Сублимация разрушения

      Что ж, помимо недостатков у людей нашлось и немало достоинств, за которые их можно было с горем пополам, но терпеть. По крайней мере среди сотен обывателей находились те, чьи речи не состояли лишь из криков ужаса, мольбы о пощаде и едких пререканий со старшими. Даже в рядах ниндзя нашлось место кладези благоразумия, что оказалось приятным сюрпризом.       Он помнил его. Очень смутно, будто они пересекались всего пару раз, но помнил. Неказистый мужичок, любящий бахвалиться больше, чем делать хоть что-то полезное, из-за чего о нем складывалось ложное первое впечатление. Он выглядел как глупец, эгоист и совершенная бестолочь, так еще и не затыкался, чем раздражал других до безумия. Однако за всей этой напыщенностью скрывались ученость, мудрость и чистейшее благородство, которыми он просто не умел пользоваться правильно.       Он бы назвал его «человек ищущий». В вечном поиске себя, в вечном поиске счастья и благополучия. Добрый, оптимистичный, немного наивный, но вместе с тем зоркий, изворотливый и смотрящий на жизнь куда более реалистично, чем могло бы показаться. В конце концов, заведение, которым он управлял, до сих пор было при нем, пускай он и жаловался на какие-то там «платы», «счета» и прочие человеческие штуки.       На самом деле Гармадон не смог бы так же четко описать его личность устно или даже в собственных мыслях. Он просто чувствовал все это в нем. Слов не существовало, лишь слепые ощущения, которым он привык доверять за эти несколько лет выживания в чужеродном мире людей. Иногда он мог узнать о человеке то, чего тот сам о себе не знал или знал, но скрывал глубоко внутри, боясь, что правда выплывет наружу. Наверное, это было грубым нарушением каких-то «личных границ», он даже не всегда хотел заглядывать так глубоко в чужие души, но это получалось как-то само собой. Словно они сами ему открывались.       И при всей этой проницательности он все еще не мог понять главного — зачем и почему? Подверженные слабостям, эмоциональные и неприспособленные выживать, зачем же они были нужны такие и почему так отчаянно боролись за себя и себе подобных? Он недолюбливал серпентинов, но даже в их существовании было больше смысла. Чем ближе к животным, тем легче понять стремления и смысл действий. Чем ближе к божествам, тем легче понять бессмысленность что-то понять. Люди находились на золотой середине и от того становились самой главной загадкой шестнадцати миров.       Тяжело вздохнув, он в очередной раз зажмурился от яркого белого света, отвечая на восторженные возгласы тихим рыком и отходя в дальний угол в надежде, что его наконец оставят в покое. Радость этих существ оказалась такой же утомительной, как и страх.       — Приходите еще, милые девушки. И не забывайте заказывать что-нибудь из нашего меню! — и зачем он только каждый раз говорил это, если последние слова всегда слышала только дверь. — Неплохой сегодня денек, да? — новый поток бессмысленной болтовни был адресован уже ему. — Тепло, все ищут, чем бы освежиться или где переждать самые жаркие часы. Я вот все думаю поставить здесь кондиционер, чтобы попрохладнее было, но…       Умный человек продолжил свой монолог, даже когда стало понятно, что его совсем не слушают и поддерживать беседу уж точно не собираются. Складывалось впечатление, что ему и не требовалось это все. Хватало просто ушей, на которые можно присесть, а нужно это кому-то или нет — не важно, ведь терпят же. В целом, Гармадона это устраивало. После нескольких лет тишины фоновый шум в виде приятного низкого голоса успокаивал и помогал отвлечься от множества мыслей, терзавших его с некоторых пор сильнее, чем хотелось бы.       В мире людей все привлекало внимание и заставляло думать. Но что самое отвратительное, почти все его рассуждения всегда оказывались ложными, из-за чего он чувствовал себя… глупо. Он тратил дни и недели, чтобы понять как и для чего работает какая-то вещь, и все ради того, чтобы всю его работу перечеркнули за пару минут, выдавая истину будничным тоном, словно это было что-то простое. Однако когда он задавал вопросы, на которые, как ему казалось, ответы быть обязаны, вся простота исчезала.       