Жаль, сердце — не металл

— Ты в порядке? — несмело проелозило по ушам едва слышным вопросом и упало тёплой итановской рукой на плечо: гораздо холоднее моего разогретого тела, но так мягко по ощущениям, вроде он тщательно рассчитывал силу и траекторию падения конечности, точное количество скользнувших по ключице пальцев и секунд их удерживания где-то меж швами пальто и моим последовавшим вопросительным взглядом. Итан со стороны и вовсе мог подумать, что меня хорошечно припекло и несколько пришибло собственной невыдуманной невероятностью, как тяжеленной чугунной балкой поперёк спины, но я накрепко вцепился в перила и шумно выдохнул хрипящую усмешку вон из своих лёгких: — Да. Он стоял чуть позади меня на мостике, медленно отстукивая подушечками пальцев по цевью дробовика и обеспокоенно вглядываясь в нестройные ряды марширующих на выход из фабрики солдат. Я стаскивал их одного за другим с гигантского конвейера и сортировал по кучкам — соответствующим уровню модификаций — и ухмылялся каждый раз, как от влитой силы угольком неспешно разгорался запущенный реактор, искрились соединения и скрипел металл, вживлённый в остывшие безжизненные тела. Только-только пробудившиеся солдатики медленно перебирали ногами и несколько смешно болтали тяжёлыми бурами, будто их за ниточки дёргал шутник-кукловод, веселясь от того, как неуклюже они переваливались, со звоном и искрами задевая друг друга и молчаливо расходясь по сторонам. Разве не стоили они — мои мёртвые дети из разорённых кладбищ и безымянных могил — хоть малейшей радости? У некоторых были даже имена, бесстыдно сворованные с табличек над хлипкими деревянными крестами, наспех вбитыми в сырую почву, вытащенные из книг и выдуманные лично мной; — раньше я был не в тему сентиментален и желал привязываться хоть к кому-то своим по-детски щемящим одиночеством. — Сколько их? — поинтересовался Уинтерс, заглянув за перила. — Больше сотни, — размыто ответил я и более честно прибавил: — Я точно не помню. — Потому что на самом деле сбился со счёта десятки лет назад, забросив эту затею после неоднократных безуспешных переделок и неудавшихся экспериментов. Мясник не считает количество разделанного скота — лишь прибыль, когда заточенная секира остаётся остывать в углу; я же не считал трупы, в итоге скормленные прожорливой нечисти и возвращённые столь же ненасытной земле. Итан кивнул и отвернулся в другую сторону. Он и вовсе вёл себя чудно после нашего разговора — если рассчитывать по вечно колеблющейся шкале странностей Уинтерса, — по шею окунувшись в раздумия и отзываясь на собственное имя лишь с третьего раза. Частично мне всё было ясно: папаше определённо следовало хорошенько отгоревать убитую жену и сложить в кучку мысли о том, что предполагаемый сценарий мог вполне обернуться тотальным пиздецом — относительно более глобальным, чем текущий, — а я постоянно мельтешил в поле зрения своей небритой рожей и неумело дёргал за оголённые нервы-проводки. Уинтерс был таким тихим и в очередной раз посеревшим в цвет стен: почти не болтал, не огрызался и не теребил надоедливо завязки на капюшоне — только порой ковырял ногтем подзатвердевшие шелушащиеся корочки на коже и в сознании и сухо угукал мне в ответ. Я не знал, надолго ли это, но… время ведь странная штука, да? Я понятия не имел, сколько оставалось нам… нашему сотрудничеству минут, часов или же дней, ха. Я просто поднялся из лужи, резко и без единого слова, отряхнул полы намокшего пальто, протянул Итану руку и рывком дёрнул его на себя, едва он с осторожностью вложил в мою ладонь пальцы: столь же безмолвно и лишь со взглядом, на мою радость сулящим ещё сто и один вопрос, пропечатанный прямо на зеленовато-голубых радужках и в черноте сузившейся точки-зрачка — только дай засранцу волю и малейшее согласие. Я хотел, чтобы он спрашивал: и насмехался надо мной, кривил губы и ругался — лишь бы не молчал сейчас вот так убито, будто мы уже дружно проиграли все сражения разом. Слова Итана колыхали мои мысли подобно тому, как штормовые волны, играясь, нещадно швыряют слабый кораблик и в итоге тащат ко дну, но мне почему-то и в голову не приходило их опасаться. Может, я уже успел смириться с его вселенским любопытством, не знающим ни границ, ни опасений, а возможно… больше не ожидал их услышать и вечно-долгий десяток ударов сердца наслаждался этими шершавыми пальцами в своей ладони? Итан так дивно не выдёргивал руку. — Вон те последние, — указал я, когда конвейер делал полный оборот, и, глубоко вдохнув, тормознул гигантскую машину, заставив её протяжно заскрипеть поршнями и соединениями. Поток горячего воздуха опалил мне лицо, оседая в ноздрях и на языке горчащей металлической пылью, разметал спутанные волосы и вполз под рубашку, щекоча и без того распаренную кожу: здесь, на самом вершке под крышей фабрики, царила извечная жара. — Броне… солдаты, последняя ступень. Я прибавил их реакторам мощности и спрятал под пластиной; таких ребят у меня немного, но каждый стоит десятка… Жаль, так и не… снизил потребление энергии… Буры способны раскручиваться… — Я подожду тебя у лифта, — прервал меня Уинтерс. — Ладно, — цокнул я, проследив, как он несколько секунд неловко и виновато переминается с ноги на ногу, а после спускается с мостика по лестнице и не спеша бредёт по неосвещённому коридору: столь же криво, как и тот стальной солдатик, очнувшийся минуту назад и отчаянно вспоминаюший об истинной сути прямохождения. — … раскручиваться инверсивно. Блядь! Да словно ему было интересно, словно одному уныло вперившему глаза в никуда Итану сейчас нужны были мои пояснения! Это ведь было действительно важно — знать о характеристиках толпы мёртвого пушечного мяса, которое мы планировали отправить на бойню лишь бы прикрыть свои задницы и отвести глаза. Я раздражённо поправил воротник и надёжнее нахлобучил на макушку едва не слетевшую вниз шляпу. И пошуршал следом за ним, резко развернувшись на пятках и не забыв захватить отставленный в сторону молот. — Карл, — обратился ко мне самый бестактный светловолосый говнюк, как только я притормозил рядом, — а что дальше? — Дальше? — переспросил я, слегка растерявшись: то ли от вновь перескочившего на отметку «жизнь — относительное дерьмо» настроения Уинтерса, то ли от обращения по имени в его исполнении, а может, от самого вопроса, обсосанного и растащенного по закоулкам