Полёт ласточки

      Варю уволокли в темноту крепкие руки, она забилась в страхе, но знакомый голос вернул её спокойствие.       — Тише, Варя, это мы, — Максим отпустил её и кивнул приветственно.       — Что ты здесь делаешь? — спросила Прошка.       Варя выдохнула, прислонилась к стене спиной и потёрла руками лицо. Первичный страх понемногу отпускал её, и мысли зашевелились в голове, как рой жуков. Но она вдруг сама себя испугалась: что же она наделала?       — Я сбежала… — охнула она, и по коже пробежали мурашки.       Волнение заполонило её грудь и живот. Одно только осознание своей отчаянности и необдуманности зашевелило Варино нутро. Когда она видела перед собой только грозу замужества, взгляд её не замечал ничего другого.       Но стоило Варе сбежать, появилось множество других страхов, что впились в неё, готовые растерзать её и поглотить с головой. Она свободна, но если её найдут, то простой поркой и голодом она не отделается. Варя боялась представить, что сделает с ней отец, если достанет её, будто репу из-под земли. Как она выберется из слободы, если кругом она обнесена толстой стеной, на каждых воротах стоят сторожевые опричники, что как верные псы, охраняют господскую хату.       — Что же я наделала? — зашептала она, и её ногти впились в кожу, хотя отметины с прошлого раза ещё не сошли.       — Варя, что с тобой? Остановись, тише, на что ты себя-то раздираешь, — Прошка одёрнула её руки и легонько встряхнула за плечи. — Теперь вас двое: ты да Максим. Вдвоём не так страшно со слободы дёру дать. Придумать токмо, как отсюда выбраться, чтоб на глаза этим… этим поганцам не попасться.       Варя подняла взгляд на Максима. Он сжимал губы, все черты его будто бы стали прямее. На лице читалась глубокая задумчивость, которая отливала сталью на его скулах. Варя сцепила пальцы.       — У меня родилась мысля, да вот есть у неё беда одна, — сказал он. — Можно будет у какого-нибудь крестьянина здешнего в телеге схорониться под мешками да и вместе с ним из слободы и тикать. Да только где ж его найти и как уговорить?       Варя заставила мысли плыть нужным течением. Она всё ещё тряслась, но уже могла совладать не только с думами, но и с боязнью.       — Может, тихохонько эту самую телегу стянуть да самим крестьянами прикинуться-то? — предложила Прошка.       — Можно было б, хотя и грешно, — хмыкнул Максим. — Но есть ещё одно. Меня сторожевые опричники в лицо знают. Как тут другим кем-то прикинешься?       Варя сжала подол своего платья. То, что пришло ей в голову, настораживало её саму, но она всё равно сказала:       — Моё лицо им не знакомо. Я могла бы… могла бы одеться мужиком. Хотя бы юнцом прикинуться, совсем ещё мальчишкой. Сказать, дескать, князь Сицкий меня отправил из слободы.       Максим и Прошка переглянулись.       — А ты уверена? Не испугаешься? — спросила Прошка.       — Я сбежала, если я сейчас останусь здесь и буду бояться, мне будет только хуже, — сказала Варя, хоть и смутно понимала, на что пошла.       Она хотела дождаться ночи или хотя бы сумерек и убираться из слободы куда подальше. Только вот куда? Желательно было бежать в тихое место, где люди поймут и не сдадут.       — Максим, ты куда податься решил? — спросила Варя.       — Да пока никуда ещё. Перво-наперво выбраться надо бы. А ты уже придумала, что делать будешь и куда схоронишься?       Варя кивнула.       — В Тихозёрскую. Там люди надёжные, меня не сдадут. Со мной не хочешь?       — Как только за слободскими стенами окажемся, так и порешим, а пока рано. Нечего, не сделав ни капли, будущее решить.       — Эх, я б с вами сбежала! Да вот не могу, ребёнок со мной, мне его на ноги ставить, уму-разуму учить, — вздохнула Прошка. — А вы оба смелые такие…       — Да где ж это мы смелые? — закачала головой Варя. — Смелые беде своей в глаза прямо глядят, а не прочь от неё пускаются… Но сил у меня бороться с этой поганью нет.       Она замолчала и погрузилась в свои мысли. Переживания не отпускали её ни на миг, кружась над ней, как стая воронов над трупом. Прошка смотрела то на неё, то на Максима, хмурила брови и наконец сказала:       — Зовите меня Ольгой! Устала я бояться да за чужим именем-то свою личину прятать.

