Жаль, сердце — не металл

Ветер лениво раскачивал кроны деревьев над нашими головами, а я так и продолжал молча лежать на тонком шерстяном пледе, соприкасаясь с Итаном плечом. Мысли мои вяло шелестели в голове и убегали куда-то ввысь, где меж ветвей мелькал клочок яркой синевы. Я бы мог сравнить его с цветом глаз Итана, но это была бы сущая ложь: его иные, цвета холодного февральского неба с неровной зеленоватой окантовкой вокруг зрачка. Жизнь с этим ебучим романтиком прямо-таки насильно научила меня поэтично описывать оттенки, — Уинтерса прям пёрло от подобного. Но я не жаловался, потому как на деле даже не смог бы представить, что со мной стало, не находись он рядом все эти годы. Мы ведь вместе уже семь лет. Семь. Семь чёртовых лет с того момента, как я позволил ему разрубить все узы, связывавшие меня с прошлой жизнью. Такой ничтожный срок в сравнении с почти столетием моего одиночества, но по ценности — дороже вечности. Лихорадочная мысль о потере памяти раньше казалась мне как никогда разумной. Раз — и ты чистый лист, без въевшейся в саму сущность боли, без осознания, что мир за пределами забытой богами деревеньки — чужой, ни хуя не понятный и внезапно враждебный, а твоя единственная опора в нём — хрупкий и одновременно сильный человек. И спроси меня сейчас, что бы я исправил в прошлом, список бы явно вышел за края альбомного листа и продолжился где-то на обратной стороне. Разбитый на чёткие пункты, он напоминал бы о том, как я умудрился пережить и натворить столько дерьма, что казалось, его уже ничем не перекроешь, как ни старайся. В первую очередь я бы переписал нашу встречу. Вёл я себя тогда, мягко говоря, как откровенный говнюк. Но у меня есть оправдание, крайне дерьмовое, но есть: у меня был хуёвый день. Ведь случаются у всех такие дни, что не задаются с самого утра, правда? Я тогда бесполезно проторчал целую ночь над чертежом, в который раз пересматривая схему реактора для моих солдатиков и всё надеясь решить проблему слишком быстрого износа деталей и чрезмерного потребления энергии, ломавшую мой и без того измученный разум похлеще вычисления энергии вакуума и расчёта вероятностей процессов в квантовой электродинамике вместе взятых. Вот же блядская зараза! Я бы и вовсе на хрен всё забросил, швырнул на край стола стопку пожелтевших страниц, залился остатками травяной настойки из личных запасов и, завернувшись в пальто, завалился храпеть на кровать, но время сгорало быстрее, чем топливо в старой керосинке. Проклятые ровные линии мельтешили перед глазами, сгибались под прямыми углами и пересекались меж собой, подло сваливаясь в запутанную непонятную кучу и всё не желая складываться в единую целостную картинку. Фабрика моя спала, укутанная мерным постукиванием механизмов, а вслед за ней дремота невольно настигала и меня, но я упрямо тёр лицо ладонями, стараясь отогнать навязчивую сонливость. Дрянной остывший кофе — и где только жирный индюк его добывал? — плескался на дне кружки, и я сделал глоток, поморщившись от того, как мутная жижа вязкой горечью растеклась на языке и с трудом скользнула в горло. Блядь, я где-то в воображаемых списках важных дел всё ещё мысленно обводил красным карандашом свою наивную мечту о том, как свершится однажды, грянет гром, падут небеса — а с ними и моё терпение, — и я повыкручиваю Герцогу все гайки в его скрипучей жоповозке — толку-то от жадного упыря никакого. С продовольствием в деревне была абсолютная стабильность — полный и беспросветный пиздец. Местные в обмен на мелкую помощь в починке столь благосклонно делились выращенными на грядках овощами, но те от сырости не доживали и до середины зимы, успевая сгнить в моей кладовой и превратиться в склизкие комки, от которых по полу и стенам частенько разрасталась крайне живучая сероватая плесень. Из порядочного хрючева в ассортименте Герцога присутствовали только консервы, сигары да выпивка, — не стану отрицать, тот гнал превосходнейшее бухло на местных травах, после которого я порой забывал об изобретении прямохождения и полз едва ли не на четвереньках, обтирая собой стены коридоров. Временами, истощив и без того скудные запасы провизии, я выпускал своих двуногих псов на охоту, либо сам выбирался