Hold Tight

Нижний город можно описать лишь одним словом — грязный. Оно умещает в себя все: и внешний вид улиц, и нравы людей, которым приходится выживать здесь. Любой, у кого есть хоть какие-то средства, пытается забраться повыше из низин на холм, подальше от весенних паводков и болезней, то и дело вспыхивающих в лабиринтах затхлых улочек. Чем выше — тем безопаснее. А кроме того, конечно же, богаче. Верхний город похож на золотой венец, венчающий лысеющую голову монарха-самодура. Великолепные храмы и дворцы, резиденции именитых школ, благоуханные сады; и господа, не знающие о том, что такое голод и постоянная борьба за выживание. Верхнему городу можно только позавидовать, но Вэй Усянь все же не из тех, кто привык жить, жадно глядя вверх. Кто-то выиграл эту жизнь просто по праву рождения, ну и что с того? Воров не берут в небожители, но Усянь верит, что пока своя собственная судьба у него в руках, то он уж что-нибудь придумает. Разве не расточительно тратить свое время на зависть и ненависть к тем, кто не касался той грязи, в которой привык существовать ты сам? Таков мир, что спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Никто не обязан тебе помогать — в этом ничего такого, каждый сам за себя. Сам за себя. Когда Вэй Усянь видит белые одежды, то думает, что ему это только мерещится из-за жара, начавшегося у него еще с ночи. Но у выживания нет перерыва на больничный, поэтому он даже не думает отлежаться в своем укромном месте — чердаке полуразвалившегося дома, в котором он пережил уже не одну и не две зимы. Сейчас, весной, разумеется, хуже всего. Но нет, морок оказывается вполне реальным. Вэй Усянь натыкается на него, когда спускается под мост в поисках тихого местечка для завтрака, ради которого он несколько улиц бежал от разъяренного лавочника. Белое пятно — мальчик примерно его возраста — кажется чем-то нереальным, ни капли не похожим ни на что из того, что с детства окружает любого жителя нижнего города. Даже траур в этом месте темного грязно-серого цвета, чего уж тут. — Ты! — Усянь останавливается как вкопанный, невежливо указывая на незнакомца пальцем. — Что ты здесь делаешь? Тот не мог быть никем иным, кроме гостя из верхнего города, по какой-то глупости оказавшегося в нижнем. Наверняка он прячется здесь, ведь местные испытают огромное удовольствие, попадись им кто-то вроде него: они думают, что имеют право призвать всякого, кто живет лучше них, к ответу за свое собственное убогое существование. Что за глупцы. Незнакомец поднимает голову, молча глядя на Вэй Усяня невозможными золотыми глазами. Весь его вид преисполнен спокойствия, его спина — прямая, даже когда ему приходится сидеть на голой земле — статуи в плохоньких храмах, куда доводилось забредать Вэй Усяню, и то не кажутся столь безразличными. В такой-то ситуации! Не дождавшись ответа, Вэй Усянь недовольно фыркает. — Твои слова что, из золота? — он недовольно поджимает губы, скрываясь в тени моста и становясь совсем рядом с незнакомцем. — И кто-то вроде меня, по-твоему, не достоин их слышать? Усянь не знаком с понятием чужого авторитета. Есть люди, которых ты можешь одолеть, и есть те, кому лучше не попадаться на глаза и под руку. В случае одногодки Вэй Усяню нечего опасаться, поэтому его манера общения оставляет желать лучшего, даже если он не нарывается на драку или что-то вроде того. Что остается незнакомцу в белом? Только быть мудрее уличного задиры. — Это случайность, — он спокойно смотрит на Вэй Усяня, развеивая образ собственного высокомерия. — Я не знаю, куда еще пойти. Тот, рассудив, что незнакомый юноша не так уж и плох, пусть и скуп на эмоции, усаживается на землю рядом с ним. — Тогда тебе очень не повезло. — Вэй Усянь достает из складок плаща честно уворованную паровую булочку. — Здесь очень опасно. Если бы тебе попался кто-то кроме меня, у тебя были бы большие неприятности. — Я понимаю, — только и соглашается незнакомец. Усянь откусывает кусочек пресного теста и досадливо морщится: с овощами, вот неудача, таким по-человечески наесться не получится. — Как