~*~

      Пётр уже направлялся к царю. Вернее, не сам направлялся, а шёл следом за двумя опричниками, которые то и дело косо на него поглядывали. Он почти не волновался, потому что в своей чистоте и невиновности был уверен полностью.       Его подвели к дверям и распахнули их, Пётр вошёл в несильно украшенную залу. В Московском Кремле царские палаты были куда более мудрёно выделаны, но царь ведь решил в монахов играть, тут не до украшательства и прочих мирских благ.       В центре залы стояло деревянное седалище с резными ножками и подлокотниками, на котором сидел царь. Петя тут же поклонился государю. Лёгкое волнение взыграло в нём, но он всё равно был покоен.       — Ну здравствуй, Петрушка. Давненько ты ко мне в гости не заезжал, — с мнимой печалью в голосе сказал Иван Васильевич. — Как вступил в опришню, так обратно в Елизарово и сбёг.       — Прости, государь. Здоровьем худ.       — Ишь ты, здоровьем он худ! Да ты себя, медведя, видел? Так и скажи, что служить тебе не охота. Нечего мне брехать.       — Что ты, государь? Служить я завсегда радый, — ответил Пётр, про себя заметил, что царь хочет добиться от него чего-то.       И не прогадал.       Иван Васильевич кивнул и хитро поглядел на Петра. От такого взгляда мурашки запрыгали по спине.       — Раз завсегда радый, то и сей же час с сердцем делать будешь. Порука к тебе есть. Воеводу Хрякина знаешь?       — Знаю, государь. Под его крылом в малолетстве служил, — Петя не сдержал улыбки.       Хрякин привечал его, не гонял сильно, хоть Петька тогда юн был и неопытен, военному делу учить пытался, но понял, что бестолку с ним возиться, и поэтому не налегал сильно. С сыном его Данилой Пётр и сам дружбу имел. И тут же в памяти запорхали весёлые деньки, когда он с Данилой бегали за девками или, когда особо скучно было, тягали яблоки из боярского сада.       — В измене попался, навестить его надо, — отрезал Иван Васильевич. — Разумеешь, о чём говорю?       Пётр захлопал глазами.       — Как это — в измене? Он же послушен тебе был, как агнец.       — Иуда тоже Христа Господа слушал, как отца родного, а потом, вишь, что соделал… Возьмёшь у отца людей, воеводу и всю семью его до последнего хрячонка на тот свет отведёшь.       Петя поник. Убивать друга и семью его он не хотел.       — Ну, чего раскис? Или тоже в сговоре с Хрякиным?       — Что ты, государь! — вскрикнул Пётр и бешено завертел головой.       — Смотри. Не справишься — секир-башка, Петька. А теперь ступай. Сроку тебе седмица.       Пётр сразу же выпрямился. До него наконец дошло, что царь устроил ему проверку, испытание на верность. Убьёт Хрякина — останется жить. Не убьёт, так и сам преставится.       Он поклонился и побрёл домой.       Его лицо потемнело, Пётр смотрел себе под ноги. Мысли его улетели далеко за слободу. Он подумал, что лучше для него было бы остаться в Елизарово, сидеть тише воды, ниже травы, рот под замок: от этого всем польза была бы. Федьку он видеть не хотел, противно на его смазливое девичье личико глядеть. Да и Феврошка рада была б, если Петя дома остался.       Но матушка одна не поехала бы, а Петька знал, как для неё важна свадьба Фёдора. И Варвару Васильевну эту жалко. Видно по ней, замуж за Федю ей не охота.       Он вошёл во двор, ни с кем не здороваясь, зашагал внутрь избы и уселся на лавки у печки. Пальцы нащупали рукоять висевшего на поясе меча, который редко Петру пригождался. После завершения службы у Хрякина даже случаев особых не было, когда б Пётр красовался на людях, размахивая мечом, как это делал Федька.       — Петенька, это ты? — спросила растерянным голосом матушка. — Уже вернулся?       Петя вскинул на неё глаза и закивал.       — Да-да, вернулся. Федя на слова твои ответил, что тоже очень тебя любит.       Матушка слабо улыбнулась, в её глазах засветилась хлипкая радость, но потом она странно поджала губы.       — Представляешь, сынок… Ох, я не знаю, как об этом и говорить… Федюшина невеста пропала. Сразу, как мы ушли. Её по всей слободе ищут, да и за слободой тоже.       И почему он не удивлён?..       А когда наступила ночь, заползшая во все уголки Александровой, никто не видел, как открылись ставни комнаты княжича Юрия Сицкого и вглубь спальни тенью скользнул едва различимый человечий образ.       Варя чуть не кувыркнулась, когда перелезала через подоконник, но всё же удержалась, осторожно ступила на пол и наощупь дошла до сундука, открыла его и вытащила из него мужские порты и кафтан. Благоразумнее, может, было б облачиться в простые тулуп и рубаху, чтоб никому в голову не пришло их обворовать, но искать их времени не было, поэтому Варя брала, что даёт ей Бог.       Она скинула с себя своё платье, оставшись только в нижней рубахе, быстро натянула порты и надела кафтан, затянув потуже пояс и запихнув в сундук свою одежду. Волосы она, хоть и с трудом, но убрала наверх и спрятала под шапкой. В мужской одежде она чувствовала себя голой. Порты неприятно окутывали ноги, стягивая их тканью, в то же время открывая их людям. В платьях и юбках ходить было куда свободнее и привычней.       Варя перерыла всю комнату брата, но наконец нашла хорошо припрятанный клинок: совсем маленький и, как поняла Варя, тупой. Она надеялась, что не испробует его в деле. Варя всей душой не хотела никого ранить или, упаси Господь, убить. Делать ей больше нечего, как грехи на душу наживать.       Она прикрепила его к поясу и уселась за стол, взялась за перо и бумагу. Писать в темноте было тяжко, но вскоре её глаза привыкли к ночи, Варя смутно различала, что пишет. У Юрки где-то здесь валялась вислая печать с княжьим знаком. Варе снова пришлось копаться в вещах брата, но печать она не нашла и громко цокнула языком.       Она услышала стук каблуков и кинулась было к окну, но поняла: она не успеет! Варя заметалась по комнате, а в замочной скважине хрипел ключ. Варя юркнула под постель и затаилась.       Дверь открылась, Варя услышала тихую ругань отца. Он заходил по комнате, остановился у окна и, постояв около него пару мгновений, направился к столу.       — Здесь никого нет, — рявкнул отец. — Видишь, у тебя уже шуршит в голове, с ума ты сходишь!       — Но я же слышала, — голос матери стал совсем хриплым и ломанным, отчего сердце у Вари болезненно ныло. — Я слышала здесь шорохи. Мне кажется, кто-то здесь был.       — Аня, я знаю, тебе больно из-за её побега. Я найду её, клянусь тебе, — сказал отец.       — Она из-за тебя сбежала. Ты ведь сам не хотел отдавать её замуж за него. Ты ведь сам знал, что на её стороне правда. Ты знал это, но однако же закрывал на всё глаза: на её слова, на слова Аксиньи Тимофеевны, да даже на отца Филиппа ты плевать хотел. Тебе надо было выслужиться перед государем, и ты по-пьяни продал дочь. А признать свою дурость ты не смог. Вот и всё. Ты ослеп от безумия, Вася. Можешь убить меня на месте, но я не признаю тебя правым никогда и от слов своих не отойду.       Голос её звучал так тихо и тяжело, что Варя готова была тут же выйти из своего укрытия, броситься к её ногам и взмолиться о прощении. Она не хотела, чтоб мать страдала, но и самой жить невыносимо было.       — Иди в постель. Её здесь нет, — сказал Василий Андреевич.       Они ушли, но Варя так и не решалась выползти из-под кровати. Она вдруг нащупала рукой что-то мягкое и собралась уж вскрикнуть — вдруг это домовой, но вовремя прикусила язык и взяла себя в руки. Она толкнула эту вещь вперёд и поняла, что это просто сума. Из этой сумы вывалилась металлическая лепёшка.       — Вот и печать! — ахнула тихо Варя и ползком добралась до сумы.       Времени было мало, поэтому она закинула в суму письмо и вылезла из окна, закрыв надёжно ставни.       — Варя, — Марфа положила руку ей на плечо, она чуть не вскрикнула от испуга, но Марфа шикнула. — Тише, всё хорошо, я не сдам… Ты вылитый мальчишка, ей-Богу… Мы с Прошкой телегу увели. Вам лучше сейчас же уезжать.       — Почему ты мне помогаешь? — спросила Варя.       — Ты помогла мне, я помогу тебе. Не хочу быть в долгу.       — Спасибо тебе, — Варя обняла её. — Мне очень жаль, что Юрка на тебе не женился.       — Не жалей о чужих ошибках. У тебя своих ещё будет немало, нажалеешься вдоволь. Беги. И будь счастлива.       Варя выбежала со двора. Оля стояла рядом с телегой, на которую было свалено несколько мешков, и тревожно оглядывала округу.       — А где Максим? Или хотя бы лошадь? — вырвался у Вари вопрос.       — Не было лошади, а Максим сказал, что сейчас придёт.       — Я здесь, — шикнул он, выныривая из-за угла. — Я вот тут принёс кой-чего…       Он кинул в телегу мешок.       — Ох, как же долго! — охнула Варя. — За мной иди. Молись, чтоб никто нас не услышал.       Варя потащила его за собой в конюшню. Там было темно, вонь от навоза била в нос. Но никого в конюшне не было. Только лошади лениво фыркали и мотали головами. Варя нашла Юркиного коня и открыла ему дверь.       — Помоги мне, — попросила она Максима. — Вот этот конь Юрки, помоги вывести его, будь добр. Я сама не справлюсь.       Они старались не шуметь. И через какое-то время конь уже стоял запряжённый в телегу.       — С Богом, — шмыгнула носом Оля. — Я буду скучать.       Максим схоронился под мешками, чтоб опричники его не увидели и не узнали. Варя взялась за вожжи. Сказать, что чувствовала она себя неуверенно, это значит промолчать. Она робела, да и страх быть пойманной душил её лучше всякой удавки, но руки крепко сжимали поводья.       Они подъезжали к воротам, и тут только Варя вспомнила про печать. Она на ходу накинула её на свою грамоту, неуверенно держа второй рукой поводья. Конь недовольно пыхтел и хрипел, но шёл.       — А ну стой! — крикнул сторожевой. — Кто там прёт?       Варя дёрнула поводья, конь встал и затряс головой. А Варю объял ужас перед опричниками. Варя держалась, прикусив губу.       — Кто такой? Чё ночами шляешься? Утра дождаться немочь?       — Мне срочно надо. Вот грамота от князя Сицкого, — Варя понизила голос, но он всё равно казался ей слишком девичьим, слишком тоненьким и писклявым. Хотя как для девицы у неё был довольно низкий голос, но до мальчишечьего всё равно не дотягивал. Она протянула им писанную ей же бумагу. — Будьте добры, откройте ворота.       — Будьте добры, ишь ты! Ты где это таких слов нахватался, а? Молокосос! — опричник сплюнул и швырнул обратно грамоту. — Что мне твоя грамота? В задницу её себе засунь! Чем заплатишь? Что отдашь за то, что мы ворота тебе посреди ночи отворим?       Варя дрожала, пыталась выдавить слова, но они толкались в глотке и сворачивались в один комок.       — А что вы хотите?       — Ишь, какой! Деньги, деньги давай! Или телом плати.       — Да я ж мужик, как я вам телом отплачу? — она поняла, что голос её пищал, как сотни цыплят.       — И чё? Небось, в сраке у тебя дырка-то есть. И рот твой — та же дырка.       — Вот, здесь пять рублей. Отворяй, — она кинула ему кошель. Эти деньги она вытащила у отца и рассчитывала потратить их на еду. — Или я князю скажу, он тогда…       — Что нам твой князь? Что нам твои пять рублей? Мало! Телом доплатишь. Слезай с телеги, — он схватил Варю за руку, и она вскрикнула. — Визжишь, как девка, небось, и елдан у тебя не больше отрос!       