в лесную глушь, забросив в сумку силки и перекинув через плечо парочку-другую капканов. Я глотнул ещё кофе из кружки: глаза немилосердно слипались, словно я измазал веки вязким клеем, — и в секунду едва не навернулся со стула, слишком резко вздрогнув всем телом. Чёрные птицы живой тучей забились в окно, замолотили крыльями, словно норовя выбить мутноватое стекло и засыпать своими мерзкими перьями всю мою мастерскую. Снаружи всё ещё стояла глухая темнота и сыпался мелкий снег, укрывая подмёрзшую грязь и растительность белёсым полотном. Сквозь гул фабрики, унылое завывание ветра и крики воронов я расслышал тревожный нечеловеческий вой десятков голосов и понял, что Миранда вернулась и призывает меня к себе. Наверное, мне всё же не стоило в порыве минутной злости перерезать телефонный кабель. Встречи с достопочтенной матушкой случались нечасто, да и сама она предпочитала вовсе позабыть о моём существовании, чему я — не скрою — был чертовски рад. Одно лишь напоминание о ней вызывало приступ раздражения и противной вязкой тяжести под рёбрами, словно паразит у моего сердца в секунду увеличивался в размерах и распирал грудину изнутри. Я давным-давно подавил Каду, полностью подчинив его своей воле, но сраная дрянь внутри бунтовала, стоило лишь приблизиться к Миранде. Семейный визит к моей матери, впрочем, в планы никаким боком не входил, да и на деле я вообще не ожидал, что она вернётся так скоро. Я отлично знал, чем она занималась последние несколько месяцев и куда сматывалась с деревни, запрыгнув в свою новомодную колымагу. Вот уж печальная ирония — пока всё селение век сидело на скудных харчах в изоляции, сучка позволяла себе запрещёнку в виде недоступной свободы, а трупы недовольных скармливала особо голодной нечисти. Я покинул свою каморку, на ходу накинул пальто, повыше приподняв воротник, и, хлопнув дверью, выбрался в стылую ночь. Промозглый ветер метнул в лицо мелкую снежную крупу, заставив меня непроизвольно поморщиться от холода, — наличие Каду внутри никаким образом не спасало от дрянной погоды и необходимости кутать тело в теплые одежды. Вокруг фабрики сновали не менее подмёрзшие ликаны, порыкивая переминались с ноги на ногу и с шипением выпускали пар сквозь перекошенные клыкастые пасти. Я поманил их пальцем, решив, что животным следует поразмяться, и бодро пошагал в сторону моста к деревне. Уже отсюда я слышал затихающие человеческие крики, что расходились эхом бессилия и в момент обрывались, словно кто-то резко отсекал их заточенным ножом, а в груди моей кипящим металлом разливалось понимание, что время иссякло. Время сбежало подобно песчинкам в часах, а мне оставалось лишь узнать об этом лично из уст Матери. Миранда методично сходила с ума. И я бы сказал, со скоростью света скакала в пропасть личного безумия на кривой кобыле, сидя задом наперёд. Её одержимость собственным мёртвым ребенком вызывала у меня смутные опасения, что эту бабёнку — пальцев не хватит пересчитать, сколько же у неё врагов, — прикончат до того, как она успеет воплотить свои планы в жизнь. Ебучий алюминий, в какую стельку я бы тогда надрался, поминая её бренную душу и радуясь собственному неверию в загробный мир и перерождение. Я растянул губы в довольной ухмылке в ответ на собственные мысли, но тут же сник, с раздражением осматривая опустевшие и непривычно молчаливые улицы. Селяне обычно поднимались ещё до рассвета — в летнее время выгоняя скотину на пастбище, — и деревня наполнялась ленивым лаем псов, охраняющих дворы, роем голосов, привычно занудствующих о ночных заморозках, о неурожае зерна, о болезнях картофеля и загулявшей на стороне чужой жене. Я, бывало, выбирался на белый свет и, прячась в тени да неспешно покуривая сигару, подслушивал их до однообразия знакомые беседы, впрочем, никогда не встревая в последние. Нет, ну не нужны они тебе, так отдала бы мне! Знала бы гадина, как трудно достать свежий необглоданный труп. Я, запахнув поплотнее полы плаща и кривясь от ледяного ветра, ускорил шаг, с тоской подмечая, как из живого и наполненного человеческими голосами места деревня по одному приказу и буквально за минуты обратилась в братскую могилу. Среди опустевших улиц меня встретили лишь оглушающая