Память, не молчи!

      До Зимнего Перелома оставался месяц. Дороги к столице напоминали муравьиные тропы. Повозки и кареты, всадники и пешеходы — все тянулись на торжества.       С Поминовения до Перелома не полагалось веселиться, но в столице запрет действовал только на бумаге. Домá уже убрали лентами и огнями, в трактирах и на площадях народ развлекали бродячие певцы и акробаты.       Стражник у Южных ворот только что закончил ругаться с торговцем, который пытался откупиться от досмотра, и вздохнул с облегчением: следующим был совсем молодой человек, явно благородный, но небогатый. Потрёпанный плащ с выцветшим южным гербом, всего одна сумка и, как величайшая драгоценность — меч, завёрнутый в мешковину, наследство почившего дедушки, завещанное Его Величеству. Здоровенная железка, какие и не носят уже; любой понимающий человек выберет тонкую и гибкую рапиру, чем этакое древнее чудище.       Сопровождали путника всего двое. Они тоже были одеты просто, как обычно одеваются воины на службе обедневших родов. Пошлину уплатили мелкими затёртыми монетами: не иначе, всем поместьем собирали!       Стражник проверил бумаги, опечатал мечи и колчаны, бегло заглянул в сумку, которую путник раскрыл по первому слову, и с облегчением поставил на бумаге печать о проезде. Иметь дело с мальчишками, в жизни не покидавшими родного двора, — сплошная радость. Они слишком боятся властей, чтобы провезти и даже задумать что-то противозаконное.       Миновав ворота, молодой человек добрался до небольшого трактира и спросил себе и спутникам комнату подешевле. Затем тихонько выскользнул через чёрный ход и вернулся спустя час — уже не один.       — Меч провёз?       — Ещё бы! А ты как пробрался?       — Проскользнул как змея в нору! У Западных ворот такая толчея! Меня и не расспрашивали особо.       — И меня!       Освобождённый от мешковины клинок лежал на столе. Рядом с ним — медальон и бумаги в толстом кожаном футляре. Мар и Эст оглядывали своё наследство при свете единственной свечи, завесив окна и заперев дверь.       — Хочешь, меч будет у тебя? — спросил Мар.       — Оставь пока себе. Всё равно разгуливать с ним мы не будем.       — Теперь нам главное выходить по очереди, и никто не догадается, будто вместо одного жильца двое.       — А если второму очень потребуется, всегда можно прикинуться охранником.       Братья замерли, глядя друг на друга.       — Мы в столице, Эст! Рассветные силы!       — Наши от зависти помрут, как мы обошли канцлерских ищеек!       Не было слов, чтобы описать последние дни. Как ждали вестей, как решились сами пробираться в столицу, как трудно было убедить охрану и как хозяин дома наконец послал человека, который и разузнал, что Такко не вернётся… Братья читали на лицах друг друга, как в зеркале, облегчение, гордость и надежду. И страх. Столица оказалась огромной — наверное, больше Эслинге и Северного Предела вместе взятых, народу тьма-тьмущая и в каждом чудятся канцлерские соглядатаи.       Мар опомнился первым:       — Ладно, прячем добро! Парни обещали принести ужин сюда. Нечего лишний раз светить.       — А не подозрительно, что мы едим в комнате?       — Хозяйка только спасибо скажет! Внизу не протолкнуться. Тут перед Переломом и правда настоящий бедлам. Уж сколько у нас народу на Севере, но таких толп мы не видали!       Укрыв наследство и отперев дверь, близнецы встали у окна и наблюдали за двором, чуть сдвинув завесу. Как будто ничего подозрительного. Провезли тачку с сеном, обратно — с какими-то мешками, где угадывалась не то свёкла, не то репа. Прошла девчонка в смешно накрученном платке и с вёдрами. Потом вышел парень в одежде наёмника, и близнецы едва узнали в нём своего же охранника. Он нарочито лениво потянулся, быстро прострелив глазами двор, и вразвалку поплёлся к конюшне. Уселся у коновязи, вынул из-за пазухи мех с вином — всякому ясно, отдыхает парень, и не каждый приметит, как зорко и внимательно он оглядывает двор из-под капюшона.       Хоть в верности охраны можно было не сомневаться. Особенно грело, что дал её Рик, что парни были свои, родные. Хоть какая ниточка связывала с домом.       — Всё же знаешь, не надо нам идти к этой Клэр, — заговорил Мар. — Она нас опять в оборот возьмёт, а я не собираюсь больше слушаться девчонку.       — Эта девчонка служит канцлеру, — напомнил Эст. — И у кого ещё расспросить о Такко, как не у неё?       — Вот именно, что служит канцлеру. С чего нам ей верить?       — Да ну брось. Помнишь, как она его лечила после материной отравы? Уверен, она сама с ума сходит. И непременно что-нибудь придумает. Мы ж с тобой никого здесь не знаем. Нас даже во дворец не пустят, если не представимся как есть!       Мар рассеянно мотнул головой, глядя вниз:       — Да не надо нам ничего придумывать. Только больше запутаемся. Давай сделаем так: пошлём к Клэр парней, но пусть не знает, что мы здесь. Не верю я ей. Хотела бы она вытащить Такко, давно бы сделала.       — Может и хотела, но не смогла.       — Ну а мы сможем. Не ссы, брат. Кому, как не нам?       Эст тихонько вздохнул и прильнул плечом к плечу Мара:       — Мы же не дадим нас разделить, когда окажемся во дворце? Я боюсь, что нас запутают, будут задавать гадкие вопросы и говорить о законах, которых мы не знаем. Я, знаешь, даже жалею, что мы мало слушали мать, она в таких делах понимает, ну, когда надо говорить не то, что думаешь…       — Я тоже боюсь и тоже жалею, — Мар обнял брата и на мгновение зажмурился. — Нам нельзя разделяться, никак нельзя! Но знаешь, никто из тех, кого мы вправе звать отцом, не юлил перед властью. И мы не станем. Мы пробьёмся, как ландыш сквозь мёрзлую землю, как лось или медведь сквозь бурелом…       — И будем точны, как циркуль, — кивнул Эст. — Кому, как не нам!

***

      С неба сыпал мелкий снег — редкий гость в столице. На главной площади горели костры, торговцы обносили всех пряным мёдом и горячими пирогами, а у фургона бродячего театра уже откидывали стенку, чтобы превратить её в сцену. И над всем этим сиял огнями и золотом императорский дворец.       — Думаешь, Клэр правда ничего не знает? — негромко говорил Эст, проталкиваясь сквозь толпу.       — Может, просто не захотела говорить, — Мар едва разминулся с продавцом леденцов, зацепился было взглядом за сладкую россыпь, но мигом опомнился и гордо проследовал дальше, прижимая к себе спелёнутый меч. — Ну их всех. Сами справимся.       Стоя у нижней ступени главной лестницы, они молча оглядывали каменную громаду дворца. Здесь было на что посмотреть! Нарядный мрамор, яркая мозаика, цветные витражи. И бесконечные стрельчатые арки, по которым взгляд взмывал до по-зимнему синего неба, пронзённого золочёными шпилями. А по самому низу шёл дикий рваный камень, не прикрытый мраморной облицовкой. Как напоминание, что и этот богатый дворец некогда был суровым замком, оплотом обороны, привыкшим защищаться и подчинять.       Мар смерил взглядом мраморные ступени и шепнул брату:       — Знаешь, чего бы я сейчас больше всего хотел?       — Ну?       — Метнуться домой и никогда не знать никаких наследств и столиц.       Эст крепко стиснул его руку и понимающе кивнул.       — По этой лестнице спускался Рик, когда уходил на войну, — шепнул он; не столько брату, сколько себе.       — По ней поднимался маркграф Оллард, чтобы выслушать приговор, — отозвался Мар.       — По ней взошёл барон Тенрик, чтобы принять присягу.       — А ушёл вместе с нашей матерью.       — И Такко тоже поднимался по этим ступеням, и не раз!       Последний обмен взглядами, кивок назад, на веселящуюся толпу — и братья, не разнимая рук, зашагали по ступеням. Не дожидаясь вопроса стражников у входа, обратились первыми:       — Мы хотим говорить с канцлером Ривеленом.       — Скажите, что братья Эслинги здесь и ждут с ним встречи.       — Да доложите самому канцлеру! С его людьми мы говорить не будем!       — Может, сразу к Его Величеству желаете? — хмыкнул стражник. — К нам тут каждый день являются какие-нибудь братья. Сперва разберёмся, стоит ли вообще пускать вас во дворец.       — Ах так! — задохнулся Эст. — Передай канцлеру вот это, — он снял с шеи медальон и вложил в латную перчатку. — В собственные руки передай! И скажи: братья Эслинги, сыновья Элеоноры Таллард, желают говорить с ним!       — Зачем ты отдал медальон? — шепнул Мар. — Присвоит себе и ищи-свищи!       — Не мечом же было прорываться, — пожал плечами Эст. — Не присвоит, сердцем чую.       Заспорить они не успели. На пороге появился человек в чёрном дублете с канцлерским гербом и сделал знак войти.