разума до такой степени, что я с течением времени и вовсе перестал воспринимать его суть. — Ты заберёшь свою Розу, я… заберу свою свободу. Разве… не этого мы хотим? — Мы? — хмыкнул он и нажал на отсвечивающую зелёным кнопку вызова лифта, уставившись глазами в пустую клетку и слушая, как тащится подъёмный механизм и шаркают друг об друга натянутые тросы. Итан чуть горбился, несчастный, нагруженный провизией и боезапасом под завязку: по всем отсекам рюкзака и карманам; и пинал носком ботинка торчащий в полу гвоздь — ещё с первой встречи заприметил, как он любил цепляться за всякую мелочь, будь то мелкий камушек на распутье или неосторожное слово. Банки с Розой Уинтерс запихал в отдельный мешок, найденный в закромах оружейной, и не выпускал его из хватки ни на минуту. — Забей. Мне всего лишь стало интересно, чем ты думаешь заниматься после… ну, куда приткнёшь свою расчудесную головушку. Уверен, не одно подполье радушно откроет перед таким засранцем двери… Тот же Альянс, насколько я знаю… — Неважно, — отмахнулся я, пропустив «засранца» мимо ушей, и усмехнулся, расплываясь в широкой улыбке от похвалы. — Достаточно будет не подохнуть и заиметь хоть парочку целых конечностей, с помощью которых я и унесу эту расчудесную головушку подальше отсюда. Это раньше я был мечтательным и самонадеянным кретином… — Был? — скептично фыркнул Итан, а я позволил себе шутливо хлопнуть его по спине и почувствовал, как под тканью куртки заходили лопатки, когда он попытался подавить смешок, непослушно рвущийся из груди. — Завались, Уинтерс, — рыкнул я и деловито сложил руки на груди. — Может, ещё сдаться твоему Альянсу и добровольно лечь под скальпель, позволив паскудам вытащить мозг из черепушки? Для околоправительственных псов я лишь экспериментальное мясо, сбежавшее из лабораторной пробирки. — Из тебя бы вышел великолепный экземпляр для местного краеведческого музея: «Мозг Четвёртого Лорда, полный гениальнейших планов и нереализованных амбиций», — язвительно выдал Итан, таки выковыряв носком ботинка несчастный гвоздь и явно грамм моего вселенского терпения. — Где-то там примостится и твоя расчудесная головушка, папаша, — беззлобно проворчал я на светловолосое недоразумение и легонько подпихнул его в спину, едва лифт притормозил и стальные двери поползли вверх. — Заходи, блядь. И не выводи меня. — А-а, мистер Уинтерс! — с напускным добродушием и смешком прочавкало мне в лицо и хорошечно дало по ноздрям дорогущим табаком. — Рад вновь видеть вас в добром здравии! И вас, лорд Гейзенберг… тоже, естественно. — Какого хрена?! — недоумённо спросил я, скакая взглядом от толстяка к Итану и обратно. Меня словно подводило собственное зрение, показывая не совсем возможную в моём понимании картинку. — О-хо-хо, — глухо расхохотался Герцог, похлопав себя ладонью по толстому брюху, — разве я мог оставить своих драгоценнейших клиентов без напутствия? — Прекращай трепаться, шельмец, — огрызнулся я, — что, чёрт побери, ты здесь делаешь? — Он ведь всегда был в твоём лифте, — сказал Итан совершенно будничным тоном и пожал плечами, словно его совсем не смущал тот факт, что здоровенный обрюзгший торгаш каким-то неведомым образом оказался у меня на фабрике да ещё и уместился во вполне ограниченном пространстве металлической коробки со всеми своими пожитками. — Вам стоило бы чаще посещать собственный лифт, Лорд Гейзенберг, — посетовал Герцог, качая головой так, что складки на толстой шее заколыхались подобно желе. — Мне стоило бы чаще посещать твою мамашу, проходимец, да жаль, тот бордель сгорел. — Вы до банального грубы, мой Лорд, — он хитро прищурился и стряхнул с колена осыпавшийся пепел. — Позвольте мне один несколько личный вопрос? — Не позволю, — цыкнул я, нарочно вытерев подошву ботинка о ворс его узорчатого ковра — с какого-то хуя расстеленного прямо на полу лифта! Я бы не удивился, вытащи он ещё и крытую повозку с лошадьми! Из накладных карманов серого и знатно потасканного пиджака, из-под полы длинной рубахи, ничуть не прикрывающей его разожранное бесформенное пузо или прямо из ниоткуда — плевать; подобные мелочи не отменяли того факта, что Герцог объявился в запретных для него владениях абсолютно непостижимым для меня образом. Пройдоха разложился тут совсем как дома: судя по призывчиво расставленным и открытым сундукам, под завязку наполненных полезным и не очень барахлом, стопкам увесистых конторских книг, печатным машинкам, масляным полотнам, бронзовым статуэткам, ящикам, помеченным жёлтой краской, и бутылкам вина со знакомыми фамильными печатями дома Димитреску. Старая стерва при жизни вряд ли бы соизволила отвалить торговцу часть своих запасов даже за баснословные суммы — и Герцог криво усмехнулся уголком рта, заметив мой до откровенности недвусмысленный взгляд. Я и сам не против был бы устроить прогулку коридорами замка гигантской кровопийцы, весьма случайно уронить пару десятков её драгоценнейших фарфоровых ваз и несомненно посетить личный и столь возлюбленный погребок — и уничтожить коллекцию вин, смердящих человеческой кровью. — Вижу вы… — толстяк пощёлкал пухлыми пальцами в воздухе, подбирая нужное словечко, — примирились? — Ничто так не сближает людей, как общее желание прикончить одну пернатую сволочь. — Всё же, — Герцог смачно затянулся сигарой и, випустив меж губ сизое колечко дыма, потянулся рукой за нагромождение подушек под своим задом. Порывшись с полминуты в позвякивающем хламе и тряпье, он выпрямился и протянул Итану пухлую холщовую сумку. — Я рад, что вы поладили в столь непростое для каждого из вас время. У вас, мистер Уинтерс, просто-таки превосходное умение выискивать подход к каждому члену семейства Матери Миранды. — Что это? — нахмурился Итан, пытаясь одной рукой совладать с завязками. — Скажем так, небольшое проявление моей искренней веры в вас. Малышка Роза в скором времени покинет свой неуютный временный дом… — Дай сюда! — не выдержал я бесполезной итановской возни. Внутри оказались знакомые дрянные консервы, медикаменты, пелёнки, какое-то шмотьё приторно-конфетного цвета и упаковки с детским питанием, пахнущим только-только вскипячённым молоком. Лифт с минуту назад остановился, а я не торопился выходить и в ступоре разглядывал упитанного улыбчивого младенца на этикетке, читал состав на обороте и мял упаковку, пока папаша с недовольством не отобрал у меня