тишина, треск переламываемых ликанами костей и воздух, смердящий человеческим страхом. Скользким, будто гниль на их истлевшем от сырости урожае; забивающим ноздри вонью свежего дымящегося мяса, что ещё полчаса назад дышало, перегоняло мысли в голове и наверняка молило милосердную Миранду о защите. Ликаны и разная мертвецкая шваль успели растащить местных на куски, а я брезгливо принюхивался и переступал который по счёту труп с вываленными наружу кишками. Жаль ли мне их? Возможно. Селяне все до одного были наивными отупевшими дурачками, слепо верившими в покровительство святой Матери. Впрочем, мог ли я осуждать их за скудоумие, если в моей собственной недосемье этим страдало как минимум трое? В лабораторию Миранды вело несколько ходов, надёжно укрытых от лишних глаз, и я завернул в сторону одного из них, быстро пересекая задний двор старого покосившегося домишки. Обходить не было нужды, да и хозяин не стал бы возражать, судя по тому, с каким аппетитом ликан сейчас глодал его рожу. — Мой сын, — с притворной лаской обратилась ко мне Миранда, едва заслышала мои намеренно громкие шаги в полутьме каменного коридора, а меня просто передёрнуло от этого слащавого голосочка. — Чего изволите, моя дражайшая матушка? — язвительно вырвалось у меня, и я чуть не прикусил собственный язык, взглянув на женщину напротив. Взгляд её говорил сам за себя, а фальшивая ухмылка вмиг сползла с лица, сменившись привычным безразлично-презрительным выражением. Впрочем, Миранда выглядела несколько… Взбудораженной? Во всей её фигуре скользило нескрываемое волнение, а измазанный кровью кружевной рукав платья и выбившиеся из тугой причёски светлые пряди только подтверждали все мои догадки. Миранда опиралась рукой на стол, но всё равно слегка пошатывалась, словно из неё выжали все силы подчистую. И я впервые увидел в её горделивом облике местной богини обычную уставшую женщину. Отсчёт начат, да, мама? — Карл, — вновь обратилась ко мне Миранда и отвернулась к столу, однако я успел словить момент и понять, что у неё нехило так шалят нервишки. Она настолько редко называла меня по имени, что от неожиданности я едва не рыкнул на неё, в очередной раз указывая, что для тебя, мама, я — Гейзенберг. И точно не Карл. Так меня могли называть… А похуй, уже никто не мог. Я раздражённо скосил глаза, рассматривая обстановку в лаборатории: заполненные химией многочисленные пробирки, развешанные на стенах рисунки тварей, плескавшийся в прозрачной жидкости Каду, чьё серое распухшее тело подрагивало и цеплялось уродливыми отростками за стекло своего обиталища. Такая же тварь сидела и во мне, обвившись удавкой вокруг сердца, и сейчас душила меня изнутри, вызывая тягучее ноющее ощущение в левом боку и заставляя живой мотор стучать громче. Тот самый ненавистный железный стол с наброшенной поверх простынёй — о, я всё ещё помнил прикосновение ледяного металла к моей коже, когда Матерь тугими ремнями пристёгивала меня к нему, а я орал до хрипа и корчился в судорогах со вскрытой грудной клеткой. Я редко бывал в лаборатории, но знал каждый её уголок и мог воспроизвести его в памяти с такой точностью, словно стоял тут ещё вчера. Словно картинка паскудного места была выжжена у меня на подкорке мозга. — Сегодня я стала ближе к своей цели, и уже совсем скоро верну возлюбленную дочь, — Миранда нервно распрямила подол платья и, склонив голову, едва слышно забормотала, словно меня и не было рядом: — Моя Ева, моя милая Ева… Чокнутая помешанная сука. Как же мне хотелось схватить её за патлы и приложить об стол, лишь бы выбить из бесполезной башки дурь о воскрешении давно погибшего ребёнка. — Ты послужишь мне в знак благодарности за некогда предоставленный тебе дар, — резко выпрямилась Миранда и пристально взглянула на меня, — спрячь это и храни как зеницу ока, сын. Она приподняла чёрную тряпицу, накрывавшую лабораторный стол, и выудила из-под неё колбу с металлической крышкой. Миранда на миг поморщилась, будто нечто острое впилось ей под ребро, и тонкая складка молнией пролегла меж её бровей, но тут же разгладилась, возвращая лицу прежнее выражение. — Что это? — спросил я у Матери, прежде чем осознание настигло меня. «Туловище» — красовалась выведенная