***
Снег растаял к вечеру, напитав землю талой водой. Дул сырой ветер, и оттого особенно приятно было сидеть в натопленной комнате с тёплым питьём и в сухой одежде. Близнецам уступили хозяйское кресло у камина, и они, забравшись туда с ногами, осматривали новое пристанище. Низкий закопчёный потолок, крошечные, как на Севере, окошки, по стенам — сундуки. Посреди комнаты стоял крепкий длинный стол, на дальнем конце которого были свалены какие-то инструменты, большие шестерни, лоскуты толстой кожи — всё пыльное, ржавое, будто к куче не прикасались много лет. На другом конце Такко с хозяином тихонько толковали — слов было не разобрать, они то спорили, то смеялись, и непонятно было, куда катится их разговор. Охрану устроили на сеновале, и дом оттого казался ещё более чужим. Мар держал на коленях меч, чуть вытаскивал, позволяя свету из окна блеснуть на лезвии, и снова убирал. Эст взвешивал на руке медальон. Такко сто раз рассказывал, что это старинная монета, которую жаловали за верную службу, но её древность ощущалась только сейчас, когда можно было перекатывать серебряный диск на ладони, разглядывать чуть неровную чеканку, царапины и трещины, а главное — считать эту вещь своей. Собственной. — Обалдеть, Мар, — прошептал Эст. — Мы с тобой столько раз играли во всё это, в последнюю битву, в клятвы, да? А теперь это наше. Мар вздохнул и повернул рукоять меча так, чтобы она смотрела в сторону Эста: — Держи. Вдвоём они наблюдали за переливами света на острой стали и тёмными узорами на лезвии. Время текло неторопливо, и казалось, будто принадлежность к легенде этим и исчерпается: играть с оружием, любоваться медальоном и представлять, чьи руки держали реликвии до них. — Влипли мы, брат, — вздохнул Мар. — Струсил, да? — Сам ты струсил. Просто говорю, что влипли. — Мар хотел было пояснить, но махнул рукой и придвинул меч ещё ближе. — Пусть сегодня он будет у тебя. Эст переложил клинок к себе на колени, огладил рукоять. Спохватился, снял медальон и передал Мару: — А это тебе. Мы ведь никогда не будем это делить, правда? — Никогда-никогда, — заверил Мар. — Только не уезжай больше без меня. — И не надейся. Веселье у канцлера я не пропущу ни за что. Оба посмотрели в окно, словно надеясь увидеть императорский дворец. Но вместо привычных стёкол окна были затянуты слюдой, сквозь которую всё расплывалось, будто в тумане, и даже близкие горы превратились в тёмную полосу. Сбоку послышался шум: Такко наконец поднялся из-за стола. — Поедем, как стемнеет, — сказал он. — Пока отсыпайтесь. До вечера дел не будет. — Мы вернёмся на тракт? — Нет. От тракта нам лучше держаться в стороне. Здесь есть горная дорога, по ней редко ездят, мало кто вообще о ней знает. У нас будет компания, с которой мы выберемся на Южный тракт и уже оттуда направимся в столицу. Так безопаснее. А теперь ложитесь и ни о чём не беспокойтесь. — А ты где будешь? — Съезжу тут недалеко. Нужно кое-что уладить. К вечеру во дворе собралось человек десять — просто одетых, без мечей и кольчуг, по виду не разберёшь — не крестьяне, не воины, вроде ремесленники, но без гильдейских знаков. Они молча грузили на крепких невысоких лошадей какие-то тюки. Охрана мрачно держалась рядом с близнецами, изредка помогая странным людям придержать лошадь или поклажу, и тогда в тюках тонко звякал металл. Такко вышел из дома последним, безошибочно определил старшего, перекинулся с ним парой слов. Близнецы смотрели на них, на тюки, на свою хмурую охрану, на то, как сумрак заволакивает без того узкую тропу, и наконец сообразили: — Погоди! Мы что, едем с контрабандистами? Такко обернулся — осунувшийся от бессонницы, но повеселевший, точь-в-точь такой, как на Севере, когда они вместе лазали на заброшенную башню: — Когда вы хотели посмотреть Империю, думали, речь пойдёт о дворцах и замках? Этим парням надо кое-что подвезти к Южному тракту, и встреча с людьми канцлера им нужна ещё меньше, чем нам. — И ты… уже ездил с ними? Такко улыбнулся — уверенно, непринуждённо: — Что поделать, не одни вы балуетесь запрещёнными механизмами! Знали бы эти парни, кого сопровождают, сбежали бы на первом перекрёстке. Братья переглянулись. — Вот теперь мы влипли, — шепнул Эст. — Не ссы, — так же шёпотом отозвался Мар, и Эст не сдержал улыбки, увидев в глазах брата те же азартные огоньки, что плясали в его собственных. — Всё будет в порядке, — Такко потрепал их по плечам. — Ну, по сёдлам! В дороге я расскажу, как связался с похожими ребятами в юности и меня чуть не повесили. Очень воодушевляющая история!4. День Поминовения
10 августа 2022 г. в 19:33
В канун Поминовения пошёл снег. Мелкий, как мраморная крошка, он не таял, касаясь земли. Припорошил дорожки, крыши, ложился на капюшоны плащей, и если прищуриться, можно было подумать, будто опять расцвела черёмуха и усыпала двор лепестками.
