Здесь девушки прелестнейшие спорят За честь достаться в жёны палачам, Здесь праведных пытают по ночам И голодом неукротимым морят. А. Ахматова
Январь 1565 г.
С самого начала Варя чувствовала смердящий дух крови. Вся Александрова слобода ей пропиталась. Да и не только слобода... От них ото всех пахло кровью. Нет, даже не пахло — разило кровищей за сотню саженей. И Варя сжимала губы, плотнее кутаясь в шубу. Снег падал на лицо и неприятно жёг кожу. На площади столпилось много народу – кажется, вся слобода вывалилась поглядеть на происходящее. На фоне серого неба золотились нарядные маковки церквей. Солнце поглотили тусклые тучи, оставив вместо него лишь блёклое пятнышко. Варя стояла рядом с отцом и братом. Ветер развевал их чёрные плащи. Такие были на всех опричниках. И на Юре, её старшем брате, тоже. Очень странно он смотрелся в этих, похожих на монашьи рясы, одеждах. Варя пыталась разглядеть царя, но нигде не видела его. Только злобные кривые лица, похожие на чёрствые сухари, зыркали из‐под меховых шапок. – Отец, мне здесь не нравится, – прошептала она. – Я не спрашивал, что тебе нравится. Посмотришь, что с изменниками делают. Заодно перехочется супротив государя рот разевать. Варя бы и так не стала. Будто ей только и надо, что государеву волю оспаривать. Написано же в Писании: «Будьте покорны всякой власти». Юра положил ладони ей на плечи, прижимая её к себе. – Коль страшно станет, можешь меня обнять. И вообще лучше рядом держись, а то ходят тут всякие. Он глянул в сторону на какого-то юношу лет пятнадцати‐шестнадцати, тоже опричника. Из-под его шапки торчали забавные чёрные, как у татарина, кудряшки, а он сам насупился и свёл к переносице густые брови. Он был похож на нахохлившегося воронёнка среди старых воронов. Юноша повернулся к Варе, и она быстро отвела взгляд, но потом спохватилась и вновь вперила в него зенки. Он подумал немного и сдержанно кивнул, будто здороваясь. – Юра, кто это? – шепнула она. – А-а, – махнул он рукой. – Плюнь на него, щученёнка безродного. На кой пёс он тебе сдал... Дикий, полузвериный вопль прервал Юрку. Варя в ужасе глядела, как на площадь вытащили мужчину в одной изорванной рубашонке. Вместо лица у него была каша из разодранной плоти и грязи, из коей пробивались потемневшие волоски – остатки бороды. – Не гляди, Варя, не гляди, – зашептал Юра, обхватывая руками сестру. – Пусть смотрит и знает, – строго сказал отец. — Вот так карают измену! Изменника затолкали в покрытый едкой сажей котёл, будто он был здоровым окороком, привязали его руки и развели огонь. У Вари в груди загромыхало в бешенном порыве сердце. Юра крепче прижал её к себе. – Не гляди, – повторил он, закрывая ей глаза. – Не стоило отцу брать тебя с собой. Какое‐то время на площади жужжал лишь шёпот толпы, но совсем скоро изменник взвыл от боли. Его крик дребезжащим металлом рассекал воздух, рвал его на куски. Варя зажмурилась и дрожащими руками сжала ткань Юркиного плаща. Рёв изменника хлестал по ушам, просачивался в жилы, обращал кровь в ледяные осколки. Варя хватала губами морозный воздух, а он царапал глотку, сдавленную комком слёз. Варя вцепилась в Юру, боясь даже на миг поднять глаза, а он трясущимися руками в ответ гладил её по спине. Желудок выворачивался наизнанку, но Варя держала в себе рвоту. Если не сдержится – опозорит отца. Но сейчас этот глупый позор казался сущим пустяком. Кто‐то сильно толкнул её, и она краем глаза увидела изменника. Кожа его почернела и слезла шматками, как ветхий ободранный мешок, кровь из алой стала тёмно‐бардовой. Вопль несчастного рвал