Память, не молчи!

      Дороги, ночлеги, люди сменяли друг друга. Головокружительные просторы, тесные ущелья, густые ельники, немыслимые на Севере кленовые леса, ещё не растерявшие золото-багряных листьев… Мир ширился, как лоскутное одеяло, к которому подшивали всё новые куски. Пару раз приходилось срываться среди ночи, хватать вещи и бежать; потом вообще перестали разбирать сумки, всегда готовые к тревоге. Ночные разговоры у костра, споры, как ехать, что делать, как быть — размытое «добраться до столицы» обретало чёткость, обрастало именами и метками на карте.       На последней стоянке перед Южным трактом вечер выдался особенно тёплым. Такко и близнецы развели костерок поодаль и в который раз развернули карту.       — И всё же мы могли бы поменяться одеждой с охраной и не разлучаться, — продолжил Эст старый спор.       — Люди канцлера ищут близнецов, — качнул головой Такко. — Придётся разделиться. Зато по одиночке вам ничего не грозит: никто в Империи не знает, как вы выглядите, да и с юга вас никто не ждёт.       С истрепавшихся в дороге плащей срезали часть вышивки, оставив только ландыши по подолам. Фамильные черты Таллардов играли в пользу близнецов: род огромный, новые лица там не редкость. Никого бы не удивило, что отпрыски самой знатной и многочисленной семьи Юга решили под праздник снискать славу при дворе.       Меч обмотали мешковиной, медальон затерялся в кошеле среди монет. Охранники тоже сменили расшитые рубашки и доспехи с гербами на неброский облик наёмников. Такко прятал дублет под зелёным аранским плащом. Больше чтобы успокоить других: его-то половина тракта знала в лицо.       — Не унывайте, — подбодрил он близнецов. — Будете передавать друг другу весточки через охрану. Главное — не въезжайте в столицу без меня. Ждите в доме, о котором я говорил, пока не пришлю за вами. И берегите бумаги. Запасных у меня нет. Те, что есть — единственное доказательство ваших прав.       — Мы не попадёмся, — уверенно сказал Мар. — Мало, что ли, сбегали от охраны и притворялись друг другом? Только и ты не заставляй себя ждать!       — Уж как получится, — пожал плечами Такко.       Им везло, сказочно везло: до столицы оставалось миль пятьдесят. Такко даже успел послать Ривелену письмо — уже не страшно было, что штамп почтовой станции его выдаст. Пару раз удалось наблюдать за близнецами — они ехали раздельно, как было сказано, останавливались в разных трактирах, и совершенно сливались с молодой обедневшей знатью. Стоило благодарить Элеонору, вложившую в близнецов кучу всего о южной родне, крае, обычаях. Даже выговор у них был правильный, без следов северной шепелявости, а словечки, которых они нахватались в пути, обличали кого угодно, только не наследников Севера.       Но как-то вечером, расправляясь с жареным цыплёнком и рассматривая постояльцев из-под надвинутого капюшона, Такко заметил на соседней лавке невзрачного человека. Он давно научился выхватывать в толпе именно такие блёклые, ничем не примечательные лица, и сторониться их больше, чем вооружённых до зубов буянов. На следующей остановке они встретились снова, и в этот раз увернуться не удалось. Незнакомец приблизился и отвернул бурый плащ, под которым оказался чёрный канцелярский дублет.       Ничего не оставалось, кроме как проследовать за ним.