***

      Такко не раз описывал близнецам Кенельма Ривелена, но всё равно они представляли канцлера иначе. Не таким худощавым и… невзрачным. У канцлера оказалась бледная кожа, тонкие губы, очень светлые глаза и высокий гладкий лоб, на котором возраст почти не оставил морщин: спокойное и невыразительное лицо, на котором живыми были только глаза — цепкие, проницательные.       Под стать канцлеру был и его кабинет: богатой была только рама для портрета Его Величества, а в остальном — простая мебель, аккуратные подсвечники, гладкие панели на стенах. Только изощрённый глаз мог увидеть, что дерево для этих панелей стоило целое состояние, а светильники и письменный прибор сделаны из чистого золота.       — Большая честь принимать у себя наследников Севера, — приветствовал он близнецов с едва заметным кивком. Голос у него был низкий, глубокий и спокойный, слова он выговаривал гладко и очень правильно, будто чеканил. — Чем могу помочь?       Братья коротко переглянулись, и Эст, облизнув неожиданно пересохшие губы, начал:       — Господин Ривелен, нам нужна ваша помощь. Мы не просили бы о ней, если бы могли, но…       — Вы хорошо знали нашего отца и всегда были к нему добры, — подхватил Мар. — Вы приняли живое участие в его судьбе, и мы верим, что к нам вы будете также милосердны.       Брови канцлера чуть взметнулись вверх — или показалось? Недрогнувшей рукой Мар выложил на стол меч, сломал наложенную у ворот печать и размотал мешковину.       — Один человек, для которого честь оказалась выше выгоды, вверил нам некую тайну. Сегодня мы передаём эту тайну в ваши руки и рассчитываем на ваши мудрость и милосердие.       Герб на рукояти и начищенное лезвие отразило свет не хуже золотого подсвечника. Братья чуть задержали пальцы на мече и отошли на шаг. Канцлер чуть приподнял бровь:       — Я знаю это оружие. Маркграф Оллард был заметной фигурой. Таких, как он, часто окружают разные истории и, не побоюсь этого слова, сплетни.       — Он не любил сплетен, — возразил Мар. — И особенно не допустил бы их в отношении своего рода.       Ещё один короткий перегляд — и Эст выложил на стол документ о признании их наследниками.       Ривелен не сразу притронулся к документу. Сперва указал близнецам на два кресла у стола. Затем придвинул к себе подсвечник, достал увеличительное стекло и только тогда углубился в чтение.       Золочёные стрелки часов тихонько подгоняли минуты и секунды. Близнецы разглядели под пересечением стрелок знакомый герб, и ждать стало чуть легче. Затем циркуль над шестернёй обнаружился на машинке для сшивки бумаг, на механической точилке и ещё каком-то аппарате. Не то чтобы это позволило чувствовать себя в канцлерском кабинете как дома, но тревога постепенно отпускала.       Канцлер недовольно кашлянул, поднялся, достал с полки какие-то бумаги — близнецы узнали размашистый маркграфский почерк — и принялся сличать буквы под лупой.       Стрелки отмерили полчаса, а свечи оплыли до середины, когда Ривелен оторвался от чтения и провёл ладонью по глазам.       — Документ подлинный. В этом никаких сомнений.       Что-то в нём неуловимо изменилось: взгляд стал более пристальным и тёплым, что ли? В нём угадывалась смесь любопытства, гордости и сочувствия. Как будто документ проложил между ним и близнецами незримый мост. А ещё, наверное, так смотрят на ископаемых зверей, от которых давно должны были остаться полуистлевшие кости, но вот они, стоят живы-здоровы и даже разговаривают.       — Как давно вы узнали?       — В этом году. В Эсхене.       — В Эсхене, — повторил канцлер. — Я не застал вас там. Как вы добрались до столицы?       Вопрос был задан так же спокойно и участливо, но Эст мотнул головой:       — Мы вручили вам нашу главную тайну. Разрешите оставить несколько маленьких при себе.       Канцлер одобрительно кивнул и чуть улыбнулся:       — Как пожелаете. Документ в одном экземпляре?       — Да. Был второй, но он уничтожен. Во всяком случае, мы так думаем.       — С кем ещё вы успели обсудить эту… тайну?       — Ни с кем, кроме того, кто нам её открыл. Сейчас нам больше некому довериться, кроме вас.       Ривелен всё смотрел на них, внимательно и цепко, будто искал что-то. Понятно, что: так же поначалу смотрел Такко, хоть и не столь открыто. И мать смотрела, но кто тогда знал, что она ищет в их лицах не признаки взросления?       