Из маркграфского кабинета было видно, как во двор заехала подвода с едой к празднику. Встречать её вышел Эст; пока работники разгружали мешки и ящики, наследник болтал с возницей. Вот кучер подвинулся, давая пройти к последним тюкам, повернулся к Эсту оттопыренным капюшоном, но розыгрыша не последовало. Эст смотрел куда-то мимо собеседника, и, когда тот снова обернулся, продолжил разговор.
Такко накинул плащ и тоже спустился. Последние дни он больше сидел дома, и жаркий камин и отвары по рецептам Клэр сделали своё дело: в груди больше не сжимало, не лихорадило, и даже на близнецов не хотелось ворчать. Сейчас его потянуло на улицу, и не зря — острый, чистый запах снега дразнил и обещал нечто новое.
— Ранняя в этом году зима, — сказал он Эсту. — Вас-то снегом на Поминовение не удивишь, а местные года три будут вспоминать.
— У нас тоже холода пришли раньше, — кивнул Эст. — Это хорошо. К ранней весне.
— Весна здесь всегда ранняя, если сравнивать с Севером. Везёт вам. Встретите её дважды. — Такко чуть помолчал. — Маркграф говорил, госпожа Малвайн особенно любила здесь весну. Поэтому здесь столько всего цветёт — ей казалось, что цветы наполняют это место жизнью.
Эст кивнул. Такко и не ждал ответа. Просто так вышло, что в последние недели он пересказывал близнецам всё, что знал о замке, маркграфе и всей семье. Близнецы иногда расспрашивали, иногда отмалчивались, но Такко каждый раз становилось легче — будто отдавал чужую, не по праву доставшуюся ему память.
В ворота, куда выехала пустая подвода, въехал Мар с двумя охранниками. Ему что-то понадобилось в городе, Эст ехать не захотел, и братья без колебаний разделились. Сейчас они приветствовали друг друга сдержанными кивками и тут же исчезли в замке — уже неразлучными.
К вечеру замок окутало особой, зимней тишиной. Неслышно ступали по коридорам слуги, чистили и мыли каждую пядь, увивали простенки хвойными ветками и поздними ягодами. Так же неслышно готовили угощение и накрывали в столовой — сегодня было решено ужинать не в кабинете.
Когда стемнело, Такко с близнецами зажгли свечи на каждом окне и в коридорах. Плотно закрыли двери, чтобы сквозняк не гасил робкие огни, и замок засиял. Расставили свечи и в главной башне, на каждой ступени. По стенам затрепетали тени, и замок будто согрелся, ожил и задышал спокойно и размеренно.
Последними зажгли огни в усыпальнице. Гробницы украсили охапками еловых веток, рябины и поздних цветов, среди которых Такко знал только одни — безвременники. Они до крайности напоминали первоцветы, но распускались самой поздней осенью. Ровно семнадцать лет назад Такко вложил в руки Агнет белый лук, а сегодня пришёл к ней с цветами, которые год за годом упорно бросали вызов зиме и напоминали: следом наступит весна.
Близнецы помалкивали. Строгая торжественность Поминовения захватила и их.
— А здесь даже уютно стало, — заметил Такко, когда выбитые на камне имена совсем скрылись под россыпью цветов и листьев. — Ручаюсь, здесь ни разу так не праздновали Поминовение после госпожи Малвайн.