ровными буквами надпись на стекле. «Ты распихала ребёнка по банкам? Ты распихала ребёнка по банкам! Разрезала младенца и сделала из него закрутки на зиму! Ёбаная сука!..» — Телу Евы это ничуть не навредит, — уклончиво ответила Миранда, предугадывая мой вопрос, и с нежностью скользнула подрагивающими пальцами по крышке колбы, перед тем как протянуть её мне. Давний шрам на моей груди нещадно засвербел, когда я перенял банку из её рук. Младенца она тоже распиливала на суповой набор с той же нежностью и лаской во взгляде, что сейчас так неприкрыто демонстрировала при мне? С такой же лёгкой блуждающей улыбкой счастливой матери, наконец-то обнявшей после долгой разлуки своё драгоценное дитя? Может, мне стоило рассказать мамуле, как на самом деле делают детей? — Отец младенца тут, — холодно произнесла она. — Отлови его, не хочу, чтобы он доставил мне проблем. Превосходно, блядь! Идиотка умудрилась притащить за собой хвост. Где папаша, там и вся остальная свора, а значит, гости на пороге и вежливо выносят дверь с ноги. — Он остался в машине, на западной окраине деревни. — Что делать с его дружками? — задал я вопрос, волнующий меня теперь побольше консервированного младенца и его в скором мёртвого папули. Уверен, дрессированные щенки не придут в восторг от встречи с одичавшей семейкой Миранды, а потому будут всячески вставлять палки в и без того несущиеся по колдобинам колёса. — Остальное я решу сама, — сухо ответила она, вновь разглаживая ладонями платье. — Ступай, сын. И я подчинился. Через разгорающийся внутри гнев и тревогу, заглушающие голос разума и любой здравый смысл; через ненависть к лживому существу в облике женщины и его безумию; через дикое желание здесь и сейчас свернуть тонкую шею Матери голыми руками — проглотил и спрятал поглубже: всё вернётся суке сторицей. — Да, Матерь. Благодарю за предоставленную честь, — я засунул колбу в карман плаща и, поклонившись, развернулся на пятках, шагая мимо Миранды. — Моя маленькая прекрасная Ева… — только и донеслось мне вслед. На выходе я свистнул своим псинкам и в их компании попиздовал к окраине деревни, где, по словам матушки, без сознания валялся нужный мне Уинтерс. Носиться с человечишкой мне вовсе не прельщало, но ослушаться приказа Матери я не мог: её призрачное доверие ко мне и так висело на волоске, любой неосторожный шаг — и шух! — весь мой план прогорел бы и осыпался пеплом. И злость моя нашла выход. — Блядь! — остервенело рявкнул я, вырулив на соседнюю улицу, а семенивший позади меня ликан болезненно захрипел, когда вырванная из забора ржавая труба с хлюпающим звуком рвущейся плоти воткнулась в его оголённый живот и, раздробив позвоночник, вышла с обратной стороны. Нещадно хотелось затянуться — до жжения в лёгких — и залиться чем-нибудь дохрена крепким, лишь бы успокоить панический вихрь из мыслей в голове. Всё пошло по пизде, и разработанный план по умерщвлению моей матушки летел в тартарары на сверхкосмической скорости. — Блядь! — повторил я, а труба, с хрустом разломав кости, разодрала туловище пса напополам, вырываясь из его тела и орошая фонтаном из кишок и крови покрытую снежной пылью землю. Мне требовалось совсем немного. Капелька времени, и ослабленная, витавшая в облаках собственной одержимости Миранда даже не поняла бы, как близко я подобрался. Но мамаше угораздило спалиться раньше времени и наделать шуму, — нет, не то чтобы я не ожидал, просто надеялся, что она всё сделает по-тихому, а там и я подоспею. У меня ведь план, у меня армия ходячих мертвецов с реакторами вместо сердец, у меня… Чёрт, да у меня… теперь сраная нарезка из ребёнка в кармане, шляющиеся где-то поблизости ищейки из пресловутого Альянса и один полудурок без сознания, которого мне ещё предстояло отыскать! Заебись, блядь! Надёжные швейцарские часы треснули под подошвой реальности. Разбитую колымагу, как мне и было велено, я отыскал на окраине, сбоку от дороги, где начиналась кромка леса. Лежавшую на боку машину уже успело хорошенько замести снегом, однако она всё продолжала светить покоцанными фарами куда-то вглубь зарослей. Я обошёл её по кругу, заглядывая внутрь, но кроме парочки разодранных трупов, разломанных приборов и стопки бумаг никого не