***
Такко грел ладони о чашку с травным сбором в маркграфском кабинете. От окна дуло по-осеннему сильно, и стоило перебраться за большой стол, но Такко легче было превратиться в ледышку, чем занять хозяйское место. Вроде недолго пробыл в усыпальнице, а промозглая сырость не хотела отпускать. Письмо Олларда лежало перед ним; свиток упрямо сворачивался, Такко придерживал его, и тогда можно было прочесть последнюю строку: «Порой нужно убрать старое дерево, чтобы молодые побеги пошли в рост». Нужно было ещё раз поговорить с близнецами, но не сейчас. Ясное дело, они будут долго переваривать новость. Бедняги. Только привыкли звать отцом Ардерика, и вот их мир снова рушится. Но разве можно было иначе? Подобные вести не сообщить без боли, как ни старайся. За ночь Такко найдёт слова, чтобы утешить и вразумить. Сегодня он мог поделиться разве что свинцовой усталостью и разочарованием. Внутри кипела глухая обида на то, как легко наследники отвергли тайну, за которую маркграф заплатил жизнью, и ещё неизвестно, чем заплатит сам Такко. Глупая это была обида, но она была и следовало её пережить. Одному. Словно в насмешку, в дверь постучали. Вошёл старый слуга: — Простите, что беспокою… Я заглянул к молодым господам — у них свет горел, хотел спросить, не нужно ли чего. Их постели пусты. — Да сожри их тьма! — Письмо мгновенно перекочевало в ларец, щёлкнул замок. Стряхнув усталость, Такко вышел в коридор, вздрагивая от холода, и столкнулся с охранником — из тех, что сопровождали их с Севера: — Наследники вывели своих лошадей из конюшни. Шли тихо, конюха не будили. Остановить их? — Нет, — вздохнул Такко и снял с крюка за дверью плащ. — Присмотри за ними. Я сейчас выйду.***
Мара разбудил шорох. Мгновение он смотрел в темноту и вдруг всем телом ощутил: что-то не так. Отшвырнул одеяло, бросился к постели брата — там никого не было. Эст нашёлся в конюшне. За спиной у него висел арбалет, на поясе — нож и полный колчан болтов. К седлу были приторочены сумка и одеяло. Потник Эст набросил кое-как, подпругу едва затянул — явно спешил выйти за ворота и там оседлать как полагается. Увидел брата, вздрогнул и решительно потянул лошадь под уздцы. Мар встал у него на пути: — Без меня, значит. Как же «Мы всегда будем вместе»? Как же «Раздели нас — и мы оба падём»? Эст стиснул зубы — даже желваки заходили на обтянутых кожей скулах. За последний день он как будто осунулся и повзрослел, что ли, — в глазах поселились невиданная доселе тоска и мрачная решимость. — Это твой девиз, — процедил он сквозь зубы. — Отойди, Мар. Иначе ты мне не брат. Ноги будто налились свинцом, когда Мар сделал шаг в сторону. Мягко простучали копыта — Эст догадался обмотать их тряпками. Тихо скрипнула дверь конюшни. Мар зло ударил кулаком в ладонь — лучше бы в стену, но клятый конюх проснётся — и зашагал в амуничник за своим седлом. Эст стоял в тени конюшни — Мар услышал его дыхание и всхрап лошади и сразу понял причину задержки: ворота охраняли два стражника. — В северной стене есть калитка, — шепнул Мар. И первым скрылся за раскидистым кустом. Ветки роняли за шиворот холодные капли, ноги холодила роса. Дома, наверное, уже выпал первый снег... Братья молча пересекли двор, отворили заднюю калитку, также молча, на ощупь, затянули лошадям подпруги. Эст первым взлетел в седло, Мар — за ним. — Плащ взял? — бросил он в спину брату, когда они отошли от замка на милю. Эст угрюмо молчал. — Смену белья? Миску с кружкой? Нож? — Мар заученно повторял наставления, которыми забрасывал их Рик перед выездами. — Деньги? Запомнил, где сколько за ночлег и ужин берут? Трактирщики тебя обдерут как липку. Эст натянул поводья. Выговорил растерянно: — Деньги забыл. — Тряхнул головой — в темноте звякнула пряжка плаща — и добавил: — Дождусь рассвета и займу в городской кассе. Отдашь потом из моих. — К рассвету тебя уже не выпустят. Весь город будет на ушах стоять. Эст снова тронул коня. Мягкая лесная земля глушила перестук копыт, вековые ели окутывали тропу густой тьмой. Только над головой верхушки