— С цветами красиво, — проговорил Эст. — У нас их не сыщешь, в этот день уже совсем зима.
— Да, я помню. — В близнецах читалась скрытая настороженность, и Такко добавил: — Я не спрошу, решили ли вы что-нибудь: нынешний день не для споров и тревог. Но всё же рискну предложить вам знаки рода. Помнится, на Севере вы не проявляли к ним особого почтения. Если хотите снова их примерить, лучшего вечера не найти.
Он отстегнул от пояса родовой меч, снял медальон с гербом и осторожно положил поверх цветов. Отвернулся, отступил на пару шагов и принялся расправлять листья на гробнице старшего маркграфа под ожесточённый шёпот за спиной. Всё же зря предложил: скверно вышло, навязчиво. Это на Севере близнецы с радостью гонялись с легендарным мечом за призраками, а теперь всё иначе. Такко прислушался и даже глаза прикрыл от облегчения:
— Возьми ты!
— Нет, ты!
Ветки зашуршали, кто-то потянул к себе меч и Эст тихо проговорил:
— Пусть будет у тебя. Он привык к левой руке.
Когда Такко обернулся, Мар застёгивал на себе пояс с клинком, а на груди Эста блестел медальон. Братья ещё раз переглянулись, и Мар заявил:
— Мы всё решили. Мы поедем в столицу и заявим о себе.
С плеч будто свалился груз — и навалился снова.
— Хотел бы я, чтобы вам не пришлось выбирать, — сказал Такко. — Ещё не поздно передумать. Реши вы иначе, и я сохраню вашу тайну до конца жизни.
— Мы знаем, — уронил Эст. — Но мы всё обдумали, весь месяц думали, и так будет правильно.
— Тебе было столько же лет, как нам, когда ты получил этот меч, — добавил Мар. — Но ты был один, а нас двое. Мы справимся.
— Трое тогда уж, — улыбнулся Такко. — Решено! Без лишнего шума прибудем в столицу, выложим всё Ривелену и понадеемся, что его расположение к вашему роду по-прежнему крепко. А теперь хватит высоких разговоров! Нас ждёт ужин и ночь в тепле. Самое то перед дальней дорогой.
В столовой уставили тарелками весь длинный стол — на всех, кого не поминали все эти годы. Здесь тоже горели свечи, ярко пылал камин, после усыпальницы было даже жарко. Такко хотел открыть дверь в холл и заметил охранника, который манил его к себе:
— В городе видели канцлерских ищеек.
Благодать как рукой сняло:
— Давно?
— С час назад. Мы ещё днём слышали, что они на подъезде, сейчас съездили к мосту поглядеть, что и как, вот и услыхали вести.
У канцелярии могло быть сколько угодно дел в окрестностях. К Поминовению собирали годовые налоги, и кто-то мог не успеть уплатить. Только чтобы ехать разбираться в такую ночь, когда все живые сидят по домам, нужна веская причина. Очень веская.
— Расспрашивали о нас?
— Кто их знает. Не сказали.
Такко прикрыл глаза. Жаль, он не может проникнуть в мысли Ривелена! Ясно одно: канцлер недоволен одним тем, что Такко молчит. Очень недоволен. Прибавить к этому отчёт Клэр о механической руке и неизбежную жалобу Элеоноры на сбежавших сыновей — пожалуй, карьера Такко ещё не знала столь неотвратимой угрозы. Мог ли Ривелен, устав ждать вестей, искать его по всей Империи? В Эсхене точно мог.
В любом случае, явиться канцлеру на глаза стоило одному и самостоятельно. Рисковать последним письмом было нельзя, равно как и безопасностью близнецов.
Такко решил быстрее, чем моргнул:
— Пошли двоих на дорогу, к мосту, пусть смотрят в оба. Остальные пусть собираются — быстро, ничего лишнего не брать. Лошадей оседлать, держать у северной калитки.
— Что грозит наследникам?
— Им самим — ничего. Но их планы могут быть разрушены.
Воин кивнул и скрылся. Охрана, которую дал Ардерик, была чистым золотом: отважные, смышлёные парни, преданные близнецам больше жизни. Такко они приняли как неизбежный довесок: держались с уважением, отчитывались как старшему, но не более. Можно было не сомневаться: если кто живой и наведается нынче в Эсхен, незамеченным не останется.
Завтра миновало ровно семнадцать лет, как маркграфа Олларда увезли с этого двора как преступника. Это не должно было повториться ни для его наследников, ни для ученика.
