***
У Сасори было счастливое детство. Только вот понял он это много позже. А тогда хлеб грубого помола и надоевшая рыба вызывали отвращение. И босые ноги, сбитые в кровь о каменистый берег. И вся эта убогая рыбацкая деревушка. И даже родители. Отец, который вечно пропадал в море, пытаясь прокормить семью. Мать, какая-то безучастная, всего боящаяся, постоянно оглядывающаяся даже в их халупе, будто кому-то она нужна. Мальчик не понимал, кого боится его убогая мать. Да кому она нужна? Посредственность даже на фоне других женщин: маленькая, худая, с запавшими глазами. И он убегал из опостылевшего дома, взбирался на скалу и мечтал. Мечтал о том, что станет магом и вырвется из этой нищеты. О приключениях. О целом мире, который покорится ему. Но все это заканчивалось, когда солнце целовало своим краешком море — на закате он всегда плелся домой. Еле переставляя ноги, оттягивая момент ужина... Вечерний прием пищи был особенно мерзким: к рыбе и рису добавлялся горький отвар. Напиток прокатывался по пищеводу, камнем падая в желудок, и будто чего-то лишал. Что-то связывал. За день у Сасори почти что вырастали крылья, а вечером они отмирали. И он ненавидел свою мать за это ужасное ощущение, будто она его обкрадывала. Хотя отец, наоборот, улыбался и просил добавки. А она и сама не пила, и больше ему не давала. Жадная, мерзкая ведьма. Акасуна на полном серьезе считал, что мать опаивает и отца, и его. И однажды, когда женщина заболела и не смогла проследить за ним, понадеявшись на сознательность, просто вылил отвар в окно. А ночью ощутил ЕЁ. Ту силу, что расправляет крылья и обещает исполнение мечт. Что струится по венам, проникая в каждую клеточку, и вызывает нервную дрожь. Предвкушение. Никто не почувствовал эту силу, а Сасори боялся потерять ее. Боялся настолько, что все то время, что ведьма не поднималась с кровати, не пил отвар. И желал, страстно желал, чтобы мать продолжала болеть. А желания... они иногда исполняются: женщине становилось все хуже, тогда как сила ее сына росла. И терять ее он был не намерен. Возможно, мальчик бы понял причину болезни. Он даже уже начал задумываться о том, что мама, наверное, не хотела ему зла. Кажется, не хватило всего пары дней для осознания своей ошибки, но как-то вечером в их лачугу постучались. Сасори до сих пор помнит тот ужин. Он сидел за грубо сколоченным столом напротив отца и уже тянул руку к кружке с горькой мерзостью. И вот стук. Отец даже подняться не успел, как дверь просто снес поток чистой Силы. Узнаваемой, ведь его была похожа. А потом сухая ладонь ударила его по руке. Кружка опрокинулась, выливая все содержимое. А время будто замедлилось, будто стало киселем, который по праздникам готовила мама: отец неловко поднимался, откидывая стул, мать тянула к нему руку и что-то шептала. — Не смей это пить, — властный голос гостьи не подразумевал неподчинения, — никогда больше. И он послушался, во все глаза рассматривая магичку. Первую увиденную им женщину, наделенную Силой. Смотрел и ловил только кусочки разговора. Бабушка. Мать отца. Пришла за ним, как бы его не скрывали. Акасуна чувствовал, что его предали. Скрывали? Закрывали Силу? Но почему, ведь тогда бы они не жили впроголодь? И отец, он, оказывается, маг. Он бросил свою мать и убежал с бесполезной девкой. И вот теперь Чие заберет то, что принадлежит ей по праву сильного: внука. И Сасори обрадовался, что вырвется из нищеты и даже не подумал о причинах, побудивших родителей скрываться. А уж о том, что и сам бросает свою маму — больную и единственную... Разве было это тогда важно для ребенка, которого предали? И он не сомневался: схватил бабушку за руку и вышел за дверь. Даже не оглянулся, чтобы запомнить лица родителей. И, да — теперь в воспоминаниях вместо лиц были смазанные пятна.***
