Безысходность

Тело, введённое в искусственную кому, мирно отдыхало, Птица же не мог покинуть его даже сейчас. Такие впечатления для него были впервые. Он всё ещё ожидал, что когда разум провалится в сон, то позволит ему проникнуть обратно вглубь сознания, но этого не случилось, заставив его оставаться рядом, разрешая только со стороны наблюдать за всем происходящим. Очнулся он уже в палате, лежа на теле своего хозяина. Это было крайне странно и неприятно. Он чувствовал себя крайне некомфортно, будто собака, проведшая всю жизнь на цепи. Но сейчас цепь исчезла...а он не хочет отходить от собственной будки. Помимо неустанного надзора за обездвиженным человеком Птица мог развлекать себя лишь ленивым ползанием по стенам да иногда задумчиво садился на подоконник, рассматривая изумрудную листву, нежащуюся в солнечных лучах. Какой сейчас месяц? Или уже правильнее спрашивать, какой год… Он всегда был заперт в помещении вместе с Сергеем... Птица это списывал на восприятие реальности человеком: если тот не видит, что за стенами, значит, и он не может этого знать. Но, что происходит сейчас? Сергей исчез еще до приезда скорой, а усыпили его уже в машине. Тело физически не могло опознать палату и все, что в ней находится. Тогда как он по ней ходит?Как трогает предметы или видит солнечный свет за окном? Более того, пока дверь была открыта, он спокойно вышел, не чувствуя никакой привычной преграды, и смог дойти до конца коридора, также ничем не скованный. Но он не мог по своему желанию перенестись обратно в тело, оно словно отторгало его, и это пугало Птицу. И если пространство стало ему доступным, то материальный мир оставался все тем же, не желающим с ним взаимодействовать. Самостоятельная прогулка была довольно увлекательной. Ему не составило труда заглянуть в несколько открытых палат, в одном из помещений было открыто окно. Соблазн был велик, но Птица ему не поддался. Он никогда не летал в этом измерении, а мелкие передвижения по невысоким комнатам нельзя было считать полноценным полетом. Каким бы сильным ни было желание наконец-то расправить крылья, он осознавал, что скорее всего камнем рухнет вниз, а обратно будет уже слишком сложно вернуться. Новые впечатления полностью противоречили его догмам о том, как воспринимал мир Сергей и уже сформированному в заточении разума Сергея мироощущению. С любопытством осматривая открывшиеся пространства, он стал склоняться к версии, что всё-таки они оба спят. Хоть Птица никогда и не видел снов, возможно, это сейчас видит Сергей. А он, измотанный последними событиями, потерялся в реальностях и сейчас плутает в тесном анабиозе их разума, где его человек в очередной раз пытается спрятаться. Такая версия его более чем устраивала, она единственная не пугала, была четкой, логичной и понятной. Правильной. Хотя будь это действительно так, он ощущал бы все совсем иначе, но Птица настойчиво продолжал отгонять от себя подобные мысли. Эта недолгая прогулка закончилась встречей с дверью, выходящей на лестницу, открыть которую он не мог, впрочем, как и пройти сквозь нее. Этого он тоже не понимал, но раньше списывал такое поведение пространства на свою абстрактность и иллюзорное существование, но сейчас… Если предметы не могут взаимодействовать с ним, почему тогда для них он воспринимается как что-то из плоти и крови? Сопровождаемый этими раздумьями он вернулся к палате, возле которой сидело четыре охранника. Он прекрасно слышал их диалоги, видел, как они друг другу показывают что-то на экранах телефонов и, склонившись над одним из полицейских, спокойно смог рассмотреть и картинку, и текст. Но ведь не должен. Почему он может и видеть, и слышать, и даже ходить намного дальше, чем может осознать дремлющий разум? Эти мысли смущали. «Просто сон…» — вновь тихо отмахнулся, хотелось быстрее вернуться в уютное тело или хотя бы просто быть