***
Хиличурл по имени Лупа внимательно всматривался в весело блестящую после дождя гладь воды. Там уже третий раз за несколько минут мелькало среди ярких бликов от лучей утреннего солнца что-то темно-синее, чуть показывалось на секунду, покачивалось на волнах и снова уходило под воду, прежде чем он даже успевал понять, чем это может быть. Может быть, рыба... Лупа хочет рыбу... Древний страх не давал даже приблизиться к прохладной глади, не то чтобы нырнуть в нее, поэтому Лупа просто оставался на берегу чуть в отдалении, ковыряя дубиной песок. Кажется, сегодня удача была на его стороне, ведь это загадочное нечто с каждым разом появлялось все ближе и ближе от берега, а он готов был ждать столько, сколько потребуется. И в конце концов его ожидания были вознаграждены: приливной волной на берег вынесло чье-то тело в странной одежде. Спутанные синие волосы облепляли лицо, которое еще совсем недавно, кажется, было изысканно-смуглым, теперь же напоминало своим цветом грязно-сизую тину. Длинные тонкие ноги в обтягивающих штанах были раскинуты в стороны. Ба! Человек! Ну надо же... Лупа осторожно подошел чуть ближе, готовый в любой момент отшатнуться или схватиться за оружие, но тело не двинулось. Преодолев непонятный страх, он носком ноги аккуратно пнул тело в бок, переворачивая на спину. Показались блестящие от вытекающей из уголка рта мутной струйкой воды тонкие губы и сбившаяся черная повязка. Лупа не был уверен до конца, но, кажется, уже как-то встречал этого человека неподалеку от города, когда-то совсем давно, и лишь природная прыть и удача помогли ему тогда унести ноги. Никого из своих товарищей, оставшихся там в тот злополучный день, он больше никогда не увидел. Лупа медленно приблизился к все еще влажному от воды лицу и прислушался. Человек не дышал. От него пахло сыростью и свежей тиной, какими-то цветами, и к этим запахам примешивался едва различимый пока запашок гниющей плоти, но еще... еще от человека — уже трупа человека, понял Лупа — пахло чем-то незнакомым, одновременно пугающим и манящим. Лупа понял. От него пахло Бездной. Лупа почувствовал, как член наливается кровью, и низменное желание залило его тело. Лупа был обычным хиличурлом, и не шло даже и речи о том, чтобы сопротивляться этому великому, похороненному в самой глубине примитивного сознания, но неотвратимому зову Бездны. Он медленно провел рукой по влажной холодной щеке, задержав дыхание. Кожа была мягкой, нежной и гладкой. Трупная бледность, кажется, совсем не портила человека, даже наоборот, была ему к лицу. С запрокинутой назад головой, выставленной напоказ тонкой шеей, на которой все еще блестели медленно высыхающие на утреннем солнце капельки влаги, раскинутыми в стороны словно в беззвучной мольбе своим божествам руками, в мокрой, облепившей каждый дюйм стройного тела экзотической одежде, человек выглядел таким беспомощным, таким покорным и таким соблазнительным. Собственное возбуждение становилось все сильнее. Все инстинкты вопили, словно в горячке боя, но еще острее, глубже, мучительнее. Лупа понял — он должен срочно трахнуть труп. Что же, назад пути уже не было. Лупа еще раз почти нежно провел рукой по мягкой щеке, поднес пальцы к чуть приоткрытым красным губам и засунул их внутрь. Внутри было влажно и мягко, словно в куске сырого свежего мяса, которое он, как и любой хиличурл, так любил с жадностью пожирать, раздирая его клыками и когтями, собирая длинным шершавым языком текущий по рукам пряный сок. «А может это самое...» — пронеслась в голове короткая мысль, — «да не... то есть, это, конечно, можно тоже... но сначала — трахнуть!». И, окончательно определившись с дальнейшим планом, Лупа приступил к непосредственным действиям. Рука, теперь вымазанная в следах тины, иле, грязной речной воде и остатках слюны, скользнула от губ ниже, к этой длинной развратной шее, что манила своей хрупкостью и беззащитностью. Он пересчитал пальцами хрящи, обтянутые тонкой кожей, сжал руку, представляя, будто это он сам, великий воин Лупа, убил этого человека в жестокой схватке, и теперь на правах победителя овладеет его покорным телом — Лупа даже оглянулся по сторонам, словно желая увидеть свидетелей своего триумфа, но вокруг, конечно, никого не было, лишь пищали неизвестные насекомые в зарослях травы. Одновременно расстроенный и воодушевленный отсутствием