Во сне Ино, уткнувшаяся носом в густой мех так и не обернувшейся Хинаты, выглядела беззащитной. Хотя Акасуна прекрасно знал, что это лишь видимость. Яманака совершенно не хотела идти с ним на сотрудничество, убегала, царапалась, когда он ее находил, ругалась... И лишь когда вся ее семья стала заложниками, смирилась. Слабое место. Семья. У Сасори его не было очень давно.***
Сначала он радовался переменам в своей жизни: сытный стол, неограниченные траты, овладение магией. Чие, которая потакала всем его желаниям и сама учила пользоваться Силой. Взращивала в нем алчность — до знаний, денег, возможностей, власти. Одобряла жестокие "шутки" над слугами и прививала веру в собственную безнаказанность. Это было так ново после запретов родителей. Так сладко. И шутки становились злее, а окружающие люди ценились не выше тараканов. И мальчик втянулся в эту жизнь, где он был хозяином. Получал ни с чем не сравнимое удовольствие от... себя. От себя такого — сильного, одаренного, НЕУБОГОГО. Не такого, как его никчемные родители, что прозябали в нищете. Дураки! Как можно отказаться от части себя?***
За воспоминаниями время бежало быстрее. Еще пара часов — и можно будет начинать ритуал. Наверное, стоило бы разбудить девчонок, чтобы они напоследок надышались знойным воздухом. Или же рассказать им о своем плане. Ведь они должны понять всю гениальность идеи, правда? Понять и проникнуться своей ролью. И, возможно, даже помочь ему.***
Когда он понял, что Чие — монстр? Точно не тогда, когда насмерть запорол кнутом служанку за неровно нарезанный хлеб. И уж однозначно не во время ее экспериментов над людьми. Тогда это все было обыденно-правильным. Возможно, во время очередной войны, развязанной бабкой и ее бывшим учеником, что стал главным магом в соседней стране? Или же когда вспомнил о родителях и решил их навестить, похвастаться своим положением? Наверное, именно в момент, когда Сасори под проливным дождем смотрел на могилы родителей, он и понял, от чего они бежали. От магов. От тех чувств, которые вызывает Сила: жадность, себялюбие, порочность. От всего мира, который поставили на колени одаренные себе в угоду. Просто из-за прихоти. И от Чие, что все это возводила в абсолют. Акасуна не плакал, нет. Он стоял, опустив голову, и просил прощения у тех, что хотели оградить его. И клялся если не отомстить, то исправить. Хоть что-то. Не успел — бабка умерла во время очередного своего безумного эксперимента. А он даже удовлетворения не почувствовал — только тянущую пустоту в сердце от осознания, что она не единственная. Они все такие. И даже он, понявший, не лучше. Нет, он намного хуже, ведь ему давали шанс не касаться этой грязи, за который самые близкие люди так дорого заплатили. И он его упустил, побежав с улыбкой радостного идиота за поманившей его тварью. Все они — маги — твари. Все. До единого.***
Солнце уже начинало садиться, удлинняя тени. Пентаграмма, свечи, свиток с ритуалом — все давно готово. Не хватает только двух девушек и, собственно, его самого. — Встать, — разбудил их Акасуна и выдал новые указания. Закат. Если рассвет — возрождение, то закат — угасание, смерть. Очень правильно, что ритуал изъятия магии из мира проводят именно в это время. И нет, Сасори не сошел с ума, хотя мог бы, пока выискивал описание. Мог, но сдержался. Ему всего-то и нужно уничтожить Силу в этом мире, пропуская ее через себя и подходящих жертв. Ничего сложного, кроме решения окончить жизнь. Но разве это цена за избавление всех от проклятия магии? Разве его жизнь стоит того, чтобы обрекать остальных на вечные муки? А Хината и Ино... что ж, не факт, что они тоже умрут. А даже если и так, то три души по сравнению с миллионами как-то теряют в цене. — Пора, — Сасори улыбнулся и шагнул в пентаграмму, замыкая контур.