тебя зовут? — он уныло переводит взгляд с предательской булочки на собеседника. Тот поначалу молчит и позже, когда на него уже хочется обидеться, отзывается несколько неуверенно: — Лань Ванцзи. — Вэй Усянь, — любезно представляется мальчишка в ответ, на что получает только короткий кивок. Общительность явно не была чертой Лань Ванцзи, поэтому Вэй Усянь быстро понимает, что ждать большего глупо. И все же испытывает прилив странного великодушия, смотря на булочку в своих руках. — Будешь? — Усянь протягивает новому знакомому свою еду. — Для меня не проблема раздобыть хоть десяток таких! Но Лань Ванцзи только качает головой. Слишком уж неубедительно врет мелкий воришка. — Не стоит. Смотря на него всего такого, преисполненного терпения и достоинства, Вэй Усянь просто не может удержаться от презрительного фырканья. — Действительно, не поесть сегодня — не проблема для того, кто точно знает, что сможет поесть завтра. — Он откусывает от своей булочки еще кусок, думая, что, наверное, это была бы самая невкусная булочка в жизни Лань Ванцзи. — Ты знаешь, как вернуться домой? — Нет. Вполне ожидаемо, учитывая, что тот сидит здесь: обычно люди, которые знают, куда им обратиться за помощью, так не делают. У него очевидно большие неприятности, но опять же спасение утопающих — дело рук самих утопающих. Самих утопающих. Точка. — Я тебе помогу, — неожиданно даже для себя в голос решает Вэй Усянь, быстро запихивая булочку в рот и поднимаясь на ноги. Он стягивает с себя пыльный и ободранный по подолу плащ, который бессменно таскает в любую погоду поверх своей легкой одежды. Его темный цвет не будет бросаться в глаза, в отличие от чистой белой одежды жителя верхнего города. — Надень, а то ты похож на живую мишень, — говорит Вэй Усянь с набитым ртом, прежде чем с трудом проглотить слипшееся во рту тесто. — Если хочешь уцелеть — придется запачкаться. А погодка-то не летняя. Сырой воздух холодит горячую из-за температуры кожу, и юноша покрывается противными зябкими мурашками, какие бывают у заболевшего человека, попавшего на сквозняк. Но если они вдвоем с Лань Ванцзи нарвутся на неприятности (а без маскировки они на них нарвутся), то его ждут вещи более неприятные. Плащ хотя бы отведет глаза нежелательным свидетелям. Лань Ванцзи словно насквозь видит своего горе-спасителя, поднимаясь следом, но не спеша принимать одежду. — Холодно, — он поджимает губы, очевидно не горя желанием раздевать Вэй Усяня в такую погоду. — А то я не заметил! — Тот зябнет и его настроение неизбежно портится. — Делай, что говорю, пока нас не поймали и не переломали нам руки и ноги! Аргумент оказывается достаточно убедительным. Лань Ванцзи снимает свою верхнюю одежду и накидывает видавший виды черный плащ. Вэй Усянь надежно прячет чужую вещь под мостом, прикрывая ее найденной поблизости рухлядью: он потом по темноте заберет ее отсюда, чтобы не попасться на горячем. Можно будет даже выменять столь хорошую одежду на что-то полезное — едва ли его новый знакомый обеднеет от такой потери; все равно светить белым ему, пока он отсюда не выберется, нельзя. — Вот так-то, — Вэй Усянь одобряет чужое послушание, — и капюшон накинь: больно уж внешность у тебя приметная. Он решает, что спрятать Лань Ванцзи покамест у себя — верное дело. Сейчас на улице слишком много людей, и им двоим едва ли удастся добраться до среднего города без происшествий. Сам Вэй Усянь обитает почти у крайней периферии, не выдерживая возрастающую конкуренцию дальше, где безопаснее хотя бы во время весенних паводков. А здесь, в низине, всякое может случиться, потому и особенных охотников до жизни тут не сыскать. Но покуда ты не можешь выгрызть себе местечко потеплее, то терпи. Повезло, что сегодня Усянь решил не уходить далеко от дома, несмотря на то что предпочитает не воровать прямо у себя под боком, ибо слишком велика вероятность нарваться на палку обманутого лавочника совершенно неожиданно. А так хоть шансы найти неприятности у себя на пороге ниже. Наверное, поэтому он прямо сейчас одну конкретную неприятность