сумку. — Ох, мы точно никогда не поладим, — добродушно рассмеялся Герцог и, вмиг поменявшись в лице, без тени насмешки произнёс: — Знаете, Лорд Гейзенберг, нет чести оставлять пусть и незваных, но гостей одних. Впрочем, мы не всегда вовремя узнаём об их приходе. — Чего? — недоумённо нахмурился я и направился на выход. Итан не задерживаясь посеменил вслед за мной. — Я знаю лишь то, что сытная порция свинца заместо полдника слегка разнообразит рацион Миранды. — Вы так невнимательны, — со вздохом упрекнул меня толстяк. И, прежде чем дверь лифта со стуком опустилась за моей спиной, я всё же мельком обернулся назад, всматриваясь через решётку — просто чтобы убедиться, что Герцога там уже не было. Я и вовсе не мог с уверенностью ответить: а действительно ли он сидел на своих замызганных подушках, дымя сигарой и лукаво разбрасывая ухмылки? — но Итан — светловолосый кусочек реальности — сжимал подаренную сумку в руках и шёл с такой благодарной миной на лице, что сомнения таяли, как туманная дымка поутру. Мне чесалось его отрезвить и доходчиво пояснить, что толстяк никогда не одаривает просто так, и даже наивные детские сказочки — наверняка не раз прочитанные возлюбленной дочери перед сном — учили не доверять чудакам, появляющимся из пустоты посреди раздорожья и разъезжающим на телеге без упряжки. Только вот Уинтерс вновь щедро звенел воодушевлением, как полный золотых монет кошель, хоть я бы и предпочёл нечто иное вроде решительности и хмельной кружечки ненависти, ловко оборачивающейся в звук спускаемого курка. Я, к слову, так ни разу и не поинтересовался, как он научился держать ствол без дрожи в пальцах и потных ладоней и столь механично вколачивать один магазин за другим — в стащенных у курьеров Миранды отчётах не было ни единого упоминания о смертельно опасных курсах молодого отца или охотничьем прошлом любимого дедушки-отшельника. Я мог лишь догадываться, насколько тесно на самом деле он связан с Альянсом, раз те вышколили одного примерного семьянина до уровня бойца отряда: дрянного такого, свистящего эмоциональным сквозняком через прорехи в извилинах и кожных покровах — тянуло холодком и пылью даже по моим углам и именным крючкам на стенах. Я ничуть не жаловался. — Выстрелы, — толкнул меня в плечо Итан, привлекая внимание. — Да слышу, — буркнул я. — Псы успели сцепиться. Сумку давай, всё сам не утащишь. Во дворе стоял несмолкаемый визг раскручивающихся буров и гул разогретых реакторов и — да мне и самому чудилось, что я по-новой разогреваюсь и закипаю изнутри. Ветер противно лепил в лицо мелким мокрым снегом и ледяными дождевыми каплями и теребил волосы Итана, неряшливо лохматя и без того всклокоченные пряди. Впереди нас, где-то в центре деревни меж домов, будто в подтверждение его слов, гулко громыхнуло: раз, два, три — и серое небо озарилось белёсой вспышкой, что тут же рассыпалась искрами на крыши и потухла. Следом раздался вой и выстрелы — хаотичные и режущие лезвиями краткие мгновения тишины. Я вполне верно догадывался, что Крис и его свора решили брать штурмом логово Миранды, и мог только пожелать несчастным удачи: одни лишь мёртвые боги силились ответить, сколько нечисти приползло защищать её основное убежище. — Они отвлекут тварь лишь на время, — разумно подметил Итан, поглядывая на меня и дожидаясь утвердительного кивка. — Пока змеёй не проползёт сквозь пещеры. Стерве нужны колбы, и без них она никуда не денется. Ты это, в общем… как… Готов? — спросил я, одновременно выводя солдат за территорию фабрики. Те послушно шаркали один за другим, выстраиваясь неровным полукругом: впереди низшая ступень, позади экземпляры помощнее и упитаннее в плане брони. Всё, что пробилось бы сквозь первых, должно было наверняка застрять на бурах последних, с визгом накручиваясь на них брызгами крови, клочковатой шерстью и доведённым до фарша мелкой фракции мясом. Штурма я отправил за основной массой его будущих товарищей-смертников: оставлять его в полнейшем одиночестве в пустующих коридорах показалось мне вершиной садизма. Громила безропотно последовал моему приказу, погудев и поскрежетав лопастями — возможно, даже немного радостно, ведь он редко покидал родные стены и видел белый свет — ну, насколько он в целом мог разглядеть хоть что-либо башкой-пропеллером. Он всегда отличался особой общительностью, не свойственной подобным ему экземплярам: ни Каду, ни неудавшаяся загробная жизнь так и не смогли изничтожить в нём аномальное любопытство и страсть к новым знакомствам. — Не уверен, — помотал головой Итан, но первым шагнул вперёд по тропе. Живи он добрых три сотни лет назад, точно бы сгинул первооткрывателем среди сине-прозрачных льдин или пугающих тишиной вековых лесов — и обрёл бы свою вечность меж строчек в школьных учебниках по географии. Я следил за тем, как он минует ворота, за расправленными плечами и затылком несомненно правильной формы; и ступал за Итаном следом в след, прямо по отпечаткам подошвы на земле — ловко мы менялись местами, а. — А ты? — он резко обернулся, едва не воткнувшись мне дулом в живот. — Мне пришлось терпеть эту сучару годами. — Я пальцем отвёл ствол дробовика чуть в сторону. — Деревенские дурачки — просто безмолвное стадо. Разве хоть кто-то заступился за ребёнка, дерущего глотку от крика? — А был ли ты хоть кому-то нужен? Сердце моё встрепенулось, надрывно застучало и, казалось, с едва слышным шелестом крыльев оторвалось, падая в чернеющей зев самой бездонной и оголодавшей пропасти. Я лишь сполна прочувствовал нутром, как её гниющая, зловонная тьма с бульканьем проглатывает его и переваривает, мгновенно раскладывая на питательные вещества. Нам даже не довелось петлять тропами под слепыми взорами четырёх королей — едва мы сунули носы за забор, Матерь сама столь любезно явилась — хоть без стука и приветствия, вынырнув из-под земли тенью и став меж нами и сомнительно живым щитом. Она подошла так близко, что я мог учуять её запах: подгнивших древесных корней, мокрых вороньих перьев и прибитого дождём пепла; душок кладбищенских пустых могил, сотен замученных душ и смердящее зловоние эгоистической откровенной лжи — Миранда насквозь ею пропиталась: по венам и жилам, мышцами и костями, каждым волосом и светлыми ресницами, обрамляющими её глаза. Подобное невозможно было скрыть за чужой ей улыбкой, натянутой на лицо так, словно тварь прежде