рядом с ним, но Птица уперся во внезапное препятствие. Дверь была лишь слегка приоткрыта, и он попросту не смог протиснутся в узкую щель, не способный даже на сантиметр сдвинуть непреодолимую преграду. Ощущение, что он не может вернуться к Сергею, сразу же жгучим, паническим ужасом разъело все нутро. Вынудило ощутить себя выброшенным питомцем, не способным вернуться к хозяину и оставленным в тихой панике ожидать под дверью, пока кто-нибудь ее откроет. Больше таких вылазок он делать не решился, слишком выворачивающая тревога ему была не по нраву и этот мерзкий, липкий страх потеряться, остаться без Сергея, не быть рядом… Он не готов испытать подобное ещё раз. Привычно заняв свое место на подоконнике, Птица скучающе рассматривал больничный двор, изучал пациентов, неторопливо прогуливающихся внизу. Протянув руку сквозь решетки в открытое окно, снова не столкнулся с привычной помехой. Только на кончиках пальцев осталось мягкое касание ветерка, обволакивающего своей ласковой прохладой. И это тоже было странно: он привык испытывать то, что чувствует тело или Сергей, но никак не собственные ощущения. Не понимая, как относиться к открывшейся свободе, (да и нужна ли она ему?) Птица брезгливо одёрнул руку, засовывая ее обратно. Не нужна! Не нравится! Ему все не нравится, он хочет обратно в тело, обратно к Сергею, и чтобы все стало прежним. Птица посмотрел на спящего парня. Давно на их лице не было такого безмятежного покоя. Нервно дёрнув крыльями, Птица тоскливо присел рядом с койкой. Они здесь почти неделю, а он все также один. Еще никогда Птица не испытывал такой жгучей печальной грусти по своему носителю. Ни в одном из человеческих языков не нашлось бы слов, способных выразить всю степень безысходного ожидания и потребности увидеть его. Если бы он хотя бы находился в теле, то все воспринималось бы несколько иначе. Но в такой форме он бесполезен, случись какая-то новая угроза, он ничего не сможет сделать. Птица, по-кошачьи мягко заполз на кровать и лег, все также тоскливо свернувшись на груди Сергея, чувствуя слабое дыхание тела и радуясь хотя бы тому, что может слышать биение их сердца. Жесткие кожистые пальцы ласково погладили парня по щеке. «Нам придется очень серьезно поговорить…» Дверь скрипнула, в помещение вошел их лечащий врач, Птица уже привык к нему, к тому же тот относился к Сергею с какой-то явной заботой и заинтересованностью в его выздоровлении. Между собой доктора ничего по поводу данного пациента не обсуждали, по крайней мере в палате. Но Птица все равно подметил разницу в отношении, она была сильно заметна на фоне других врачей. Он и молоденькая медсестра, постоянно вертящаяся рядом с этим врачом, относились к заключённому как-то иначе. — Да, он сейчас без сознания… — до слуха донесся обрывок диалога и Птица, лениво приподнявшись, сразу же почувствовал жгучую вспышку разъярённой ненависти. Следом за врачом вошла до омерзения знакомая фигура. Мгновенно подхватившись, он зло и ядовито сощурился, вглядываясь в лицо майора. «Приперся-таки…» — язык привычно скользнул сквозь тонкие губы и по-змеиному прошипев, Птица тихо сполз с кровати, хищно подползая к вошедшему. Будь его воля, этот полицейский давно бы болтался где-нибудь в петле. Тот совсем не подходил под рамки его «заслуживших», но то, что происходит сейчас с Сергеем, по мнению Птицы, была целиком и полностью вина этого мужчины. Начиная с заключения и заканчивая ментальными пытками. Словно принюхиваясь, он медленно обошел Игоря, недоверчиво изучая, пытаясь найти подвох в его присутствии здесь. Тот с напускным нежеланием пытался не смотреть в сторону их тела, Птица легко ощутил этот наигранный не интерес, зло усмехнулся, зная, насколько того влечет к ним. Это встреча Игорю дорого обошлась, не финансово, но морально. Было сложно объяснить Фёдору зачем ему допуск, еще сложнее стало