Человек создал множество удивительных и сложных механизмов, знал как они работают и умел пользоваться ими, но когда речь заходила о его собственных функциях… Даже самые мудрые замолкали, мялись и не знали, что ответить. После такого Гармадон начинал думать, что решение понять их так же бессмысленно, как и попытка уничтожить, хотел уйти и перестать ломать голову, но что-то каждый раз заставляло его остаться. За всеми этими поисками скрывалось что-то личное для него.       Наверное, это была память. Еще одна человеческая слабость, которой он был, вроде как, лишен из-за своей природы.       Если бы О́ни помнили каждый уничтоженный мир и каждое убитое существо, то рано или поздно привязались бы, начали испытывать вину, горечь и сострадание, а это противоречило их сути. В чем смысл горевать по тем, кого ты завоевал и стер, если это твое предназначение? Легче искоренить в себе то, что мешает быть сильным, а не пытаться понять и изучить это.       Мысль казалась верной и неверной одновременно. Эмоции, связанные с воспоминаниями, делали людей слабыми, но они же и придавали им сил бороться до конца, бросать вызов самым страшным и опасным врагам и выходить из боя с победой. И из этого рождалось глупое утверждение «сила в слабости». Разве был в этом смысл? Как слабость могла давать силу, если по своей сути она должна была мешать существовать и выживать? Но он видел, как это работает, и не мог спорить с фактами, а все аргументы против выходили какими-то неубедительными и наигранными.       Нет, все это не то и не так, а еще этого слишком много за раз. Гармадон начал ощущать спутанность мыслей физически, на уровне жуткой усталости, непроизвольно хватаясь за кружащуюся голову.       — Вижу, духота и на О́ни влияет неблагоприятно, — он и не заметил, как к нему подошли, ставя на стол что-то спасительно холодное. — Вот, должно помочь.       Это была не та сладкая штука, которую ему готовили обычно. Прозрачная, освежающая, немного кислая и обжигающая язык пузырьками воздуха. По разгоряченной голове она ударила хорошо, растворяя весь комок мыслей так, будто его и не было никогда, а заодно смывая что-то еще, о чем он и не хотел задумываться. Приятная пустота и легкость заставили выдохнуть с облегчением. И после такого чуда он лишь больше убедился, что этот человек был волшебником, умеющим творить удивительные вещи из простых.       — Спасибо, умный человек, — благодарность. Винни из новостей НГТВ говорил, что это что-то доброжелательное.       — Да не за что, дружок. Только не делай больше такую злобную гримасу, а то те ребята, которые заходили сделать с тобой фотографию, не успели даже испугаться — вылетели пулей, — он засмеялся, присаживаясь напротив. — Никак не могу понять, в шутку ты меня так называешь или всерьез. «Умный человек»… звучит забавно.       — Забавно? Мне казалось, что это достаточно уважительно по отношению к такому мудрому существу.       — И вот я опять не могу понять, говоришь ты это с сарказмом или нет. Я себя глупым не считаю, конечно, но прям «умный» или даже «мудрый»… Меня по-всякому называли посетители, но такие слова в свой адрес слышу, если честно, впервые. Мне нравится, но понять бы, что ты подразумеваешь.       — Что говорю, то и подразумеваю. У людей разве так не принято? — концепция лжи была знакома Гармадону, однако ему казалось, что ее используют только «злодеи».       — У людей много чего принято. Не укради, не навреди и так далее. Да только мы все равно нарушаем эти правила, и не все из нас жалеют о содеянном, знаешь ли. Вот у меня было несколько раз такое, что я забывал плату взять за заказ, и лишь один раз посетитель мне сам напомнил об этом и честно заплатил. Остальные просто забирали напитки и еду и уходили. Знаю, проблемы с деньгами бывают у всех, но это же не повод пользоваться чужой усталостью? Но я не зол, не думай. Мне бы от этих монет все равно легче не стало.       — И они… не извинились?       — Даже не заходили сюда больше.       — Их наказали?       — Не думаю, что кому-то было до этого дело. Это же просто парочка напитков и картошка фри. Да я бы и сам не обратил внимания, если бы в конце дня не делал подсчет, так что вряд ли за такие мелочи есть какой-то штраф или срок в тюрьме.       