содрала её живьём, за мягкостью тонов одежды и каштановыми локонами, перекинутыми на одну сторону. Не знаю, как папаша жил рядом с обманкой месяцами, деля пищу, стиранную в душистом порошке постель и остатки чувств, но я различал Матерь в любом облике, будто её магия фэйри рассеивалась пред моим взором. Я помнил о кривых пальцах и нелюбви к железу и держал ножницына пару с крепким словцом в кармане на всяк случай, хоть и помнил, что те прекрасно входят в тело под углом и могут совсем не случайно воткнуться в печень. — Мия? — Итан развернулся и сделал шаг в её сторону. Идиот. Земля под ногами вибрировала и расходилась мелкими трещинами, из которых наружу ползли уродливые скрученные ветви и, изгибаясь, тянулись вверх, заплетаясь меж собой в толстые, но гибкие стволы. Я покрепче сжал рукоять молота, ощущая, как по ней сбегают мелкие щекотливые разряды, а воздух вокруг начинает пахнуть озоном, словно вот-вот недавно прошумела гроза. И поднял голову, уперевшись взглядом мимо плеча Уинтерса, чтобы наконец-то заглянуть в её глаза. — Мимикрия вам не к лицу, Матерь Миранда. — Молчать. — Она приложила палец к губам и чуть склонила голову набок, позволив порыву ветра сдуть с виска иллюзорную завитую прядку. — Роза такая ценная крошка, хоть и строптивая. Я ужасно навозилась с ней. Она особенная, правда… дорогой? — Роза… всё для меня. Я успел накрепко цепануть Итана, прежде чем он ступил ещё хоть шаг, поддавшись своей злости. Мне тоже пекло злиться и буйствовать, и рвать телесное на части — это было бы естественнее и искреннее с моей стороны прогнить и вывариться в каше из чувств всем нутром, — но сам я не торопился нападать, ожидая действий второй стороны и удобного случая, и странным образом колыхался в накатившем временном спокойствии, будто первый мелкий испуг хлопком газа выжег во мне эмоциональную нестабильность и на короткий промежуток зашифровал энигмой какую-либо восприимчивость к дрянным словечкам Матери. Так было нужно. Что толку, если я не умел клеить воедино разобранных на детали младенцев? Роза — даже по частям — совершенно не походила на куски цветного пластилина, из которого можно было бы вылепить новое тельце, для прочности нанизав на каркас из зубочисток или тонкую алюминиевую проволоку. Уинтерс на волне искренней отеческой любви глотал заверения про спасение дочери, вовсе не уточняя, что будет дальше — после того, как мы оставим колбы на алтаре. Винтики в его мозгу крутились по всем осям одновременно, стабильно не фиксируя ни одну мысль, что на деле Виктором Франкенштейном предстояло побыть вовсе не мне; тысяча извинений, в данном вопросе я не обладал необходимым уровнем компетенции и работал только по личным методичкам. — А вы прекрасно поладили, — хмыкнула Миранда, скользнув взглядом по моим сжатым на чужом локте пальцам, — отчаявшийся отец и непослушный сын. Спелись за моей спиной. Не упускаешь шанса, да, Итан? И что ты собираешься делать дальше? Выстрелишь в меня? Ткнёшь ножом и вскроешь брюхо — точно так же, как поступил с беднягой Моро? Или, может, — она указала на меня пальцем, — этот жалкий упрямец тебе поможет? — Что ж, — я язвительно ухмыльнулся в ответ на её выпад: наверняка нагло и раздражающе, — придётся всё же сказать тебе спасибо, старая сука. Я убью тебя силой, которую ты мне и даровала. — Но стал ли ты её достоин, сын? — фальшивая Мия медленно прикрыла веки и с презрением рассмеялась, укрывшись в коконе из чёрных перьев. На её место вновь возвратилась прежняя Миранда: с туго стянутыми на затылке волосами и в расшитой серебряной нитью рясе — неизменно чокнутая тварь с претензией на самопризнанное божество. Деревья вокруг заколыхались сильнее, сталкиваясь меж собой, и одновременно с тревожным карканьем воронов завыли и ликаны — близко, нехорошо близко; — притащились за мамашей следом. Даже не стоило пытаться им приказывать: в присутствии Матери дворняги неохотно признавали меня за хозяина — разве что за сочную свиную вырезку в маринаде из табака и местных трав. — Итан, ты ведь помнишь Эвелину и её власть над плесенью? Роза — её наследница, совершенное воплощение силы. Она нужна мне. — Катись к чёрту. Я своими руками грохнул проклятую дрянь, и моя дочь никогда не вырастет подобной ей! — оскалившись, огрызнулся Уинтерс. — Ты не получишь моего ребёнка! — Справишься ли ты с ней, когда она повзрослеет и осознает себя? Кем Роза станет со своим слабым отцом и… мёртвой матерью? Из-за кого, Итан, она вообще родилась такой? — Завались! Мия… Ты. — Ох, твоя жена… Она так сопротивлялась и пыталась вырваться, умоляла меня вернуть возлюбленную дочь ценой собственной жизни… Умереть, чтобы спасти своё единственное дитя… — Я тебя уничтожу! Слышишь, гадина! — Итан дёрнулся сильнее, но я так и не отпустил его — не время. Стоило для начала разделаться с плешивыми шавками Миранды, способными подпортить нам весь нехитрый и оговорённый буквально в двух словах замысел, и расчистить путь, прежде чем бежать сломя голову за ней самой. — И как ты тогда спасёшь Розу? Без меня — никак. Но не беспокойся, — голос Матери обманчиво заструился тихим горным ручьём, разносящим в своём течении трупный яд, и я понял, что ей и самой поднадоело играть спектакль. — Роза будет спасена. Мегамицелий помнит всех нас, Итан. Ей суждено познать его силу и возродиться… Возродиться как моя дочь. Вот уж жалость: у Розы останутся твои глаза. — Розмари моя! Моя! Итан отбил мою руку и рванулся грудью и дулом на её слова: через пальцы, по спутанным корням и прямо в сцепленные чёрные ветви, хлыстами стегающие по плечам и спине. Но словил только пустоту и насмешливый хохот, разлетевшийся противным вороньём по воздуху прямо перед его носом. Сучка смеялась над ним, исчезая и вновь появляясь уже в ином облике, и он вертелся из стороны в сторону, так и не успевая прицелиться по мелькающему меж деревьев силуэту. — Выходи! — прошипел Уинтерс, и Миранда метнулась прямиком к нему, целясь когтистой лапой в солнечное сплетение, но, прежде чем она успела выпотрошить отчаянного идиота и украсить его тёпленькими внутренностями ветки, я запустил молот в пернатую гадину, перехреначив её по бочине. Молот врезался в тело с уже знакомым чавкающим звуком, продавливая и дробя своей тяжестью кости, и откинул её от Итана на несколько метров назад. Заточенные лезвия-когти успели лишь вскользь цепануть его