обнаружил. Ну естественно, блядь! Что сказать-то ещё? Папаша Розы оказался гораздо проворнее, чем я ожидал, и умудрился, очухавшись, смыться до моего прихода, чему подтверждением была цепочка кривых следов, сбегавшая куда-то в направлении селения и терявшаяся меж деревьев. Теперь носись за этим остолопом по всей деревне, если, конечно, ликаны ещё не развесили его по веткам. Гирлянда из внутренностей Итана Уинтерса явно бы не пришлась по вкусу Миранде, но я был готов лично собрать его в кучку и вручить на золочёном блюде драгоценной матушке: только ради возможности поглядеть на выражение её лица. Под ботинком хрустнул промокший и заледеневший лист бумаги, а я, сцапав его и отряхнув от инея, бегло скользнул глазами по рядам расплывшихся строчек. Ладно я застрял в сраной глухомани на добрых полсотни лет, но вояки-то совсем из ума выжили ценную информацию на папирусе печатать. Немудрено, что Миранда так долго обводила их вокруг пальца. — …цели операции, — задумчиво пробормотал я, — устранить цель, доставить тело. Что ж, в этом они проебались весьма успешно, раз «цель» свинтила и сама дотащила своё тело до деревни. Я раздражённо цыкнул языком и, швырнув бумажку куда подальше, вытащил из кармана портсигар. Ликаны вокруг меня нервно вздрагивали и переминались с ноги на ногу, взвинченные до предела запахом крови на снегу. Я ткнул сигару в зубы, поджёг и затянулся, чувствуя, как мягкая горечь оседает на языке и тянется дальше по горлу в лёгкие. Ну, у меня хотя бы появилась парочка свежих трупов. Мне повезло, откровенно говоря: физически развитые, здоровые — насколько вообще можно считать здоровым мертвеца, — мужчины мне попадались редко, и приходилось перебиваться трупами местных и невесть как очутившимися в этой глуши туристами. — Морду убери, падаль! — рявкнул я на одну из псин, что посмела подползти к бойцу, и теперь, довольно урча, слизывала примёрзшую кровь с его шеи. Ликан фыркнул и испуганно отскочил в сторону, тут же пригибаясь к земле и всем своим видом показывая высшую степень покорности. Я же в который раз подумал, с какими идиотами имею дело. Тупые твари в прожорливости могли сравниться лишь с Альсиной и её ненаглядными дочурками, только оставались всё такими же тощими. Я выдохнул в воздух клуб табачного дыма и скривил губы в ухмылке, зачем-то припомнив, как однажды полапал Димитреску, а взамен та оставила мне парочку-вторую длинных порезов на спине. Они хоть и зажили давно, но порой едва ощутимо зудели, словно напоминая, что каменная задница Альсины явно того не стоила. Однако настроение моё с отметки «дохуя скверное» перескочило на просто «скверное», и я, решив, что торчать тут всё равно толку никакого, чуть взмахнул кистью, с лёгкостью отодрав крышу машины. После ухватился за ворот бронежилета ближайшего из мертвецов и перетащил того на импровизированные носилки. — Прости, дружище, — я сочувствующе похлопал его по груди и резким движением разогнул уже порядком закоченевшую руку, что кривой корягой торчала в неестественном направлении. — Тебя это не утешит, но знай, ты ещё послужишь на благо науки. В компанию к нему отправился второй, такой же переломанный и со вскрытой грудной клеткой. — Тащите их к фабрике, тупицы, — приказал я двум ликанам, и те дружно ринулись выполнять поручение. — Хоть кусок отгрызёте — пущу на фарш. Я огляделся ещё раз. Следы Уинтерса вели в старый город, расположенный в низине за пригорком. Псины по одному взмаху руки бросились вперёд, шумно втягивая ноздрями воздух и ломясь сквозь обледеневшие кустарники. На горизонте уже маячил сизый рассвет, когда я дотопал обратно. — Охуеть удача какая! — не сдержался я. — Я тебя ищу, а ты сам явился. Чёртов таракан сновал по деревне туда-сюда, и его головушка живой и наверняка очень вкусной мишенью мелькала за покосившимися зубьями заборов. — Подь сюда, дружище, — подманил я пальцем одного из ликанов: крупную и донельзя уродливую особь в подранных холщовых штанах. Сучка-мамаша явно не любила заморачиваться над внешностью своих живых игрушек. Тот несмело зашагал ко мне на полусогнутых, то и дело боязливо озираясь по сторонам, а после, поскуливая, припал к земле и вперился в меня своими глупыми глазёнками. Раньше псы и не