На его лице сияла добродушная улыбка, хотя он рассказывал явно не веселую историю и правду жизни. И именно в этом спокойном отношении к чему-то такому Гармадон находил всю его мудрость, которую, как ему казалось, познал когда-то и сам, но потерял. Спокойствие и смирение. Он уже видел их, но не мог понять ни тогда, ни сейчас. Будь он на месте умного…       Нет, нужно было придумать ему другое уважительное обращение, раз это не понравилось.       Осмотрев сначала человека, а потом и все помещение, Гармадон зацепился взглядом за полку, на которой помимо разноцветных бутылок стояли фотографии. Какие-то потерлись и выцвели от старости, какие-то выглядели совсем новыми, хотя явно запечатлели на себе события многолетней давности, а на одной даже было вклеено его лицо, что смотрелось глупо и одновременно грустно. По-видимому, ниндзя ценили его меньше, чем он их, а может, они даже другом его не считали, но он не хотел в это верить.       На одной из фотографий он стоял в окружении детей. Судя по их одеждам и месту, где они находились, это были его ученики. Да, теперь он вспомнил. Человек рассказывал, что когда-то владел небольшим додзе где-то в городе и обучал юных воинов искусству сражения; как раз тогда он и познакомился с ниндзя, которым нужно было место для тренировок будущего спасителя Ниндзяго. Значит, он был не только волшебником, но и мастером.       — Если я буду называть тебя «Мастер Дарет», это не будет звучать «забавно»? — Гармадон вновь посмотрел на него, замечая на его лице удивление, и вздохнул. Предсказать, что будет дальше, было проще простого.       — Не будет, но откуда ты знаешь мое…       — Винни из новостей НГТВ так тебя называл. И ты представлялся почти всем про-светителям?       — Посетителям, дружок.       — В общем, другим людям. Мне хватило одного твоего голоса, чтобы вспомнить тебя, а уж запомнить имя не составило труда. Вообще не понимаю, почему вы этому удивляетесь.       — Так ты вспомнил меня? — ну вот, еще больше глупых вопросов. И опять этот взгляд!       — Ты был… там. Когда мы… что-то делали. Приплыл с плаксивой девчонкой. Детишки дрались друг с другом, а я… — он замолчал, закрывая глаза и хмурясь.       Память. Она все же осталась, но с ней было что-то не так. Лица, события, эмоции — все словно истончилось, испортилось, но продолжало находиться где-то там, внутри. Конечно, стоило догадаться. Он ведь вспоминал вещи из прошлого и раньше, значит, мог вспомнить больше, по крайней мере попытаться это сделать. Может, там найдется что-то помимо глупых чувств, например, ответы на все волнующие его вопросы или какие-то вещи, которые он умел раньше.       Лишь силуэты, смазанные настолько сильно, что сложно даже цвета отличить. У голосов нет тона, они все словно неразборчивый однородный шепот на незнакомом языке, и сколь бы не вслушивался, их нельзя понять. Запахов и вовсе нет. Нечеткие обрывки событий, из которых невозможно собрать цельную картину и попытаться вникнуть. И, как назло, единственным ярким образом является человек в коричневом кимоно, не делающий ничего значимого и важного. Что он вообще там забыл?       Сладкий запах гнили резко ударил в нос, сводя на нет все попытки вспомнить что-то.       Когда он открыл глаза, то увидел не пошарпанные стены здания, в котором сидел уже какой час, а голубое небо, проглядывающееся сквозь изумрудную крону дерева. На ветках висели зрелые плоды, так и норовящие упасть от каждого дуновения ветра, а на земле лежали их менее стойкие собратья, доставшиеся насекомым и птицам. От них и исходил этот въедливый аромат. Гармадон не знал, нравится он ему или нет, но желания уходить не возникало, несмотря на легкое головокружение.       Солнце было в зените — самое жаркое время дня, которое стоило пережидать где-нибудь в здании, ну или в тени деревьев, как по счастливой случайности делал он. Далекий шум воды заставлял испытывать жажду, хотя он был уверен, что никогда до этого не хотел пить. Впрочем, он и есть никогда не хотел, но в последнее время голод раз в день стал обыденностью, не столько мешающей, сколько необычной, но вместе с тем и родной.       Жажда. Ему даже нравилось ощущать, как горло и губы сохнут при каждом вдохе.       