по груди, вспарывая одежду и оставляя на коже несколько глубоких косых порезов. Только вот сердце моё умудрилось противно ёкнуть — чересчур гулко и рано, будто это меня самого только что пытались продырявить, — и я оттолкнул словившего ступор и охреневание Итана в сторону, моментально закрыв собой. Миранда, угловато размахивая конечностями, словно неисправная заводная кукла, хорошечно прохрустела сломанными рёбрами и позвонками и выпрямилась, полностью регенерировав за несколько секунд. Не дожидаясь ответного удара, я припечатал её ещё разок, вырвав вкопанные в землю опоры забора вместе с сеткой. Те змеями обвили её тело, всё сильнее сжимаясь с каждой секундой, но сучка лишь ухмыльнулась, глядя на меня. — О, оказывается… он успел стать тебе дорог? — она рассмеялась, с лёгкостью высвободившись из пут: будто стая воронов пролетела над полем бойни, смакуя предстоящее пиршество; и подняла перед глазами знакомый холщовый мешок. — К закату я в конце концов стану её истинной матерью. Мечты должны сбываться. Жаль, что ни ты, ни тем более он не успеете увидеть мой триумф. Взять, — скомандовала Миранда, прежде чем знакомо рассыпаться на карканье и перья, и ликаны хором завыли, вскинув вытянутые морды к небу. Они с визгами и рычанием ринулись в бой, и в ноздрях защипало от запаха жжёной шерсти, органов и крови: ещё горячей, струёй бьющей из рваных дыр, и холодной, давно застывшей в артериях и венах, больше не несущих её к отсутствующему сердцу. Ликаны напарывались беззащитными животами на буры моих солдат, но даже вывалившиеся наружу кишки не останавливали их ни на секунду: гонимые лишь одним приказом Миранды они жаждали изничтожить врага ценой собственной жизни. Я мог лишь предположить, как надолго хватило бы нашего прикрытия, потому что стена медленно, но верно превращалась в хилый забор с зияющими прорехами в зубьях. Боги, да я, блядь, мог открыть мясную лавку! — Она… снова забрала Розу! Мою дочь! — за моей спиной заунывно запричитал сидящий пятой точкой на земле Уинтерс, хватая воздух ртом и бесполезно стараясь зажать свежую рану. По его одежде всё больше растекалось алое пятно, и я, с трудом отведя ловящую дикий тремор итановскую руку, дёрнул толстовку вверх, оголяя бледную грудь. — Успокойся, драть тебя во все щели! — я присел рядом на корточки и несильно встряхнул паникующего кретина, заставив того посмотреть на меня. — Куда ты сунул свою сраную травяную настойку, а?! — Моя ладонь занырнула под его локоть, похлопывающе щупая отсеки рюкзака, и выудила из бокового кармашка зелёный бутылёк. — Я сам… Мне… мне нужно просто… — Заткнись, — я шлёпнул его по щеке и успокаивающе придавил взглядом поверх дужек очков. — Минут через пять нас будут жрать причавкивая, если не свалим. — Я думал… — Думать — это не твоё, увы. Я не всемогущ, Уинтерс. Итан часто и мелко задышал, едва первая капля лекарства упала ему на грудь, сбежала на подрагивающий живот, минуя пупок, и вместе с кровью впиталась в пояс брюк. Раны, несмотря на свою несмертельность, выглядели до отвращения болезненно и мерзко по краям, словно когти Миранды занесли инфекцию, начинающую пожирать живое тело. Я, поразмыслив, не жалея облил Итана его травянистой выпивкой, пока он взбесившейся кошкой не зашипел на меня, и сам глотнул из горлышка, приканчивая бутылёк. — Вас подбросить? — хохотнуло над ухом. — Вот уж удивительное совпадение, мне как раз в ту сторону! — Блядь, да откуда ты вечно берёшься? — провыл я. — Сами дотопаем, толстяк! — Лорд Гейзенберг, — Герцог ткнул пухлым пальцем в направлении центра деревни. — Не тратьте времени. Их слишком много даже для вас… в данной форме. Поберегите силы и… кхм, как вы там говорите, прошу прощения… не выёбывайтесь. — А, ну так бы и сразу! — огрызнулся я, хлопнув себя по бедру и поднимаясь на ноги. — И как ты собираешься протащить наши тушки, великий ты умник? — Я — это я, мой Лорд, — увильнул он, — разве мне доводилось хоть раз опаздывать? Я хмыкнул, по-быстрому взвесив все «за и против», и толкнул превратившегося в человекоподобную тряпку Итана к повозке. По небу, гудя мощными лопастями, пролетело несколько военных вертушек, а со стороны домов прогрохотал очередной взрыв. Над пылающими и дымящимися крышами парили — то зависая в воздухе, то стремительными пятнами пикируя вниз, — уже не птицы — вальномии, извечные стражники замка Димитреску. Оставалось догадываться, какой на самом деле пиздец творился в низине: несомненно компактный ад в пределах одного горного селения. Впрочем, проходимец Герцог не соврал: мы «комфортно» прокатились в повозке, ловя ягодицами все возможные на дороге кочки, и просочились тенями мимо пирующих ликанов и кошлатых волколаков, словно те совсем не замечали нас и были чересчур заняты истреблением мёртвых солдат. Я с царапающей горло тоской наблюдал, как под натиском падали один за другим мои солдатики, и псы растаскивали их на куски, перерубая конечности и долбя самодельными топорами и мотыгами по спайкам металла на груди. Как громко ревел винтом Штурм, раскидывая врагов направо и налево, и как Итан втянул воздух носом, когда тот тоже повалился на землю под весом вшами нацепившихся на него противников; — я резко задёрнул тент повозки и уставился в полотняный потолок. Занятно, что ни я, ни тем более Итан не помнили, какими дорогами-путями мы добрались едва ли не до центра деревни. Было только объединяющее нас смутное ощущение, что где-то есть полнейший наёб зрения и сознания, возможно, искривление пространства, пробелы в памяти и прочерки в прежде связной речи, перекрываемые треском ветвей и шипением разгорающегося пожарища. Пылали безжизненные поля вокруг, и, казалось, неустанно работающим крематорием дымилась и стонала сама земля, которую раздирали на части извивающиеся змеями стволы деревьев. Столпы дыма и пепла ветром гнало в серое небо, закрывая скромно проглядывающееся небесное светило, и от того в низину стекал неприветливый полумрак, обращающий каждую тень в клыкастую плотоядную пасть. Мы выброшенной на берег ветошью очутились посреди тропы, начинающей свой извилистый путь среди гор, сочившейся нитью меж ветхих домишек и вновь устремляющейся вверх, мимо руин древнего замка и поросших зарослями гробниц. Отсюда было рукой подать до возведённой Мирандой вокруг статуй королей «крепости» из мутировавших червей-деревьев и её же логова, которое