Полёт ласточки

Я спущу на воду венок со свечою, Так легко, так легко, Чтобы плыл по ручьям, полыньям за тобою Далеко, далеко. Мельница «Далеко»

      — Ой, на речку молодёжь пособирается. Ты пойдёшь, Варвара Васильевна? — спросила Прошка.       — Там могут быть опричники, — ответила ей Варя. — Но на Ивана Купалу надо б трав насобирать. Они в день этот свои целебные свойства обретают.       Варя взглянула на свечу в своей руке. Огонёк тревожно дрожал, а воск стекал на подсвечник, расплываясь серо-жёлтой жижкой. Ей на мгновение показалось, что она слышала голос Марфы. Она огляделась по сторонам, но вокруг была только ночь и пустая горница.       — Мне показалось, я слышала что-то, — сказала Варя, прислушиваясь.       Шорохи доносились из-за непрочной двери, ведущей в кладовую. Варя распахнула её и отскочила в сторону.       — Ой!       Из кладовой вывалился, уронив из рук хлеб, мальчишка лет двенадцати на вид. Его волосы светло-русыми с рыжеватым отливом волнами падали на чумазое круглое лицо. Со стороны он уж очень похож был на Прошку. Веснушчатый нос и округлые черты были едва ли не одинаковыми.       — Мишка! А ну брысь отсюда! Откуда ты харчи стянул? Даянка опять дала? А ну, перед княжной поклонись!       Она схватила его за ухо и заставила отвесить поклон Варе. Он дёргался, вырывался, но освободить ухо из цепкой хватки Прошки так и не смог.       — Ой, Оленька, пусти, мне ж больно! — зашипел он, морщась.       Варя захлопала глазами и посмотрела по сторонам. Мальчишка явно обращался к Прошке, но звал её Олей. Варя заморгала и чуть не обожглась талым воском.       Прошка потянула Мишу за собой. Он упирался, выгибал спину и тихо попискивал.       — Я же говорила тебе, чтоб в княжьей избе по ночам не шатался! — шипела она.       Варя нагнала Прошку и заглянула ей в глаза. Обычно говорливая Прошка ограничилась лишь молчаливым кивком, опустив свою привычную болтовню.       — Брат твой? — спросила Варя. — А чего это он тебя Олей зовёт?       — Глупый он.       — Врёшь! — вскрикнул Миша. — Я не глупый, сама такая.       — А ну тихо! — шикнула на него Прошка. — Не позорь батьки-покойничка голову.       Она зажала ему рот ладонью и, едва заметно поклонившись княжне, удалилась, потащив за собой Мишу. Варя сжала губы и нахмурила брови. Сомнения закрутились у неё между лопаток.       Настала чреда и Аграфены Купальницы. Девки дружным табором похватали корзинки и побежали собирать ягоды. Знахари тоже вышли на сбор целебных трав, в охоте за их волшебными силами. Летнее солнце встречало людей нежными лучами, обнимая своим теплом. Воздух пропах свежей зеленью и июньской жарой.       Варя настороженно оборачивалась назад, на тающую в сиреневом мареве слободу. Хоть стены её и построили из белого камня, Варе она казалась чёрной, как слепая полночь.       — Да не тревожься ты, Варь! — Прошка, идущая рядом, едва заметно подпихнула её в бок. — Анна Романовна не будет на тебя серчать, что ты с нами пошла, а ежели и будет, то я на себя вину возьму, токмо не тревожься, а то когда тревожишься, вид у тебя жалостливый-жалостливый, совсем как у маленького зверёныша какогось.       — Да я и не беспокоюсь о том, — она пожала плечами и снова оглянулась назад. — А что, Марфа идти с нами отказалась? Да и вообще, здорова она? Я её весь день не видела.       — Ей с самого утра худо. Говорит, ноги её не держат, словно соломинки гнутся, да и живот у неё разболелся сильно. Бедная, хоть бы лихого чего не приключилося.       Варя вздохнула, покачала головой и поджала губы, а в разуме промелькнула не очень приятная мысль. Но Варя отмахнулась от неё, словно от назойливого комара. В любом случае, на уж очень страшный недуг не похоже.       — Ой, гляди, это же окопник!       На каком-то расстоянии от них, где лес ещё только начинался, но солнце уже плохо освещало землю, расползлись заросли крупной травы, на землисто-жёлтых кончиках которой висели лилово-розовые цветочки, похожие на серьги.       — Дедушке за ним приходилось чуть ли не через весь лес идти. Вы ступайте пока без меня, я догоню вас.       