Лениво осмотрев землю, Гармадон нашел самый свежий фрукт и впился в него клыками, чувствуя, как сладкий сок стекает по подбородку и капает на броню. Вкус был знакомым. Но воспоминания опять оказались сломаны, из-за чего он так и не смог вспомнить, почему от этого вкуса ему стало так хорошо и спокойно. До раздражения спокойно.       — Мог бы попросить дать чего посвежее, а не есть всякую падаль, — послышалось сверху. Насмешливый голос, так похожий на его, но более живой. — Раз уж ты тут, подержи лестницу.       Странно, что он сразу не заметил стоящую рядом лестницу, которая скрипела и слегка дрожала. Взявшись за промежуток между ступенями, Гармадон поднял голову, наблюдая, как вниз медленно спускается старик с вязаной корзиной под рукой. Несмотря на жару, выглядел он бодро. Когда одна из ступенек предательски прогнулась под его ногой, он тихо выругался, но продолжил улыбаться как ни в чем не бывало.       Оказавшись на земле, он облегченно выдохнул и плюхнулся рядом с ним, ставя наполненную фруктами корзину рядом.       — Итак, ты снова здесь, — наигранно важно начал он. — Уже передумал насчет воспоминаний или просто соскучился по мне?       — Возможно, они могут быть полезнее, чем я думал, — Гармадон посмотрел на переспелый плод в своей руки, сжимая его и наблюдая, как он становится кашей. — Но с ними что-то не так. Я не могу вспомнить ничего дальше детства. От остального остались лишь какие-то невнятные образы, если и есть яркие, то совершенно бесполезные.       — Уверен, что бесполезные? — старик прислонился спиной к стволу дерева и прикрыл глаза. — Раз эти мелкие детали открылись раньше, то они имеют большее значение, чем все остальное. Тем более, ты полез в самый конец истории, не прочитав даже треть книги. Конечно ты ничего не понял и остался недоволен.       Книги, истории. О чем вообще он говорил и что действительно хотел сказать? Все эти шарады бесили его еще в детстве, когда он слушал мудрости отца, понимал их, но не мог взять в толк, почему нельзя сказать все прямо. Еще больше раздражало то, что брат унаследовал эту привычку. Говорил с умным видом весь этот бред, а потом неделями и месяцами ждал, когда до его учеников дойдет смысл, томясь и печально вздыхая. Так и хотелось подколоть его, но он почему-то сдерживался, строил из себя такого же возвышенного мудреца.       Увидев на лице старика усмешку, Гармадон тихо зарычал и отвел взгляд. Конечно, над ним бессовестно издевались, а он еще пытался в этом смысл найти, как последний дурак.       — Приятно знать, что в нас сохранились некоторые старые привычки. Наверное, такие вещи остаются с нами даже после сильных метаморфоз.       — В «нас», — выплюнул Гармадон, хмурясь. — Почему ты так говоришь? Ты не я.       — Это верно, я не ты. Но я часть тебя, которую ты пока не готов принять в себе. Самая нелюбимая маска или роль. Кажется, так ты это назвал, — опять загадка, но теперь хотя бы понятная.       — И какая же ты из масок?       — А как бы ты меня назвал?       Гармадон оценивающе осмотрел его. Домашнее хаори, заляпанные штаны, потертые деревянные сандалии; непослушные волосы растрепаны так, словно он только проснулся. Усталый, но счастливый взгляд. Где-то под этим всем скрывался бывалый воин, готовый к новым сражениям, но не желающий вступать в бой. Всему этому он предпочел бы игру в шахматы, чтение или на крайний случай обучение юнцов, полных энергии и стремлений. Весь его вид говорил, что он:       — Старый хрен на пенсии.       Громкий хриплый смех распугал слетевшихся на переспелый запах насекомых, а вместе с ним и птиц, которые возмущенно защебетали. С ближайших деревьев попадало несколько фруктов, гулко ударяясь о землю. В знойный час такой смех редко можно было услышать (все нормальные пожилые люди спали), поэтому он звучал резко и неуместно, но это совершенно не смущало старика, который продолжал хохотать, утирая слезы и держась за живот.       — Слушай, если бы… Фух, подожди-ка, — он откашлялся, тяжело вдыхая и немного успокаиваясь. — Так вот, если бы все было так, мы бы оба сейчас тут не сидели.       — Да. Даже зная себя и этот мир ничтожно мало, все равно могу сказать, что если бы я ничего не сделал, то стало бы только хуже.       