размыкались в светлеющую полосу, усыпанную мелкими точками звёзд. Мар почти не различал брата во мраке, только слышал фырканье его лошади. Их разделяли пара шагов, но казалось — куда больше. — Плевать. Займу где-нибудь ещё, — сказал Эст не оборачиваясь. — Пусть попробуют отказать Эслингу! — Эслингам, — поправил его Мар и качнулся вперёд: брат остановился так резко, что лошади столкнулись и с недовольным ржанием сошли с тропы. — Это же твой замок, — насмешливо повторил он. — Ты же отмечен печатью рода! — Чушь несёшь! У нас одна кровь. Мы — одно. И отец у нас один, кем бы он ни был. — Не хочу! — вдруг выкрикнул Эст и пришпорил коня. — Сожри их всех тьма! Они мчались по тёмному лесу, рискуя переломать шеи. Эст кричал что-то неразборчивое, хлестал лошадь и гнал, гнал вперёд. В лицо Мару летели холодные комья земли, будто они скакали вглубь чудовищной могилы, и мрак вокруг не собирался рассеиваться. Внезапно мрак сменился сумраком: лошади вынесли на открытое место. Всё так же вздымался вокруг лес, но уже сосновый, редкий. Не то поляна, не то опушка. Блестели глаза лошадей, белела пена на удилах. Под ногами шуршал вереск, густо пахло дурманом. Эст спрыгнул с коня и рухнул в жёсткие заросли. Мар завалился рядом, обнял, прижал к себе. — Враньё, враньё! — твердил Эст, всхлипывая. — Всё неправда! Мой отец — Рик! Отец он мне, отец! — Рик наш отец, — вторил ему Мар, высказывая то, что годами лежало на сердце молчаливым грузом. — Никто у нас его не отнимет, никто! Когда они поднялись, промокшие, с листьями дурмана в волосах, перепачканные землёй и хвоей, ночь чуть посветлела. Над вереском поднимался сырой, промозглый туман. На краю поляны обрисовалась не то хижина, не то дом — что-то с кривой, кособокой крышей. Не сговариваясь, братья побрели туда. Окликнули хозяина; не получив ответа, на ощупь нашли поленницу, зажгли сосновую ветку вместо факела. Дом пустовал, причём давно: крыша провалилась, наличники на окнах покосились. Братья открыли разбухшую от времени дверь, прошли внутрь и растопили очаг. Холодный застоявшийся воздух прогревался неохотно: очаг нещадно дымил, только успевай отворачиваться да тереть глаза. Зато можно было не прятать слёзы. Лошади, напившись воды из старого колодца, щипали вереск. Труба наконец прогрелась, дым поднимался вверх. Братья сидели у огня, нахохлившись, как воробьи. — Я туда не вернусь, — заявил Эст. — Видеть этот замок не хочу. — Потому что он разделил нас, да? — догадался наконец Мар. — Потому что ты забыл, что мы одной крови? Что мы одно целое? — Мар, — Эст повернулся к нему, не смахивая слёз. — Мы не одно целое. Как мы будем править вместе? Один из нас всё равно сядет в Эслинге, а второй в Бор-Линге. А теперь ещё это. Если это правда, то по всему выходит, что я останусь на Севере, а ты — здесь! И если на дома мы хоть за три дня, а доберёмся друг к другу, особенно по новой дороге, то здесь... месяц ехать, и то на сменных лошадях! — Но если мы заявим права на Эсхен, потеряем Север. Мы же, получается, не законные наследники. Ты сам говорил. — Да плевать уже. Мы в любом случае потеряем друг друга. Мар придвинулся ближе: — Нет, брат. Не потеряем. Нет таких зáмков и титулов, чтобы стали между нами. — И ты правда готов отказаться от этой развалины? — А ты готов проверить, имеем ли мы на неё права, если я поклянусь, что она нас не разлучит? Эст зажмурился и выпалил: — Ты был такой… будто этот замок уже твой. Я чувствовал, будто мы больше не братья, будто у нас вообще разные отцы. Будто ты весь — здесь. Вместо ответа Мар привлёк брата к себе. Обнял крепко-крепко, как в детстве. Дождался, когда его спина вздрогнет и снова расслабится, дыхание станет ровнее. Затем поднялся, прошёлся по хижине, коснулся старого, в трещинах стола. — Хочешь, мы правда уедем? Прямо сейчас. Деньги на дорогу заработаем: мы и читать-писать умеем, и сражаться худо-бедно, даже знаем, как шерсть красят. Найдём, чем перебиться. На худой конец дрова по трактирам будем рубить. Вернёмся на Север, никому ничего не скажем, и