ведет прямо к своему убежищу — чтобы наверняка. Но Лань Ванцзи, минуя чувство жалости или сочувствия, напрямую вызывал желание себе помочь. Внутри Вэй Усяня зудит и колется странное «кто, если не я», и нет никаких сил этому сопротивляться. И никакой надобности! Он сам себе хозяин, как хочет — так и живет! — Почему ты мне помогаешь? — подает голос Лань Ванцзи, пока Вэй Усянь, на всякий случай плутая переулками и оглядываясь, ведет его к себе. — Как почему? — он изображает легкомысленную веселость. — Собираю заслуги на следующую жизнь, естественно. Ванцзи нечего на это ответить, и он сохраняет молчание, пока они не приходят. Кажется, даже оказавшись в нижнем городе и узрев его во всей «красе», он все равно не ожидал, что убежищем его случайного знакомого окажется ветхий домишко, больше напоминающий большой сарай. И единственным более ли менее обжитым местом можно назвать лишь чердак, на который ведет очевидно много раз чиненная лестница. Демонстрируя привычную ловкость, Вэй Усянь быстро взбирается наверх по перекладинам, не хватаясь и не наступая на самые хлипкие из них. Лань Ванцзи безошибочно повторяет за ним и оказывается на пыльном дощатом полу, кое-где застеленном сеном и изорванной тканью. — Располагайся, — гостеприимно предлагает ему Усянь, — небезопасно идти, пока еще светло. Ночью тоже, так как на улицы вываливается всякий сброд, — юноша неприязненно морщится, вспоминая, как намедни получил от одного такого по ребрам, — поэтому пойдем по темноте утром, когда одни еще не проснулись, а другие уже заснули. У Лань Ванцзи, как выясняется, талант отсутствовать, даже находясь в помещении. Он сидит тихо, прикрыв глаза, и, кажется, медитирует. Вэй Усянь чувствует легкий укол зависти: о каком самосовершенствовании и самосозерцании он мог думать, каждый свой день проводя в борьбе за выживание? При том что его всегда тянуло к историям о великих ученых, заклинателях или мастерах боевых искусств. Но все это — другой мир для него. А ведь как здорово было бы обрести талант хоть к чему-нибудь, не столько ради богатства (но и ради него, конечно!), сколько ради смысла. И разве не приятно доказать всему миру, что ты здесь лучший? Усяню хочется есть, но он думает, что сегодня может и потерпеть. Оставлять Лань Ванцзи одного он опасается, далеко уходить от дома — тем более, а снова воровать рядом очень небезопасно. Кутается в старое рваное одеяло и поглубже закапывается в сено, стремясь сохранить тепло. Его снова морозит, но привычная болезненная сонливость не одолевает: нервозность заставляет его сохранять ясный разум. Он прислушивается ко всему, что происходит на улице, будь то близкий скрип колес или человеческие голоса. Его одолевает плохое предчувствие. И как бы ему хотелось, чтобы оно ошибалось! Но интуиция не подводит: спустя несколько часов их молчаливого выжидания, за которые Вэй Усянь успевает все-таки потеряться в мареве болезненной сонливости, громкие голоса раздаются совсем рядом, под окнами. Это заставляет Усяня подскочить и броситься к Ванцзи. — Приди в себя! — просит он громким шепотом. — Тебе срочно надо спрятаться! Заваленный мусором, на чердаке был незаметный уголок, в котором Вэй Усянь приспособился пережидать самые ветреные времена. И наткнулся он на него совершенно случайно, тогда уже несколько месяцев обитая на этом чердаке. Укромное место, так сразу его и не найдешь. Лань Ванцзи подчиняется, но когда понимает, что его хотят оставить в укрытии одного, то хватает Вэй Усяня за рукав. — А ты? — Сиди тихо, — вместо ответа требует Усянь, — и ни за что не выходи, пока я не скажу. Обещай мне! Ванцзи не нравится то, как Вэй Усянь уходит от ответа, но тот слышит голоса все отчетливее и грубо встряхивает его за плечи. — Обещай мне! Лань Ванцзи приходится подчиниться. — Обещаю. Если спросить Усяня напрямую, откуда в нем ни с того ни с сего нашлась такая жертвенность, то ответа не будет: даже он не понимает. И, зная самого себя, сейчас не может найти причины своим поступкам. Ведь это же он, тот самый Вэй Усянь, который с радостью утащит