объяснить самому себе для чего он так рвется увидеть заключенного. Новость о том, что Разумовского экстренно увезли в реанимацию, до него дошла только спустя несколько дней. Юля практически не появлялась дома, а когда приходила, не поднимала эту тему, боясь усугубить его состояние. Сам майор почти три дня не мог подняться с постели, чувствуя себя иссушенным и выпитым до дна, будто после встречи с вампиром, который питался не кровью, а чем-то иным. И как бы иронично ни выглядела ситуация, узнал он о случившемся всё-таки от Юли, точнее из ее видео. После которого они разругались настолько, что не общались до сих пор, а Игорь, несмотря на свое состояние, быстро вернулся к себе. Ему было и смешно, и грустно от осознания причины, по которой произошла ссора, еще печальнее было понимать, как Сергей стал приоритетно выше, чем Юлина обида. Теперь, вопреки доводам подруги, бывший миллиардер снова стал у всех на слуху. Журналисты его преподносили в неясном свете: то ли маньяком, заслужившим подобную участь, то ли борцом с системой от которой сам и пострадал, став жертвой тюремного самоуправства. Естественно, такое не могло пройти мимо участка и теперь там начался откровенный бардак, в попытках получить ответ как такое допустили. Но Игорь, получивший свой отпуск, решил не ввязываться в эту возню и только настойчиво требовал от Прокопенко допуск. К Сергею попасть было совсем нелегко, практически невозможно, особенно в первые дни, когда журналисты коршунами увивались возле больницы, в желании получить комментарии от лечащих врачей и фотографии «измученной жертвы». — Зачем его погрузили в кому? Врач, перелистнув пару бланков, закрепленных на пластиковом планшете, задумчиво пробежался по строчкам. Пару мгновений молчал, будто и не услышав вопроса, но потом, мужчина, найдя то, что его интересует, вернулся к собеседнику. — Он прибыл в крайне тяжелом состоянии, была угроза повторной остановки сердца, сейчас уже стабилизировался. В понедельник будем выводить, но он слишком истощен… Игорь всё-таки посмотрел в их сторону, в его глазах виднелась абсолютная усталость, такая же, какая давно поселилась в глазах Сергея. Мужчина утомленно потер переносицу, вспоминая дикую боль, пронзающую его тело, а ведь это были лишь отголоски. Что же в эти мгновения испытывал заключенный — сложно представить, да и вовсе не хотелось. — То есть, по факту, он был мертв? — По факту — да. Почти две минуты он был мертв, — собеседник мельком глянул на наручные часы, Игорь понял намек, у врача было достаточно работы, но пару минут пусть еще потратит на его вопросы. — И насколько это серьёзно? Врач тяжело вздохнул, со стороны было заметно как тот пытается завершить данный диалог. — Если он будет соблюдать предписания, то в таком молодом возрасте, может оправиться без последствий. — А если нет? — Игорь как-то ненароком, медленно и незаметно приближался к кровати, сделав один резкий шаг прошел сквозь Птицу, который сразу же весь ощетинился. Это было совсем неприятное ощущение, теперь добавившее еще больше вопросов. Для него невозможно подтолкнуть открытую дверь, потому что она материальная, а люди спокойно способны пройти сквозь него, значит он таковым точно не является. Опять проваливаясь в уже раздражающие мысли, Птица задумчиво почесал когтем щеку. — А если нет, — поправив очки, доктор сочувственно глянул на пациента, — Он и так при смерти, сейчас, конечно, прокапаем, но этого ненадолго хватит. Услышав последнее, Птица рывком метнулся обратно к телу, понимая, что теперь это уже действительно конец, если они не придут к какому-то согласию. «Доволен, да?!» — он как-то обижено поджал губы, снова забираясь на койку, истерично хватался за ворот больничной одежды. Ему не нравилось это ощущение полной безысходности: если Сергей не примет его, то точно убьет себя. В каких-то смешанных, отчаянных