Нетронутый ужин грел тарелки для неживых, для них же пылал камин и оплывали свечи. Такко задержался на пороге — запечатлеть столовую тёплой и светлой, не той стылой моросью, что являлась во снах. Испуганно-настороженные глаза близнецов, дорожные сумки, короткие распоряжения слугам — и вот входная дверь распахнута, а от запаха снега кружится голова.
— Жаль, ужин не получился, — обмолвился Эст, уже готовясь вставить ногу в стремя. — Не завершили обряд.
— Живые важнее мёртвых, — отозвался Такко. — Если добьёмся своего, совершите здесь столько обрядов, сколько захотите. Они подождут.
Снег валил всё гуще, крупными хлопьями. Лошади фыркали, вскидывая головы и косясь на белые клочья из темноты. Последний взгляд на башню, светящуюся тёплым янтарём, — и впереди простёрлась еловая аллея, ведущая на пустошь.
От снега рябило в глазах, приходилось то и дело окликать замыкающих. Зато следы исчезали мигом; ещё и охрана то и дело била по нижним веткам, роняя шапки снега на отпечатки подков. Снег шёл ровно, чинно, будто его направляла знакомая спокойная и размеренная воля, и если бы Такко ещё нужны были знаки, лучших нечего было и искать.
На опушке они остановились. Пустошь впереди сплошь затянуло белым маревом, и нужно было дождаться отставших.
— Здесь кто-то есть, — прошептал вдруг Эст.
— Голоса! — поднял руку Мар, едва видимый за снежной завесой.
Впереди действительно перекрикивались, кое-где даже вспыхивали и гасли огни. Такко потянул было из колчана стрелу и сразу отпустил, услышав девичий смех:
— Это местные! Вышли поглядеть Дикую Охоту и, верно, не ждали такого снегопада.
— Они что, верят в призраков? — свысока спросил Эст.
— Не меньше, чем вы, когда лезли на мельницу, — напомнил Такко. — Даже в добропорядочном Эсхене находятся то старики, которые ходят по ягоды к усыпальнице, то отчаянная молодёжь, которой страсть как надо увидеть колдовское войско. Особенно после того, как над заброшенной хижиной всю осень поднимался дым!
— Даже в таком снегу они заметят нас и выдадут, — заявил один из охранников. — Есть окольный путь? Да поскорее, здесь вот-вот навалит по колено!
Такко и близнецы переглянулись и поняли друг друга без слов.
Пришпоренные лошади с места взяли в галоп. Пока одни верят в легенды, другие их создают: за снежной завесой заорали, мелькнул и погас упавший факел, громко затрещали ветки. Снег взметнулся шлейфом, дав увидеть неясные, призрачные фигуры, и совсем неуместно запахло дурманом, попавшим под копыта.
В лесу стало чуть спокойнее: снегопад задерживали ветки, зато сумрак стоял почти непроглядный. Лошади вышли на тропу каким-то чудом; мрак сгущался, лес превратился в череду тёмных и белёсых пятен, только впереди вилась чуть заметная стёжка, по которой и шагали лошади. Шли почти вплотную, тихо перекликиваясь; раз обернувшись на близнецов, Такко заметил, что они умудрились и по узкой тропинке ехать вдвоём и, кажется, даже держались за руки. Вот и хорошо. Точно друг друга не потеряют.
Рассвет застал их сонных, продрогших, милях в тридцати от замка. Снег не таял, но отяжелел и лип к копытам. Облака не рассеялись, солнце вставало тусклое, лохматое.
— Если вся эта красота начнёт таять, погоня за нами увязнет в грязи раньше, чем доберётся до пустоши, — объявил Такко. — Вот это ночка, да?
— Как думаешь, те, кто был на пустоши, уже доложили о нас? — спросил Мар, стуча зубами.
— Думаю, они всю ночь просидели в чьём-нибудь сарае и только пробираются домой. Знают, что получат трёпку за то, что в святую ночь болтались невесть где, а потому не торопятся к своим.
— Где мы? — Эст откинул капюшон и протёр глаза. — Почему солнце спереди? Мы едем на юг?
— Пока да. Это дорога на Медные горы. Милях в пяти должно быть нечто вроде трактира, с хозяином которого мы неплохо друг друга знаем. Там отдохнём и всё обсудим.