монету из чаши нищего, не испытывая ни малейших угрызений совести. Какой из него защитник? Он всего лишь ребенок. И ему страшно, как бы он ни пытался это скрыть. Сидит тихо, слушая, как с грохотом открывается дверь и помещение наполняется руганью. Пятеро. Плохо, очень плохо. — А ну выходи, сопляк, мы знаем, что ты здесь! Вэй Усянь сжимается и не дышит, надеясь, что незваные гости просто пошумят и уйдут. Пусть даже здесь его дом, но откуда им знать, что Усянь сейчас у себя? — Если не спустишься сам, — гудит тот, что у них, видимо, за главного, — в твоем теле не останется ни единой кости, что не будет сломана. Не заставляй меня подниматься к тебе, тогда, может быть, тебе удастся уцелеть. Уцелеть. Ну конечно. Вэй Усянь не идиот, он знает, что невредимым ему не уйти. Наверное, он смог бы убежать, выскочив из дома раньше, но… а вдруг они найдут Лань Ванцзи? Тогда все будет напрасно. — Что вам нужно? — он опасливо высовывается, смотря на пятерых неопрятных потрепанных жизнью мужчин. — Я ничего вам не делал! — Спускайся, тогда поговорим! — Главный разминает кулаки, когда двое других стоят у него за спиной с палками. Еще пара загораживает собой окна, и ситуация кажется совсем безнадежной. На мирную беседу тут никто не настроен. Делать нечего, и Усянь молится про себя, чтобы у Ванцзи хватило ума и вправду не высовываться. Иначе самому Вэй Усяню от того может сделаться только хуже. Покуда Лань Ванцзи почитает свои слова такими ценными, что не тратит без особенной нужды, остается надеяться, что с их исполнением у него тоже строго. «Ну не убьют же они меня», — думает Усянь, лихо смахивая со второго этажа на первый. Улыбается, словно маленький чертененок, пряча за этим свое страстное желание сбежать. — Неужто я украл утреннюю булочку не у того человека? — Он пытается не съежиться под тяжелыми взглядами, делая вид, что кроме собственного завтрака прятать ему за душой нечего. А главное — некого. Лань Ванцзи напряженно прислушивается к звукам внизу, лишенный возможности видеть происходящее. Все никак не может взять в толк, зачем Усянь взялся ему помогать и просто-напросто не вытолкал его сейчас навстречу явившимся громилам. И ведь Ванцзи и помочь-то не может: у него даже оружия с собой нету, а без меча что один ребенок, что два ребенка против пятерых взрослых мужчин ничего не сделают. В его душе мечутся необходимость помочь и вышколенная привычка держать слово, насколько бы неосмотрительно он его ни дал. Но если он выйдет сейчас, то Вэй Усяня накажут помимо прочего за попытку укрыть его; и все сделается только хуже. Лань Ванцзи слышит, как вскрикивает Усянь, когда его ловят и грубо натягивают за волосы, призывая к ответу. Тот врет и выкручивается как умеет, но по тону понятно, что ему не верят. Во рту разливается металлический привкус, когда Ванцзи кусает губу, изо всех сил удерживая себя на месте. Ругань мужчин сменяется довольным смехом, когда звонкий мальчишеский голос срывается криком и сменяется на полузадушенный скулеж. — Не думай больше попадаться нам на глаза, — смеется главный, — иначе весь на корм собакам пойдешь, а не только это. Даже не видя, Лань Ванцзи понимает, что случилось что-то страшное, и слышит тихий плач. Хлопает дверь, и голоса удаляются. И только Ванцзи хочет покинуть свое укрытие, как улавливает на грани слышимости всхлип. — Не высовывайся. Выдержка Лань Ванцзи еще не подвергалась такой чудовищной проверке даже во время целенаправленных тренировок, он мучительно считает долгие секунды, прежде чем слышит едва различимое «можешь выходить». Слетает к свернувшемуся на полу Усяню в мгновение ока и замирает рядом, опустившись на колени. Впервые он не представляет, что делать, не может даже прикоснуться, его ладонь так и застывает около чужого плеча. Он видит кровь, много крови, но все еще не может понять, что произошло. Вэй Усянь похож на клубочек страдающей от боли тьмы, прежде чем пытается встать, прижимая к груди руку. Увидев в чем дело, Лань Ванцзи весь холодеет. — Это… — Вэй Усянь старательно давит звучащие в голосе