чувствах, он, сильно замахнувшись, залепил парню крепкую пощечину, будто пытаясь привести того в чувства. Но ни тело, ни стоящие рядом люди ее не услышали, оставляя существо наедине со своими страхами. — У него суд скоро, он сможет на нем присутствовать? Врач, уточнив дату, задумчиво щелкнул ручкой. — Еще почти два месяца, думаю да. Но сейчас ему нужен покой. Если Вы хотите, чтобы он присутствовал на суде живым, — легкий язвительный тон Игорь проигнорировал, да и не ожидал он услышать такой от медика, и списал это лишь на усталость врача. — Я могу пару минут побыть наедине… — не закончив фразу, он указал пальцем на пациента, врач, сразу его поняв, замешкался. — Без моего присутствия, я не могу… — Меня уже обыскали на входе, я никак не наврежу ему, тем более там охрана, — резко перебив, мужчина кивнул в сторону двери. Врач с явной неохотой и непониманием, зачем полицейскому оставаться наедине с лично пойманным и спящим преступником, задумчиво посмотрел в сторону капельницы. Та уже почти закончилась и мужчина, руководствуясь какими-то своими мыслями, подошел к кровати, вытащив ее из руки пациента, пластырем намерено плотно заклеил освободившийся катетер. Игорь лишь беззвучно цокнул, видя настороженность медика, но ничего не сказал: каждый выполняет свою работу и хорошо, если тот к своей относится столь ответственно. — Если с ним что-то произойдет, здесь достаточно аппаратуры, которая оповестит сразу всех. А на входе в палату висит камера, — врач ручкой указал в направлении коридора, — В случае чего, Ваш вход на ней зафиксирован. Птица, уже угомонившийся, заинтересовано склонил голову, внимательно изучая лечащего врача. Ему определенно стал симпатичен этот человек. Как минимум, он пытается обезопасить его Серёжу от этого вторженца. — Я полицейский! — Игорь уже раздражался, он здесь не за тем, чтобы выслушивать почему нельзя убивать пациентов, да и столь чрезмерная боязнь за Разумовского заставляла задуматься, — Как минимум ЭТО должно меня останавливать сделать то, о чем Вы думаете. В ответ мужчина получил лишь холодно смеривший его взор. — Медсестра подойдет минут через десять, дверь не закрывайте, — еще раз окинув майора непонимающе-задумчивым взглядом, доктор, наконец, покинул палату, оставив дверь приоткрытой. Оставаясь наедине, Гром посмотрел на тонкое запястье, прикованное к больничному поручню. Наручник, долгое время висевший мертвой удавкой, натер светлую кожу, оставляя алый след раздражения. Мужчина подошел ближе, неловко задевая кисть заключенного, провел по ней ладонью, но сжать не решился. Тонкие длинные пальцы со сбитыми костяшками и стёсанными до кровавой корки ногтями, не имели ничего общего с руками того Сергея Разумовского, которого он видел еще год назад. Сам парень уже не был похож на того выдающегося миллиардера и блистательного главу гигантской корпорации. Сейчас это была восковая кукла, жалкий манекен, обездвиженный, и прикованный к больничной кровати. Когда они последний раз виделись, Разумовский выглядел плохо, но теперь перед ним лежал истощавший скелет, обтянутый слишком белой кожей. Темные круги под глазами были совсем нездорово-коричневого цвета, да и сам он приобрел неестественный, бледно-землистый оттенок. Птица с выжидающим презрением следил за каждым движением майора: пока Серёжа столь беспомощен, он не должен тут находиться. «Уходи!» Но тот только пару минут стоял, опираясь на прикроватный поручень, долго и пристально изучал спящего. Огненные волосы потускнели, он весь потускнел, словно яркий уголек вытащили из родного костра и окатили ледяной водой. В глубине души его было даже жаль, очень жаль, но это была жалость и к себе: ломающая жизнь связь выворачивала наизнанку, им обоим плохо, и они одинаково этого не хотят. Спутавшиеся отросшие волосы, беспорядочным вихрем разбросанные по подушке, заманчиво предлагали упорядочить