активно обстреливали мельтешащие мелкие фигурки; да и в целом открывался прекрасный вид на происходящий внизу хаос: на празднование нового дня рождения Розы прибыли не лишь незваные волхвы, но и твари Преисподней. — Бежим, — махнул рукой я и рванул первым — туда, где громогласно и бесстыже шелестели вороньи перья, зло насмехаясь над самой сущностью человеческой жизни; где искрили трассерами пули и работал с земли наводчик, отбиваясь от рычащего роя ликанов. — Чёрт, — Итан на мгновение притормозил, наблюдая, как поливают огнём логово Матери, — там Крис! — Не лучший момент беспокоиться за своего дружка! — Да его же сожрут! — Он превосходно справляется и один! — я схватил Уинтерса за руку и потащил за собой, не останавливаясь и не обращая внимание на ругательства и шипение. За нами хвостом заволочился металл — можно сказать, я уже знакомо в спешке разбирал деревню на запчасти, — и вихрем поднимался в воздух, кружась над головами и крыльями застывая за спиной. Мне не нужно было выплавлять пули — я мастерил их на ходу, сдавливая в заостренные комки подковы, гвозди и петли от калиток; а ещё выстраивал из кусков-заплаток щит, защищающий нас двоих от корней и цепких когтей выползающих отовсюду тварей. Знакомый трюк — и успешно опробованный на Моро. Чем больше я приближался к Миранде, тем ощутимее сжимался Каду в груди, отчаянно сигналя о её расположении. Мы занырнули в обнесённый стенами закуток и быстро поскакали по лестницам, пока склизкая и дёргающаяся стена ветвей не преградила нам путь своей противно лоснящейся чернотой. Я со всей силы ударил по ней молотом, и аномально мутировавшая дрянь медленно расползлась в стороны, как слепые змеи, ощутившие жар факелов на своей поблёскивающей шкуре. — …юная Ева… Моя прекрасная дочь! Я так по тебе скучала… — Я бы вырвал Миранде гортань и спутал связки в клубок, лишь бы больше не слышать фальшивой нежности, дарованной той, что никогда не восстанет из мёртвых. — Почему… я теряю силы? — Отдай мою дочь! — с надрывом проорал Итан, вскидывая оружие. Матерь вздохнула и развернулась к нам лицом, бережливо прижимая к груди укутанного в тряпьё младенца. Я действительно мог бы поверить, что она счастлива, что среди ласкового печального взгляда, обращённого к ребёнку, затесалась что ни на есть настоящая человеческая искренность, но густая, непроницаемо чёрная слеза покатилась по её щеке и упала на лоб спящей Розы. — Ты ещё жив? — коротко усмехнулась она, а мелкий кусок металла продырявил ей висок, раздирая светлую кожу, и, кроша височную кость, вместе с кусками плоти вылетел с другой стороны. — Не стой столбом, хватай Розу! — крикнул я, уже зная, что Миранда регенерирует по щелчку пальца. Нужно было и вовсе разобрать сучку на кварки и размазать остатки по стенам, чтобы та вовек не сумела собрать себя воедино. Небо вновь облизал белёсым языком новый взрыв, на долгих несколько секунд оглушивший нас своим громогласным рёвом, а под ступнями задрожала измученная земля. Итан не успел на мелкую и мелочную долю секунды: он лишь едва-едва скользнул пальцами по тряпице Розы, и деревья-черви, изгибаясь, рванули ввысь через трещины в почве, расплёскивая мутную слизь и закрывая Миранду. Она ослабленно пошатнулась, припав на одно колено, однако тут же выпрямилась, хлопком распрямляя свои крылья. — Я приближала этот миг всю жизнь! — прорычала она, нервно поглаживая младенца по голове. — А вы хотите всё так разрушить?! Ни ты, ни этот лживый предатель не остановят меня! Эта ошибка подохнет вместе с тобой, Итан Уинтерс! — Стреляй! — рявкнул я, и металл шуршащим потоком рванул вперёд, словно рой разъярённых ос, жаля и кусая всё, что попадалось ему на пути. — Нет! — испуганно вскрикнул Итан, несколько раз нажимая на курок. — Ты навредишь Розе! Но, кажется, я его уже не слушал: пристально следил за тем, как Миранда, растекаясь жижей и перьями, приобретает новую форму. Как вытягивается её белое тело, крылья затвердевают в подобие паучьих лап, а руки становятся похожи на длинные сучковатые палки с когтистыми пальцами, обвитыми тонкими синими венами. Я впервые наблюдал её обращение воочию, но чувство отвращения и подкатывающей к горлу тошноты было всё то же — сопровождавшее меня долгими годами с тех самых пор, как я очнулся прикованный к лабораторному столу. Возможно, я почувствовал его даже раньше: едва её прохладная ладонь коснулась тёплого лба нахмуренного ребёнка, вцепившегося в штанину деда, и пригладила его отросшие волосы с намерениями и силой, способными придушить взрослого мужчину. Кружащий вокруг металл лупился снарядом в охраняющие Миранду ветви — я старался пробить её защиту и дать возможность Итану напичкать сволочь свинцом по самую глотку, но те только отлетали ошмётками и прорастали заново. Однако Уинтерс стрелял: прицельно, по одному, прямо в образовавшиеся мелкие прорехи, зля Миранду и вколачивая в её мутировавшую плоть пулю за пулей. — Ты ведь знаешь, Итан… как сильно мать любит своё дитя? — Завали ебальник! Тебе незнакома любовь, злобная ты сука! — прорычал я. Стена ветвей рванула вверх, выныривая из растекшейся под ногами чёрной жидкости, и я едва успел закрыть нас от неё своим щитом, параллельно отбивая молотом чересчур шустрый и толстый корень. Миранда вихрем из перьев наскочила на нас сверху, одним ударом когтистой лапы отбросив меня в сторону. В глазах заплясали искры вперемешку с тёмными пятнами, и воздух покинул лёгкие, будто их смяли сильные руки и выдавили каждую молекулу, как воду из половой тряпки. Бок обожгло резкой болью, винтом вкручивающейся прямо в мясо и гаснущей столь же резко, как выключенная лампочка в темноте. Могу поспорить, что зараза раздробила мне несколько рёбер одним махом. — Кто-то взбесился, — хрипло рассмеялся я, сплёвывая вязкую кровавую слюну и вскакивая на ноги, — да, мамочка? — Умолкни! Миранда метнулась в мою сторону, но врезалась в кружащийся металл, счесавший ей мясо прямо до кости. Итан перезарядился и выстрелил — одна из паучьих лап перебитым огрызком шлёпнулась на землю, утопая в булькающей жиже, и сучка взвыла, отскакивая прочь и взлетая вверх. Плевать ей было на крыло: Матерь отрастила его прямо на глазах, не особо-то и печалясь об отсутствующей конечности. Нанесённые увечья вовсе не поубавили ей прыти: она всё так же вертелась юлой, уворачиваясь от моих атак и выпущенных Итаном