***

      Видал Такко Ривелена в гневе, но не в таком. Из всего арсенала приветствий канцлер выбрал самое короткое:       — Ну?       — Вы получили моё письмо?       Вместо ответа Ривелен швырнул на стол два свитка — последнее письмо и первое, отосланное ещё из Северного Предела. Сверху бросил третье, исписанное чётким изящным почерком, и Такко узнал руку Элеоноры. Прочесть не успел ни слова: Ривелен навис над ним, опираясь на стол побелевшими от напряжения пальцами:       — Какого рожна ты наворотил?       — Знаю, я должен был сказать сразу, — Такко примирительно выставил ладонь. — Но не мог. Когда я писал, что богатствами Оллардов должен владеть истинный наследник, то был с вами честен...       — Оставь этот бред! Со мной — оставь! Замок и земли отписаны императору, и ты уже получил от них жирный кусок! Почему не спросил совета, прежде чем нагородить всё это?       Такко молчал, и Ривелен хлопнул ладонью по столу:       — Ты не получишь его имя никогда, даже будь сам император свидетелем, как Оллард засадил твоей матери! Нет признания — нет наследства! Так какого...       — Признание есть. — Такко искоса наблюдал, как сошлись на переносице брови, приоткрылся рот, а глаза впились в список документа о наследниках, который он достал из-за пазухи. — Только имя там не моё.       Пока канцлер читал, его лицо снова стало непроницаемым. Пальцы свободной руки пару раз вздрогнули, слегка приподнялись брови — и всё. Такко затаил дыхание: за деланным безразличием прятался цепкий интерес, либо он совсем не знал Ривелена. Поверит или нет?       Ривелен читал долго, вдумчиво. Наконец он пожал плечами и небрежно бросил лист на стол:       — Это всего лишь список, и писан твоей рукой.       — Подлинник в надёжном месте. Я не мог им рисковать.       — Утверждаешь, что подлинник есть?       Такко кивнул.       Ривелен смотрел на него долгим, ничего не выражающим взглядом. Перевёл на документ, перечитал и снова уставился на Такко, теперь с едва различимым сочувствием.       — Зачем ты в это ввязался? — мягко спросил он.       — Такова была последняя воля маркграфа.       Ривелен всё молчал, только изредка касался письма.       — Попробуй ещё раз. На этот раз честно. Зачем?       — Вы мне не верите, — понимающе кивнул Такко. — Думаете, никакого признания нет.       — Отчего же. Может и есть. Я даже допускаю, что написано оно собственной рукой Гаральхада Олларда, и даже может статься, что писал он чистую правду. Но сейчас это не имеет значения.       — Не имеет? А что имеет?       — Какое место ты отвёл себе в этом спектакле? В половине знатных домов тебя хотели видеть как бастарда Олларда. Мастерские приняли тебя как бастарда Олларда. Да ты всем обязан этому имени! Я не мешал тебе лишь потому, что ты ловко им пользовался. И что теперь? Тьма тебя раздери, ты же не можешь не понимать, что теряешь с появлением настоящих наследников!       Такко пожал плечами:       — Быть может, кто-то видел во мне не только призрак маркграфа. Вот и проверим, чего я стою.       — Да оставь ты эту чушь! Скажи прямо: какая твоя выгода?       Такко молчал, и Ривелен отбросил последнее спокойствие:       — Ты мог просить Эсхен в награду за взрывчатку! Новую должность в мастерских! Золота больше, чем весишь сам! Даже если тебе не даёт покоя это имя, ну женился бы на какой-нибудь дальней оллардовской родне, выправили бы вам бумаги и, глядишь, не дети, так внуки могли бы подать прошение и восстановить имя! Другого пути вписать себя в родословную Оллардов нет! Хотя я в толк не возьму, зачем тебе это!       — Да не себя я…       — Не ври! Дураком ты никогда не был! Я знаю, что ты утаил мало что не половину орзорумских денег! Что приторговываешь механизмами в обход казны! Что покрываешь вывоз камней из Аранских гор! Много чего знаю! Но закрываю глаза, потому что это и мне было на руку. Ты умён, честолюбив и упорен, твои махинации делали мне честь как учителю. Всё, что я в тебя вложил, окупилось. А теперь изволь выложить начистоту, что ты задумал на сей раз и на кой тебе понадобились сыновья Элеоноры! И где твой меч и медальон?       Такко прикрыл глаза. Раздельно проговорил:       — Они наследники Олларда, всех его владений, а значит, и моей верности. Маркграф слишком доходчиво объяснил мне, что ценнее верности нет ничего.       — Это как он тебе объяснил?       — Своей смертью.       Ривелен чуть кивнул, сжав губы. Взгляд его стал пустым, устремился в никуда, и Такко готов был поклясться, что мысли канцлера там же, где его: на Севере, в те кошмарные дни между гибелью маркграфа и его похоронами. Такко тогда ходил потерянный, и не он один: баронесса носила глубокий траур, не скрывала скорби, а после — ожесточённой решимости, природу которой Такко понял, только прочтя посмертные бумаги. Ривелен тоже должен это помнить, да он и сам переживал! Оллард всегда пользовался его расположением, иначе закончил бы свои дни на плахе, не увидев никакого Севера.       Ривелен встретился с Такко взглядом, и нить общей памяти ощутилась, как живая. Губы канцлера дрогнули, он медленно произнёс:       — Я бы поверил, будь в тебе кровь Оллардов. Вот они могли пожертвовать всем во имя верности. Старая аристократия, древняя кровь… Но ты — нет. Ты своего не упускал никогда. И теперь пытаешься утаить от меня, как именно хотел нагреться за счёт младших Эслингов. Но от меня ещё никто ничего не утаивал.       Хлопок в ладони — за спиной отворилась дверь. Такко не обернулся. Нечего было оборачиваться.       — В нижний ярус, — бросил Ривелен за его плечо и снова взглянул в упор. — Я хочу знать, с кем имел дело все эти годы. И вытрясу из тебя правду очень быстро.       В камере было темно, свечи Такко не оставили. Огниво тоже забрали, равно как и всё, что было при нём. Даже дублет — мало ли, что зашито в плотном сукне, — и под рубашку уже пробирался холод. Темнота не пугала. В своё время Такко облазил камеры в этом крыле, все они были одинаковы: три шага от стены до стены, напротив двери — сточная канава, слева — ниша, где завтра оставят воду и еду. Может быть.       Он опустился на каменный пол, прислонился к сырой стене. Видела бы Клэр — обругала бы последними словами за то, что не бережётся, но теперь уже всё равно. Любое здоровье закончится раньше, чем Ривелен поймёт, что уже получил всю правду, и другой у Такко нет.       Хорошо, что не успел жениться на Клэр. Она уже однажды овдовела, хватит с неё. Хорошо, что помирился с Ардериком и не поссорился с Вереном. И что высказал всё Элеоноре, тоже хорошо. Пусть знает, что её тайна никогда таковой не была. И на могиле маркграфской побывал, хоть и не по своей воле, и даже Эсхен навестил — всё успел, что нужно.       Только за близнецов саднило в груди. Как быстро им надоест ждать? Как их предупредить? Как?