думали меня слушаться, с пеной у рта бросаясь на мой молот, пока я до полусмерти не поколотил их не менее отсталого вожака, показывая тварям, кто тут папочка. — Видишь человека внизу? — ткнул я пальцем в направлении серого домишки с пробитой крышей. — Бери своих и проследи, чтобы он не подох в первые полчаса. Можете погонять его чуток по деревне. Понял? Псина словно в подтверждение утробно рыкнула и вскочила на ноги, но тут же застыла, вопросительно уставившись на меня. — Иди, тупица! — пнул я ликана носком ботинка, придавая ему ускорение в нужную сторону, а сам поудобнее устроился на торчавшем из земли овальном камне и принялся наблюдать с возвышенности, как меж домов, отираясь у стен, снуёт светлая мужская фигурка. Приказ Миранды никак не помешал мне слегка повеселиться и успокоить и без того расшатанные нервы, в чём я убедился спустя пару минут, когда воинственный Уинтерс, выполнив стратегический манёвр по перемещению своего тела в соседний двор, наткнулся на одного из моих шавок. Замерев на несколько секунд, он внезапно метнулся в сторону, уворачиваясь от когтей ликана, а после швырнул в него чем-то вроде куска кирпича. Оружия у бедняги явно при себе не было, и я заржал будто обезумевшая коняка, узрев, как он, покрепче перехватив черенок валяющейся неподалёку лопаты, со всей дури огрел ею ликана по морде. А после едва не сверзился с нагретого пятой точкой камня от приступа хохота, потому что светловолосая зараза не остановилась и ещё пару раз переебала несчастную животинку прямо по хребту. Клянусь, даже отсюда я смог рассмотреть смятение на ликаньей морде. — Да ты просто отбитый, Уинтерс! — рявкнул я, совсем не опасаясь, что отчаянный папаша в пылу битвы выцепит меня глазами. Нет, сразу было заметно, что он неместный: те тотчас бы попадали на землю, скрючившись от страха и уповая ко всем земным богам в надежде на спасение. А этот… Интересно, что было бы, дай ему в руки топор? Мне в который раз отчаянно захотелось закурить, что я и сделал, поджигая очередную сигару. Сюда бы ещё кружку доброго хмельного пива — и считай, утро стало бы чуточку лучше. В этой дыре развлечения случались нечасто, и раз уж в шоу-программе у нас сегодня разъёбанная в хлам деревня и светловолосая шустрая моль на закуску — грех не воспользоваться случаем понаблюдать за представлением. Хотя, честно говоря, я вовсе не понимал, почему Миранда вдруг решила оставить его в живых, а не распотрошила подобно тем бедолагам в военной форме. Я продолжил нагло отлынивать от выполнения приказа матушки и наблюдать за папашей, что, крадясь пригнув голову, юркнул в один из домов. Прошарившись там некоторое время, он выскочил как ужаленный, прополз меж досками забора и нырнул в следующий. Я даже слегка запереживал, подольше затянувшись сигарой, когда на крышу строения заскочило несколько ликанов сразу. Надеюсь, они не позабыли, что Уинтерс моя цель, а не их запоздалый завтрак. И тут же, словно в подтверждение моим мыслям, внутри домишки раздались глухие выстрелы, а спустя несколько минут все твари вокруг вскинули измазанные в кровь морды к небу, замерли, а после протяжно взвыли. Утробный рык, переплетаемый с десятками нечеловеческих голосов разнёсся над деревней, спугнув с деревьев стаи воронов. Я едва не закатил глаза, сразу поняв, кто решил вклиниться в импровизированную театральную постановку, и мысленно пожелал Уинтерсу лёгкой смерти. Лохматый сучий потрох, в отличие от мелких шавок, подчинялся лишь Миранде, напрочь игнорируя меня, и, естественно, кто же кроме матушки мог его сюда отправить. Видимо, сучке совсем надоело ждать моего возвращения, раз она всё же решила скормить несчастного своему питомцу. И нахуя тогда меня гонять было? Я, потягиваясь, встал с насиженного места и затушил окурок. Карман неприятно оттягивала колба с сомнительным содержимым, упрямо напоминая о предстоящей куче дел. — Что ж, — протянул я в голос, вполне здраво решив, что моя помощь в поимке горе-папаши больше не требуется, — удачи тебе, Уинтерс. После, развернувшись на пятках, под аккомпанемент завывания ликанов побрёл в обход деревни в сторону фабрики. Даже жаль, что не успел лично познакомиться с этой светловолосой отчаянностью. Занятный он.