пуль. Мы словно играли в догонялки втроём, и за шутливым хлопком по плечу следовала смерть, что наблюдала за представлением, пялясь из пустоты серыми глазами. И я жаждал воткнуть ей в глазницу скальпель, как однажды она воткнула его в моё тело, безразлично следя за гримасой боли, провернуть против часовой оси и с хрустом прожевать глазное яблоко. — Тебе не одолеть меня, сын. Мегамицелий даровал мне чудесную силу, и я с благодарностью приняла её. Ты лишь копия, мой эксперимент, что должен в конце концов обрести завершение. — За спину, Уинтерс! — прокричал я. Миранда распростёрла руки, и сверху на нас посыпался раскалённый добела град, врезающийся взрывными комками в землю и плавящий мой металл. Я чувствовал, как по лицу и спине стекал пот, а в мышцах зарождалась усталость и напряжение, но давил, толкался силой вперёд, отбивая её напор и раня пернатую тварь заточенным металлом. Позади методично отстреливался Итан, в той же степени методично вставляя патрон за патроном или меняя магазин. Звонко щёлкал затвор его оружия, и тише становились эмоции, будто с каждым нажатием на курок он растрачивал их частичку и обретал свою знаменитую упрямую решительность. На нём не было ни царапины — если не считать десятков уже полученных ссадин, парочки свежих ожогов и подзаживающих увечий, — словно Матерь не особо стремилась прихлопнуть папашу и прикопать на заднем дворике своей никчёмной биографии, скорее, старалась избавиться от надоедливой занозы в лице меня. Ох, как же я её понимал! К ёбаной мамаше я испытывал точь-в-точь подобные чувства, с отличием лишь в том, что у меня по краям имелись жизненно-лирические отступления, а у неё в запасе были лишь сраные анекдоты о мёртвых дочурках и любви с откровенным запашком разложения. — Я человек!.. Чёртова ты тварь. — Уверен? — Десятки ветвей со свистом и трескотом вспороли воздух, и Миранда, не дожидаясь ответного действия, снова напала первой, раскручиваясь в воздухе, словно запущенная юла. Её удар пришёлся вскользь, наталкиваясь на сопротивление огнестрела и стального вихря, но тварь всё же умудрилась швырнуть Итана о камни и задеть меня, до мяса распоров когтями бедро и бок. Рубашка и штанина тут же пропитались горячей кровью и неприятно прилипли к телу. Я почти не ощущал боли, словно мне вырубило нервные центры, хоть и понимал, что ресурсов Каду, да и моих, надолго не хватит при подобном расходе энергии. — …Но ты всё продолжаешь смотреть на меня, словно я ебучий монстр! — я скрутил метал в заточенные штыри и метнул вперёд, пробивая защиту Миранды и вонзая железо в её плоть. — Хоть и сама не лучше, безумная сука! Уинтерс, драть тебя, поднимай свою жопу! — А разве ты не монстр, мой извечно строптивый сын? — Миранда криво ухмыльнулась мне, и усмешка чёрной клыкастой трещиной разрезала её мертвенно-бледное лицо. Она со стоном вытащила застрявший в теле штырь и, переломив его надвое, отбросила в сторону. — Одинокое чудовище, запертое в заброшенной фабрике и ради забавы ворующее трупы?! Ты так никем и не стал — лишь ничтожеством, играющим в солдатиков! Прожил свой век мятежником, но с кем ты боролся на самом деле? — Поднимайся! — прорычал я, и Итан, корчась от боли, медленно встал на ноги и поковылял к выроненному стволу. Он сцапал дробовик и накрепко сжал цевьё, будто боялся случайно пошатнуться и вновь выпустить его из рук. По рассечённому лбу ручьём текла кровь, заливала глаза и капала с подбородка вниз, мгновенно впитываясь в почву. Мне хотелось смахнуть подтёк ладонью и откинуть чёлку набок, чтоб она не мешала ему, но Уинтерс мотнул головой и распрямил плечи, готовый рвануть в бой. — Всё ещё веришь в вашу победу? Вы одной ногой в могиле. С небес, расцветая бутонами, на нас обрушилось белое пламя, ослепительное и смертоносное, припалило до корочек плечи и спины, костяшки на пальцах и немного слизистые оболочки носоглотки; и столкнулось с холодом металла и горчащим запахом пороха, — Господи, как же на деле хотелось закурить. Просто сейчас, вот чуточку передохнуть, хотя бы на мгновение между непрекращающимся падением огненных цветов, ритмичными перезарядками Итана, сверкающего хищной злостью в зрачках, и моим стальным штормом, что выл и закручивался всё сильнее с каждой секундой. Я всё продолжал не переставая атаковать Миранду, прикрывая Итана и отводя от него основные её удары. Что мне пару десятков новых шрамов? По линиям на моих ладонях проскакивали мелкие лиловые разряды, сбегали до запястья и затухали, испуганно прячась в рукавах. Мне безбожно лупило пульсом по вискам, дёргая под кожей змейкой взбесившейся жилой, и я, весь взведённый на внутренних курках, чувствовал, как медленно закипала кровь: казалось, прижаривала тонкий эндотелий, выстилающий сосуды и сердечные полости, и знойным теплом струилась сквозь внешние оболочки. Я будто рванул все скрытые засовы разом, позволив силе, долгое время лениво ворочающейся за рёбрами, неудержимым потоком хлынуть наружу, душнотой своей окутать меня с ног до головы и корочкой запечься на самых старых шрамах. Если меня вскрыть — под кожей бы наверняка оказалась бессмысленная мешанина из красновато-серых оттенков, нелепое собрание отказавших органов, рваных кусков металла и загустевших, словно кисель, телесных жидкостей. Каду беспрестанно ворочался в груди, и мне было почти больно — так тягуче и вязко; по ощущениям: тупыми ножами по сломанной кости, впивающейся в мышцы, и ноющими ожогами по коже… Чёрт побери, словно органы под его серым тельцем стекали в брюшную полость подогретой жижей! Но одновременно на грани с тем самым извращённым удовольствием, когда я впервые за долгое время на полную воспользовался тем, что принадлежало мне по праву, неотъемлемому и неоспоримому, выгрызенному из мяса, кишок и свернувшейся крови, и пускал его в дело, больше не сдерживая себя. Не показывал фокусы с гнутым металлом, пытаясь впачатлить и припугнуть деревенских дурачков и одну небезымянную светловолосую бестолочь — я дышал в полные лёгкие, каждой своей не убитой крепким табаком альвеолой, и от того, как от знатной дури, шла кругом голова и по дёснам лепило эйфорическо-истеричной ухмылкой. — У тебя не будет семьи — никому и даром не сдался никчёмный урод вроде тебя! — Миранда атаковала наскоком, стараясь задеть жизненно важные органы своими острыми паучьими лапами и разум — словами. — Альсина