Варя быстро преодолела расстояние, перекинула корзинку из одной руки в другую и потёрла пальцы. Пожалуй, лечебное дело было её призванием. Варя забывала обо всём, когда собирала целебные травы, готовила снадобья и помогала больным. За это её любили. А разве есть человеку большая награда, чем людская любовь? Может и есть, но для Сицкой не было.       Зарывшись в землю едва ли не по локоть и не замечая ничего, она едва услышала топот копыт, пронзающий воздух свист и смех. Варя подняла голову и пришла в ужас. Опричники скакали по полю, двигаясь к лесу, свистя и улюлюкая.       Тело само рванулось с места, Варя сломя голову мчалась через деревья. Колючие ветви хлестали её по лицу, а она боялась обернуться. В ушах колотило сердце. Варя не видела ничего перед собой. В голове ревела только одна мысль: бежать, бежать, бежать!       — О-ох, — Грязной едва держался в седле, — гляди, ик! Ведьма побежала!       Фёдор нехотя повернул голову в сторону леса, белой рукой поправив волосы, чтоб лежали краше. Он хмуро поглядел на Ваську и хмыкнул.       — Да? А в прошлый раз черти к тебе приходили, — заметил он. — В этот раз ведьму тебе подослал антихрист?       — Да вон она… ик!.. Змея эдакая… ик!.. Траву рвала, во-он… ик!       Федя пригляделся и действительно разглядел несущуюся сквозь деревья юницу. Рыжие волосы горели безумным огнём среди холодной зелени.       — Дурак! Это ж Варвара Васильевна, — сказал он. — Ишь, как дёру дала. Юрка, чего это она у вас такая шуганная?       Юрка дёрнул коня под уздцы, преградив Фёдору путь.       — Фёдор Алексеич, ты бы уж за языком-то следил, — отчеканил он голосом, полным притворного спокойствия, хотя внутри него всё бушевало.       — А чего я не так сказал-то? — хмыкнул Фёдор, пожав плечами.       А Варя всё бежала. Кусты острыми зубьями разодрали её ноги, на царапинах бусинками зачернела кровь. Но вот впереди показались спины девиц.       — Прошка! — Варя схватилась её за руку, как хватается утопающий, едва не разрыдавшись.       — Варя? Что случилось? — спросила она. — Волки? Пожар? Христово пришествие?       — Опричники! — завопила Варя.       — А чего это ты, княжна, так боишься-то? — вперёд выступила статная девица с рыжей, как у Вари, косой.       Она самоуверенно вздёрнула подбородок и поглядела на Варю как на маленькую собачонку. В её колючих глазах шипела неприязнь.       — У тебя же и отец, и брат опричники. Чего ты испугалась, а?       — Ой, Машка, не начинай, — сказала Прошка, пытаясь успокоить Варю.       Другие девушки побаивались Машку. Да и не её одну только. Боялись её сестёр тоже. Три сестрицы, три дочери Скуратова. У Вари тоже непроизвольно сжались внутренности, когда она узнала, кто их родитель. Но вспомнив об их брате, Варя подумала, может, дети у Малюты не такие уж и плохие? Может, в них нет ни злости, ни жестокости, которые были присущи отцу их?       — Правда, пойдёмте по домам лучше, от опричников можно ожидать много чего дурного, упаси Господь, будь ты хоть простая крестьянка, хоть княжна, — выдала одна из девиц. — Нет веры, что и тебя за косу на сеновал не оттащат.       Варя всей душой желала оказаться дома. Дом был единственным местом, где она могла спокойно вздохнуть. Трава неприятно лизала расцарапанные ноги. Варя не обращала на это внимания, ей лишь хотелось поскорей прийти к своему убежищу и успокоиться.       Когда на горизонте уже всплыла слобода, Варя зашагала как можно быстрее. Да, поспешила забежать к себе во двор, оставив девок далеко позади. Рядом с крыльцом сидел Миша, играя во что-то.       — Ты чего такая всклокоченная? — поднял он большие карие глаза на Варю. — За тобой гонится кто?       Варя промолчала, переводя дух. Отчего-то ей очень не хотелось представать перед мальчонкой трусихой. Она оправила подол сарафана, испачканного в пыли, и присела рядышком с Мишкой. После бега во рту стоял привкус стали.       — Что это у тебя? — Варя поглядела на опалённые бумажки, которыми так увлечённо играл Миша.       — Это? Нашёл вот. Теперь это моё, — гордо заявил он. — Но я не знаю, что здесь намалёвано. Может, это от тяти письмо мне?       Он ткнул пальцем в аккуратно выведенные буквы, едва уцелевшие от пожиравшего их огня.       — Хочешь, я тебе прочту? — спросила девица, перенимая кусочки грамоты из ручек мальчишки. — «Буди осторожен, коли ты собрался на царя…» — на этом месте огонь уничтожил написанное, и Варя перешла на нижнюю строчку. — «Ежели он мешать тебе будет, то клеветою обложи его, слух какой пусти…» — здесь снова слова опалены были, Варя нахмурилась, чувствуя неладное, и прочла оставшийся отрывок. — «…Басманов — царёв любо…»       Она дрогнула, не смея произнести оставшееся слово. Вот подтверждение Прошкиного рассказа! Неужели молва о Фёдоре Алексеивиче правдива? Да пёс с ним, с Фёдором, неужто сам царь…       — Что-то околесица какая-то тут, а не письмо от тяти, — сморщился Миша. — Играть весёльнистее, чем грамоту читать.       Он начал носиться по двору. А Варя не могла прийти в себя, всё ещё не выпуская из рук бумаги. Она даже не до конца понимала, как ей быть и что с этим делать. Смеяться ли, плакать ли? Но на всякий случай грамоту сберегла. Миша подбежал к ней и уселся рядом.       — А почему Оля с тобой не пришла? Вы ведь вместе в лес хаживали, — он заглянул ей в глаза, доверчиво улыбнувшись.       — Оля? Ты о Прошке говоришь? — Варя пригладила его русые кудряшки, про себя надеясь докопаться до истины.       — Прошка-Прошка! — передразнил Миша. — Да какая из неё Прошка? Глупая она, боится, что опричники узнают, что её Олей звать, и потащат в застенок. А там, в застенке, знаешь, какая жуть творится?       — Знаю, знаю, нечего об этом и говорить.       Варя отряхнула подол и строго поглядела на Мишу. На его носу веснушки походили на брызги краски. Да, пожалуй, точно такие же были и у Прошки. Только Варя о ней подумала, как она влетела во двор и ухватила младшего брата за руку.       — Мишка! Ах, вот ты куда подевался! А то Аксинья Тимофеевна потеряла тебя, — она подняла его на ноги и оттряхнула от пыли. — Снова запачкался! Как поросёныш, а не ребёнок, ей-Богу. Вон, и княжну замазюкал! Прости, Варь, он не нарочно.       — Не суетись ты так, Оля, — как бы невзначай ответила Варя.       Прошка дрогнула и замерла. Миша посмотрел на княжну довольными глазами, дескать, «я научил!», и вытер рукавом нос.       — И ты туда же? — простонала Прошка. — Это больше не моё имя! Пойдём, разбойник! Скажу Даянке, чтоб еду тебе не давала, а то слишком много бед от тебя, дружочек родимый!       Мишка простонал что-то невнятное, а Прошка, или Оля — Варя уже не разбирала — потащила его за собой, не забыв напомнить княжне, что завтра уже Купала. Варя поёжилась. Мурашками по коже пробежало плохое предчувствие.       Варя не первый раз была на празднике Ивана Купалы. Она и до этого вместе с тихозёрской молодёжью прыгала через костёр, пела песни, пускала в реку горящие колёса. Вместе с Ильёй Иванычем в этот день собирали разного рода травы. Не сказать, что ей нравился этот праздник. Было в нём то, что её всегда неимоверно расстраивало: гадания.       Когда все девки, облачившись в одни простые рубахи, распускали длинные косы, снимали кресты, запирались в бане и гадали на суженого, Варе всегда доставалось не самое приятное гадание. А когда пускали венки по речке, то венок Вари камнем шёл ко дну, едва оказавшись на воде. Может, оттого Варя в шестнадцать годов в девках так и сидит, что суждено ей вечно старой девой быть.       Прошка всё время радостно чирикала о чём-то, заверив Варю, что никаких опричников там не будет, а Марфа вовсе идти отказалась. Полянка, на которую девицы пришли, покрыта была разными цветами, среди которых синими огоньками выбивались васильки. Варюша любила эти цветы за их простоту, соседствующую с благородством. Варя сразу же уселась посреди них, пока остальная молодёжь разбрелась в поисках брёвен для костра.       Вечерело. Сумерки размеренно сгущались над лесом, и солнце почти уже скрылось за полосой леса, последними лучами окрашивая поляну золотисто-розовым светом. Варя сидела в цветах, полной грудью вдыхая свежий воздух, пропитанный сладковатым запахом пыльцы. Средь лазурных васильков волосы Вари делались ещё ярче, словно пылали, превратившись в огненные волны.       