слезы, — могло быть и хуже. Ванцзи не представляет, как люди могут оказаться такими животными. Правая рука его «защитника» оказалась ужасно изранена, и чуть ниже запястья… ничего не было. Эти звери отсекли ему кисть, просто решив, что мальчишка им солгал. Им было неважно, что их жертва еще всего лишь ребенок. Из-за этого Лань Ванцзи, не сталкивавшегося еще в жизни с такой жестокостью, с головой накрывают эмоции. Ужасное сожаление и вина, осознание того, что всему причиной именно он сам и желание Вэй Усяня ему помочь. Лучше бы он его не находил. — Ну что ты так смотришь? — тот пытается выдавить улыбку, несмотря на дорожки слез и охрипший голос. — Лучше помоги мне. У меня нечем ее перевязать — все грязное. Это меньшее, что Лань Ванцзи готов сделать. Резко развязывая пояс ханьфу, он рвет тонкие нижние одежды на лоскуты чистой ткани, которые тут же пропитываются кровью, стоит ему попытаться покрыть ими ужасную рану. Усянь давится собственным всхлипом, вцепляясь пальцами левой руки в рукав его одежды. Он измучен болезнью и ужасной болью, к которой просто невозможно было оказаться готовым. Мир перед его глазами плывет, но осознание великой ответственности не дает расстаться с чувствами и упасть в обморок. Он едва держится на силе воли, понимая, что если сейчас проиграет, то все будет напрасно. Он должен вернуть Ванцзи. Теперь уже непременно должен. — Ты пострадал из-за меня, — все-таки решает заговорить Лань Ванцзи, но получает слабый тычок в бок. — За свои действия отвечаю только я, — выдавливает Усянь, сверкнув непреклонным взором. — Помочь тебе было моим решением, ты просто должен слушаться меня. В лачуге находится немного воды, которой Ванцзи промывает рану, плотно забинтовывая обрубок. Крови столько, что ему кажется, словно кровотечение никогда не закончится. Вэй Усянь приходит в себя, но его бледное изможденное лицо выглядит так, будто он вот-вот испустит дух. Он пытается крепиться и даже ругается на Лань Ванцзи, чтобы тот не смотрел на него, как на покойника, мол, он всех еще переживет. Но все равно проваливается в липкое состояние болезненного бреда, когда приказывает дожидаться означенного ранее времени. В его уме остается одно «я должен», пока Ванцзи рядом с ним сгорает от собственной беспомощности. — Пойдем со мной, — говорит он. Но встречает непреклонный отказ: — Вот еще. Когда нижний город утихает перед рассветом, Усянь находит в себе силы подняться. Осталось всего ничего, а дальше он как-нибудь сам. — Время возвращаться домой, Лань Ванцзи, — покровительственно улыбается он, пряча руку, ткань на которой уже не помнит, что когда-то была белой. — Твоя рука… — снова начинает юноша, все еще не смирившийся с чужой потерей. — Забудь, — отмахивается Усянь. — Повезло, что они решили скормить собакам только ее, а не всего меня целиком. От этих слов, сказанных с напускной веселостью, Ванцзи приходит в неописуемый ужас. И в очередной раз не находит слов. — Пошли-пошли, — торопит его Вэй Усянь, выталкивая из лачуги, — я не страдаю, и ты заканчивай. Невозможно упомнить всех улочек и переулков, которыми Лань Ванцзи следует за Усянем. Идти оказывается далеко; солнце почти встает, когда они доходят до охранного поста, разделяющего мир болезней и преступности с безопасностью и уютом горожан, которым повезло подняться чуть выше. До верхнего города далеко, но тут уже дышится не в пример легче, чем в низине. Неизвестно, что за божество приглядывает за Лань Ванцзи, но рядом со стражей стоит пара человек в белоснежном одеянии: не нужно гадать, за кем они явились. Вэй Усянь останавливается на выходе из очередного переулка, не торопясь показаться на широкой улице перед стражей. — Дальше ты пойдешь один, — юноша остается в тени, будто избегая даже прикосновения утреннего солнца. — Пойдем со мной, — Лань Ванцзи пытается коснуться его рукава, но Усянь отступает от него. — Я останусь здесь, — он слабо улыбается, — а тебе, молодой господин, пора возвращаться домой. Конечно, у Ванцзи не получается так просто принять подобное. Но также он не может пойти вопреки