свидетелей, Лупа одной рукой скользнул к своему члену, а другой начал облизывать эту великолепную шею, сдвинув маску набок. Запах Бездны, переплетенный с теплым и свежим цветочным ароматом и с легким манящим привкусом гниющей плоти, усилился, заполнил собой все пространство вокруг, ударил в голову, вытряхивая из нее последние остатки примитивных мыслей. Остались лишь инстинкты, грязные, животные, неудержимые. Лупа кряхтел и тяжело рычал, раздирая когтями одежду. С языка капали слюни, оставаясь блестеть влажными лужицами на раскинутом под ним стройном теле. Он откинул в сторону непонятные куски тонкой материи, открывая своему взору смуглую грудь и стройный живот, теперь покрытые царапинами от его неаккуратных движений. Красные соски двумя яркими пятнами блестели среди мягкой матовой кожи. Это привело Лупу в абсолютный восторг, и он сразу накинулся на твердые холмики, крутя их пальцами свободной руки, облизывая, прикусывая и высасывая капельки уже холодной крови. Вторая рука все сильнее сжимала собственный напряженный орган. Он водил своим языком всюду, куда мог дотянуться, засовывал его в пупок, в ямку между ключицами, в приоткрытый влажный рот, облизывал закрытое веко, попробовал даже запихнуть в ноздрю и в аккуратное розовое ухо. Мокро прикусывал холодную кожу, покрывающуюся все большим количеством красных отметин, заливал слюнями это невероятное тело, все глубже вдыхая его запах. Собственный член уже готов был взорваться в руке от пары коротких движений, а ведь он даже не снял с человека нижнюю часть его странной одежды. Он с огромным трудом отстранился, тяжело дыша. «Ничего... Лупа... спешить некуда... времени... достаточно» — повторял он себе. Это вновь наполнило его гордостью триумфа и предчувствием праздника. О, он сделает все, что запланировал! Никто не сможет ему помешать. А все же... интересно, что там у людей под их штанами? Он ведь никогда даже и не видел. А вдруг там и вовсе-то нет ничего... С этими мыслями он невероятным усилием оставил в покое собственный покрасневший, нестерпимо зудящий от предчувствия скорой разрядки, покрытый потеками горячей смазки член, схватился обеими руками за обтягивающую тонкую материю, запустил когти в мягкие бедра, разводя их в стороны. Послышался треск рвущейся ткани. Увиденное привело его в абсолютный восторг. Кожа бедер была даже мягче, нежнее и тоньше, чем на всем остальном теле. Какой-то странный, как и все остальное у людей, но довольно забавный розовый член лежал на боку, его кончик чуть свисал вниз. «Значит, у людей тоже есть пи-пи» — сделал вывод Лупа. Что же, это было как нельзя кстати. В конце концов, какой уважающий себя хиличурл станет заниматься соитием с любым существом, у которого нет пи-пи. Так как современной науке мало что известно про особенности жизни хиличурлов, а тем более про их их половую активность, на этом месте стоит сделать небольшое отступление: никто не знал, было ли так всегда, или это занесенные на их земли семена проклятия внесли свои коррективы, но все хиличурлы были одного пола, поэтому им приходилось выкручиваться как придется. Впрочем, они давно уже освоились. Об этом знали, возможно, лишь Элла Маск, но она предпочитала отмалчиваться, пряча в руке чуть смущенную улыбку, да Альбедо, но и он не стремился делиться своими знаниями с посторонними. И именно по этой причине, кстати, Элле, однажды в глубоком детстве случайно попавшей в логово хиличурлов, удалось выбраться оттуда невредимой, что и послужило причиной ее дальнейшего интереса к этой удивительной расе, их языку и обычаям. Альбедо же когда-то давно повезло куда меньше, впрочем, это уже совсем другая история, и ей он тоже не любит лишний раз делиться с посторонними... более того, через какое-то время он даже нашел этот опыт интересным с научной точки зрения, ну и может самую малость с личной. Но мы отвлеклись от самого важного, а именно: уже известный нам хиличурл Лупа с интересом разглядывал сморщенный розовый член, поворачивая его перед собой то так, то эдак, чуть сдвинувшись в сторону, чтобы его тень не заслоняла солнечный свет. Любопытство на какое-то время притупило даже обжигающие волны грязного инстинктивного желания. Все-таки, люди тут сильно отличались от них, хиличурлов. Их собственные органы были покрыты жесткими костяными наростами, часто встречался густой волосяной