Сила слов

      «Юген» означает нечто сокровенное, таинственное, то, что не получится изобразить или так просто ощутить. И иногда Юген казалось, что матушка выбрала ей это имя неспроста – сама девушка чувствовала себя тем самым «нечто», что невозможно описать словами и, уж тем более, не постигнуть. Она всегда находилась в состоянии, близкому к апатии: могла воспринимать себя чем-то образным, далёким от других людей, с какой-то невероятной меланхоличной самоиронией, но при этом оставаясь настолько простой тонкой натурой, что выстроенный ею же отчуждённый ото всех образ в одночасье рассыпался. Он оседал неприятной ёлочью из непроизнесённых слов, подавленных чувств и скрытых эмоций, порождающих новую волну сожалений и тихого саморазрушения.              Её боль зародилась столь давно, что не припомнить. Извечное самокопание во мраке очередной бессонной ночи пустых размышлений, искусанные губы и впалые щёки стали словно частью её самой. Состояние такое привычное, знакомое девушке с самого детства. Юген никогда не считала, что склонна к депрессии, может, просто умела накручивать себя. Да и правильно ли считать простой разговор отца и дочери достаточной для волнения причиной?       Девушка слушала хриплый голос родителя, делающий её и без того гудящую голову ещё тяжелей. Она прекрасно понимала авторитетность отцовских слов, практически, на уровне осязания ощущала весь спектр вложенных в них сухих эмоций, вызывающих непреодолимую жажду. Юген осознавала важность происходящего, при том сомневаясь в его реальности, но сохраняя приятие, решительность и осознанность, дивясь сама собой и мысленно хваля. Она уважала таких людей, какие походили на неё сейчас: серьёзные, холоднокровные, расчётливые, они одним своим видом могли показать, чего стоили и что заслуживали. Девушка могла бы и себя уважать, ведь в глазах окружающих она гармонично сочетает в себе все те качества, которые пробуждают в ней белую зависть. Вот только имя ей – Юген. Она, по-прежнему, то самое «нечто», далёкое ото всех настолько, насколько само по себе бесполезное.       Говорят, человека делают его поступки. Юген относила данное утверждение к разряду тех, что больше походили на неосмысленные мудрости пьяных самураев. Сколь глупо считать эти слова разумными становится понятно, когда взору предстаёт обычный четырёхлетний ребёнок: он ведь человек, однако всякое его действие основывается на простом интересе, вызванном желанием как можно скорее постичь этот мир. Потому на ум приходит самое очевидное опровержение: человека делают не его поступки – человека делает человек. От того Юген бесчисленное множество раз задавалась вполне логичными вопросами, каждый раз приходя к противоположным, данным до нынешних, ответам. Повезло ли ей оказаться абсолютно не тронутой руками родителей, покуда те, словно глину, лепят из своих детей лучших в своих представлениях личностей? Может ли она считать себя достойным человеком? Правильно ли живёт? Девушка не была уверена на все сто процентов, стоит ли считать суверенное к себе отношение верным, однако иного она, элементарно, не видела: ориентироваться приходилось на своё собственное воспитание, ведь наблюдать иного ей не доводилось. Стоило ли игнорировать все незначительные достижения своего чада? Вероятно, да. Он же и без того бездарный, так что нет никакого толка в подчёркивании его мелких и убогих побед. Главное уяснить для себя, что от неспособного на самые бесхитростные вещи ребёнка нечего ожидать, а из этого выстроенного силлогизма вытекает и остальное: правильно предоставлять таких детей самим себе, правильно игнорировать их, правильно отдавать все силы и время на более талантливых и способных.       Юген стала старше. Её логика и мышление росли вместе с ней, поощряя и оправдывая безразличие отчего дома, однако отвращение к нему отринуть не удалось. Как и тупую обиду. Примитивно детскую, глупую, пробуждающуюся в самые неожиданные моменты, сдавливающие грудную клетку, упрямо подавляемые более «взрослыми» обеливаниями, хотя, скорее, теодицеями. Да и вообще, как бы поступила сама Юген? Не знающая иного пути воспитания, девушка успокаивалась, остывала, соглашаясь с тем, что она и сама себя вылепит неплохо, только бы ей дали больше времени. Но прошло уже семнадцать лет, а чётких форм из неё не получается. Юген не остаётся ничего больше, кроме как продолжать играть роль того самого куска глины, чего-то образного, далёкого от других.             Времени никогда не хватает – это Юген знала, как никто другой. Она потратила слишком много времени на поиск своего «Я», в попытках стать той, кого отец мог бы с гордостью называть «дочь». Игнорируя упрёки его жён, наплевав на косые взгляды старших братьев, насмешливый шёпот прислуги и сочувствие со стороны некоторых коллег. Жаль, многое было потрачено впустую. Ей следовало раньше понять, что для отца не важна Техника, важен результат. Семья Мизуши издавна славилась неподражаемым воспитанием мечников Водного Дыхания. Многие из них входили в историю, становясь Хашира, принося в дом славу и почёт. Однако последние сто лет столь редкой чести никто удостоен не был: ни дед, обделённый талантом, ни рано потерявший ногу отец Юген, что больно било по самолюбию последнего. От того и необходимость в Хашира ощущалась явней – даже первый старший брат девушки погиб, ослеплённый волей и амбициями родителей. Однако сейчас, шедшей по одному с ним пути, Юген казалось, что дорога оборвалась у них обоих.       Смерть или брак – что страшнее? Казалось, ответ очевиден. Однако в рассказе имеет место быть переменная, порождающая ожесточённую полемику. Расхождение жизненных ценностей лавиной накрывало Юген, топя в отрицании и негодовании, убеждении в том, что смерть для неё стала бы лучшим исходом. Её внутренний эгоист бушует, загнанным в угол зверем ревёт, обрезая на корню всякие зачатки скорби по погибшему, стыд за мысли о саможалении и несправедливости. От этого девушка чувствовала себя такой униженной, такой грязной и омерзительной, сидя на татами в кабинете отца. Безжалостная ненависть к себе пробудила новое контрастное переживание, направленное наказать её грешную душу. «Я это заслужила».