Почему-то собственные слова заставили его сморщиться. Так, словно ему было больно, хотя он не мог ни вспомнить, ни угадать, что же такого случилось там, в прошлом.       Наверное, он опять все испортил, да? Как делал и продолжает делать по сей день, считая, что так будет правильно и для него, и для всех вокруг. Сжечь все мосты и уйти куда глаза глядят, лишь бы не встречаться с проблемами и решать их, бросить на прощание скомканное «прости», зная, что это ничего не изменит. Ему никогда не хватало благоразумия, терпения и смирения. И когда он осознал это, было уже слишком поздно что-то менять, а может, он просто в очередной раз не попытался это сделать и сдался раньше времени. Но был ли вообще смысл пытаться?       Делая что-то благородное и правильное, он думал, что его тут же простят и примут с распростертыми объятиями, а когда этого не происходило, злился и обижался, как маленький ребенок. Так было с ниндзя.       — Оставь это. Я же говорил, что ты еще не готов, — старик медленно шел в сторону храма, унося корзину с фруктами. — У нас еще будет шанс подумать над этим, а пока нужно заняться внешними проблемами.       — Какими?       — Ты немного засиделся, дружок, — на плечо легла теплая рука, полностью рассеивая сон и возвращая его в реальность.       Он вновь был в, как это называли люди, баре.       За окном давно стемнело. По дорогам не ездили странные металлические колесницы, люди разошлись по своим каменным коробкам, а те, что остались, почти не шумели, лишь безмолвно бродили по улицам в поисках сна. Тихий ночной город нравился ему куда больше, чем шумный дневной. Стоя в такое время на крыше какого-нибудь высокого здания, обдуваемый свежим ветром он прекращал думать о всех человеческих странностях и смотрел на темное небо, выстраивая в голове замысловатые узоры из мерцающих звезд.       В такие моменты ему становилось действительно легко. Уголки губ приподнимались, а морщины разглаживались, и Гармадон сам того не ведая улыбался небу, которое хранило в себе что-то родное из прошлого. Одно из немногих воспоминаний, несущее в себе лишь радость. И даже оно было скрыто от него, погрязло в чем-то вязком и темном, не дающем ни упасть на самое дно, ни всплыть наружу.       Сегодня он не решился смотреть на звезды. Старик сказал, что ему стоило повременить с попытками ворошить прошлое, да и настроение было не то.       Кивнув на прощание Мастеру Дарету, который неуклюже закрывал бар, он побрел по темным улицам в уже знакомом направлении. Редкие прохожие не доставали его просьбами «сфотографироваться», но перестали бояться. Он ощущал в них какой-то трепет, но это больше походило на восхищение, что… не укладывалось в голове. Байка про костюм ко Дню Ушедших казалась ему уже не такой бесполезной, но было что-то неприятное в том, что все вокруг принимали его не за того, кем он был.       Если бы они узнали, что он не просто какой-то странный человек, а тот, кто несколько лет назад разрушил половину города, стали бы они так же спокойно реагировать? Вряд ли. Этот обман никак не решал основную проблему и от него совершенно не становилось легче. Да и вообще все это было как-то глупо. Люди так легко верили слухам и закрывали глаза на правду, что становилось даже смешно. Неужели никто из них не подумал о том, что об этом нужно сообщить хранителям этого мира, ну, так, на всякий случай?       Забавные. Да, иногда раздражающие и непонятные, но они были забавными. И ему это даже начинало нравиться.       — Я могла бы и сама справиться. Я же знаю, что ты только вернулся с работы, где тебя наверняка загоняла эта ненормальная, — разнеслось по всему коридору, когда Гармадон вышел из лифта.       Пользоваться этой штукой все еще было сложно, но Винни из новостей НГТВ просил его не оставлять окно открытым. Боялся, что птицы случайно залетят на кухню (или что к нему через него проберется очередной злодей).       — Сегодня было относительно спокойно, так что я не сильно устал. Да и неделя только началась, — он врал. Не то чтобы это было важно и нужно, но Гармадон научился различать, когда Винни из новостей НГТВ уставал сильно, а когда очень сильно. И сегодня он устал очень-очень сильно.       — Расскажешь это кому-нибудь другому, братец.       Хм, а ведь голос у его собеседницы был знакомый. И запах тоже. Все такое едкое, ядовитое. На нее даже не надо было смотреть, чтобы понять, что человек она сложный, но относительно добрый. И все же взглянуть было любопытно.       Ярко-зеленые волосы, изорванная одежда и легкая сыпь на теле — маленькая особенность мастера стихии, а не какая-то болезнь. Плечистая и сильная, но все еще женственная. Да, он знал эту девчонку. Она была вместе с его сыном, когда они пробрались в захваченную башню и отправили сообщение жителям Ниндзяго.       — Эй, хватит пялить! Иди куда шел, со… — она посмотрела прямо на него, тут же стискивая в руке ключи. — Ты?!       — Что? Кто? — Винни из новостей НГТВ выглянул из-за коробок в руках, тут же бледнея. — Вот же… Токс, подожди!       Гармадон легко уклонился от удара в челюсть, перехватывая чужую руку и отводя девчонку за себя так, чтобы она не упала, но отошла от него. Он не хотел драться, но рефлексы заставили встать в оборонительную стойку, да и все происходящее высвободило то, что уже несколько недель не давало о себе знать. Ярость, злость, жажду разрушать. Ему потребовалось слишком много сил, чтобы удержаться от желания выплеснуть это все, из-за чего он пропустил неплохой удар по ноге.       Наверное, он выглядел слишком дико в этот момент. Гармадон чувствовал ее страх, перекрытый желанием поскорее покончить с этим и защитить мирных жителей.       Нужно было избежать новых ударов и сражения. Мысль мерзкая для него, но голос разума говорил, что он умел это делать и учил этому других когда-то. Никаких стоек. Нужно расслабиться и постараться предугадать удар, чтобы плавно уклониться от него, как огонь свечи колышется от потока ветра, избегая своей смерти.       Вот. Нога пролетела прямо над его лицом, когда он выгнулся в спине, чувствуя, что разогнуться ему уже не удастся из-за веса брони и… о, да не важно! Перекувыркнувшись, он встал на ноги, тут же отводя тело вправо, чтобы не получить кулаком в нос. И влево. И снова вправо. Как манекен неваляшка, от которого можно и получить в ответ, если не рассчитать силу.       — Да остановись же ты! — Винни из новостей НГТВ встал между ними. Не очень вовремя. Еще немного и кулак прилетел бы прямо ему в висок, если бы Гармадон не дернул его вместе с собой в сторону. — Первый Мастер…       — Не используй людей как щит, чудовище! — девчонка злобно оскалилась, пытаясь сообразить, как теперь драться.       Это был шанс. Пока она стояла и не могла ничего сделать, нужно было придумать план отступления. Еще одна мерзкая мысль. Однако у него быстро появилась толковая идея в голове.       — Я надеюсь, дверь в твою хижину открыта? — прошептал Гармадон, прижимая Винни из новостей НГТВ к себе и медленно отходя с ним назад.       — В мою что… Да-да, открыта!       — Отлично.       Он схватился одной из рук за ручку двери, распахивая ее и вваливаясь в квартиру.       Прежде чем противник вышел из ступора, Винни из новостей НГТВ вскочил и захлопнул дверь, закрывая ее на оба замка и цепочку. Через секунду в нее уже тарабанились, пытались выломать и кричали что-то одновременно угрожающее и успокаивающее, на что в ответ шли попытки разрядить обстановку и объяснить ситуацию. Конечно же его не слушали. Девчонка была настырной и не хотела верить в то, что все под контролем.       Не без причин, разумеется, это понимал даже Гармадон.       Он не решился подавать голос, чтобы подтвердить слова Винни из новостей НГТВ, да и ему нечего было сказать, поэтому решение уйти в гостиную показалось ему правильным. Постепенно крики стихли, остались лишь волнение и злость. А потом закончилось и это, так как девчонка ушла, бросив напоследок, что она обязана сообщить об этом. Кому сообщить? Конечно же детишкам, которые умудрились проглядеть его возвращение, что ставило под вопрос их компетентность.       Новый день обещал быть сложным. И решение Винни из новостей НГТВ уснуть прямо на пороге перед таким сложным днем было не самым верным, поэтому Гармадону пришлось, сдерживая раздраженные вздохи, поднять его и отнести в… комнату для сна.       Да, забавные, но раздражающие. Именно такими были люди.