покров. Соитие было для хиличурлов одновременно испытанием стойкости и продолжением битвы, и слабые оставались лежать с разорванными внутренностями, ведь слабым среди них не было места. Человеческий же член выглядел довольно безобидно и даже мило. Лупа эксперимента ради облизнул его одним длинным смазанным движением от сморщенной кожи мошонки до темной головки, смакуя на губах соленый терпкий привкус. В нос вновь ударил неудержимой волной густой манящий запах. Яйца сладостно поджались, а язык скользнул в расщелину на кончике головки, как можно глубже, чтобы собрать еще эту соленую холодную влагу. Еще какое-то время хиличурл водил языком по странному человеческому члену, прикусывая его, чувствуя, как мягкая плоть сминается под острыми зубами — это вновь привело его в восторг — но потом все-таки с нетерпением отстранился. Так или иначе, стоило приступать к главному. «Если есть пи-пи,» — здраво рассудил он, — «должна быть и дыра...». Он в нетерпении осмотрел тело в поисках подходящей дыры. На том, что, вероятно, являлось человеческой головой, было множество различных дыр, но ни одна из них, кроме, разве что, ротовой, не казалась достаточно подходящей для последующего соития. В крайнем случае, решил он, если более подходящей дыры так и не найдется, он использует в этих целях ротовое отверстие. Но он отказывался верить, что в таком великолепном теле не найдется ни одной более подходящей дыры. И наконец его усилия были вознаграждены — когда он развел эти мягкие стройные бедра в стороны, чтобы рассмотреть повнимательнее всю промежность, там он обнаружил весьма привлекательную дыру. Он раскинул чужие ноги еще дальше, так, что, наверное, будь человек еще жив, ему было бы больно от натяжения мышц, и принялся изучать свою находку подробнее. Дыра была совершенно великолепна — гладкий и плотный коричневый ободок, упруго раскрывшийся под кончиком его языка. Лупа на пробу просунул язык еще дальше, — опять же, об этом молчала современная наука, и знал, возможно, лишь Альбедо, но и он предпочитал хитро отмалчиваться; языки хиличурлов могли достигать двадцати и более даже сантиметров в длину — наслаждаясь ощущением плотных мягких стенок, обхватывающих его со всех сторон. Узкая, прохладная, прекрасная дыра, и проникать в нее было словно падать в саму Бездну. Сегодня лучший день в его жизни! Член уже даже без прикосновений разрывался от желания скорой разрядки, Лупа едва понимал происходящее. Он трахал дыру языком, вставляя его все глубже, проворачивая внутри, сгибал, давил на гладкие стенки, вылизывал их, заливал литрами слюней, между чужих ног влажно, все громче хлюпало, и Лупе на секунду стало жаль, что человек уже мертв, а значит, даже не в силах оценить его страсть. Он стал представлять, как дыра жадно пульсировала бы под его губами, как эти бедра дрожали бы от почти болезненного наслаждения, как все тело под ним тряслось бы в отчаянии, живот конвульсивно вздрагивал, руки как в лихорадке цепляли песок и корни прибрежной травы, пытаясь найти хоть какую-то опору, стоящий и текущий сильнее его собственного член содрогался бы от каждого влажного проникающего движения внутри, и человек стонал бы на своем странном языке, умоляя взять его еще глубже, еще сильнее, еще грязнее, еще быстрее и безжалостнее, захлебываясь всхлипами, практически рыдая от разрывающего низ живота удовольствия. Но, увы, человек давно был мертв, и мечты так и оставались мечтами. Однако, Лупу вполне устраивал и такой вариант. Лупа еще раз провел языком в упругой влажной глубине, с наслаждением облизнул тугое колечко. После его стараний оно сжалось обратно, стоило ему вытащить язык наружу, но уже не полностью, и теперь посреди выпирающего сморщенного ободка призывно блестела покрытая слюной узкая расщелина. Когда он на пробу вставил туда палец, тот сразу вошел до второй костяшки, влажно хлюпнув в глубине, струйки слюны, пузырясь и играя бликами в лучах солнца, вытекли наружу, оставив мокрые дорожки на тонкой смуглой коже. Лупа снова представил, как человек выгибается всем телом, трясет разведенными в стороны бедрами, пытаясь не то отшатнуться от болезненных прикосновений к измученной дыре, не то насадиться еще глубже, прячет покрасневшее лицо в ладонях от грязных хлюпающих звуков, а его живот спазматично сжимается на каждой костяшке. Эта картина так распалила