сердце, лупил по ушам набатом, от него жилы стягивало, как тетиву на луке. Глотку словно обхватили костлявые, по‐мерзки ледяные руки. Варя согнулась пополам, рвота обжигала гортань и с мерзким звуком шлёпалась на снег. – Варька! – зарычал отец. – Прекрати сейчас же, позорница, люди же смотрят! – Отец, ей дурно от всего этого, – сказал Юра. – Я же говорил, что ей станет тошно! Посмотрела и хватит. Ей надо к матери. Варя вытирала слёзы объятыми дрожью пальцами. Страх стучал в висках, бил в нос мерзкий запах гари, будто смолили жирную свинью. Обуглившаяся шкура изменника не истлевала перед её глазами, даже когда Варя закрывала их ладонями. – Пойдём, Варюш, нечего тебе здесь делать, – Юра подхватил её под руку и повёл за собой. Варя последний раз окинула взором толпу, и её взгляд наткнулся на того самого черноволосого юношу. Он неотрывно глядел на казнь, а на его лицо густым отпечатком легла ненависть. Словно почувствовав на себе взгляд, он обернулся на Варю, и его губы вспыхнули недоброй ухмылкой. Снег трещал под ногами, будто ломающиеся косточки крохотных птиц. Варя всё ещё дрожала, крестилась и беззвучно шептала молитву. Отец остался на площади. Варя не понимала, что может быть приятного в наблюдении чужих мук. Как вырываемое сильным ветром дерево, трепетала между рёбер душа и всё никак не могла успокоиться. Ветер вился над головами, дёргал Варю за платок и шапку и леденил на щеках слёзы, не успевшие упасть на землю. Юра будто нарочно молчал и даже не глядел в её сторону, лишь шёл, глядя в окоём, очерченный заснеженными крышами изб. – Зачем так жестоко? – наконец спросила Варя. – Дядюшка же мог просто его запереть в темнице. – Дядюшка со своими холопами волен делать, что хочет. А этого для показу казнили. Чтоб другие иудомордые поганцы не вздумали предавать его и землю Русскую. Ну всё, прекращай слёзы лить, матушке это не понравится. Он ласково вытер её щёки, поцеловал в макушку и потянул за руку в пределы их двора. Анна Романовна, их матушка, сразу нахмурилась, когда Юра и Варя вернулись без отца. Она скрестила на груди руки и строго спросила: – Где батюшка? Вместе уходили, без него воротились. Где его посеяли? А у тебя, Варька, почему лицо пятнами зашлось? Ревела? Говорила же, зачем девку на казнь брать! Не бабское это дело, по казням шататься. Варя хлюпала носом, хотя благородной девице не пристало так делать, молча слушала её причитания и пыталась снова не расплакаться. Юрка кратко объяснял матери, что произошло и почему они ушли без батюшки. Позже во снах Варя часто видела обуглившийся, зажарившийся в масле окровавленный труп, глядевший прямо на неё. Во сне он был ещё страшнее, вопил пронзительнее, плакал жалостливее. Он пытался выбраться из котла, но опричники с хохотом заталкивали его обратно. Варя знала, что перед ней мертвяк, и оттого ещё больше боялась. Иногда виделся ей тот черноволосый юноша. Его ухмылка пугала, словно бесовский огонь. Да и сам он был воплощением колдовского дурмана, окутывающего с ног до головы. С опаской она выходила на улицы. Да и то – лишь с Юрой или батюшкой. Матери не нравилось, что происходило с Варей. – Мы едем в Тихозёрскую, – сказала мать. – Я уговорила отца, он добро дал. Дворовым уже возок готовить приказала. Возвращаемся домой! – Домой? Слава Богу! – она обняла мать и засмеялась. Пожалуй, день отъезда из Александровой был самым счастливым в жизни Вари. Она чуть ли не с разбегу запрыгнула в возок и уселась возле матери. В мыслях было одно: «Больше я не увижу этот ужас». Пожалуй, это было самой большой ложью, которую она себе выдумала.