Ривелен наконец отодвинул бумаги и откинулся на спинку кресла:       — Что ж, не будем терять время. Получить наследство будет непросто. Если прямо заявить о ваших правах на восточные земли, вы потеряете Север. Потребуется всё моё влияние, чтобы отдать вам Восток, оставив Север за вашей матерью, и то нужно быть готовыми пожертвовать частью земель…       Эст поднял ладонь:       — Господин Ривелен, но нам не нужен Восток. И чтобы эту тайну узнал ещё кто-то кроме вас, нам тоже не нужно. Даже Его Величество.       — Вот как? И как вы думаете получить наследство?       — У нас уже есть наследство, господин Ривелен. Спустя пять лет мы вернёмся сюда, чтобы присягнуть на верность как правители Севера. Это наше наследство и другого нам не надо.       — Сегодня мы явились, чтобы исполнить последнюю волю маркграфа Олларда, — подхватил Мар. — Он завещал нам заявить о себе в положенный срок и мы сделали это, чтобы его смерть не была напрасной. Но ничего не говорил о том, чтобы мы непременно получили родовые земли.       — Нам достаточно, что вы нам верите, — добавил Эст.       — Как тут не поверить, — канцлер кивнул на признание, поверх которого ещё лежало увеличительное стекло. — Не скрою, я испытываю некоторое недоумение, но делиться им с вами бессмысленно. Полагаю, для вас эта новость была ещё большим сюрпризом. Кстати, кто-нибудь из вас пишет левой рукой?       — Я, — сказал Мар. — Точнее, мать… баронесса Элеонора приучила меня писать и есть правой, но остальное я делаю левой.       — Ну как тут не поверить, — чуть улыбнулся Ривелен. — Но к делу! Молодые люди, вы не понимаете, от чего отказываетесь! Владения Оллардов — это не только старый замок. Это огромные доходы с мастерских, леса, мостов…       — Мы знаем, — прервал его Эст. — Мы видели выписки из отчётов. До трёх сотен марок золотом в год с одного только леса… Огромные деньги. Но нам они не нужны.       — Почему?       — Потому что тогда будет бессмысленна жертва другого человека, которого мы привыкли считать отцом.       Мар выпалил это и с трудом удержался, чтобы не вскочить с кресла. Так странно и страшно было выкладывать сокровенное совсем чужому человеку. Хотя по правде-то канцлер не был чужим. Он приехал на Север сразу после победы, видел гибель барона Эслинга и маркграфа Олларда, принял отказ Рика от южного наследства и даже застал близнецов в колыбели. Кто знает, что ещё он видел и о чём догадывался?       — Речь о бароне Тенрике Эслинге? — небрежно поинтересовался Ривелен.       — Быть может.       Канцлер долго молчал. Проследил взглядом за оплывающей свечой, отломил нагар и рассеянно отложил в золочёное блюдце.       — Никогда не любил выскочек, и больше всех Ардерика Бор-Лингского, — заговорил он наконец. — Заносчивый и наглый грубиян, отродясь не блистал ни умом, ни выдержкой. От того, что он остался на Севере, всем стало легче. Я тогда на радостях даже титула ему не пожалел. Только одно в нём было хорошо — честь для него никогда не была пустым звуком. Я вижу, Ардерик вложил в вас всё, что мог. Жаль, что в число переданных им искусств вошло умение отказываться от родовых земель.       Эст глубоко вздохнул:       — Ардерик не должен узнать нашу тайну. Никогда. Он это заслужил. И никто не должен.       Ривелен понимающе кивнул. Затем негромко хлопнул ладонями по столу и поднялся:       — Вы проделали трудный путь. Вас отведут в комнаты, дадут вымыться и переодеться. Документ пока останется у меня. Мне нужно поразмышлять над ним. А вам — подумать о своих интересах. Кто бы что вам ни говорил.       — Мы ведь можем рассчитывать на вашу честность? — осведомился Эст.       — Безусловно. Ваша тайна останется таковой, сколько пожелаете. А теперь отдыхайте. Сообщите слугам, если вы привыкли к особой еде или предметам обихода, располагайтесь как дома. Ваши спутники тоже могут рассчитывать на наше гостеприимство.       Эст придвинул свиток к себе и накрыл ладонью:       — Мы не досчитались одного спутника, господин Ривелен. И сможем отдать документ только в обмен на его свободу.       Тонкие губы тронула улыбка, а пальцы коснулись документа с другой стороны:       — Вы новые люди в столице, очень молоды и слишком доверчивы. Я верну вам эту бумагу при следующей встрече. Об остальном не заботьтесь.       — Такко можно доверять. Ему доверял сам маркграф Оллард!       — Правда? У нас нет уверенности, каким путём ему попал в руки этот документ.       — Документ отдал ему лично маркграф Оллард перед своей гибелью, — заявил Мар. — А позже вручил и родовой меч, которой был передан нам вместе с родовым медальоном. Мы знаем это точно и можем доказать.       Он положил на стол второй свиток — письмо, написанное Оллардом для Такко.       — Такко хранил его как величайшую драгоценность. Не обманите и вы наше доверие.