его, что он даже не заметил, как вновь судурожно зажал рукой собственный член. Горячие волны обжигающей похоти накатывали снова и снова, заставляя дыхание сбиваться, а незамысловатый пейзаж вокруг расплываться перед глазами. Остались лишь громкие, влажные хлюпающие звуки, его хриплый рык, шум набегающих волн да стрекот насекомых где-то на периферии сознания. Края дыры давно распухли и покраснели от его слюней и бесконечных проникновений, ноги человека были раскинуты так широко в стороны, что, казалось, еще немного, и хрупкое тело сломается пополам, палец все дергался вперед и назад, цепляя нежные стенки, потом к нему добавился второй, и из уже растянутого под его костяшками отверстия потекло наружу еще больше слюны, когда же Лупа добавил на пробу и третий, узкий вход обхватил его руку так плотно, что теперь каждый раз, когда он двигал их наружу, тесные стенки сдвигались следом, словно не желая отпускать, и посреди стройных бедер человека как будто вздувался острый холм с его пальцами внутри, когда же вдавливал их наружу так глубоко, как только мог, сгибая и разводя в мокрой скользкой глубине, мягкая кожа ягодиц обхватывала его руку, почти касаясь запястья. С каждым толчком из этой великолепной дыры наружу вытекали новые порции слюны, слюна лилась из приоткрытого в бессмысленной похоти рта хиличурла, его член тек так, что под ним уже сформировалась небольшая лужица. Смесь грязной речной воды, слюней хиличурла и его собственных остатков слюны вытекала из запрокинутого рта человека, пузырилась в уголке обескровленных губ. Лупа представлял, как человек кончает снова и снова, сначала от языка на члене, потом от языка внутри, потом от его пальцев — «интересно, а какого цвета человечья сперма...» — задумался он на секунду, такого опыта у него не было — кончает несколько раз подряд, почти без перерыва, задушенно, практически испуганно крича, обхватывая своей ладонью запястье хиличурла, соскальзывая, иступлено пытаясь схватить снова, толкая руку глубже внутрь, в себя, еще сильнее, еще грубее, еще быстрее, подается вперед бедрами, теряя всякий ритм, то пытается стиснуть колени вместе, то почти болезненно раскидывает их в стороны, трясущийся живот уже весь покрыт липкой жидкостью («какого же она, все-таки, цвета? должно быть синяя» — решает Лупа про себя), а разбухшая головка члена все дергается и дергается, с каждым проникающим толчком выплескивая новые мутные капли. Лупа скользким рывком вытащил пальцы наружу и обхватил свой член у основания, пытаясь не кончить в тот же самый момент. А потом, поняв, что дальше терпеть не в силах, обхватил бедра руками, придавил их к земле, разведя еще шире в стороны, так, что из приоткрывшегося отверстия снова вытекла наружу липкая дорожка слюны, и, даже не помогая себе пальцами, вдавился внутрь. Тесные, мокрые, скользкие стенки обхватили его орган со всех сторон, в голове словно взорвались тысячи электро-разрядов. Тело человека принимало его член так, словно было создано только для него, Лупа одним толчком ворвался глубже и увидел под натянутой кожей живота очертания своего органа. Он нажал на это место рукой, чувствуя давление даже через толстый слой кожи и мяса. Он экспериментально толкнулся несколько раз внутрь и наружу, сначала медленно, а потом все набирая темп, чувствуя, как его рука то вдавливается дальше в мягкий живот, не встречая никакого сопротивления, то вновь ощущает в глубине чужого тела твердую плоть. Теперь обе руки оставались свободным, свободным оставался и рот, и Лупа вылизывал шею человека, заливая ее слюнями, кусал губы, погружал язык внутрь, сосал чужой прохладный язык, сжимал между пальцами соски, вдавливал их в кожу, оттягивал, отпускал и снова сжимал твердые бугорки. Опускал руку ниже, оттягивал ей тонкую кожу на мягком члене человека, погружал самый кончик пальца внутрь расщелины, сжимал и перекатывал между пальцами упругую мошонку, давил на промежность, проталкивал палец рядом со своим членом, чувствуя, как и так сумасшедшая теснота чужого тела становится совсем невыносимой, как палец скользит рядом с его разбухшим, горячим органом, чувствительным настолько, что это было уже больно. В его голове человек под ним захлебывался в стонах и всхлипах, срываясь на бессмысленный скулеж, стоило Лупе чуть ускорить темп, даже кричать не мог, давно сорвав свои человеческие