Тут Максим не вытерпел и вскочил, прижав нож к глотке опричника. Тот захрипел, но кричать не посмел.       — А ну, мать твою, сукин ты сын, отворяй, пока я тебе глотку не прирезал, содомский выродок, курощуп! — зашипел он.       — Ах ты, предатель, — прохрипел опричник. — Вот, что князь из слободы вывозит?       Варя заметила второго, который собирался рубануть Максима саблей. Её бросило в дрожь.       — Сзади! — крикнула она.       Максим быстро развернулся и пырнул его ножом, опричник вскрикнул и осел, второй кинулся на него, но получил только дыру в горле. Варя прикрыла рот ладонями, чувствуя текущие по щекам слёзы, а Максим отворил ворота, выхватил у неё вожжи и хлыстнул коня.       — Пошёл!       Конь пустился вперёд, оставляя слободу за спиной. Ледяной ветер лупил по лицу, хлестал по щекам, колол. За ними точно будет погоня. Трупы и кровавые следы не останутся незамеченными.       Варя закрыла лицо руками. Слёзы не переставали течь, давили её, всхлипы рвали грудь. Из-за её слабости и немощности Максим испачкал руки в крови и теперь им обоим грозит не только погоня, но и темница, а потом, небось, и казнь.       Они свернули к лесу. Слобода давно уже скрылась в темноте.       — Сильно испугалась? — спросил Максим.       — Я и сейчас от страха помираю, — всхлипнула она. — Ему плевать было, что я не девка…       — Для тебя всё обошлось испугом. Но… только ты не пугайся, ежели мне снова придётся взяться за меч.       Варя поглядела на него. Даже в темноте можно было увидеть, какое решительное у него лицо. Кажется, он куда более чётко понимал, на что идёт, нежели Варя. Бесспорно, он знал, что такое может случиться.       Думать о погоне и трупах, оставшихся в слободе, Варя не хотела, но мысли о них нарочно лезли в голову. Она хотела отвлечься, забыться, но у неё не получалось. Варя молча всхлипывала, растирая по щекам слёзы. Она подвинула мешки, уткнулась лицом в колени и просидела так довольно долго, пока совсем не успокоилась.       — Куда ты ходил перед отъездом? — спросила она, хлюпая носом.       — Не поверишь, если скажу, — ответил он простосердечно. — Домой я бегал. Катьку, младшую мою, разбудил ненароком, но она мне с собой в дорогу еды дала. Она у меня хорошая.       Варя мечтательно направила взгляд вдаль. Надежда воскресла в ней, хотя страх не отступался, душил её, но робкая надежда на счастье грела Варино сердце.       — Как устанешь, скажи мне, поменяемся, — сказала она Максиму.       Варя сползла на мешки и уселась поудобнее. Она зевнула, подумав, что сейчас, наверное, уже глубоко за полночь, но спать она не собиралась. Рукой нащупала на поясе Юркин клинок, принялась точить его. Всяко лучше, чем тупым лезвием шкуру людям рвать. Так и человека не убьёшь, и боль причинишь.       На мгновение она испугалась, что мысли об убийстве так легко проходили в её голову, хотя несколько часов назад она надеялась никого даже не ранить. Но замешательство это быстро прошло. Страх за свою жизнь держал её куда крепче, чем страх перед грехом. Варя вдруг поняла, каково это: выбирать между своей жизнью и жизнью другого.       Убивать людей было страшно. Страшно и грешно. Варя не могла перестать думать об этом, даже отвлекаясь, всё равно возвращалась мыслями к лежащим на земле трупам опричников. Когда они были живы, Варя их боялась, а когда их тела безжизненно обвисали и, обмякшими, сползали вниз, душа из них выходила, и Варя их уже не опасалась, однако жалела.       Жалела, впрочем, не долго и не сильно. Сильнее она боялась за свою судьбу. Вдруг отец со своими людьми найдут её, скрутят по рукам и ногам, потащат в храм и обвенчают с Фёдором. Тогда-то жизнь её совсем кончится. Надежда на счастье скрутится и скукожится, совсем зачахнет и погибнет, так и не став явью.       