всё станет как прежде. Эст поднял на него глаза: — Да ничего уже не станет как прежде. Если это всё правда, то принять наследство — наш долг, и будь что будет. — А хранить Север — не наш долг? Ради этого Рик пожертвовал рукой, а мать пошла на такой обман! И хранила тайну столько лет, и на убийство чуть не решилась, и… и всё зря? Эст невесело усмехнулся, сообразив, что брат повторяет его слова. Поднялся, тоже подошёл к столу, очертил пальцем трещины и изгибы, проложенные жуками-древоточцами. — Наворотим мы с тобой сейчас… Вообще… это же императорские земли? Кто ими управляет? — Не знаю. — Зато мы знаем, кто знает. И кто наверняка всё продумал, прежде махать перед нами загробной писаниной! Ты прав, а я дурак. Надо сперва во всём разобраться, а сбежать всегда успеем. — Ты, главное, не забывай больше, что мы — одно, — бросил Мар и отвернулся, уставился в чёрный потолок, потому что в носу опять подозрительно защипало. Стыд и срам: ускакали, как дети малые, ещё и проревели полночи. Таких никто наследниками не признает, ни на Севере, нигде! Когда прогорело последнее полено, братья разбили угли и залили их водой из колодца. Над соснами занимался рассвет, влажный вереск сиял каплями росы, между розовыми цветками дрожали паутинки. Лошади приветствовали близнецов недовольным ржанием. Только их стало больше. Хозяин третьей обнаружился быстро — под сосной, вытянув ноги и закутавшись в плащ, сидел Такко. Холодно кивнул близнецам и поднялся, подзывая коня. За его спиной маячили два охранника.***
— Это старый охотничий дом. Я застал его уже развалиной, — рассказывал Такко, покачиваясь в седле по пути назад. Близнецы следовали за ним, замыкали шествие охранники. — Маркграф Оллард устроил здесь мастерскую, когда отец в очередной раз застал его с шестерёнками. Он вообще любил сбегать сюда, когда в замке что-то не ладилось. Близнецы молчали. Такко пожалел, что не взял зимний плащ — солнце уже поднялось, но под еловым сводом ночная стужа пробирала до костей. На тропе остались глубокие следы подков — свидетели отчаянной ночной скачки. — Кстати, напомню, что в год, когда вы родились, главы двух великих родов добровольно свели счёты с жизнью, будучи уверены, что вы обеспечите Северу присмотр и защиту. Постарайтесь последовать их примеру: если уж убиться, так с пользой. И не забыть оставить хотя бы одного наследника. Сзади раздался неопределённый звук, но возражений не последовало. То ли близнецы истощили все силы за ночь, то ли не желали говорить при охране. — Я буду в кабинете, — бросил Такко, когда они подъехали к замку. Хотелось добавить ещё многое — но было не время. Наследники явились в кабинет через полчаса — посвежевшие, с влажными волосами и в чистых, хотя и мятых рубашках. Сели за шахматный столик, не касаясь фигур. Такко устроился в кресле у камина. Знобило, в груди снова было тесно и уж совершенно некстати болело ребро, давным-давно задетое северной стрелой. Принесли завтрак — неизменные эсхенские пироги с яблоками и лимоном, мясной и рыбный паштеты, свежий хлеб и разбавленное вино с пряностями. Близнецы накинулись на угощение, будто не ели сутки. Когда к завтраком было покончено, они так же усердно приступили к расспросам: — Почему ты раньше нам не сказал? Такко медлил с ответом: не мог взять верный тон. И решил говорить как есть, ничего не скрывая и не приукрашивая. — Я вообще раздумал вам рассказывать, когда оказался на Севере. У вас там такая сплочённая семья... Я не мог её разрушить. Решил, что это моя клятва и моя тайна. Но когда выяснилось, что вы таскали кости из могил, стало похоже, будто вместе с талантом к механике вы унаследовали и часть родового безумия. И что лучше вам знать, какого вы рода, прежде чем случится беда. — А Рик... знает? — спросил Эст. — Догадался. Узнал силуэт, когда вы влезали на мельницу. Припёр меня к стенке и потребовал правды. Но не получил её. — Не получил?! — Я сказал, что у вас нет другого отца, кроме него. Что ещё я мог ему сказать? Он остался ради вас на Севере, вырастил вас как