связки, задыхался, хватал воздух, уже вообще ничего не понимал, его член конвульсивно содрогался в воздухе, а отверстие сжималось вокруг собственного члена Лупы практически непрерывно. Пытаясь хоть немного оттянуть неизбежный момент, хиличурл подался назад, вышел наружу почти полностью, так, что лишь край головки, покрытый толстыми кремниевыми шипами, чуть погружался внутрь растянутого отверстия — он представил, как в этот момент человек мечется в агонии, пытаясь насадиться обратно, как его руки в отчаянии загребают песок, а голова откинула так далеко назад, что раскрасневшегося лица почти не видно — и тяжело втянул воздух через сжатые зубы. А потом снова одним резким толчком погрузился обратно. «Был бы человек не труп» — мелькнула на периферии сознания отчаянная мысль, — «он бы кончил снова от одного этого движения, выгибаясь так, словно сейчас сломает себе спину, крича в беспамятстве, и на его покрытом вязкой спермой животе, куда распухший член выплескивал все новые и новые капли, отчетливее, чем когда-либо, обозначились бы твердые контуры хиличурловой плоти, и сперма стекала бы с них, мешаясь с потом, заполняя собой вздрагивающую впадину пупка». То есть, подумал он, конечно, не именно так, а гораздо менее литературным стилем, но примерно в этом же ключе. Но перед ним был труп, который не мог сделать ровным счетом ничего из этого, поэтому Лупа согнул чужое тело сам, просунув руки под спину, снова вышел почти полностью и снова толкнулся наружу слитным движением, благодаря новому углу имея возможность погрузиться еще глубже. Голубые волосы на чужих яйцах щекотали низ живота. Сумасшедшая по своей силе разрядка приближалась с неотвратимостью мчащегося поезда, каждая мышца напряглась, яйца поджались, все тело насквозь прошил почти мучительный импульс, перед глазами взорвалась неизвестной элементарной реакцией ослепительная разноцветная вспышка, ноги подломились, и хиличурл рухнул на залитое слюнями тело. Член продолжал содрогаться, выбрасывая внутрь все новые порции спермы, ей уже не хватало места, и она текла по раскинутым бедрам, стекала на землю, почти касаясь колен Лупы. Ревущий гул в ушах медленно затихал, когда Лупа неожиданно понял — что-то в нем неотвратимо изменилось. Бездна приняла его, перекрутила в своей мясорубке и вытолкнула наружу, превратив в нечто качественно новое. Он чувствовал, как неведомая ранее сила наполняет жилы, каждую мышцу, каждую клеточку его тела, предвещая новый этап эволюции. Все еще раскинутое под ним смуглое тело вдруг совсем перестало быть и желанным, и даже хоть сколько-нибудь интересным. Теперь Лупа смотрел на него почти с отвращением. Он медленно вытащил мягкий член наружу, и вслед на ним из сжавшегося отверстия хлынул горячий поток липкой жидкости, но Лупа уже не смотрел в ту сторону. Он тяжело поднялся, стряхнул с себя налипший песок и сухую траву, помотал головой, медленно приходя в себя, закинул за спину дубину и, волоча по песку облепленные глиной и перепачканные пылью обрывки одежды, которая уже успела стать маленькой, побрел к полосе прибоя. Метаморфозы медленно набирали силу. Лупа впервые за много лет чувствовал себя по-настоящему свободным. «Жаль, что никто не видел...» — лениво подумал он. Впрочем, и это перестало быть важным.***
Однако же, в действительности он был не совсем прав. Будь хиличурл ранее чуть менее поглощен неожиданной находкой, или будь он сейчас чуть более заинтересован в происходящем за спиной, он не мог бы не заметить в отдалении чью-то странную фигуру. Но он, как мы уже знаем, не отличался особой сообразительностью, и ему, в общем-то, не было уже до этого никакого дела. Однако один член Фатуи, ранее известный в своих далеких и холодных землях под именем Аякс, а в теплых лесах Мондштадта пока что неизвестный и вовсе, совсем не разделял подобного пренебрежения. Он был когда-то уже слит с Бездной воедино, пропитан ей, поглощен ей, он сгорал в ней дотла и замерзал до костей, возрождаясь из пепла и превращаясь в великого воина, чье имя однажды узнает весь мир, и теперь ему хотелось одного — слиться с ней вновь. — Для того, кто жаждет бросить вызов всему миру, это лишь первый шаг в путешествие длиною в жизнь, — пробормотал он, выходя из тени деревьев и расстегивая штаны. Совсем скоро его будут звать иначе. Дерзкая ухмылка блеснула на бледном лице.