желанию человека, что пожертвовал собой ради его спасения. Здесь невозможно принять верное решение, и Лань Ванцзи легко склоняет голову, будто соглашаясь со словами Вэй Усяня. И пока тот не начинает говорить, быстро распутывает узелок в волосах. — Возьми, — он набирается смелости коснуться уцелевшей руки Усяня и вложить в его ладонь невесомую ленту. И только тогда замечает, что пальцы окрашивают белый кровью. — Тогда пообещай мне не оборачиваться, — на бледных губах Вэй Усяня все еще отсвет его слабой улыбки, когда он не может скрыть облегчения от того, что его миссия выполнена, — и плащ верни, иначе твои в обморок свалятся, увидев тебя в таком виде. Подчиняясь ему, Лань Ванцзи снимает верхнюю одежду и возвращает ее хозяину. — Давай, иди уже, — тот наигранно ворчит, — может быть, еще свидимся. Ванцзи кивает, прежде чем развернуться и действительно уйти. Усянь не знает о его молчаливом обещании отплатить за помощь и доброту, он просто смотрит, как светлый силуэт отдаляется от него, переступив за черту тени. Вэй Усянь не остается поглядеть на трогательное воссоединение, убедившись лишь, что все вернулось на свои места. И ему тоже пора возвращаться к себе и придумать, как жить дальше. Лань Ванцзи не оборачивается. Он умеет держать обещания. Когда один уходит к свету — второго проглатывает знакомая затхлая тьма нижнего города. Вэй Усянь, может, и хотел бы выбраться, но ни за что не готов просить кого-то о милости. Поэтому сейчас он вернется домой и просто попытается выжить до того момента, пока не станет готов снова поспорить с судьбой. *** На третий день его дела становятся совсем плохи. Усянь никогда не был неженкой, но даже его тело не могло так просто перенести рану и болезнь разом без лекарств и еды. Он пытался экономить воду, потому что сходить к реке в его состоянии было невероятно сложно, но к этому времени у него заканчивается и она. Поэтому, когда за ним является пара человек, облаченных в одежды стражников, у Вэй Усяня нет сил даже подняться на ноги. Он не ожидает, что его осторожно попытаются привести в чувство, и даже так не может ответить ничего связного из-за жара и боли. Усянь плохо разбирает слова и совсем не помнит лиц; когда его берут на руки, чтобы куда-то отнести, ему кажется, что мир переворачивается и стряхивает его во тьму. *** Сознание возвращается к нему намного позже — в совершенно незнакомом месте. Он лежит в мягкой постели, переодетый в чистую одежду, что случалось в его жизни, пожалуй, целую вечность назад. Болезнь все еще не сдалась, но уже несколько отступила, давая очнувшемуся Вэй Усяню вдохнуть полной грудью. Воздух оказывается наполнен терпким запахом трав, что пропитал насквозь и одежду, и постель, и, кажется, даже самого Вэй Усяня. Он с трудом поворачивает голову, чтобы ухватить расфокусированным взглядом стоящую у его кровати чашу с водой. Старается дотянуться до нее левой рукой, но она не слушается — его тело еще не оклемалось от долгого сна, во время которого активно восстанавливалось. Неудивительно, что после такого продолжительного времени покоя юноша очнулся совсем без сил. Но вместе с тем ему совсем не было плохо. Ничего не болело, и дышалось так свободно, что Усянь не сдерживает мягкой сонной улыбки. Чувство безопасности такое странное и неожиданное для человека, очнувшегося в незнакомом месте, расцветает изнутри солнечным цветком. Вэй Усянь знает, кому обязан этим своим пробуждением. Когда дверь тихо отворяется, в комнату входит незнакомый пожилой мужчина, облаченный в дорогие одежды. В руках он держит закрытый деревянный сундучок, безошибочно приковывающий к себе внимание Вэй Усяня. — Я ожидал твоего пробуждения сегодня, ты как раз вовремя, — вместо приветствия говорит ему незнакомец, бывший, должно быть, лекарем, что выхаживал юношу все это время. В его бороде и на висках серебрится благородная седина, а взгляд внимателен и мягок, но вместе с тем строг, словно у благородного наставника. Раньше Усяню не доводилось находиться рядом с такими людьми. — Наверняка, это все благодаря