Она бережно перебирала цветы в руках, переплетая стебли меж собой. Несмотря на то что она была сейчас вне своего дома, она не чувствовала страха. Опричники остались далеко, за стенами Слободы. На опушке завела весёлую песню крестьянская молодёжь. Возле реки юноши уже собрали хворост и старательно разводили костёр. А девки затеяли игру в горелки.       Варька расслабленно сидела и плела венок. Тёплый ветер ласкал её, разбрасывая по лицу рыжие пряди. Она плела только из васильков, хотя обычно на Купалу из них никто венки не сплетал. Однако Варьке уже всё равно стало на этот ненавистный ей обычай с пусканием венков.       — Варь, ты чего через костёр прыгать не идёшь? — запыхавшаяся после быстрого бега Прошка рухнула рядом с княжной.       — Я венок плету. А что, пора уже? — она оглянулась на разгоревшийся огонь.       — Пора бы. Ты жениха-то себе приглядела? Или одиночкой сигать будешь? Я вот в одиночку. Эх, была б здесь Марфа! Так на молодца её поглядеть охота, каков он. Она ведь для него рубаху вышивала. Я тебе говорила, как ладно она вышивать умеет?       В ответ неясное полукивание-полукачание головой. Варя вздохнула. У знатной девицы особого выбора с женихами не было: родители сами выдавали свою дочь за нужных им людей, почти всегда не внимая желанию самой девицы. К этому Варю готовили с рождения, но ей всё равно хотелось искренней и тёплой любви, как и любой другой. Хотя она и готова была пойти под венец за немилого. Главное, чтоб не опричник. Кто угодно, только не опричник.       — Ладно! Побежали прыгать! — Прошка вскочила на ноги и пустилась к костру.       Ноги у неё длинные были, прыгала она хорошо. Ни одна искорка не коснулась её кожи — хороший знак. А Варя боялась. Она всегда боялась прыгать через костёр. В первый раз, когда она в тайне от бабушки ночью вылезла из окна и побежала на праздник, она прыгнула через костёр, но сильно обожгла ноги. Это было четыре года назад, и Варя больше ни разу не обжигалась.       Поправив венок, она сделала шаг вперёд. Шаг, шаг, шаг — и вот она уже бежит по направлению к костру. Варя опустила глаза, чтоб не смотреть на огонь. Зря, думала она, надо поднять глаза! Но страх сгибал её голову, и Варя молилась, чтоб всё закончилось хорошо.       — Прыгай! — выкрикнул кто-то из толпы, и Варя прыгнула.       Рано. Языки пламени облизали её стопы и лодыжки, она едва не потеряла равновесие, зажмурив глаза от боли.       — Ох, не к добру, — зашептались за спиной. — Значит, с негожими знается.       — Ой, Варюша, бедная! — заохала Прошка. — Вишь, как ноги-то ошпарила! Ох, Машка тебе всю науку сбила своими воплями. И надо ж ей было крикнуть? Тебе сильно больно?       — Не сильно, — ответила Варя, усевшись на землю и взглянув на ожоги.       И чего все так всполошились? Не так уж сильно она обожглась. Наверное, потому что никто ни перед, ни после Вари больше не купал свои ноги в пламени.       Она подошла к реке и опустила в воду стопы. Прохлада подарила ей облегчение. Снова начали играть в горелки. Позади раздавались весёлые крики молодёжи и чья-то ругань.       — Ну и сидел бы с мамкой! Зачем вообще сюда пришёл? — кричала Маша.       Варя закрыла глаза, пожалев про себя несчастного, попавшего под яростный пыл Скуратовой. Варя сняла с головы венок и небрежно кинула его в воду. Какая ему разница, когда тонуть? А так хоть никто этого не увидит. Но венок на удивление и не думал утопать. Он быстро побежал по реке, уводимый течением.       — Ох, плывёт, плывёт! — ахнула Варя, вскочив на ноги и пустившись следом.       Она не знала, в чём было дело: в реке, в цветах или в Тихозёрской, но ни один её венок ещё и пяди не проплывал, а этот так и нёсся по водной глади. Но что-то и тут должно было пойти не так. Увлечённая венком Варя совсем не глядела под ноги. Коряга как назло выросла из ниоткуда, и Варя позорно упала.       Быстро встав и отряхнувшись, Варя взглянула на реку. Венок пропал. Может, утонул, а может и нет. Варя ещё немного прошла вперёд. Просто так, для проверки. Быть может, в камышах он запутался.       — Потерялась, барыня-княжна, а? — окликнул её мужчина.       Она подняла голову и встретилась взглядом с Басмановым Фёдором Алексеичем.       На его голове был васильковый венок.