Темнота расступалась и таяла под натиском наступающей зари. Серело небо, желтело, начинало отливать колкой зеленью. Варя с грустью смотрела на рождающиеся в вышине облака, парящие и летящие под рукой ветра. Раньше они казались ей свободными, но сейчас она поняла, что и они были гонимы порывами холодного ветра, кусающего щёки.       — Стойте! — кто-то окликнул их.       Максим и Варя переглянулись. Крик этот не предвещал ничего хорошего. Они не остановились, Максим только крепче сжал вожжи.       — Кому говорю, стойте! — повторили настойчивее.       Варя обернулась. Совсем молодой паренёк со светлыми бровями и русыми кудрями ударял коня в бока, пытаясь нагнать их. Чёрный кафтан делал его волосы ещё светлее.       — Опричник, — шепнула Варя.       — Чтоб его, собаку, — выругался Максим, перехватывая в руках вожжи.       — Да стойте же!       Он нагнал их и перегородил им дорогу. Рука Максима скользнула к висевшему на поясе клинку.       — По приказу Малюты я должен осмотреть вас и вашу повозку.       Максим нахмурился, стараясь не поднимать головы. Варя поняла, что это конец. Этот паршивец их нашёл, он не должен был выжить, но как же она не хотела снова грех на душу брать! Но либо он умрёт, либо они вдвоём полягут.       — Что вам, опричникам, надо? У нас нет ничего, сами голы-босы, — прошипела Варя напряжённо.       — Я ничего не возьму, мне только надо… Хлопец, подними голову. Кажись, тебя я и ищу. Эт ты Максим, что ли?       Максим вскочил, выхватив клинок. Варя отпрянула назад. Ужас цепкими пальцами обхватил её горло.       — Ну, нашёл меня! Живым я туда не вернусь! Путь туда мне заказан! Тут меня убей, скотина!       — Я вас не трону! — крикнул опричник. — Видит Бог, я вас не трону!       — Брешешь, собака, — недоверчиво сказал Максим.       — Вот те крест! Не трону ни тебя, ни её. Я ж не изверг какой-то.       Максим не убирал клинок, недоверчиво таращился на него, готовый принять удар, но сам нападать не спешил.       Варя тоже насторожилась. Она готова была в любое мгновение спрыгнуть с телеги и кинуться в лес. Она готова была предательски бросить Максима и бежать. Здесь она ему бы только мешала.       — С чего бы тебе нас не трогать? — сквозь зубы спросил Максим. — Ежели тебе отец приказал меня в слободу тащить, то с чего тебе отпускать меня?       — Я не изверг, сказал же. Бегите, я сделаю вид, что не встречал ни тебя, ни Варвару Васильевну.       Варя дрогнула и уставилась на опричника.       — Почём знаешь, что я Варвара Васильевна? — промямлила она.       — Да тут, как ни верти, догадаться не трудно ведь, — пожал он плечами. — Что ты пропала, то уж вся слобода прознала. А что он сквозь землю ухнул, не много кто ведает. Тут уж если голова варит, то и… Да и пацанёнок из тебя уж больно… ну, как сказать, чтоб не сглазить… больно красивый. Ты уж не серчай, но девка из тебя больно ладная. Из такой мужика с трудом слепишь, даже если в порты обрядишь.       Варины щёки порозовели. Ей говорили, что она красива, тот же Фёдор ей об том и сказал, но так мило никто этого ещё не делал.       — И что? — спросил строго Максим. — С чего вдруг тебе отпускать нас, если тебя могут наказать за неисполнение приказа?       Опричник пожал плечами.       — Я понимаю, почему вы сбежали, — сказал он. — Я не хочу никому зла. Бегите.       Максим сжал губы, но всё же сел и взялся за вожжи. Конь зашагал вперёд.       — Как тебя звать, добрый молодец? — крикнула Варя напоследок. — За кого нам Бога благодарить?       — Серафим я, боярина Петра Сабурова сын, — ответил он и махнул рукой на прощание.