вам, — улыбается Вэй Усянь, когда мужчина, отложив сундучок в сторону, помогает ему устроиться полусидя в постели и напиться воды. По плечам юноши рассыпаются чистые мягкие волосы, и внутри что-то странно дрожит от осознания чужой заботы. Глупый Лань Ванцзи, даже уйдя без оглядки, не смог смириться с тем, что оставляет Вэй Усяня позади. Ну что за человек? Наверняка он даже не слышал старой мудрости: «дают — бери, бьют — беги». Увидит ли Усянь его еще раз, чтобы сказать спасибо? — Мне было сказано, как следует позаботиться о тебе, — лекарь усаживается на край его кровати, снова беря в руки тот странный сундук. — Но есть нечто, что я не могу сделать без твоего ведома, и поэтому мне пришлось дожидаться, когда ты очнешься. — Что это? — юноша заинтересованно склоняет голову, и сундучок аккуратно ставят на его колени. Дерево оказывается прохладным наощупь, и холод тот будто бы идет изнутри. Вэй Усянь аккуратно касается пальцами простого, но искусного узора, не зная, стоит ли ему торопиться. Что он мог заслужить помимо такой помощи? Неужели Лань Ванцзи посчитал неравноценным отплатить спасением за спасение? — Также мне было сказано, что это благодарность, — не помогает угадать лекарь, хотя явно знает, что находится внутри. — Сюрприз? — проказливо посмеивается Вэй Усянь, не изменяя своему нраву. — Я люблю сюрпризы. И поднимает крышку. Из сундука поднимается волна холода, обнимая Усяня за щеки. А тот застывает, во все глаза рассматривая то, что скрывалось внутри. На мягкой бархатной подкладке белая, словно первый снег, лежит… человеческая кисть. Тонкие изящные пальцы и узкая ладонь — она несколько отличается от той руки, что была у Вэй Усяня. Вот, значит, как. Неужели для семьи Ванцзи не составило труда достать даже подобное? Остается надеяться, что человек, которому раньше принадлежала эта рука, получил за нее нечто достойное. Не станут же жители верхнего города просто так калечить других людей ради какого-то безродного мальчишки? Особенно семья, воспитавшая такого благородного Лань Ванцзи. — Я восстановлю твою руку, — говорит лекарь, — через некоторое время ты забудешь о том, что вообще терял ее. Вэй Усянь молчит, словно завороженный, касаясь подушечками пальцев ледяной кожи. — Но она выглядит иначе, — в конце концов отзывается он, — как уж тут забудешь. — Суть определяет форму, — мягко отвечают ему. — Рано или поздно эта рука будет выглядеть так, будто всегда была частью твоего тела, не переживай. Но настроение Вэй Усяня быстро меркнет, и когда он поднимает глаза, на дне его взора плещется сожаление. — Только это глупая трата на воришку из нижнего города. — Вот дурень, — беззлобно ругается лекарь, — как день ясно, что ты туда не вернешься. — Но почему? — Усянь сжимает краешек одеяла. — У меня никого нет, мне больше некуда пойти. — Мне велено присматривать за тобой, пока ты не выздоровеешь и не определишься, чего хочешь, — пожимает плечами мужчина, словно для него не было ничего такого в том, чтобы приютить мальчишку без роду без племени, подобранного на улице. — Я могу помочь с поступлением в одну из академий нашего города, и тогда тебе больше не нужно будет волноваться о том, как заработать себе на жизнь. Ученые очень уважаемы всюду: ты сможешь сам решить, примкнуть ли к ордену, знатному роду или остаться при академии. Как тебе такое? Запертая дверь в другую жизнь вдруг оказалась приветливо распахнута перед Вэй Усянем, и тот не верит своим глазам, стоя на пороге. Он действительно может войти? — Я хочу! — с готовностью откликается, но внутри все еще стынет недоверие. — Вы действительно позволите мне остаться у себя? — Кроме того, я готов научить тебя всему, что знаю сам, если ты того захочешь, — лекарь спокойно кивает. Все переворачивается с ног на голову столь стремительно, что Вэй Усяню кажется, будто он спит. Больше похоже на затянувшийся болезненный бред, если бы только ему не было сейчас настолько хорошо. Юноша снова кидает взгляд на руку, глотая ни с того ни с сего подступившие слезы. Лань Ванцзи… теперь он в неоплатном долгу перед ним.