свой хаос. Рука, соблазнённая этим намеком, неосознанно потянулась к ним, в стремлении их поправить, и хотя бы как-то прикоснуться к настолько желанному человеку. Этому порыву Игорь уже не стал препятствовать, безотчетно наслаждаясь касанием. Можно было бы расценивать данный момент как что-то приятное: сейчас никто никого не пытается убить, травмировать или навредить. Было ощущение, словно он гладит спящего хищника, чудовищное создание из самых темных и страшных сказок, истощенное и умирающее, но от этого не менее опасное и одновременно прекрасное. «Уходи, не на что тут смотреть, » — Птица беспомощно-раздраженно смотрел на все эти действия, видел, как на губах мужчины дрогнула непрошеная, неконтролируемая улыбка. Гром сам ее не заметил, но заметило сидящее рядом существо и едва могло сдержать взбесившиеся искорки злобы, пылающие внутри. «Это не твоя спящая красавица, выметайся!» Но Игорь, словно слыша и насмехаясь над его беспомощностью, присел рядом, заставляя Птицу нервничать еще сильнее. Мужчина, без особого удовольствия, чувствовал нежное тепло, разливающееся по телу. Какой-то мягкий покой и уют, такой комфорт сложно было представить в обычной жизни. Но он всё-таки есть, и излучает его гаснущий в своих страданиях монстр. Даже практически мертвым, парень продолжал казаться невозможно прекрасным. Мужчина осознавал, что такое восприятие — плод слишком давней потребности в этом человеке, и все равно не мог перестать наслаждаться этой безмолвной компанией. Была мерзка сама мысль «насколько может застилать глаза пелена не его чувств или его, но данных чем-то чужеродным». — Отвратительно… — единственное, что он мог ответить на бурлящие внутри эмоции, не сумев с ними нормально справиться. «На себя посмотри, » — Птица дрогнул крыльями, и, язвительно огрызнувшись, распушил перья, прикрывая ими Сергея Конечно, этого никто не видит и не чувствует, но он хотел хотя бы для себя попытаться того спрятать. Грубая мужская ладонь снова погладила щеку. У них все равно нет выбора, и нужно пользоваться любой возможностью, чтобы облегчить свое существование. Пока парень без сознания, можно воспользоваться, проклинать то будет он лишь самого себя. Свидетелей нет, а потребность есть. Обернувшись на дверь, Игорь заметил, как один из рядом сидящих охранников увлеченно играет в телефоне, вряд ли тот решит внезапно отвлечься. Наклонившись ниже, все еще сомневаясь в этой идее, он нерешительно, ненастойчиво и слабо коснулся губ спящего. Мягкое касание откликнулось слишком сложными чувствами, мгновенно разбежавшимися по всему телу, подобно живительному ручейку, переполненному невозможными и нежными эмоциями. Игорь осознал свою ошибку слишком поздно. Теперь самостоятельно он уже не способен отпустить это чувство, он желал заполниться им, впитать в себя все до последней капли, наконец, насытиться после столь долгого ожидания. Более не контролируя себя, мужчина жадно и сильно прижался к прохладным губам, уже намеренно раздвигал их языком, желая ощутить больше, еще больше этого странного и пугающего удовольствия. Без каких-либо зазрений совести, он углубил поцелуй, не чувствуя сопротивления, при этом не было отдачи. Но и этого было достаточно, чтобы он хоть сколько-то смог утолить эту нескончаемую жажду. Птица, с тихим возмущением наблюдавший за этими действиями, трусливо и напряженно прижал к спине крылья, когда ощутил приятную дрожь, легким разрядом пронзившую их тело, настолько нежную и трепетную, стирающую любое неповиновение. Стиснув зубы, закрыл глаза: он не согласен испытывать что-то подобное от кого-то подобного Грому. Несколько секунд сопротивляясь этой омерзительной в своем комфорте и удовольствии эмоции, мгновением позже, он едва не захлебнулся желчью яростной злобы, вырвавшейся изнутри, и подпитываемой непонятной нахлынувшей ревностью. Сердце кольнуло острым