своих. Отнять у него право звать вас сыновьями было бы настоящим свинством. — А зачем ты сказал нам сначала про него, а потом... вот это всё? — А я говорил? Близнецы нахмурились, переглянулись. На их лицах медленно проступало понимание. — Тогда в Бор-Линге я медлил, потому что не мог найти слов. Всё заходил издалека, хотел исподволь навести вас на мысль, что вы не Эслинги. Пока искал, вы всё поняли по-своему и удрали. Ясное дело, я должен был рассказать вам правду немедленно. Но встретил на мельнице Ардерика и понял, что лучше предам свою клятву, чем его. Потому что живые важнее мёртвых. Потому что он столько отдал ради вашей матери и вас... А ещё это ударило бы по Верену, а я мешал с ним кровь и не мог предать и его тоже. — И ты не нашёл места поближе, чтобы сказать нам правду, — голос Мара звучал насмешливо, но в глазах плескалась растерянность. — Именно. Когда мы рвали дорогу, всегда следили, чтобы люди отходили подальше. Вот и сейчас нужно, чтобы эта новость не задела никого, кто вам дорог. Близнецы примолкли. Зашептались тихонько, почти неслышно. — А что ты получишь, если мы потребуем это наследство? — Я? Ярость императора и канцлера за то, что скрыл такое, — усмехнулся Такко. — Всё зависит от того, сможет ли Ривелен обернуть это в свою пользу. Гадать тут бестолку. — И все узнают, что ты — не наследник Оллардов? Такко кивнул. Близнецы снова зашептались. — И что нам делать? — Честно? Понятия не имею. От камина клонило в сон. Такко поднялся, прошёл по кабинету, давая близнецам время переварить его слова. Выглянул в окно, тронул книги на полках и снова повернулся к наследникам: — Теперь это ваша тайна. Наша, если угодно. Делайте с ней, что пожелаете. Знаю, пользы от моих слов немного, но я правда не могу решать за вас. Могу лишь дать совет: сперва свыкнитесь со всем этим. А я буду рядом, сколько потребуется. — Храни верность и требуй верности? — насмешливо проговорил Мар. — Требовать от вас я не вправе. Но на мою верность можете рассчитывать. По праву наследников. Маркграф Оллард прекрасно понимал, с какими трудностями вы столкнётесь при получении наследства. Его мало волновали судьбы Севера, но он точно не хотел, чтобы вы шли против своей совести. — Если мы просто уедем отсюда и никому ничего не скажем, получается, его смерть была напрасной? Такко кивнул: — А если вы заявите о себе, то потеряете Север и напрасной будет смерть барона Тенрика и жертвы Ардерика. — Да что же делать? — не выдержал Эст. — И так плохо, и этак! Такко пожал плечами: — В минуты слабости я хотел рассказать всё канцлеру, и пусть бы он делил это проклятое наследство. Быть может, настало время так и сделать. Канцлер тяжело переживал закат рода Оллардов и, быть может, окажется милосердным к его наследникам. — А если он нам не поверит? — Не поверит нам, поверит письму. Так или иначе, мы останемся здесь до Поминовения . Вы хорошенько всё обдумаете, и мы двинемся в столицу — потребовать наследство или хорошо повеселиться в Перелом, как пожелаете. Такко скрестил руки на груди, показывая, что всё сказал. Близнецы переглянулись и почти одновременно поднялись. Эст обернулся от двери: — Мы тебе больше не верим. — Это хорошо, — кивнул Такко. — Взрослеете. — Дай письмо, — добавил Мар. — Хватит с вас списка. — Письмо Такко помнил наизусть, и меньше чем через минуту вручил близнецам ещё влажный от чернил лист. — Ваша сестра не для того хранила письмо столько лет, чтобы вы его потеряли. Близнецы выкатились в коридор без звука. Только дверью хлопнули — не сильно, но решительно. Такко досчитал до двадцати, вышел следом и прислушался. Лёгкие шаги отдавались со стороны башни. Он вслушивался в тихий перестук, пока не убедился: они пошли не в спальни, не на улицу. В башню, на лестницу, закрученную под левую руку. Читать и перечитывать письмо, написанное о них и для них. У моих наследников будет фамильный нрав и прочие узнаваемые черты, благодаря которым Эсхенский замок в должный час примет их как хозяев. Это даёт мне силы уйти с лёгким сердцем. Да будет так.