюшка будто стал для неё дальним родичем, живущим за тысячу вёрст. Но Варя для себя решила, что постарается сблизиться с ним. Для своей же пользы. — Батюшка, скажи мне, отчего мы здесь нынче живём, а не в Ярославле или в Тихозёрской? — спросила она у отца. Василий Андреевич задумчиво почесал бороду и, решив, что Варя ещё мала, ответил лишь, что по службе царь его призвал. Да и незачем бабам в подробности зарываться. А то они начинают думать, а много думать им вредно будет, потому как они берут в привычку слишком много свободы в речах иметь. А это, в свою очередь, не так-то славно, если не сказать, что совсем худо. В браке мужику ещё голову морочить будут, а кому это надо? Верно, никому. Таков был поток его мыслей. Поэтому осталась Варя лишь со знанием того, что отца «призвали по службе». Слобода была воистину прекрасным зрелищем. Белокаменные соборы изрядились в золото, сияющее на солнце, как яркое пламя. Дома были ладно построены и украшены резными ставнями, мудрёными коньками и причельниками. Но каждый краешек земли насквозь пропах кровью. Варя боялась этих улиц. Они будто чернели от копоти и крови, смердели гнильём. Тошнота давила глотку каждый раз, стоило только Варе выйти на площадь. Странным ей показался и этот опричник, Фёдор Алексеевич. Вроде бы и по-доброму говорил, да только голос у него был змеиный, словно пропитанный насквозь гремучим ядом. И очи странные. Будто колья, ножи или сабли. В Александровой даже дни текли медленнее. Они ползли, будто застрявшая в небытие улитка. Ползёт, ползёт, но так и не добирается до своей цели. Варя с тоской сидела у окна и вышивала. Иголка безыскусно врезалась в ткань и отстранялась от неё, оставляя грубый узор ниткой. Юра долго смотрел на сестру, хмурил брови и качал головой. — Варька, пойдём, прогуляемся немного, — сказал он. — Кислее лица я не видывал ещё. Варя подняла на него испуганный взгляд и закачала головой. Несколько локонов выбилось из-под перевязочки и упало на её лицо, брызнувши тень на кожу. — Я не хочу. — Да на тебя глядеть жалко. Вон, сидишь в четырёх стенах, хоть бы в сад, что ли, вышла. Пойдём, там красиво. Или я другого чего занятного тебе здесь покажу. Но я больше не хочу на твоё тоскливое личико смотреть. Ну же, Варюш, пойдём. Варя нахмурилась и, нерешительно повертев в руках вышивание, отложила его в сторону. Юра оценил это как согласие, взял сестру за руку и потянул за собой. В избе воздух был спёртый, хоть там и проветривали, а на улице он словно бы искрился свежестью. Оттого и дышалось чуть легче. Но у Вари его будто из лёгких выбили. Она не выпускала из пальцев руку брата, крепко вцепилась в его рукав, будто маленький ребёнок, схватившийся за юбку матери. Не так уж и много людей ходило на улице. От этого Варя почувствовала слабое облегчение, растворившееся на губах прохладным вздохом. Юра рассказывал о всём, что только можно. Об иноземных послах, о конях, садах, красоте храмов. И за этими словами Варя не заметила, как тревога стихла, отпустив из цепких лап её душу. Варя даже позволила себе улыбнуться. Но это улыбка померкла, стоило только выйти на площадь. Варя встала точно громом поражённая. Посередь площади высилось ристалище, на котором могильным камнем горбилась плаха. Опричники вели под руки крупного человека. Он даже не сопротивлялся им, уложил голову на плаху и закрыл глаза. Голова у Вари пошла кругом, она не могла отвести взгляд. Юра потянул её за рукав. — Варя, пойдём отсюда, тебе нельзя… Топор рухнул на шею осуждённого, брызнула кровь, Варя вскрикнула и бросилась бежать. Она неслась прочь как можно скорее. Ужас выбивал слёзы. Варя не разбирала дороги, бежала, лишь бы оказаться как можно дальше от смерти. Она влетела в конюшню. Ей стало дурно, она упала на колени. Её вырвало. Ей стало немного легче. Но лишь на миг. Перед глазами пестрел образ осуждённого. Снова и снова в её памяти топор рассекал его шею, ломая кости и разрывая плоть. Она закрыла глаза ладонями и прикусила губу. — У тебя что-то случилось? — услышала она незнакомый мужской голос. Перед ней стоял юноша в косоворотке, умело расшитой узорами. Он с добротой глядел на неё. «Наверное, это конюх, — подумала Варя. — Уж точно не опричник». — Я… я испугалась. — Это не мудрено. Здесь много чего страшного. Он протянул ей руку, и Варя, немного подумав, ухватилась за неё и встала. — Меня Максимом звать. Как твоё имя, девица? — Варя. Он улыбнулся ей и хотел было что-то сказать, но его перебил вошедший в конюшню Юра. — Вот ты где! Ты зачем убежала? А вдруг бы с тобой что случилось? — он взял её за руку. Юра наскоро поздоровался с Максимом и потянул Варю за собой. Варя махнула ему на прощание рукой и поспешила за братом. — Кто он? Ты его знаешь? — спросила она. — Максим? Скуратова Малюты сын, — ответил Юра, и у Вари похолодело в груди. Малюты сын. Того самого Малюты, о жестокости которого слагали страшные сказы, именем которого пугали детей. И сын этого человека несколько мгновений назад с добротой глядел на неё! Мир перевернулся, что ли? Варя крепче сжала Юркину руку и сглотнула горчащий под языком страх.