спазмом собственническое чувство и нежелание делиться. Пелена спала, оставляя лишь безмерную ярость и ненависть. Раньше он такого не испытывал: возможно, тогда не было эмоциональной угрозы и какие-либо дружеские или интимные отношения Сергея, его не интересовали. Хотя раньше он вообще ничего не чувствовал, кроме безграничной нежности к своему носителю в желании спасти, защитить и спрятать. Но сейчас его едва не выжигало непривычное, странное и безумное чувство ревнивой жадности. Словно у него пытаются отнять самое ценное, отнять мягко, но настойчиво, так что ценность сама уйдет к похитителю. — Пшел вон! Когтистая рука с обессиленной яростью впилась в предплечье, будто кошка, бросившаяся на овчарку, зная, что все равно ничего не сможет сделать. Но обреченная злость была сильнее. И… На удивление Птицы, когти, без труда миновав плотную кожу куртки, впились в мягкую плоть, послышался шкворчащий звук запекающегося мяса. Хруст. Игорь мгновенно оторвался от поцелуя, столь ловко затащившего его в пучины радостной истомы. Руку обожгло нескончаемо болезненным жаром, и разум на несколько мгновений выпал из этого мира, попадая в мир, где нет ничего кроме всепоглощающего жара и раскаленной боли. Только спустя мучительно долгие секунды, из горла вырвался болезненный, тяжелый хрип отчаянного непонимания. Ноги подкосились, уводя в легкий обморок, но мужчина удержал свое сознание, хватаясь за агонизирующую конечность. Обмяк, сползая возле койки, ошарашено ощупывал руку, ничего не понимая и пытаясь освободиться от куртки. В палату сразу же забежали охранники, видя полицейского, скорчившегося рядом с кроватью мирно спящего заключенного. Гром, уже сделав пару глубоких, болезненных вдохов, все также пытался освободить конечность, но та непослушной плетью повисла внутри рукава. С помощью подоспевших мужчин он всё-таки смог вывернуться из одежды. С ужасом осматривая обездвиженную руку, майор сразу же увидел пять глубоких зияющих ран, от которых шел запах хорошо прожарившегося шашлыка. Но они не кровоточили, абсолютно запекшиеся, и представляли собой глубокие кратеры, словно чьи-то раскаленные пальцы пролезли сквозь кожу, впиваясь сразу же в кость. На поднявшийся шум, запыхавшись, в палату влетел уже знакомый врач. Его волновало состояние подопечного, убедившись, что тот в порядке, с изумлением изучил руку майора. Но, как и все присутствующие, не понимал причину произошедшего, лишь констатировал перелом. «Это я сделал?» — опешив, Птица с удивлением посмотрел на свои руки. С физическим миром он никогда не мог взаимодействовать. Перевел взгляд на мирно спящего Сергея. Пытаясь удостовериться в своем предположении, он когтем аккуратно провел по рыжей прядке, желая ее сдвинуть, но та так и осталась покоиться на своем месте. «Жаль…» — слегка расстроившись, он, уже не обращал внимания на творящуюся в палате суету, лишь насмешливо наблюдал, как люди мечутся, пытаясь понять причину. А неприятный ему мужчина все так же корчился, хватаясь за сломанную руку. Птица лаского обнял обездвиженное тело, уже привычно прижимаясь щекой к его груди. Поудобнее приспособившись, он лег, самодовольно расправляя крылья и укрывая их обоих. Пусть другие не видят, но Сергей точно его чувствует, знает, что он его оберегает. Может, это непонятная случайность или странное стечение обстоятельств, но какая разница? Он не позволит этому «грязному животному» касаться его Сережи, несмотря на какую-то вселенскую волю или божественное провидение. Никакое вмешательство извне, не помешает ему защитить своего «птенчика», и он никому его не отдаст. Может он всего лишь воспалённая клетка разума, которая почувствовала в себе силы и власть, обнаглевшая и требующая к себе внимания. Но пока он есть, никто не посмеет без его желания прикасаться к Сергею. А Гром… Он просто недостоин и не смеет даже смотреть в их сторону.