была верна мне — и я подарила ей прекрасных дочерей! Я дала несчастной Донне нежнейшие иллюзии — и она сладко спала в дурмане! — О! Ещё, давай ещё! — я рассмеялся Матери в лицо, перекрикивая свист металла. Мне становилось сложнее его контролировать, как и хватать собственные ускользающие мысли, но одновременно с тем хотелось и большего; стать сильнее, мощнее, обрести ту необъятную власть, которой я и познать не мог даже в самом сладком сне — слиться, спаяться воедино мышцами, отращивая крепкие стальные лапы и хвост, способный одним хлёстким ударом сносить каменные стены. Вспомнить наконец-то — каково это быть чем-то большим, отличающимся… — …обращаешься! — остро свистнуло мимо моего уха, утопая в гуле вскипающей крови и внешнем шуме. Металл над моей головой набирал обороты, цепляясь друг за друга и лепясь в тяжёлые комки. Я даже ловил ещё тёплые гильзы от пуль, не успевающие упасть на землю, и вплетал их в один вихрь, как местные мастерицы протягивали петельку через петельку, творя замысловатый узор на кружевных воротничках. Сколько из них запятнались кровью на алтаре? — Ты умеешь лить в уши дерьмо! — огрызнулся я, замотав головой. — Расскажи про Моро и какого жалкого урода ты сотворила своими экспериментами, так ничего и не добившись! — Я позволила Сальватору лелеять свою никчёмность — и он с благодарностью кланялся моему величию. — Нет у тебя никакого величия, ты лишь безумная старуха, ворующая детей! Давай, топчись по руинам пылающего Карфагена, сука! Ну же! Я расхохотался: хрипяще и плюясь кровью сквозь сжатые зубы — и метнул в неё металлические штыри. Мышцы нестерпимо жгло, но раны больше не кровили — их стало заметно больше; — из них вытекала чернеющая жижа, кислотой пекущая плоть. Я чувствовал — я знал, — что чужеродная зараза, занесённая Мирандой начинала постепенно убивать меня, поедая заживо. С Итаном подобное не прокатило: светловолосый засранец был живучим обитателем иного враждебного для неё биома, как и та неизвестная дрянь, что отвечала за его нечеловеческую регенерацию и непомерный заряд энергии, продолжающий толкать его тело вперёд. — А ты слабак, так и не сумевший стащить с себя дрянную человеческую кожу! Мне было в ней уютно, разве нет? — …не слушай! Очнись, чёртов кретин! — острое жало болезненно впилось мне в бок и застряло меж рёбер, остановленное моей же силой. Второе я словил рукой, стиснул в ладони и несколько секунд глупо пялился на сбитые в кровь пальцы, ощущая кожей смятый кусок стали, отчётливо пахнущий чужым отчаянием и порохом. — Не слушай, ебать тебя! — чужие тёплые пальцы улеглись на мои щёки, смазанно прошлись по подбородку и шее и встряхнули мою голову так, что перед глазами замельтешили круги, будто я по глупости взглянул на солнце. Вот дрянная баба, у меня ведь не реактор в груди! — Что такое, Итан? — недоумённо произнёс я, исподлобья поглядывая на него, уже совсем потрёпанного и дырявого в той же степени, что и я. Железки со звенящим грохотом посыпались к моим ногам, и соскочившая в голове пружинка щёлкнула и встала на место. В извечном логосе стали звучал его голос, нервный и срывающийся в истерику, перемешанный с выстрелами, как овсяные хлопья с мелкой мучной молью, и он тянул меня из той темноты, в которую я же по глупости и забрёл. «Ита-ан» — смешно, но я даже не задумывался, что проговаривать его имя оказалось столь же приятно, как и перекатывать на языке приторную конфету. И запястье у него было изящное, как у женщины. Моя рука в затёртой кожаной перчатке погладила выступающую косточку и неторопливо двинулась выше, смазывая стекающие капли крови на тыльной стороне ладони. Даже пальцы тонкие; просто созданы, чтобы перебирать струны или стучать по клавишам. Жаль будет их, если тварь их переломает. — Мне на самом деле так больно, Итан, всё в порядке, Итан, — проблеял я, удивляясь слабости в собственном голосе. Кто… кто настолько глупый и безнадёжный сказал, что у него голубые глаза? Калёное ведь железо, ручьями стекающее по вискам и прожигающее мой череп прямо до мозга. Мне ведь нельзя помирать, ага! Я… должен… убить её. — Миранда ослабла, стреляй, пока не закончатся пули. Стреляй прямо в цель, как ты умеешь, ведь разве ты не слышишь громкий плач, дробящий в пыль все старания и немощные потуги Миранды? Тебя зовёт Роза, такая же светлая и белокурая как ты, и я помогу ей оказаться в руках любящего отца. Где-то на границах своего сознания я тоже был утерянным ребёнком и стоял посреди пустой бетонной комнаты, впервые окружённый хаосом и одиночеством, словно коконом, отрезающим меня от внешнего мира. Я боролся с желанием снести всё на своём пути, потому что не желал мириться и подчиняться. Может, будь я чуточку покорнее, не познал бы и за жизнь тех страданий, пережитых почти что за мгновения. Вероятно, тогда бы я навечно прекратил быть собой. Ты ведь не хочешь, чтобы малышка стала кем-то иным? — Ну же! — рявкнул я. — Не тупи, бестолочь! И обрушил на воющую от боли Миранду свой последний удар. Я даже не знал, что так умею — и это было несколько красиво и притягательно со стороны, словно торнадо внезапно врезавшееся в мнимое спокойствие спящего городка, — и надеялся, что Итану тоже понравилось наблюдать, как постепенно слезает с костей плоть, не успевая регенерировать, рвутся сухожилия, будто туго натянутые и усохшие под солнцем верёвки, и трещат крепкие кости, сопротивляясь напору стали. Я довольно хохотнул и непослушный мир тошнотворно перевернулся вверх ногами, а под моим затылком почему-то внезапно оказалась земля: такая неприветливая, твёрдая и бугристая, будто она и вовсе не была рада моему уставшему и измученному телу. Я выдохнул и с трудом повернул голову, ловя глазами последний отчаявшийся взгляд Миранды. Она вяло скреблась осыпающимися изломанными крыльями по земле и пыталась отползти прочь, оглядываясь единственным уцелевшим глазом на шествующего по пятам Итана. — …четверо новых детей… Никто из них так и не смог утолить мою боль и одиночество. — По испачканной в черноту щеке Миранды покатилась слеза: вполне себе человеческая и прозрачная, но я не поверил ей ни на секунду, рассмотрев в мелкой капельке лишь лживый эгоизм и сожаления о нарушенных планах. — Ты никогда не думала… что проблема в тебе? — Итан проверил последнюю обойму, вогнал её обратно и передёрнул затвор. — Может, ты и вовсе не умеешь любить?